iii. Камень третий. Дымчатый обсидиан Ольга Андреевна Макарова Трилогия Омниса: Солнце, Луна и Три Обсидиана #3 Поначалу Кангасска окружала только темнота. Воздух же был неподвижен. Но совсем скоро потянуло сквозняком и появился первый цвет. Светился сам обсидиан. Дымчатый, весь в туманно-белых прожилках, он был здесь всюду. И обсидиановые пещеры, вопреки названию, напоминали скорее величественные дома Странников — с высокими купольными потолками и причудливыми наплывами по стенам. Здесь было красиво… и отчего-то невероятно спокойно. Макарова Ольга Андреевна Камень третий. Дымчатый обсидиан В этом вечном дыму Мне себя не найти никогда. Не уча ничему, Вечно, вечно горят города. Тлеет память в груди, А руины давно заросли. Я молился: приди!.. Сразу двое — пришли… Он все время молчит, Этот дымчатый обсидиан, Поглощая лучи, Погружая в безбрежный туман. Это я за него С долгожданным тобой говорю. Это я за него В тихом пламени вечно горю. У печального дыма Истоков — свой истинный цвет. В нем мое ожидание — зримо. Три тысячи лет… Возвратившись назад, Я бы выбрал иные пути. Я сумел бы сказать: О Учитель, пойми и прости… Только их не вернуть, этих слов, Этих дел, этих дней. И проклятье отцов Вновь ложится на плечи детей. Тлеет память в груди, А руины давно заросли. Я молился: приди!.. Сразу двое — пришли… Пролог — Какие вести от остальных Кангассков, сын? Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын, облаченный в свободный коричневый плащ, неспешно шествовал по одной из широких троп леса Магров. По ней прошли тысячи ног; ее изрыли узловатые корни диадем, ронявших сочные плоды, которые, разбиваясь о твердую, утоптанную землю, рассыпали вокруг крохотные костянки — красные, как рубины или свежие капли крови. — Мало кто сумел принять смерть учеников подобающим образом, — неохотно ответил Абадар. Он шел неспешно, соизмеряя свой исполинский шаг с коротким шагом отца. Все, что говорил Кангасск Абадар сегодня, звучало отстраненно и сдержанно. Он умел быть таким; умел говорить, оставляя чувства при себе. — …Евжения до сих пор носит траур… — продолжал Абадар, скрестив на груди руки; так, словно мерз, пережидая дождь под покровом своего плаща. — А как Марини? — кивнув, спросил Сайнарнемершгхан. — Она разделяет общее горе, — ответил ему Абадар. — Ее ученик выжил, но вряд ли ей легче, чем Евжении и Мажесте. Сайнар остановился и устремил на сына неприятно испытующий взгляд. Сын же смотрел ему в глаза со смирением и спокойствием. Глубина и мудрость, что появились во взгляде Абадара за последний год, взяли свою страшную цену… Фанатики всегда платят за них дорого… — А что ТЫ, Абадар? — сурово спросил Сайнарнемершгхан и добавил с вызовом: — Твой плащ чёрен, как у твоей младшей сестры! Абадар отвел взгляд. — Да, отец, — признал он, — я скорблю о Джуэле. Сайнар хотел ответить что-то резкое, но сдержался; возобновил неторопливый шаг. Рубиновые костянки диадем и сухие корки треснувших плодов похрустывали под подошвами сапог… — Я принес тебе весть, отец, — вновь заговорил Абадар. — Орлайя просила передать тебе это… — на раскрытой ладони появился небольшой музыкальный кристалл; сердцевина его была мутной: он, несомненно, содержал в себе что-то, иначе сквозь него можно было бы смотреть, как сквозь обычные граненые стекла. — Что в нем? — спросил Сайнар, скептически поглядывая на столь скромную вещицу. — Здесь — хвалебная Охотничья песнь, — бесстрастно пояснил Кангасск Абадар. — Судя по всему, она посвящена твоему сыну и нашему брату. Парня зовут Кангасск Дэлэмэр… Глядя на лицо Сайнара, можно было понять, что в душе его в тот момент пронеслась целая буря. Так, внезапно и несвоевременно, поднимаются порой спокойно лежащие дюны давних воспоминаний… Никогда еще Абадар не видел отца таким… Как жадно тот слушал простую, коротенькую песню! Много раз подряд. Словно она могла поведать ему что-то особенное.    Кангасск Дэлэмэр!    Славься, юный маг!    Мы песню тебе поём.    Пусть этот огонь    Никогда Зима    Не скроет в сердце твоём… Конечно же, она не могла дать отцу тех ответов, которых он в ней искал… Разочарованный, Сайнарнемершгхан вернул кристалл Абадару. — Что тебе известно о Дэлэмэре? — спросил он без особой надежды. — Не так много… — в такт тихому шагу неспешно повествовал Абадар. — Мажеста сказал, что «Дэлэмэр» — это кулдаганская фамилия… — Да я знаю! — нетерпеливо прервал его отец. — Знаю! Кулдаган, Арен-кастель… — он сник и, вздохнув, велел: — Продолжай… — Наш брат был оружейником в Арен-кастеле, потом ушел оттуда, судя по всему, с кем-то из Странников. Что же до этой песни… — Абадар задумчиво погладил лежащий на ладони музыкальный кристалл большим пальцем. — Она была исполнена в городе Ивене. С тех пор Дэлэмэр известен как Ученик миродержцев. Разочарование и жгучая обида отразились на морщинистом лице Сайнара. — Глупый мальчишка!.. — в сердцах произнес он. — …Судя по всему, он сильный амбасиат, либо маг, — счел нужным упомянуть Абадар. — Он сумел уничтожить витряника, сохранив жизнь носителю. — Потрясающе!.. — расстроенный отец все же не удержался от восхищения. Тем горше было сознавать, на чьей стороне находится его сын. — Миродержцы! — бросил он с ненавистью. — Конечно же! Прибрали к рукам талантливого ребенка!.. Пообещали золотые горы!.. Но… — Сайнар смягчился. — Быть может, еще не все потеряно. Я хочу, чтобы его нашли, Абадар. И доставили ко мне. — Хорошо, отец… — Абадар послушно кивнул, но взгляд старшего Кангасска был печален. …В чем-то он невольно завидовал своему младшему брату. Отчего бы? Быть может, оттого, что он, Кангасск Абадар, правая рука главы Ордена с тех пор, как не стало Гердона Лориана; он, посвятивший всю жизнь служению идеалам Горящего Обсидиана — самоотверженно, отказавшись от семьи, любви, всех радостей жизни… никогда не был дорог отцу так, как этот безвестный мальчишка Дэлэмэр… Глава первая. Судный день Гердон Лориан ждал их прихода, и не просто ждал, а готовился к нему. Прожив долгую и трудную жизнь, отшельник хотел теперь лишь одного: завершить эту жизнь достойно и красиво. Он должен был встретить суд миродержцев, и он ждал этого суда — как редко ждут самой радостной встречи или самого сурового экзамена. Ожидание это невероятно преобразило старика. Прояснился взгляд, расправились плечи… Преображение коснулось и души: Гердон Лориан чувствовал себя живым огнем, горящим торжественно и жарко. …Он горел, и в этом внутреннем пламени переплавлялись эмоции, слова и поступки — наследие шестидесяти девяти лет его земной жизни. Долгим и мучительным был этот процесс: воистину, великий человек готовился покинуть мир… И лишь в последний день, судный день, Гердон почувствовал, что огонь в душе погас; тогда он понял, что готов. Серег и Влада ступили на сухой травянистый остров, затерянный в безграничных зарослях донгора. Гердон Лориан, сидевший на пороге своего дома, встал и шагнул им навстречу. — Вот мы и встретились, мой несостоявшийся Ученик, — тихо произнесла Влада. Гердон учтиво склонил голову. Серег сопроводил его жест суровым взглядом, но не нарушил молчания. — …На твоих руках нет магических браслетов, — Воительница внимательно посмотрела на изуродованные руки Гердона. Боль и горечь отразились на ее лице. Она закивала: — Теперь все встало на свои места… Нани Фай сняла тебе их… моя бедная Нани… — Влада внимательно посмотрела отшельнику в глаза, вопрошая: — Ты хотя бы помнишь ее, Гердон?.. — Помню… — сказал он, отводя взгляд в сторону… …Он помнил… В одиночестве, посреди своего болотного мирка, больной, искалеченный, всеми забытый, Гердон часто вспоминал ту, что любила его больше всех на свете… ту, что отдала за него жизнь… В молодости Гердон был красив — конечно, не так, как его сводный брат Сайнар, но все же красив. Амбассы у него, действующего мага, не было, но его талант и его красоту не менее ярко заставляла сиять Мечта… Такое сияние высоко оценили бы изумрудный дракон, внимательный Учитель и просто человек с любящим сердцем… Гердон Лориан познакомился с Нани Фай случайно (если вообще существуют еще настоящие случайности для адепта Ордена Горящего Обсидиана) — и девушка полюбила его всем сердцем. Гердон, которого Владислава сразу же, как только увидела, окрестила про себя «привлекательным молодым негодяем», не видел ничего зазорного в том, чтобы обратить столь чистое и искреннее чувство — первую любовь — на пользу себе и Ордену. Он беззастенчиво вторгся в жизнь Нани, получив доступ ко всему, что знала она сама. А Ученики миродержцев знают много тайн из числа тех, в которые не положено посвящать простых смертных. Но Гердон для Нани был всем… разве могла она хоть что-то утаить от того, кого любила?.. Влада видела истинное положение дел. Она много размышляла над тем, как поступить с Гердоном, и меньше всего ей хотелось разбивать сердце своей Ученице… Скажи она Нани правду об этом парне — и та просто не поверит: человек слеп, когда его любовь сияет так ярко. Тут одно лживое слово «молодого негодяя» перевесило бы сотню правдивых слов Владиславы… Верно ведь говорят, что нельзя познать истину, пока заблуждение не исчерпано. Конечно, можно было просто отослать парня подальше, сурово намекнув ему не подходить к Нани ближе, чем на полмира, но разве это выход?.. Тогда Владислава решила предложить ему ученичество. Молодой талантливый парень, которого древние тайны влекут настолько, что он готов воспользоваться чем и кем угодно, чтобы добраться до них, — казалось бы, чего он еще хотел, как ни быть полноценным Учеником?.. Расчет Влады был прост: получив желаемое, Гердон должен был перестать морочить голову Нани — и все постепенно встало бы на свои места, а ряды Учеников миродержцев пополнились вы еще одним талантливым последователем. Но… парень отказался… Нахватавшись драгоценных тайн, он ушел. И долго пропадал где-то в Омнисе, порой бессердечно посылая Нани коротенькие письма, не давая ей забыть его и спокойно жить дальше. Целая пропасть лет прошла так… Покинув Цитадель, Гердон унес с собой и свою тайну… От Ученичества редко отказываются. И никогда — без причины. Значит, она была, эта причина, но как же много времени прошло, прежде чем она выплыла на свет! …Причину отказа Влада выяснила совершенно «случайно»: секретная фрументария Юга, подняв давнее дело о витрянике города Вигдиссины, который обнаруживал неясное сходство с Руумарским витряником, вышла, в числе прочих магов, и на Гердона Лориана. В отчетах фрументарии он числился всего лишь одним из подозреваемых, плюс отмечалась его связь с некоторыми делами Хансая Донала — в целом ничего особенного. Но Владислава Воительница знала о Гердоне куда больше простых смертных следователей, просто сопоставивших факты и даже не подумавших взвалить всю вину на почти-Ученика миродержцев… «…За это полагается смертная казнь, Гердон,» — холодным, бесстрастным тоном говорила ему Владислава, и каждое ее слово, словно нож, вспарывало тишину. Он лишь молчал и смотрел ей в глаза. И было в его взгляде что-то сумасшедшее… фанатичное… словно этот человек (в ту пору Гердону исполнилось шестьдесят три) стоял на пике жизни и был готов умереть за свою мечту о лучшем мире. Готов настолько, что почти жаждал жестокой кары, которая лишь подтвердила бы его правоту… Наверное, именно потому такое недоумение отразилось на лице Гердона, когда с хрустким щелчком на его запястьях сомкнулись магические браслеты, призванные блокировать любые попытки применить магию… Сомкнулись. Растворились в воздухе. Но остались незримой тяжестью. «Только ради Нани, — коротко и неохотно пояснила Владислава Воительница, Не Знающая Лжи, поворачиваясь спиной к осужденному. — Иди простись с ней, Гердон. И уходи…» Думаете, простился?.. Нет, после стольких лет разлуки он даже не взглянул тогда на нее… — …Кто пытал тебя? — прорвался сквозь призрачные воспоминания прошлого голос Влады. Сама печаль и горечь. — Кто оставил тебе такие страшные шрамы? — Вам он известен как Хансай Донал, — сказал Гердон как плюнул, настолько ему претила любая мысль о Сайнаре. Но даже сейчас он не упомянул настоящего имени брата. Нет уж: пусть эти двое вырвут его с кровью, как и все остальное. — За что? — был вопрос. — За Мечту… — ответил Гердон горячо. И вновь — знакомый отблеск былого фанатизма в глазах, потускневший с годами, но живой назло всему… Сайнар… Сохраняющий Жизнь. Презирающий фанатизм, без всякой оглядки на себя самого… Полный идиот, по мнению Гердона Лориана. И — любимец судьбы и везунчик с самого детства. Старик-Гердон ненавидел своего сводного брата точно так же, как Гердон-мальчик… О, такая ненависть с годами не тускнеет!.. Старший, родной сын, потомок Малконемершгхана, опора и надежда Ордена — Сайнар всегда и во всем был первым, без всякого стеснения загребая горстями дары судьбы, за которые Гердону нужно было сражаться с целым морем проблем и препятствий. Все было на стороне Сайнара. Отец. Орден. Удача… …Но Гердон научился побеждать незримо. Если бы Сайнар только знал, какую игру вел его младший брат! Если бы знал, что большую часть жизни он, сам того не ведая, отплясывал безумные танцы под дудку Гердона… Но тот не выдал своих тайн и планов. Даже под пытками, когда ему медленно, со знанием дела вновь и вновь переламывали едва сросшиеся пальцы, уродовали лицо, терзали тело железом и магией… да, Сайнар не поскупился, нанял мастеров, лучших из лучших… но Гердон молчал. И, видимо, Мечта, она и только она, помогала вынести все это и хранила его безумия… А потом, разорвав адскую цепь мучительных дней, пришла Нани… Гердон увидел ее сквозь кровавый туман. Взрослая, сильная женщина с решительным взглядом… а он помнил ее юной девушкой!.. …И никогда не ценил, насколько она была умна и талантлива: Нани Фай сумела исполнить то, что испокон веков были вольны творить лишь миродержцы… Гердон не поверил в случившееся, когда, вновь обретя зримые очертания, браслеты на его запястьях хрустнули, открываясь, и звонко упали на пол темницы… Ирония… какая ирония!.. Вновь свободный, действующий маг, он остался таким же беспомощным. Тело Гердона было истерзано пытками; боль туманила разум и взор. Он едва мог идти, опираясь на плечо Нани, что уж говорить о магии… Пробиваться к свету пришлось с боем. В жилах Нани текла кровь диких файзулов — это бесстрашные, могучие воины. Но и их силе есть предел, как есть предел всему… «Уходи,» — сказала она, одной рукой зажимая рану на плече, другой подавая Гердону кристалл перемещения. Она смотрела так храбро и самоотверженно, эта незнакомо-взрослая Нани… и Гердон повиновался. Первый кристалл перебросил его за две мили от проклятого подземелья, где его держали. Кроны деревьев закрывали небо, пели птицы… даже не верилось, что он в безопасности… У корней древнего драконника он нашел следующий кристалл — и увеличил еще на две мили расстояние между собой и своей темницей. И дальше, дальше, пока не оказался в конечной точке пути — здесь, в Зеленой Дельте, царстве вечного Нигде и Ничто, в котором ни одна живая душа не решилась бы его искать. Беспомощный и страдающий, он два дня ждал здесь Нани, а потом вдруг понял: она не придет. Никогда. Ясное, сквозящее мертвенным холодом понимание… Тогда он выбросил последний кристалл в болотную воду, навсегда отрезав себя от остального мира… Он не знал судьбы той, что погибла за него. А было все так… …Кристалл перемещения, который секунду назад держали окровавленные пальцы Гердона, с хрустальным звоном упал на серые камни. Долгий, мучительный миг Нани Фай смотрела на него. Ей ничего не стоило отправиться следом. И отныне быть с любимым мужчиной всегда. Но эта Нани была уже не нежным влюбленным ребенком, витающим в облаках, а взрослой женщиной, сполна хлебнувшей горя в жизни. Она понимала совершенно ясно: эта новая жизнь будет наполнена худшим из одиночеств — нет ничего тяжелее, чем быть рядом с любимым и понимать, что он никогда не будет твоим. Никогда. …Тяжелая рукоять меча опустилась на маленький хрупкий кристалл, превратив его в бесполезное тусклое крошево… Врагов было много — целая армия: должно быть Сайнар очень боялся брата, раз нанял ему стольких палачей… Из этого боя нельзя было выйти живым. Но Нани Фай, дочь величайшего из вождей файзулов, продала свою жизнь очень дорого… — …они убили ее, Гердон, и эта смерть на твоей совести… — вновь сквозь туманную память проник голос Влады Воительницы. И угрюмое молчание Серега было тяжелым и зримым. Гердон вздохнул и опустил плечи. Он ничего не мог ответить на это. Сердце наливалось свинцовой тяжестью неизбывной вины и бесконечным сожалением… Это было сильнее его. Ох, не такого разговора он ждал… — Хватит!!! — в сердцах произнес Гердон, рывком подняв голову. — Тогда я тебя спрошу, — впервые заговорил Серег. Голос его не предвещал ничего хорошего. — Кто стоит за похищениями Хор? Кто это сделал? И зачем? — К чему вопросы! — и издевкой сказал Гердон и усмехнулся: — Давай, потроши мою память, Инквизитор! — он дико захохотал. — Как скажешь… — угрюмо произнес Серег и внимательно посмотрел на свою жертву. Хохот захлебнулся. От жуткого, тихого света магии Правды, начавшего разгораться вокруг, у Гердона сузились зрачки и бешено застучало сердце. «Лучший, прекрасный мир… — самозабвенно зашептал он. — Он будет… будет… Совсем скоро…» — Хватит! — решительно произнесла Влада, положив руку на плечо Серега. — Остановись! Свет погас. Некоторое время освобожденный Гердон переводил изумленный взгляд с одного миродержца на другого. Их молчаливый разговор был непередаваем… спор двух могучих воль, двух разумов, двух сердец… И — Серег уступил, сделав рукой плавный разрешающий жест. Владислава обратила взор к человеку, ожидающему своей участи, и Гердон ясно почувствовал: она не желает ему зла!.. Влада закрыла глаза и скрестила на груди руки. Магия миродержцев безмолвна… Серебристое сияние окружило Гердона Лориана, как мягкое облако, и немного подняло его над землей. Он ничего не видел, не ощущал и не понимал, потеряв в струящемся переливчатом свете чувство времени и пространства. Но вот свет начал тускнеть и рассеиваться; ноги мягко коснулись земли. От неожиданности Гердон припал на одно колено, да так и замер… он увидел свои руки: молодые, красивые, с ровными пальцами, ловкими и подвижными. И ни одного шрама! В этом он убедился, приложив ладони к лицу. Гердон встал — и сумел легко распрямить спину: уродливого старческого горба больше не было!.. Он не верил… не верил… И лишь отрешенно кивнул, когда на запястьях его красивых молодых рук щелкнули знакомые браслеты. Щелкнули — и растаяли, оставив незримую тяжесть. — Зачем?.. — прошептал Гердон, поднимая ошеломленный взгляд на Владу. Он не видел ни одной причины, по которой она могла бы даровать ему чудесное исцеление и эту новую молодость. — Ради Нани, — ответила та. — Ей будет спокойно на Небесах, если она будет знать, что с тобой все в порядке… И ради тебя самого, Гердон… Я не думаю, что ты изменишь свое отношение к нам с Серегом. И не прошу этого. Мой дар — бескорыстен. Живи в мире своей Мечты. Служи своему миру так, как мечтал. И помни Нани Фай… Эти браслеты… больше некому их тебе снять… Гердон не удержался — подошел к краю островка и посмотрел в тихое зеленое зеркало болотной воды. В ней отразилось красивое молодое лицо с глубоко запавшими глазами древнего мудреца… Паутина не пройденных путей… все то, о чем он сожалел на склоне лет… теперь нет почти ничего невозможного… Кроме магии… но чрезмерна ли такая цена за вторую молодость?.. Ведь можно начать жизнь с чистого листа. В новом, лучшем мире. — …Он ваш сын… — промолвил Гердон, удивившись самому себе. — Что? — переспросила Влада. — Максимилиан. Мальчишка, который украл стабилизаторы, — обернулся к ней отшельник. — Я вызвал его из мира-первоисточника потому, что, кроме вас он — единственный миродержец, о котором знает Омнис… о котором знала Нани… Мне не из чего было выбирать… И он рассказал им. Всё. …Несомненно, что-то изменилось в душе Гердона, открыв дорогу такой неожиданной искренности, но полувековая ненависть не стирается за несколько минут. Быть может, позже, после долгих размышлений над новым собой… Нет. Ничего не нарушало изначального плана: они узнали бы, так или иначе. Просто теперь Гердон Лориан, молодой, здоровый и полный новых надежд, хотел жить, а не умирать со своей правдой на устах. …Он объяснил себе собственный поступок так, и растревоженная душа на время успокоилась этим объяснением. Но так ли было все на самом деле?.. никто не знает… Глава вторая. Младший брат Шесть утра. Ежеутренняя пробежка по набережной всем курсом. Одежды — по минимуму: штаны, ботинки на мягкой подошве, тонкая рубашка с короткими рукавами — никаких алых плащей и тяжелых курток… Побежали, будущий боевой маг, — проснешься по дороге!.. …Простор. Безлюдные улицы. Величественная красота восходящего солнца над морем. Кромку песчаного пляжа ласково треплет волна, а высокие прибрежные склоны ослепительно желты от раскрывшихся цветов назарина. Эти цветы ведь и названы так оттого, что раскрывают свои нежные золотые чашечки только на заре — неизменно встречая и провожая солнце. Айнан Смальт как-то неудачно проснулся с утра, но прохладный ветер, несущий запах моря, взбодрил его. Теперь он жизнерадостно оглядывался по сторонам, порой перебрасываясь парой-тройкой слов с товарищами по семерке. Другая семерка магов-второкурсников пылила по дороге на четверть мили впереди; на столько же позади — третья. Над морем плыли по ветру сказочные башни из кучевых облаков, причудливо подсвеченные восходящим солнцем… Задумавшись о чем-то, Айнан не сразу заметил, что его семерку догоняет незнакомый бегун. — Привет Алой Страже! — жизнерадостно приветствовал он студентов. — Привет, гражданин! — отозвались маги хором. Верно: хорошему Алому Стражнику надлежит быть учтивым с гражданами, а не смотреть на них хмырём. Некоторое время нежданный попутчик — невысокий, крепкий мужчина лет тридцати — тридцати трех — бодренько бежал рядом. Никто не возражал. Честно говоря, его появление вообще никого не заботило, кроме Айнана: тому показались вдруг жутко знакомыми его лихая манера говорить, уверенность в себе, хитрый прищур и улыбка… Айнан голову сломал, пытаясь вспомнить, где он видел этого человека раньше. Тот словно прочел его мысли: — Эй, парни… и прекрасные девушки! — весело обратился он к семерке. — Вон те, которые бегут за вами, — он указал большим пальцем себе за спину, — сказали, что тут у вас есть Айнан Смальт… или мне дальше побежать? — Айнан Смальт — это я, — подал голос Айнан. — Мы знакомы? — И да, и нет, — хитро отозвался странный гражданин и представился: — Я Кангасск Лар. От неожиданности Айнан запнулся и чуть не упал; Лар поддержал его за локоть… «А я еще думал, кого же он мне напоминает! — мысленно упрекнул себя юный Стражник. — Ориона Джовиба, конечно!..» — Слушай, Айнан, будь другом, передай письмецо моему брату в Цитадель, — очень искренне, с душой попросил Лар. — Его Кангасск Дэлэмэр зовут. Знаешь такого? — Знаю… — рассеянно пробормотал Айнан и почесал в затылке. — Передашь? — Передам… Горячо поблагодарив Айнана, Кангасск Лар вручил ему небольшой конверт и, дружески распрощавшись со всей семеркой, так, будто он сто лет знал в ней каждого, свернул на дорогу, уходящую вглубь города. На Смальта тут же градом посыпались вопросы. Пришлось долго отбиваться от любопытных товарищей, обещая рассказать им все в другой раз и кивая на то, что история долгая, а на бегу особо не поболтаешь… …Кангасск не переставал удивляться двум вещам: тому, как он выстоял против Ориона Джовиба в бою на корабле, а не был убит сразу же, и тому, как он умудрился тогда еще и достать его точным и мощным ударом рукояткой в челюсть… Сегодня, дабы развеять тяжелое, дурное настроение (в сложившейся ситуации, когда ничего не известно, а все вот-вот полетит в тартарары, другого и быть не могло), Орион и Кангасск решили занять утро тренировочными боями на мечах… Так вот, на полу, с чужим мечом у горла Кангасск оказывался в восьми случаях из десяти!.. — …Талант! — в который раз восхитился Джовиб, добродушно улыбаясь и держа деревянный меч у горла распростертого на полу Кангасска. — Но опыта тебе не хватает. Смакуя момент «победы», Орион картинно вздохнул и посмотрел на потолок, в воображаемые Небеса, словно вопрошая, за что ему такое наказание. В тот самый момент «поверженный» Кангасск извернулся и пинком подбил ему ногу под колено. Рефлекторно выдав короткое, но ёмкое ругательство, Орион шлепнулся на пол. В следующий момент Кангасск вскочил на ноги и направил свой деревянный меч ему в лицо. — Подлюка!.. — искренне восхитился Орион, отводя меч рукой и поднимаясь с пола. — Видимо, я и тогда, на корабле, свалял дурака… а с тобой так нельзя… — покачал он головой. — Молодец, Кан, молодец… — Орион, морщась, потер ушибленную спину. — Слушай, я так хряснулся неудачно… думаю, это вещий знак: пора идти обедать. Если б не Орион, не унывающий, казалось, никогда, Кангасск совсем скис бы за эти два дня ожидания: дети звезд ведут свои тайные разговоры и редко показываются простым смертным на глаза; миродержцев вообще не понятно когда ждать… Нет, драконья веселость Ориона Джовиба была весьма кстати, хотя что-то подсказывало, что на душе у парня отнюдь не безоблачно. Странную историю он вчера рассказал. Кангасск сумел заставить себя свыкнуться с тем, что его отец — величайший еретик Омниса, заваривший всю эту кашу, но судьба отряда, который Джовиб покинул в конце пути, не давала ему покоя. Орион был уверен, что все девять после его ухода благополучно вернулись в храм у леса Магров. Но что-то было здесь не так… И этот горящий обсидиан… Еще Нэй Каргилл, едва прибыв в Серую Башню, говорил об этом камне странные вещи. Что-то о широком радиусе действия… Кангасск готов был поклясться, что этот пресловутый радиус связан не просто с восстановлением разрушенных стабилизаторов… Но сведений, чтобы разобраться во всем, явно не хватало, и несчастный Дэлэмэр бился в эту тайну, как в глухую стену. Харуспекс молчал, но на недобрые предчувствия был как никогда щедр… Обеденный зал был полон народу: собрались вместе все ученики Астэр, или, как их еще уважительно называют, Слуги Цитадели. Сегодня у них был свой праздник, и Мэйли — тихий паренек, рисковавший жизнью, чтобы известить Алую Стражу о нападении на Цитадель, — был героем дня. Прыгнув из окна два дня назад, парень сломал себе все что можно. Исцеленный самой дочерью звезд, он все еще был слаб, как всякий, кого вернули с порога смерти ударной дозой лечебной магии, и встал с постели только сегодня. Ученики чествовали своего героя; и Кангасск с Орионом охотно присоединились и к обеду, и к празднику. Слуги Цитадели были самого разного возраста, и — как выяснилось после недолгой дружеской беседы, самых разных интересов. Воителей здесь обучалось всего пятеро. Остальные занимались магией и чистой наукой. Мейли, к примеру, был океанолог и постигал здесь магические и биологические аспекты жизни океана. Последняя его работа посвящалась связи количества стимулирующих веществ в цветах назарина желтого с океаническими циклами природной магии. Меча он ни разу в жизни в руках не держал и вообще питал к оружию редкостное отвращение. Должно быть, та роковая ночь заставила паренька утвердиться в своем мнении окончательно. — Выпей эля! — Орион подтолкнул локтем загрустившего Кангасска. — Полегчает. — Только не эль! — вдруг опомнился тот и энергично замахал руками. Что пить ему нельзя, он помнил прекрасно. — Пить я не умею, не могу и не хочу, — открестился Кан от всего сразу. — Да брось… — улыбнулся Орион и развел руками: — Праздник же. Спор затянулся бы надолго, ибо Орион Джовиб был на редкость настойчивый парень, но, к счастью, именно в этот момент над столами и лохматыми головами обедающих разнесся по всему залу громкий, хорошо поставленный голос Айнана Смальта, приветствующий всех сразу. Одетый по всей форме, юный Стражник ловко пробирался меж столов и стульев, на ходу снимая невыносимый в такую жару серый плащ с алым подбоем. Прихватив свободный стул, Айнан сел напротив Кангасска. — Привет, Кан, — быстро заговорил он. — У меня тут письмо для тебя. Я думаю, это важно. Я даже с дежурства отпросился на полчаса, чтобы отдать тебе его пораньше. Кангасск с недоумением принял из рук Айнана невзрачный серый конверт. Без подписи. Без адреса. Оставалось только пожать плечами, ибо кому в целом мире мог понадобиться одинокий Кангасск Дэлэмэр? Нет, определенно, некому было писать ему письма… — От кого это? — пожал плечами Кан. — Меня на пробежке догнал один странный тип, — поспешно, как всякий, кому довелось отпроситься ненадолго, пробормотал Айнан. — Представился Кангасском Ларом. Орион аж привстал. — …Думаю, он правду сказал. Похож на тебя чем-то… веселый такой же и шустрый… — добавил Смальт, глянув на Джовиба. Поддев ногтем уголок конверта, Кангасск вскрыл письмо… «Дорогой брат! Мы полагаем, ты все это время находился в неведении относительно своей семьи и даже не представляешь, насколько она большая. У тебя пятеро братьев и пять сестер. Все мы очень ждем встречи с тобой, так же, как и отец. Приходи вечером на набережную к Восьмому Холму Назаринов. Тебя встречу либо я, либо твоя сестра — Евжения. Приходи один. С наилучшими пожеланиями,      твой брат Кангасск Лар». Два исполненных тревожного любопытства взгляда уставились на Кангасска. Орион едва дотерпел, пока тот оторвется от письма, потом не выдержал и, бесцеремонно отобрав несчастный листок, принялся читать сам. — Лар! Старый плут! — радостно приговаривал Джовиб, снова и снова пробегая глазами коротенькое письмо. — Я его не видел тыщу лет! — Там отдельным пунктом указано, что я должен прийти один… — странным тоном заметил Кангасск. — Ты пойдешь? — с сомнением спросил Айнан. — Пойду, а что делать… — Кан только пожал плечами. — Что-то мне подсказывает, что неспроста у меня объявилось столько родственников. — Мне тоже все это не нравится, — с готовностью закивал Айнан Смальт. — Судя по тому, что рассказал Орион, твой отец заправляет довольно темной и радикально настроенной организацией. Кто знает, во что выльется эта семейная встреча?.. Надо бы организовать все как следует, прикрытие тебе обеспечить… — послышались профессиональные Стражничьи нотки… — Нет, — сразу отказался Кангасск и попросил искренне: — Не говорите пока никому. Я схожу один. И вернусь с новостями. — Как знаешь, Кан… — сдался Айнан. В голосе молодого Стражника слышались досада и сожаление. Вздохнув, он поднялся из-за стола. — Но если что, обращайся… Ладно, я пошел: время… Сняв плащ со спинки стула, понурый и расстроенный Айнан направился к выходу. Кан и Орион, как завороженные, провожали его взглядом, до последнего оттягивая момент, когда нужно будет принять окончательное решение. Но ничто не длится вечно: юный Стражник исчез в дверном проеме; друзья переглянулись. — За Лара я спокоен, он мне как брат, — произнес Орион, хмурясь и нервно барабаня пальцами по столу. — Но Сайнар… отец твой… с ним будь осторожнее. Никто никогда не знает, что у него на уме. Кангасск отрешенно кивнул. Сейчас он пытался прислушаться к себе и гадал, что его ждет. Было тревожно, и тревога не спешила уходить… …Ну что ж… Восьмой Холм Назаринов… вечер… Оливково-зеленые рубашки с маленькими пуговицами, с двумя карманами на груди. И отчего половина Юги (моряков не считаем) ходит в таких? Даже девушки, хотя вещь, вроде бы, чисто мужская… Слишком теплые они для здешней погоды, даже для вечера, и тем не менее… Продолжая размышлять над сущей ерундой, Кангасск расстегнул верхние пуговицы, чтобы открыть тело прохладному ветру. Вид с Восьмого Холма Назаринов открывался захватывающий, несмотря на то, что желтые цветы, давшие свое название всем двенадцати холмам побережья и теплому течению, омывающему эту часть материка, уже закрылись. Ослепительно золотой на закате, сейчас весь берег был такого же цвета, как рубашка Кана. Впрочем, подступающая ночь постепенно крала все краски. Один за другим в городе загорались Лихтовые уличные фонари. У себя на Холме Кангасск тоже засветил пару Лихтов и поднял их повыше, чтобы его было хорошо видно издали. Он ждал долго и терпеливо. Время шло, а среди полуразрушенных мраморных колонн и арок Восьмого Холма блуждал, кроме Кана, один только ветер. В конце концов, прислонившись плечом к пустому постаменту, на котором от статуи осталась только потрескавшаяся мраморная ступня, Кангасск скрестил на груди руки и стал просто, без всякой цели смотреть на море: на дрожащую среди волн лунную дорожку; на молчаливые корабли в порту; на далекий, теряющийся во тьме горизонт… …Кангасск не слышал этих шагов — настолько легки они были. Он почувствовал и обернулся: в сиянии двух его Лихтов стояла девушка. Она была невысока ростом, приятной полноты — и улыбка, если б она улыбнулась, шла бы ей невероятно… но девушка была печальна, и черный плащ на ее плечах отчего-то наводил на мысли о трауре. Робко улыбнувшись, Кангасск шагнул навстречу. Некоторое время брат и сестра молча смотрели друг на друга. Сестра нарушила молчание первой: — Здравствуй, младший братишка, — сказала она ласково, и печальные глаза ее потеплели. — Здравствуй… Евжения… — кивнул Кангасск. Взгляд девушки скользнул по его мечу. — Удивительно: ты тоже Сохраняющий Жизнь, — отметила она и добавила, чуть отведя край плаща, чтобы был виден и ее клинок без гарды: — Как и мы все… Не зная, что ответить на это, Кан просто пожал плечами. — Давай прогуляемся по набережной, — предложила Евжения. — Расскажешь мне, как ты жил… Поговорим… …Возможно, Кангасск был слишком доверчив, раз так честно рассказал сестре, которую увидел впервые, свою бесхитростную историю жизни в Кулдагане — обычно он всячески уворачивался от вопросов о своем прошлом, потому что искренне считал, что гордиться ему нечем. А тут — поведал все, даже немного пожаловался на отношение горожан к нему и к его матери. Рассказал Кан немного и о своем ученичестве у миродержцев, не касаясь, впрочем, темы стабилизаторов — о них он обещал молчать лично Ориону, сыну звезд; обещаний Кангасск Дэлэмэр не нарушал. — Скажи… — Евжения остановилась и обратила к нему свое грустное белое лицо. — Ты хотел бы увидеться с остальными братьями и сестрами? И с отцом? — Хотел бы… — поразмыслив, решился Кан. — Я не принуждаю тебя, — напомнила ему сестра. — Нет… я сам решил, правда, — уверил ее Кангасск и сбивчиво попытался объясниться: — Мать мало рассказывала об отце, а о том, что у меня есть братья и сестры, я вообще ничего не знал. Я не могу теперь просто пройти мимо. — Ты такой искренний, братик, — впервые за весь разговор Евжения улыбнулась. — Искренний и светлый… как мотылек, летящий к фонарю… — она подняла руку и указала на уличный фонарь о трех больших Лихтах, вокруг которых, словно снег, мельтешили крылатые ночные существа. Больше Евжения ничего не добавила к сказанному, оставив все выводы и размышления брату. — Я припозднился, извините! — из темноты вынырнул запыхавшийся Кангасск Лар. — Евжения… — кивнул он сестре. — Дэлэмэр… — кивнул он и брату и протянул ему руку. Невесело ухмыльнувшись Кангасск эту руку пожал: знак мира-первоисточника, одинаково уважаемый и миродержцами, и еретиками, — вот такая вот шутка судьбы. — Рад видеть тебя, брат! — белозубо улыбнулся Лар. Говорил он горячо, с напором и очень от души, вправду чем-то напоминая Ориона Джовиба. — У меня весть от твоего ученика, — вспомнил Кангасск, едва уловил это сходство. — От моего Ориона? — Лар подозрительно прищурился и подался вперед. — Да. От Ориона Джовиба. Он просил передать, что жив и здоров… — Где он теперь? — нетерпеливо перебил старший брат. — Он гость в Цитадели, — ответил Кангасск спокойно. — О, святые Небеса… — вздохнул Лар, взъерошив пятерней свои и без того лохматые волосы. — Я думал, мертв мой парень… Напомни как-нибудь потом расцеловать тебя за такую добрую весть!.. а пока расскажи мне о нем. Где ты его встретил? И какого лысого пня мой ученик делает в Цитадели?.. — Это… кхм… долгая история… — замялся Кангасск, пытаясь переварить такой бурный поток слов и эмоций. — Да мы не торопимся! — отмахнулся Лар. — Правда ведь, Женя?.. Стараясь быть как можно более кратким, Кан поведал брату о битве на корабле и прибытии в Цитадель. Тот слушал внимательно, лишь изредка покачивая головой, словно верил и не верил рассказу одновременно. — …Слушай, Дэлэмэр… — заговорил он предельно серьезно, когда Кан окончил свое повествование. — Я тебе благодарен от всего сердца за то, что ты его спас. Честно! — для большей убедительности Лар хлопнул себя ладонью по груди. — Но упаси тебя Небо и все известные боги ляпнуть что-нибудь подобное при отце! Для него Орион должен быть мертв. Так же, как и остальные… — Стоп!.. — Кан выставил вперед открытую ладонь. — Орион говорил, что все девять были живы и здоровы, когда он уходил… — Конечно, были… — помрачнел Лар. — Мой парень и не ушел бы, будь дело плохо… Пойдем, я тебе кое-что объясню по дороге… Все трое — два брата и сестра — неспешным шагом продолжили свой путь по набережной. От того, что вот так запросто, при первой же встрече рассказывал Кану Лар, волосы шевелились на затылке… Кан одного не мог понять: зачем ему, Ученику миродержцев (читай — враг номер два), говорят все это? Чего ждут от него в обмен на тайны Ордена? И какова истинная цена этих тайн?.. — …Ну, теперь ты морально готов встретиться с отцом, — заключил Лар, похлопав младшего брата по плечу. — Он несколько… неадекватен в последнее время… и я не знаю, зачем он так хочет видеть тебя… Но ты не переживай — мы тебя в обиду не дадим, младший. — Спасибо… — только и сумел ответить Кан, совсем переставший понимать, что происходит, и чувствующий себя неразумным ребенком, чьи способность явно переоценили. — Это тебе спасибо, — вернул благодарность Лар. — За Ориона. Если б не ты, парень был бы сейчас мертв… Но отцу ни слова! — Это я уже понял, — терпеливо произнес Кан. — Что теперь? — Я нанял мага, владеющего трансволо, — пояснил Лар охотно. — Сейчас идем к какому-нибудь фонтану перемещения, а как выйдем за запретный радиус, так махнем в Магров. Это недалеко от Фираски. Кан кивнул. Хотя перспектива оказаться за полмира от Юги ему совершенно не нравилась. Особенно если обратно придется добираться своим ходом… Воздух вокруг фонтана был холодным и влажным, а брызги напоминали о неприятном моросящем дожде. Жарким днем Кан только порадовался бы им; сейчас же его начала бить мелкая дрожь. Лар ткнул в кристалл, обозначающий одно из примечательных зданий во внешнем круге города, и обстановка вокруг сменилась. Небо здесь было чуть мрачнее из-за низко нависших туч; шум моря сменили заливистые трели халенов, доносящиеся из густой листвы разлапистого старого каштана. Маг дожидался их под каштаном на резной скамье, вросшей в землю и потрескавшейся от старости. Он оказался пожилым мужчиной с благородной сединой на висках. На правой щеке у него остался след от ожога — обычное дело для боевого мага, первое заклинание которого — всегда огненная сфера… или для того, за кем боевые маги обычно охотятся. Предчувствие отчего-то больше склонялось ко второму варианту, хотя, на первый взгляд, вид у этого человека был вполне законопослушный… «А кого ты ожидал здесь увидеть? — упрекнул себя Кангасск за излишнюю подозрительность. — Кого? Алого Стражника?..» Маг уступил пришедшим скамью, а сам занялся подготовкой трансволо. Кангасску, привыкшему к безмолвному и мгновенному трансволо в исполнении миродержцев и Ориона, сына звезд, час ожидания, в течение которого маг что-то невнятно бормотал, то и дело срываясь на сип, показался вечностью. Лар и Евжения, напротив, привычно пережидали все это представление, и, судя по всему, и не знали, что бывает иначе. Наконец свершилось — кругом засияли далекие звездные россыпи, а потом — в привыкшее к зияющей бесконечности восприятие ворвались свет и запах диадемового леса. Даже когда Магров не цветет, он полон неповторимых ароматов, более терпких, чем по весне. Здесь был еще только ранний вечер, нежный, сиреневый. Паутина дорожек тянулась сквозь диадемовые заросли, и купол храма высился над курчавыми кронами дальних диадем. — Это храм Сохраняющих Жизнь, — объяснил брату Лар. — На него тебе стоит взглянуть в любом случае. Кан улыбнулся. Должно быть, Магров — действительно святое место, раз наполняет душу таким щемяще-сладостным счастьем. Даже полная неизвестность, ждущая впереди, не могла затмить столь сильного и глубокого чувства. — Ну, пошли, — вздохнул Лар, привычно сворачивая на одну из тропинок. — Скрестите пальцы на удачу… Глава третья. Одиннадцатый …Что может сказать отец взрослому сыну, которого видит первый раз в жизни?.. Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын, блестящий оратор, не раз доказавший всему миру, какую силу имеет слово, сейчас не знал, что будет говорить. Словно почву выбили из-под ног… растерянный и взволнованный, он смотрел сквозь прозрачный купол библиотеки на своего младшего сына. Братья и сестры, по такому случаю собравшиеся все вместе, радушно приветствовали его. Многие — Мажеста, Евжения, Лар, Аранта, Марини — общались с Дэлэмэром так просто и естественно, словно знали его всю жизнь. У них вот не возникало такой проблемы — что сказать. И им было безразлично, что они говорят не просто со своим младшим братом, а с Учеником миродержцев: какое-то значение это обстоятельство имело, видимо, только для Абадара и Орлайи, державшихся отстраненно и холодно. Что же до остальных… «О пречистые Небеса!..» — горько подумал Сайнар, прислонившись лбом к равнодушному, прохладному стеклу купола. Да. Да и еще раз да: Орден держался последние сорок лет на одном только Гердоне. И сейчас, когда фанатичного мага давно уже нет на свете, Орден держится на тех, кого тот воспитал. Абадар. Орлайя… Остальные свободны и чисты от фанатизма — разве не такими ты хотел их видеть, Сайнар, когда писал Книгу Неофита? И разве не предупреждал тебя твой сводный брат, что эти высокие идеалы сработают против Ордена?.. и разве не был он прав?.. Сайнар вздохнул. В который раз внимательно посмотрел на сына… Невысокий, крепкий парень внешне ничем не напоминал отца, так сильна была в нем кровь Дэл и Эмэра. Но что-то неуловимое — голос? манера говорить? движения? — выдавало в нем истинного Немершгхана. Сайнар невольно залюбовался своим младшим Кангасском. Нежданным, одиннадцатым… …Красота — это тоже талант. И амбасса заставит его сиять… Гердон заявил упрямо и категорично: «Ни один из амбасиатов не вместит в себя душу миродержца сразу и полностью. Мне нужно десять. Десять амбасиатов твоего уровня или выше». Десять детей. Что может быть проще для видного красавца и путешественника?.. Сильным амбасиатам часто благоволит удача — она позволяет достичь многого, но часто имеет побочный эффект: отучает полагаться на самого себя. Не в пример своему сводному брату, Сайнар всегда шел по жизни легко и брал от нее все, не сильно задумываясь над возможными последствиями. «…Я должен уехать, дорогая… Ребенок?.. Назови его Кангасском. Не грусти, я вернусь обязательно…» Он всегда возвращался. Правда, только за тем, чтобы забрать с собой сына или дочь. Влюблялся Сайнар быстро и искренне. А что жила эта «любовь» не дольше хрупкой белокрылой бабочки веритуса, так кому какое дело?.. Но судьба шутит. И бродяг, подобных Сайнару, иногда настигает настоящая любовь. Так и случилось, когда величайший еретик Омниса, на свою беду, решил пересечь Кулдаган, где о Хансае Донале и его апокрифах еще не слышали. Он надеялся на очередное увлекательное путешествие с целью торжества жестокой правды, которую несли людям его книги и голос. Но пустыня обошлась с великим амбасиатом очень сурово: он явно переоценил свои силы, решив отправиться сюда. Два дня с караваном, нападение разбойников, чудовищная жара, пыль и ветер — это было слишком. Пустыня оказалась невыносима. В первом же городе, в который зашел караван, Сайнар и остановился, наотрез отказавшись идти дальше и намереваясь вернуться со следующим караваном обратно в Рубеж. Волей шутницы-судьбы этим городом оказался Арен-Кастель. Измученный, грязный и несчастный, Сайнар прошел по его сонным улицам, залитым беспощадным солнцем, и, не найдя в себе сил добраться до длари, постучал в один из обычных жилых домов. Женщина лет сорока, открывшая ему дверь, сжалилась над непривычным к жаре путником. Она впустила его в тихую прохладу своего дома, напоила водой. Сайнар ожил; глаза заблестели, как прежде; вернулась к нему и чистая, внятная речь — до этого он мог только бормотать, едва справляясь с пересохшим и непослушным языком. Он оказался вежливым и добрым гостем. Меньше говорил сам и больше расспрашивал хозяйку. Она носила красивое имя — Адэль. Голос ее, низкий и бархатистый, восхищенный Сайнар назвал драгоценностью, являющей свой блеск не всякому. И был, в общем-то, прав: Адэль жила одиноко и мало общалась с другими людьми. Сайнар слушал этот чудесный голос, как музыку, и все больше и больше удивлялся самому себе: только что он прошел мимо сотни женщин с такими же лицами, как у Адэль. Их было так много — юных, зрелых и старых, — и все они были так похожи, что навевали не меньшую тоску, чем однообразные пустынные дюны… Но Адэль… она была прекрасна. И, похожая, она была ни на кого не похожа… Почему? Сайнар не знал. Он полюбил эту тихую, печальную женщину с первого взгляда и никогда уже не терял ее лица среди лиц множества одинаковых потомков Дэл и Эмэра. Ему казалось, он любил ее всегда, всю жизнь, просто не знал об этом раньше. Такой же трогательной и чистой любовью ответила ему Адэль. Впервые Сайнар испытал это особенное счастье — он нашел родственную душу. Ту, что ничего не утаит, не замыслит дурного, не обратит его тайн против него, а напротив, все поймет и простит. Он говорил с Адэль даже об Ордене, чего никогда не доверял ни одному человеку. Говорил о своих мечтах, о своей жизни — обо всем, и счастлив был пятидесятилетний еретик, как мальчишка. Благодаря Адэли, он научился любить и немного понимать пустыню. До сих пор работает Сайнар в основном после полуночи, в прохладе, под звездами, не в силах забыть живых и шумных кулдаганских ночей. К пустыне у него навсегда установилось почтительное отношение, с примесью суеверной боязни. Так чувствует себя пасынок рядом со строгой мачехой, когда та находится, в общем-то, в неплохом настроении, но неожиданно может сменить милость на гнев, стоит только что-нибудь сделать не так. Неудивительно, что в Арен-Кастеле Сайнар слыл чудаком. В этом свете даже самые сильные его апокрифические истории выглядели чуть ли не забавно. Сайнар пробыл в Арен-Кастеле всего шестьдесят три дня, и дни эти промчались, как во сне. А потом пришел долгожданный караван и остановился здесь по пути в Рубеж… …Не каждый может оценить столь великий и редкий дар, такой, как настоящая любовь. Между тем, потерять его легко, а вернуть — почти невозможно… Адэль отпустила Сайнара к его зеленым землям и дождям, льющимся там с облачных небес. Отпустила, надеясь, что он вернется, и зная, что этого никогда не будет… «…Ребенок?.. Назови его Кангасском…» Вот он, здесь. Взрослый. С лохматой шевелюрой непослушных черных волос, видимо, давно не стриженых, и отросших как попало. А загар у него — кулдаганский, хоть и побледнел за время ученичества, что он провел вдали от родных краев. Сам Сайнар был черен, почти как островитянин, когда жил в Кулдагане… Воспоминания о лучшем времени в своей жизни обернулись в душе Сайнара утопическими мечтами, в которых он видел младшего сына своим наследником, главой нового Ордена, единственным Кангасском, носящим фамилию отца и древнюю приставку к имени — Немершгхан, — несущую особый смысл. Кангасскнемершгхан Сайдонатгарлын… Он был бы правой рукой своего стареющего отца, а потом продолжил бы традицию Ордена в новом мире, без миродержцев. Он стал бы венцом трех тысяч лет великого ожидания; воистину величайшим человеком своего времени, и всех времен… Он понимал бы Сайнара так же, как понимала Адэль… Эти мечты успокоили тревогу в сердце отца и внушили надежду. Если совсем недавно он медлил, прячась за непрозрачной стороной смотрового купола, то сейчас он рвался к сыну всей душой. И уже не важно было, что он до сих пор не знает, что будет ему говорить… Предчувствие… Опять сердце ёкнуло. Кан резко обернулся к двери — не к той, большой и помпезной, через которую вошел в зал. Нет, это была маленькая неприметная дверка в углу, рядом с высоким, набитым книгами шкафом, к которому была приставлена передвижная лестница… Должно быть, Кан сильно переменился в лице, раз сразу двое — Мажеста и Лар — спросили, в чем дело. Кангасск не ответил им. Он пристально смотрел на крохотную дверь и редко, глубоко дышал. Волнение переполняло душу. Радость и обида смешались воедино — гремучая получилась смесь… Через несколько мгновений дверь открылась и в залу вошел сам Сайнарнемершгхан. Взгляды отца и сына встретились… — Оставьте нас, — велел Сайнар остальным Кангасскам, удивившись, как холодно, несмотря на все светлые чувства, теснившиеся в душе в тот момент, прозвучал его голос. — Да, отец, — смиренно кивнул Абадар. И вышел за дверь первым. Остальные чуть помедлили — каждый выжидающе переводил взгляд с отца на своего младшего брата, — а потом, словно опомнившись, всей гурьбой поспешили за Абадаром. Только Лар, проходя за спиной отца, обернулся к Кану, отчаянно жестикулируя в попытке что-то беззвучно объяснить (видимо, решил напомнить, чтобы тот молчал об Орионе и вообще не болтал лишнего). Дэлэмэр коротко кивнул ему; Лар рассеянно улыбнулся краем рта и поднял над головой руки со скрещенными пальцами — на удачу… Он покинул зал последим; дверь закрылась за ним. Шарканье шагов и голоса в коридоре быстро стихли. Кангасск Дэлэмэр остался наедине с отцом. …Красивый, белоснежно-седой старик с пронзительным, ясным взглядом; с удивительными глазами цвета колотого льда. Серые в тени, они отсвечивали синевой на свету. Кан смотрел в эти глаза спокойно: несмотря на все предостережения, он не испытывал страха перед отцом. И не чувствовал в нем угрозы для себя — холодный обсидиан, в гадании куда более сильный, чем горящий, соврать не даст: угрозы и вправду не было. — Здравствуй, сын, — сказал Сайнар. Голос его дрогнул. — Здравствуй… — отозвался Кангасск и растерянно повел плечами. Повисла долгая пауза. — Скажи мне, как так получилось, что ты стал Учеником миродержцев? — произнес Сайнарнемершгхан, нарушив затянувшееся молчание. …и сразу заметил, как подобрался и посуровел его сын и каким жестоким светом засияли его зеленые глаза… — Тебе интересно, как я стал Учеником миродержцев? — усмехнулся Кан. — А как мы с мамой жили, тебе не интересно? На нас только не плевали в Арен-Кастеле… Где ты был тогда? Где ты был все двадцать лет? Сайнар подошел к сыну, молча положил руку ему на плечо. Ладонь почувствовала напряжение и дрожь: парень нес в себе столько гнева… Должно быть, это наследие Адэль, если ее любовь от тяжелой и беспросветной жизни обратилась в горькую обиду и передалась подрастающему Кангасску… — Сынок… — тихо проронил Сайнар. — Я… я очень виноват перед тобой. И перед твоей матерью… Мы поговорим об этом. Позже. А сейчас ответь на мой вопрос, — в этом приказе, высказанном столь вежливо, сколь и прямо, был весь Сайнарнемершгхан Сайдонатгарлын. …Еще не угроза, но уже недвусмысленный намек на нее. Когда водят не заточенной стороной ножа по шее — это то же самое. Даже суровый гигант Абадар в таких случаях считал за лучшее повиноваться воле отца. Младший Кангасск словно и не заметил ничего… — А что мама умерла, это тебе тоже не интересно?! — бросил он. Как ни странно, Сайнар проглотил это. За всю жизнь ТАК с ним осмеливался говорить только один человек — Гердон Лориан. Никому из своих детей, глава Ордена такого бы не простил. Никому… кроме младшего… — Как это случилось? — хрипло спросил он. — Она заболела, — голос Кангасска стал мягче, когда он заговорил о матери. — Никто так и не распознал болезнь. Мама просто сохла и слабела день ото дня, а потом умерла… — он сжал кулаки и гневно проговорил сквозь зубы: — Все кричали, что это гнев Прародителей!.. Что это за то, что она родила меня… …Сайнар в раздумье мерил шагами зал. Известие о смерти Адэли задело его, но не так сильно, как можно было бы ожидать. Почему?.. неужели сердце зачерствело к старости?.. Болит, но не остро, скорее, ноет, как старая рана в непогоду. — Мне следовало забрать тебя, — сказал Сайнар наконец. — Я не сделал этого. Я виноват. Ты можешь обвинять меня и дальше, но мать ты этим не вернешь… Мы должны смотреть в будущее, сын, — он задумчиво погладил подбородок и кашлянул, прежде чем продолжить. — Я понимаю, отчего ты согласился на ученичество. Ты остался один, ты ни от кого не слышал доброго слова в Арен-Кастеле… Что ж, миродержцы умело используют человеческие слабости… Но знай, ты ничего им не должен. Ничего. Оставайся со мной, — изрек Сайнар и протянул сыну руку… опять этот жест мира-первоисточника. — Я поклялся самому себе, что никогда не предам Владу и Серега, — возразил Кан, не пожав этой руки. — Почему? — мягко удивился Сайнар. Уговаривать — это особое искусство, и им глава Ордена Горящего Обсидиана владел в совершенстве… Первая победа — парень не нашелся с ответом. Промолчал. Что ж, вот следующий ход… — И что они дали тебе взамен твоей преданности? — продолжал Сайнар с легким укором. — Пока я лишь вижу то, что они отняли… Твоя амбасса… Совсем недавно ты был более велик, чем я. Какая гигантская чаша!.. Такую никак не вычерпать к двадцати двум годам… если только кто-то не опустошит ее специально… Быть может, они хотя бы объяснили тебе ценность того, что ты потерял?.. Тоже нет?.. Как типично!.. — с презрительным смешком добавил он. — Ты пуст, мальчик мой. И потеря твоя невосполнима. И зачем это было сделано, знаешь? Зачем, за что?.. За то, что ты потомок Малконемершгхана, дитя славного рода, пережившего Эрхабен. За это и только за это… Я вижу у тебя харуспекс на груди, — невинным голосом заметил Сайнар и артистично восхитился: — Открытая лицензия!.. Так пусть он скажет тебе, прав ли я… Я ведь я прав. Растерянность отразилась в зеленых глазах Кангасска. Растерянность… и мучительное сомнение. Сайнарнемершгхан, скрестив руки на груди, терпеливо наблюдал за эффектом, который произвела его небольшая речь. Нащупав рукой спинку стула, Кан подтянул его к себе и сел. Правая рука его, смуглая, жилистая тяжело легла на стол. Отрешенно посмотрев на нее, Кангасск вдруг увидел мысленным взором уродливый шрам выше локтя; но наваждение быстро рассеялось. Харуспекс… да, отец подгадал все очень верно. И без холодного обсидиана все было бы ясно: еще Орион, сын звезд объяснял поступок Серега тем, что Кангасск напомнил ему его ученика, того, что так больно ранил его. Малкона. …Искусство уговаривать Сайнар всегда сравнивал с искусством боя. В свете этого сравнения сейчас можно было представить Кангасска поверженным на землю воином, которому осталось нанести один решающий удар. Проще говоря, добить. — Они ничего не делают просто так, сын, — сочувственно сказал Сайнар, присаживаясь рядом. — Они мыслят не так, как люди: пятнадцать тысяч лет отделяют их от простых смертных. И то, что тебе показалось нечаянным поступком, под влиянием какой-либо сильной эмоции, на самом деле имеет под собой расчет. Точный. Убийственно верный… Я знаю, как ты потерял амбассу. И где ты ее потерял… Ивен. Я был там и говорил с людьми… — Я не жалею, — вдруг улыбнулся Кангасск, поднимая взгляд на отца. — Что?.. — от неожиданности тот несколько опешил. — Я не жалею, — повторил Кан. — Не будь я пуст, я не сумел бы спасти человека. — А… ты об этой девочке, что несла в себе витряника? — догадался Сайнар и закивал, вновь почувствовав, что обретает контроль над ситуацией. — Поступок, достойный великого амбасиата!.. — Хф! — Кангасск иронически фыркнул и прихлопнул ладонью по столу. — Не был я никаким амбасиатом тогда. И магом не был. Просто я был пуст, и потому сумел принять и выпустить чужую амбассу… — он с облегчением вздохнул, радостный, что избавился от терзавшей его обиды и сумел отпустить ее навсегда. Вот так. Если вновь уподобить разговор искусству боя, то распростертый на земле воин сумел извернуться и подбить ноги победителю — и вот они уже поменялись ролями. И опять дело за последним ударом… — Я рад был встретиться с тобой, отец, — горячо произнес Кангасск Дэлэмэр, поднимаясь из-за стола. Сайнар встал одновременно с ним; лицо его выражало целую гамму чувств, и каждый, кто прожил с ним рядом хоть немного дольше младшего сына, понял бы, что сейчас самое время бежать без оглядки: выигрыш в споре с главой Ордена может встать очень и очень дорого… Но младший продолжал в том же духе. — Если бы не ты, я бы и не понял ничего… Теперь я все решил. Я не предам их. И мне не по пути с тобой. Прощай… С этими словами наглец просто развернулся и направился прямиком к парадной двери, намереваясь уйти, конечно же. Глупый мальчишка!.. — Все ко мне!!! — гортанно, по-боевому прокричал Сайнар; лицо его побагровело от гнева. Братья и сестры, те, что совсем недавно кто радушно, а кто прохладно встречали Кангасска Дэлэмэра, преградили ему дорогу. Странно, что он не растерялся: видимо, душевный подъем, вызванный открывшейся внутренней истиной, заставил Кана забыть всякий страх. Он просто остановился и выжидающе смотрел на них, чувствуя тяжелый взгляд отца у себя за спиной. — Ты думаешь уйти так просто? — успокаиваясь, проговорил Сайнар. — Ты не уйдешь, сын. Отныне ты — либо неофит Ордена Горящего Обсидиана, либо Ученик миродержцев и предатель. Третьего не дано. — Я не предавал тебя, — обернувшись, честно ответил Кангасск. — Это ты предал меня и маму, еще раньше, чем я появился на свет. Ты можешь убить меня здесь и сейчас. Пусть, — и добавил с особым смыслом: — Я умру Учеником миродержцев. Сайнарнемершгхан сжал кулаки, готовый разразиться гневом, но сумел совладать с собой. — Убить предателя… — сказал он десяти Кангасскам. …Вьющаяся, как дым, тишина… Решение об убийстве сына — как быстро и легко отдан был этот приказ… В кого ты превратился, Сайнар? Кем стал на старости лет?.. …Башни всегда будут падать. Под собственной тяжестью… — Нет, отец! — выпалил Кангасск Лар. Сделав два широких шага вперед, он повернулся лицом к остальным братьям и сестрам. Положив руку на рукоять меча, он сказал: — Я не позволю. Ни тебе, ни кому-либо еще. Это мой родной брат. Он пришел сюда, доверившись мне. Он под моей защитой. Обойдя двоих отступников слева, Сайнар заглянул в их лица. Судя по всему, Лар был полон решимости. — Не делай этого, сын… — предупредил Сайнар. — Я делаю то, что считаю нужным, — отрезал Кангасск Лар и обратился к остальным Кангасскам: — Он убил ваших учеников! — крикнул он им. — А теперь велит вам убить собственного брата!.. Ордена нет больше! А может, и не было! Мне плевать!.. Я просто не верю, что подлостью и кровью невинных можно сделать для мира что-то хорошее. И участвовать в этом я не хочу!!! Каждое слово отдалось в стенах зала троекратным эхом, отмечая крах трех тысяч лет надежд и ожиданий. Крах Ордена… Мажеста, Евжения, Марини, Аджар, Аранта — эти Кангасски перешли на сторону Лара сразу. Оллардиан и Веспери задержались на короткий миг. Остались только двое — Орлайя и Абадар… Кангасск Абадар, облаченный в черный, траурный плащ, откинул капюшон с лица и встретился взглядом с отцом. Долгий это был взгляд, без слов поведавший многое. И — не сказав ни единого слова, Абадар присоединился к мятежникам. Осталась одна Орлайя. Сайнарнемершгхан посмотрел на дочь с последней надеждой. Слабая это была надежда. — Не бойся, я не брошу тебя, отец, — сказала Кангасск Орлайя, но и ее голос звучал теперь иначе. Вместо былого фанатизма в нем слышалась лишь бесконечная усталость и грусть одинокой женщины, такая же бледная, поникшая и седая, как сама Орлайя после того, как потеряла ученика. — Но, похоже, Лар все-таки прав… Я не собираюсь сражаться со своими братьями и сестрами, отец; уж извини, это слишком, это ты хватил через край… Мы с тобой сейчас пойдем в малую залу и поговорим. О том, каким должен быть Орден. Хорошо? Сайнар машинально кивнул; на самом же деле мысли его были далеко. …Нанятый маг, дожидавшийся заказчиков на одной из скамеек у края леса Магров, долго ворчал, что вместо троих ему теперь придется переправлять сразу десять человек, и требовал доплаты. Доплату ему обещали. Целый час, пока он готовил свое трансволо, Кангасск Дэлэмэр с тоской смотрел на Храм Сохраняющих Жизнь… Так много всего случилось в этот день… Теперь понятно, отчего Лар посвятил его во все подробности планов Ордена: раскол назревал давно. И он, Кан, выступил лишь катализатором, ускорив неизбежное. Об отце он уже не сожалел. Это был совсем другой человек; давно уже не такой, каким его помнила мама. Не тот, на кого она злилась, о ком грустила, кого всегда ждала… Потому и сожалеть не о чем. Да и не время сейчас о чем-либо сожалеть. Время решать иные проблемы. Теперь он, Кангасск Дэлэмэр, в ответе за братьев и сестер, что доверились ему. И он собирался оправдать их доверие… Глава четвертая. У пересохшего фонтана — Эй, парень, а я тебя помню! Максимилиан обернулся на голос… Потомок Арники и Вадро, такой же правильный, как большинство коренных жителей Торгора. Это лицо не говорило ему ни о чем. — Ты, должно быть, ошибся, — сказал Макс, отворачиваясь. Но этот жизнерадостный воин и не думал сдаваться. Усевшись на бортик чаши пересохшего фонтана рядом с Максом, он принялся освежать старому знакомцу память. — Мы с тобой вместе шли с караваном Рамаяны, помнишь? — живо говорил он. — С тобой было еще девять Сохраняющих Жизнь, один — совсем маленький, лет пяти-шести… Да и сам ты был щеглёнок, — незваный собеседник улыбнулся. — Лет двенадцати, наверно. Растерянный такой… А сейчас, смотрю, бывалый воин. С трудом узнал… Где ты получил такие шрамы? — В бою, — неохотно ответил Макс. Некоторое время они со старым знакомым сидели рядом, бессмысленно созерцая растрескавшуюся от жары и времени пустую чашу фонтана. Молчали. Потом, так и не дождавшись от Макса ни единого слова, кулдаганец попрощался и ушел. Максимилиан проводил его долгим тоскливым взглядом, запоздало подумав, что надо было хотя бы имя его спросить… Так холодно было на душе. Невыносимо. Так одиноко… И вот — словно сама жизнь попыталась немного развеселить хмурого паренька, устроив эту нехитрую случайную встречу. А Макс отмахнулся от маленького подарка судьбы, даже не взглянув. По-детски это как-то. Все люди — дети, в масштабах мироздания… Этот пустой дворик… этот пересохший разбитый фонтан… Кто лишний раз подумает заглянуть сюда?.. а уж тем более искать в неприметной трещине на дне пересохшей чаши Хору Солярис? Никто. Макс прибыл в Торгор два дня назад, на трансволо и быстро затерялся в его многоликой толпе. Здесь был самый край, южный предел магии. Дальше и держателю стабилизатора можно было идти только своим ходом, двигая впереди себя границу Ничейной Земли. К слову сказать, та неспешно сдвигалась на северо-восток уже сейчас — вынутые из оправ и перемещенные в пространстве, стабилизаторы обречены теперь бороться между собой до тех пор, пока не будет достигнуто новое равновесие. А таскать с собой солнечную Хору Макс не собирался — у него были иные планы… Торгор… Решение Максимилиан уже принял: что стоит принять подобное человеку, которому и терять-то уже нечего?.. И, тем не менее, медлил, до последнего откладывая то, что, начав, изменить уже будет невозможно. Уже два дня он потратил на тягостные раздумья у пустого фонтана, который заменил ему и храм, и учителя, на короткий срок став центром всего мира. Даже в разгар туманной болезни (а она-то как раз молчала) осмыслить подобное тяжело: Максимилиан собирался принести в жертву этот город. Собирался открыть Провал здесь… Причин можно было назвать великое множество, и среди них слабость городских ополчений Кулдагана и большое количество мирных граждан. Открой он Провал в чистом поле, миродержцы, наученные горьким опытом трехтысячелетней давности, уже не станут сражаться насмерть, а отступят на более удобные позиции. В таком случае Омнис ждет небывалая, многолетняя резня, а эти двое останутся живы. И, скорее всего, добьются-таки победы. Это претендента на звание миродержца, единственного и всевластного, никоим образом не устраивало. Нужно было вынудить Владиславу и Серега сразу дать главный бой. Никак иначе. Такие объяснения выстраивал для себя Макс, чтобы успокоить разум. На самом же деле он выбрал Торгор, слепо руководствуясь предчувствием: полумиллионный город, почти беспомощный в военном плане, миродержцы ни за что на растерзание тварям не оставят. В этом Максимилиан был уверен на все сто. И Сайнар может теперь подавиться своей проклятой правдой об Эрхабене… Возможно, история сделает новый виток и повторит уже пройденное… так думал Макс, горько посмеиваясь, наедине с самим собой… и появится новый Орден, который пронесет сквозь века кровавые знамена Торгора и жажду мести, и каждый лидер этого Ордена будет с гордостью носить фамилию Арникавадро и люто ненавидеть Максимилиана — единственного миродержца, навеки виноватого во всем… «Что ж… в ближайшую тысячу лет у меня будет время договориться с собственной совестью,» — мысленно сказал себе Макс, поднимаясь на ноги. Он бросил последний взгляд на извилистую трещину, на дне которой ждал своего часа солнечный стабилизатор, и зашагал прочь, опираясь на Молчащий посох… Сейчас, постаравшись отбросить все мрачные мысли, юный миродержец бодро шагал по веселым торгорским улицам, проникаясь атмосферой безудержной жизни большого города; запоминая каждую мелочь, увиденную по пути, ведь скоро всему этому суждено исчезнуть. Торгору осталось две недели жизни. Время пошло… Глава пятая. История длиной в пятнадцать тысяч и один год Утро… Все окрестные Холмы и побережье желты от назаринов, открывшихся навстречу восходящему солнцу. «Золотые берега!» — мысленно восхитился Кангасск, глядя на все это великолепие и уже ни капли не жалея о том, что неведомое предчувствие подняло его в такую рань; подняло — и притихло, оставив его любоваться утренней красотой Юги. С этого балкона весь город был виден, как на ладони. Весь; с остроконечными крышами домов, отражающими рыжее рассветное пламя; с величественными гигантами-тримаранами в порту, окруженными пестрой димарановой мелюзгой; со всеми сонными горожанами и бодро рассекающими по набережной семерками студентов-Стражников… Эх, с какой радостью Кангасск побежал бы сейчас с ними!.. Среди золотых цветов, под шум волн… ни о чем не думая и не беспокоясь!.. Кажется, кто-то из Странников — случайных учителей маленького Кангасска Дэлэмэра (но точно не старик Осаро) сказал ему однажды, что нехорошо это — желать чужой судьбы, даже в шутку… В дверь постучали. Со смешанным чувством тревоги и радости, в одночасье охватившим душу, Кан пошел открывать. На пороге стояла Владислава. Вид у нее был усталый и измученный. Древние, бездонные глаза выдавали сейчас почти человеческую растерянность. Определенно, случилось что-то… Кангасск поспешил пододвинуть Учителю кресло. — Спасибо… — вздохнула Влада, устраиваясь поудобнее. — Я здоровалась, нет?.. Ну тогда здравствуй. — Да… Доброе утро… За неимением другого кресла, Кан расположился прямо на мохнатом ковре — сел, скрестив ноги, и приготовился выслушать все, что угодно: ничто сейчас не поколебало бы его светлой радости от того, что Влада здесь. Но она не спешила ни упрекать, ни наставлять Ученика. Это странное оцепенение, совсем не свойственное вечно юной Воительнице, встревожило успокоившегося было Кангасска не на шутку. На самом деле Влада просто не знала, как рассказать парню ту гигантскую историю длиной в пятнадцать тысячелетий, которая обрела, наконец-то, последнюю главу… — Знаешь, я давно не была в Провале… — задумчиво произнесла она, оставив всякие попытки найти нужные слова. — Успела от них отвыкнуть… — От кого? — не понял Кан. Он вопросительно поднял бровь: да, свежий шрам нельзя было не заметить… — От стигийский пауков, — Влада устало запрокинула голову и закрыла глаза. Слова срывались с ее губ каким-то безнадежным шелестом, словно желтые осенние листья со своих веток. — Я не рассказывала тебе о них, но я помню, что в Башне ты много читал о древней истории… ты наверняка встречал упоминания об их нашествии. — Да… — подтвердил Кангасск, отчаянно пытаясь понять, к чему идет разговор. — Ты не представляешь, как я боюсь этих тварей… — продолжала Влада. Но это выше меня: они ведь уже убили меня однажды… Повисла долгая пауза. Кангасск заставил себя промолчать, хотя вопросов с каждой секундой молчания у него появлялось все больше… — Это до-олгая история, Кан, — протянула Влада, глядя в потолок, — но ты ее послушай, будь добр… …Ты видел старые книги, написанные моей рукой. Все, что датировано 11999 годом и раньше, идет под именем Хельга. Это единственно потому, что тогда меня как Владу Воительницу никто не знал. Три тысячи лет назад ее еще и не было на свете. Была только Хельга, Не Знающая Лжи. Когда случилось Нашествие, я недооценила вторженцев. Я решила остановить их сразу, своими силами. Даже к Серегу не стала обращаться — ему хватало проблем с Шутами. Я думала, что легко справлюсь сама… И столкнулась с тем, что было совершенно не понятно моему разумению. С существами, неизвестной природы и силы. Даже их внешний облик не выразить словами, доступными человеку. Но отступать к тому времени оказалось уже поздно. Битва была страшная… О, ты не представляешь, что это такое, когда у миродержца магия уходит в красный сектор!.. Но я пошла дальше — я полностью исчерпала себя. До дна, как неопытный донор. И стиги победили. Они убили меня. Влада замолчала. Потирая затекшую шею, она вытянула вперед свободную руку — и в ней поочередно появились прозрачный стакан, мягко опустившийся на ладонь; вода, принявшая в воздухе форму большой капли — она плюхнулась в стакан почти беззвучно; чуть запоздали появиться три кубика льда — они упали в воду и мелодично зазвенели, ударяясь о стеклянные стенки. Сделав глоток, Владислава заметила: — Вообще, миродержца не так-то просто убить, Кан. Если дело идет к тому, то за него вступается сам мир. — Мир?! — с удивлением повторил Кангасск. — Да, — кивнула Влада, сделав неопределенный жест рукой; лед при этом вновь тихонько зазвенел в ее стакане. — Миры мыслят. Миры живут. Это недоступно нашему пониманию — слишком сложно. Но факт остается фактом — мир вступается за создателя… В моем случае этого не произошло. — Почему? — Малкон… Ученик Серега… экспериментировал с немагическим вмешательством. Все бы ничего, но он решил донести свое открытие до людей — и посвятил в тайну целый город. В Эрхабене было два миллиона сорок тысяч триста пятьдесят два человека… Когда каждый второй стал практиковать учение Малкона, этого хватило, чтобы раскачать мир и ослабить его ответную реакцию, своего рода «иммунитет». Именно потому стиги смогли проникнуть в Омнис. И потому же он не смог вступиться за меня — не хватило сил. Владислава слабо улыбнулась Ученику… Милый, добрый Кангасск. Так убийственно серьезен в ситуации, в которой и бессмертные не знают, смеяться им или плакать… Последний… Последний Ученик Миродержцев — видимо, под таким титулом его и запомнят в веках. Он должен знать все. Знать и помнить… — Орион говорил мне, что однажды нашел Серега при смерти и выходил его, — припомнил Кангасск. — Это было после Нашествия? — Да, верно, — кивнула Влада. — Серег пришел мне на помощь. Слишком поздно, чтобы спасти меня. И как раз вовремя, чтобы остаться в живых самому. — …Я не понимаю… — пожал плечами Кангасск. Все же пропасть в пятнадцать тысяч лет давала себя знать: осилить некоторые фразы миродержцев он просто не мог. — Я объясню, — охотно отозвалась Влада. — Потерпи чуть-чуть… Мы остановились на том, что меня убили… Мою телесную оболочку разрушили, душа оказалась свободна. Я помню, как для меня остановилось время, и реальности пошатнулась перед взором, как ускользающий сон. Омнис отдалялся и гас. И тогда что-то взбунтовалось во мне: нет! нельзя уходить сейчас! Я стала звать на помощь, надеясь, что кто-нибудь услышит. И меня услышали… …Я говорила тебе, что мы с Серегом часто путешествуем по иным мирам, проникаем в них через сны… да ты и сам знаешь, что это такое. Большинство миродержцев, окружающих нас, слишком великие и древние, чтобы мы и они могли понять друг друга. Есть и те, кто слишком юн, чтобы заинтересовать нас. И те, и другие не стали бы помогать мне. Первые просто не услышали бы зова, у вторых не хватило бы сил и мудрости. Но есть среди миродержцев тот, кого мы по праву называем своим лучшим другом. Имя его — Локи. И мир его — Ле'Рок. При этих словах Кангасск встрепенулся — и теперь все в нем выдавало волнение: и взгляд, и голос… — Так, значит, он есть, мир Ле'Рок! — не удержался Кан. — На самом деле… — Есть, — уверила его Владислава. — Локи создал его специально, чтобы коллекционировать образцы чужих миров. Окруженный кольцом гор, каждый маленький «остров» сохранял все особенности родного мира. Взамен каждого «острова» Локи отдавал часть своей чудесной пустыни. Арен, Странники и горожане, города Прародителей… это волшебный подарок. — Обмен… — невольно поправил Кангасск. — Не знаю, зачем Локи делал это, — пожав плечами, продолжала Влада. — Быть может, это просто казалось ему забавным. Гения сложно понять, а он — гений. И он не просто сумел помочь мне вернуться в Омнис, он сразу решил еще две проблемы. Но обо всем по порядку… …Кажется, холодная вода и уютное кресло сделали свое дело: Кан заметил, как разгорается знакомый живой свет в чудесных глазах его Учителя — глазах цвета крепкого чая. И это не могло не радовать. — Итак, — чуть бодрее произнесла Влада, откинувшись на спинку кресла, — проблема первая: вернуть меня в Омнис… Если в Омнисе умирает человек, то душа его освобождается и после некоторого срока свободного полета воплощается в новом теле, все очень просто. Но мы с Серегом не принадлежим к этому миру. Мы не можем вернуться в него таким путем. После смерти нас должно просто «выбросить» обратно в мир-первоисточник; это наша реальность, где мы родились. Локи нашел способ обойти эту проблему: дав мне возможность родиться заново в его мире. Так что мы с тобой земляки, Кан, разве что ты относишься к горожанам, а я — к Странникам. Все равно: мир Ле'Рок роднит нас. — Все встало на свои места, — закивал Кангасск. — А я то еще пытался сопоставить твои рассказы об отце и деде с твоим статусом миродержца!.. Голову сломал!.. — Да, у меня были отец и дед, — с грустью произнесла Влада. — До двадцати лет я росла как Странница и не помнила, кто я есть. Пока меня не нашел Серег и не вернул мне память. Но это длинная история, на другой раз. — Хорошо, — Кан согласился, но неохотно. — Но ты как-нибудь расскажи мне… — Постараюсь. — Ладно… А вторая проблема? — Вторая проблема — стиги. Совершив Обмен островами, Локи забрал их к себе. Над моими предупреждениями он просто посмеялся и сказал, что не боится зверушек своего зоопарка. Возможно, он рассчитывал на то, что они не смогут выйти за пределы горного кольца. Что ж… насколько я знаю, с миром Ле'Рок до сих пор все в порядке. Значит, Локи оказался прав, как всегда. А третья проблема куда сложнее. Это источник магии. Хора Тенебрис. Строго говоря, это не Хора. А еще строже — не источник. Кангасск тяжело вздохнул: опять таинственные фразы, не подлежащие пониманию силами простого смертного. Вздох был замечен. — Представь каждый мир как бусину, Кан, — улыбнулась Влада. Все время своего недолгого Ученичества Кангасск не переставал удивляться, как запросто она объясняет фундаментальные законы мироздания на пальцах. — Да, обычную бусину, с дыркой для нити. Так вот, в нашем случае нить — это магическая энергия, дикая, не стабилизированная. Она пронизывает и связывает воедино все миры. Как бусины. И место выхода этой энергии на материальный план называется источником. То есть, источник — это не камень, не Хора и не что-либо еще, вопреки устоявшемуся представлению. Это место. Но если там не расположить чего-либо, «распыляющего» магию в стороны, то она идет через мир транзитом, не задевая его. «Транзитные» миры мертвы. Но их мало во Вселенной. В основном в каждом мире присутствует «распыляющий» компонент. Искусственный — как наша Хора Тенебрис, или же натуральный. Насколько я знаю стигов, они разумны, хоть и мыслят непостижимой для нас логикой, и нужна им была именно наша Сумеречная Хора. Не знаю, зачем. Быть может, они думали восстановить свой мир с ее помощью. Или применить для каких-то неизвестных нам целей. Неважно. Важно то, что, если бы они забрали ее и ушли туда, откуда заявились, наш мир превратился бы в «транзитный», а это, дорогой Ученик, уже называется «конец света»… Локи забрал стигов себе. Вместе с островом. Вместе с Хорой. А взамен искусственного «распылителя» мы получили естественный. Природный… Человеческую душу. Молчание. Владислава сознательно дала Ученику передышку, чтобы он мог осмыслить услышанное. Потом продолжила: — Каждый островок, который Локи забирает в коллекцию, сохраняет свойства родного мира. То же справедливо и в пустынных островах, которые он отдает взамен. Это единственно потому, что каждый остров стоит на особом фундаменте… Если ты уберешь весь арен, Кан, или снимешь верхние десять метров горной породы Кольца, то обнаружишь нечто, похожее на серое полупрозрачное стекло. Это особый камень — дымчатый обсидиан, который отвечает за сохранение свойств исходного мира на малом его островке. Локи как истинный гений, нашел дымчатому обсидиану совершенно новое применение — в качестве ловушки для душ. Согласно его расчетам, душа, заключенная в обсидиан, должна была оказаться способной сохранять все свойства «распылителя» магии. Терять было нечего; мы попробовали — и план сработал! — Значит… душа… — вновь посерьезнел Кангасск. — Чья? — Вначале была моя, — призналась Влада. — Это не сахар, скажу я тебе… Но потом Серег нашел замену. Малконемершгхана. — Жестоко, — осудил Кангасск и покачал головой. — Никто не заслуживает такого наказания… — Малкон согласился сам, — возразила Влада. — Он хотел исправить то, что натворил… Твой предок был святой человек… Кан поднял на Учителя удивленный взгляд. — Ты знаешь… — Знаю. Я говорила с Орионом и Астэр. Сайнарнемершгхан — твой отец — далекий потомок Малконемершгхана… То, что Малкон предложил себя, позволило мне тогда освободиться от власти дымчатого обсидиана и родиться в Кулдагане, как планировал Локи… Но сейчас речь не об этом, Кан… Позволь теперь мысленно вернуться на пятнадцать тысяч и один год назад… и постарайся понять меня правильно… В мире-первоисточнике у нас был сын, Максимилиан. Когда ему исполнилось шесть лет, для нашего мира настали трудные времена — извини, не буду вдаваться в подробности… Но мы потеряли нашего мальчика. Мы думали, он мертв. Наш рассудок… помутился от пережитого горя. Я и Серег… мы отгородились от остальных людей и стали искать утешения в фантазиях, а однажды зашли слишком далеко, перешагнули незримую грань, за которой становятся возможными безграничные путешествия и сны обретают иное качество. Мы долго скитались меж звезд, пока не наткнулись на планету, искалеченную войной, мертвый, «транзитный» мир. Так мы начали отстраивать Омнис… Он создан с мыслью о потерянном сыне. Он весь проникнут любовью, которую нам некому было подарить. И болью. И одиночеством. И надеждами. …Мы думали, Макс умер. До последнего дня мы не сомневались в этом… Вчера мы узнали, что наш мальчик жив… и что он здесь, в Омнисе… Это он украл стабилизаторы, Кан. Он миродержец — любого другого, кто посмел бы коснуться Хор, защитное заклятие испепелило бы на месте. Омнис признал его. — …Все это с трудом укладывается у меня в голове, — вздохнул Кангасск. — Ваш сын… Но как он пришел сюда? И зачем ему все это?.. — Он просто маленький мальчик… — Владислава грустно опустила глаза. — Орден Горящего Обсидиана использовал его в своих интересах. Они не поступились ничем, чтобы призвать Макса сюда… Дрёмурский и Вигдиссинский витряники — оба города уничтожены ими — были лишь прелюдией ко всему; Гердон Лориан просто оттачивал мастерство и делал первые попытки. Потом — девять детей, принесенные в жертву на Черном Алтаре… и Сильвия — обрекая ее на смерть, Гердон просто хотел отвлечь нас от поисков, ты был прав… Мы говорили вчера с Гердоном Лорианом, сводным братом твоего отца. Я вкратце перескажу тебе, что он нам поведал… Глава шестая. Кангасскнемершгхан — Кангасск, мальчик мой… — позвал кто-то сквозь липкую, сонную тьму, заботливо спеленавшую сознание. В единый миг окружающая пустота вздрогнула и наполнилась энергией, потоки которой чем-то напоминали беспощадный ливень, когда разверзается само небо и дождь начинает идти стеной. И Кангасск вспомнил: он уже проходил через это. В Ивене. Когда готовился к битве с витряником. И, словно ухватившись за случайную мысль, пробудившийся разум выстроил уже знакомые очертания: Кангасск обнаружил себя посреди собственной магической чаши. Она немного пополнилась с того памятного дня; слой «воды», покрывавшей ее дно, местами доходил Кану до пояса. Но, поднимая взор ввысь, туда, где, словно неприступные отвесные скалы, высились края чаши, он понимал, что всей человеческой жизни не хватит, чтобы наполнить ее заново… Найдя небольшую возвышенность, Кангасск выбрался на сухое место. Поглядывая по сторонам, он прилагал нешуточные усилия к тому, чтобы вспомнить, как он здесь оказался и зачем. Недавнее прошлое, которое могло бы дать ответ на этот вопрос, маячило в каком-то вязком тумане; разглядеть его не представлялось возможным. Одно было ясно: кто-то звал Кангасска, и голос этот был ему смутно знаком. — Кангасск… — тихо сказал кто-то у него за спиной. Медленно, словно против воли, Кан обернулся… — Малкон… Зыбкий, расплывчатый образ старика печально кивнул в ответ. — Помоги мне, Кангасск, — шепотом произнес он. — Что… что я могу сделать? — Кангасск нахмурился, но это скорее был жест беспомощности и растерянности. Тонкая призрачная рука легла ему на плечо, обретя тепло и тяжесть. Прикосновение было успокаивающим; Кан почувствовал, как моментально унялась напряженная дрожь в мышцах; сердце стало биться не так часто. Харуспекс был холоден и молчалив; но Кан и без того почувствовал, что бояться Малкона не стоит. Угроза витала в воздухе, но исходила она не от него. — Ты — особенный, — с тихим восторгом произнес призрак. — Величайший из моих потомков. Кангасскнемершгхан — так ты будешь зваться отныне. — Ты просил помочь… — Кангасск несколько смутился, услышав свое новое имя. — Да… — кивнул Малкон. — Мне до слез жаль, мой мальчик, что проклятие, которое я так и не сумел исчерпать, ложится теперь на твои плечи… Я чувствую, что-то назревает в мире. Что-то, связанное со мной… и с тем, что я наделал… Но я не могу ничего исправить. Внутри своей тюрьмы я всемогущ, но за пределами дымчатого стекла я слаб. Слаб настолько, что едва сумел дотянуться до тебя, чтобы просто поговорить. Приди ко мне, Кангасскнемершгхан. У подножия пятой горы Кольца я открою тебе незримую дверь. Тогда мы поговорим с тобой. Это очень важно. И вновь он пропал — должно быть, тогда, когда Кангасск моргнул, потому что момент исчезновения уловить не получилось… …Ветер гулял по дну пустой чаши, создавая маленькие волны не поверхности мутной, соленой воды. Кангасскнемершгхан остался один. И странный мир, как и в первый раз, не спешил его отпускать. Скрестив на груди руки, Кан поднял взгляд в безразличное небо, светло-синее, без солнца и облаков. Память потихоньку возвращалась к нему, все яснее проступая сквозь сонный туман. Вспомнился долгий утренний разговор с Владой… И самый последний ее рассказ, переданный со слов Гердона Лориана… Старый плут обещал Максу бессмертие — если тот сумеет добраться до дымчатого обсидиана и примет ту обязанность, которую исполняет последние три тысячи лет душа Малкона. Во имя Небес, как верен был расчет: неужели душа, томившаяся в стеклянной тюрьме так долго, откажется обрести свободу, передать свои полномочия тому, кто захочет принять их?.. Отчего-то Гердон уверял, что Максимилиан не станет пленником дымчатого обсидиана, как Малкон, а сможет ходить по земле как миродержец. Полноценный, бессмертный… И что это единственный способ обойти запрет на бессмертие для того, кто пришел в мир после периода творения, когда законы его окончательно установились и образовали жесткий каркас. Гердон оставил в живых Ориона Джовиба. Но, даже призови он эту последнюю, десятую часть души Максимилиана, все равно миродержец, собранный по кусочкам, не был бы бессмертен — об этом Влада упомянула особо… тогда почему?.. …Мысль поразила Кангасска, как гром… Память!.. С этой, последней частью мальчишка обрел бы память, понял бы, кто он такой, узнал бы, кто его родители. И тогда ничто бы уже не заставило его сделать то, что он сделал, а значит… «Помоги мне, Кангасск…» — отозвалось эхом в душе. Он понял. Понял все… — Кангасск! Проснись, Кангасск!.. — это был взволнованный голос Ориона; сын звезд немилосердно тряс Кана за плечи. Прорыв в реальность получился суровым. Из того, что видел и думал, Кангасск, проснувшись так резко, сразу растерял почти все. Остались лишь какие-то обрывки, фрагменты, смутно напоминавшие о странном сне. — Уф, ну ты и напугал меня, приятель, — вздохнул Орион. — Нельзя же так спать… Временами ты даже дышать забывал. Кангасск осмотрелся, потихоньку припоминая все, что предшествовало сну. Он сидел на широком подоконнике; вид из окна открывался ужасающий — настолько высоко над землей… Удивительно, как вообще можно было уснуть здесь!.. — Я сегодня рано проснулся… и, похоже, задремал, пока ждал тебя… — тяжело проговорил Кангасск; горло спросонья так и хрипело. — Извини… — Орион с виноватым видом почесал в затылке. — Я собирался… через час я отбываю на трансволо к южной границе, а оттуда — своим ходом на Север. Я нужен Серегу… — сын звезд присел на подоконник рядом с Кангасском и продолжил: — Сейчас идет расширение Северной границы — судя по всему, солнечный стабилизатор сейчас где-то в Кулдагане, и он наступает на территорию лунного. Несчастные случаи — один за другим: то тут, то там магия срабатывает взрывоопасно. Страна на грани паники… Пока, конечно, Серег и его Инквизиция справляются, но потом… — Будет война… — закончил за него Кангасск. — Да-а… — мрачно протянул Орион, сын звезд. — Влада говорила, ты еще год назад предсказывал, что кто-то собирается поставить стабилизаторы рядом… — Да толку-то с этого предсказания, — с досадой отозвался Кан и махнул рукой. Некоторое время друзья молчали, глядя на город, дома и корабли которого казались игрушками с такой чудовищной высоты… — Война будет, — изрек Орион. Прозвучало это, как приговор. — И если у Влады и Серега не получится остановить врага у входа в Провал, Астэр и я… мы должны будем возглавить армии Юга и Севера. — А что же Ничейная Земля? — спросил Кангасск. — А Кулдаган? — Я не знаю… — покачал головой Орион. — Возможно, туда перебросят часть войск… Есть подозрение, что Провал откроется в Ничейной Земле или Кулдагане… — он вздохнул, помедлил немного, но потом все же решил сказать все как есть: — Омнис не мир-первоисточник, Кан. Он не привык к войнам. Тех, кто профессионально владеет оружием, сметет, скорее всего, первая же волна нового Нашествия. Потом… нам придется призвать гражданских… большинство из них не знает, с какой стороны правильнее держать меч и где спусковой крючок у огнестрелки… Это будет резня… — Я постараюсь этого не допустить, — неожиданно для самого себя заявил Кангасск. Орион с удивлением посмотрел на него, но ничего не ответил. — Извини, Кан… я должен идти, — сказал он с усталостью в голосе. — Думаю, мы еще увидимся с тобой. Береги себя, Ученик миродержцев… Сын звезд крепко обнял своего смертного друга и, отстранившись, долго смотрел ему в глаза. — Не знаю, почему, но ты все больше напоминаешь мне Зигу, — острозубо улыбнулся Орион. — Есть что-то… неуловимое… Не удивлюсь, если ты и есть он… — Ты считаешь, что я — новое воплощение легендарного пирата? — Кангасск невесело рассмеялся и покачал головой. — Я так не думаю… — Все равно. Береги себя, — не стал упорствовать Орион. — До встречи. И пропал. Лишь легкая дрожь в воздухе отметила его исчезновение. Мастерски, мастерски исполненное трансволо… Оставшись один, Кангасск отчаянно загрустил. Было почти физически больно — так защемило в груди. Но он заставил себя отвлечься от этого; в преддверии войны не время предаваться печали и унынию — время действовать. И последний мирный день — завтра на Юге должны были объявить военное положение — обещал выдаться хлопотным. …Братья и сестры ждали его в обеденном зале, все девять. Первым навстречу брату вскочил Лар. — Ну как?! — сходу спросил он. — Ты говорил с Владиславой? Что она решила насчет нас?.. …Кангасск отчаянно рисковал, взяв девятерых еретиков под свою защиту. Честно признаться, он самонадеянно взял на себя слишком много… В случае неудачи он за свою судьбу не боялся так, как за их. Но все закончилось благополучно; теперь он имел полное право сообщить им об этом. — Говорил, — успокоил Кан старшего брата и обвел взглядом остальных Кангассков. — Я объяснил Учителю ситуацию, и она сказала, что не станет предъявлять вам никаких обвинений… …Дружный вздох облегчения… робкие улыбки… — Будет война, — сурово заявил Кангасск, поразившись тому, как в одночасье изменился его голос. — Учитель и я… мы рассчитываем на вашу помощь. Ничейная Земля не имеет правителя, кто-то должен будет организовать амбасиатскую армию на ее территории и направлять ее впоследствии. Вся надежда на вас: насколько я понял, каждый из вас пользуется большим уважением среди Сохраняющих Жизнь. — Мы сделаем все, что в наших силах, брат… — подал голос Абадар. К старшему Кангасску, по возрасту годящемуся ему в отцы, Дэлэмэр до сих пор относился с некоторым опасением. Но то, что этот хмурый воин слов на ветер не бросает, он усвоил совершенно четко. — Хорошо… — кивнул Кан. — Учитель хочет поговорить с вами. Она ждет в библиотеке. Это самый большой зал этажом выше. Молча все девять посвященных Ордена поднялись из-за стола и отправились наверх, в библиотечный зал. Кангасск же неожиданно вспомнил две вещи: во-первых, уже обеденное время, а он еще даже не завтракал, а во-вторых, надо бы поискать Игниса — огнедел куда-то пропал, как бы не случилось с ним чего… Кто-то может возмутиться, как в такой напряженный момент можно думать о еде и карманных драконах — ну и пусть возмущается: живой, смертный человек, он не железный и не может, не свихнувшись, думать о предстоящей войне двадцать четыре часа в сутки. По крайней мере, на десятиминутную передышку он имеет полное право. Запалив пару Лихтов и уложив их на тарелке, Кангасск подогрел себе кофе, потом занялся блюдами, оставшимися на столе. То были печеная морская рыба, салат с мидиями и половинка шоколадного торта. Запах горячего кофе разбудил и выманил карманного дракончика из укрытия, в котором он в последнее время спал и хранил краденые сладости… Сотворив вымученную улыбку, Кан за хвост оттащил огнедела от кофейной чашки: ну вот, нашелся, одной проблемой уже меньше. И можно было только удивляться, как столь нахальный ящер сумел разбавить безгранично хмурый день… Был момент, когда Кану вдруг показалось, что все еще может закончиться хорошо… Глава седьмая. Берегом моря Южное перекрестье границ стабилизаторов медленно ползло милях в сорока от чермасанского берега. А легендарные пиратские гавани, несомненно, оказались теперь в сфере влияния Хоры Солярис… Два дня назад. Все тогда произошло очень быстро. Скачок — и за считанные минуты Ничейная Земля увеличилась почти вдвое. За счет территории Севера. Но на смену первой волне безудержной экспансии пришел неторопливый скользящий шаг: Лунарис опомнился и без борьбы не сдаст больше ни пяди. Так что Солярис впредь будет расширять зону влияния очень и очень медленно. Настолько медленно, что даже хромая, Макс легко сумеет опередить движущуюся границу. Правда, жаль, что нет корабля, чтобы одним махом преодолеть перекрестье; а самый короткий путь по суше — берегом моря. Две недели. И, быть может, еще несколько дней… Конечно, назад пути давно уже нет, если только изгнанником за горы Фумо… Но два-три лишних дня на то, чтобы собраться с мыслями и окончательно задавить сомнения — это хорошо… Макс шел уже неделю и все это время старательно избегал любых населенных мест (а рыбацкие поселеньица — по нескольку хижин — встречались в изобилии), потому при виде Ларги — портового городка, сияющего соляной белизной стен и окруженного целым лесом мачт, он совершенно справедливо решил дать хороший крюк, дабы ненароком не попасться кому-нибудь на глаза… но что-то его остановило… Словно холодным ветром, от этого города веяло предчувствием. Нечто подобное Макс ощутил тогда, когда брел по темным улицам Лура — за пару минут до того, как его настиг крик о помощи… Глядя издали на празднично-белый город, Максимилиан долго боролся с собой, пытаясь справиться с неведомым предчувствием, а оно звало все сильнее и сильнее и безжалостно терзало душу… «Ох, ну зачем?..» — сдался Макс, сворачивая к городу. Он не мог сейчас придумать ни одной причины, чтобы объяснить, почему он так поступает… Ведь это значит показаться на глаза Охотникам и, возможно, заработать лишние неприятности… например, дать о себе знать кому-либо из миродержцев: благодаря Эдне они, должно быть, осведомлены о нем прекрасно. «Эдна…» — вспомнить о ней вновь было больно. Сколько тысяч лет понадобится, чтобы эта рана зажила?.. Вблизи райский городок выглядел совсем иначе. Тревога читалась в каждом взгляде, каждом случайно оброненном слове. Казалось, даже белоснежные стены были насквозь пропитаны ею… К удивлению Макса, серых капюшонов он не увидел. Ни одного. Это было очень странно: все-таки Ларга пусть и миниатюрный, но город, а значит, хотя бы одна-две боевые семерки должны были присутствовать здесь постоянно. Юный миродержец не стал сильно размышлять над этим. И вообще, он здорово злился на самого себя, пытая себя вопросами о том, что он тут забыл и чего ищет. — Эй, малой! — окликнули его. Максимилиан обернулся и увидел старика, сидевшего на пороге старого, наполовину вросшего в землю дома. Судя по виду, старику было лет под сто, — что ж, в приморских городах часто живут и дольше: видимо, влияет морской воздух… — Ты откуда такой взялся? — с любопытством спросил долгожитель. — Из Ничейной Земли, — неохотно ответил Макс, мысленно вопрошая себя, с какой стати он тут стоит и развлекает пустой болтовней скучающего, просоленного морем деда и почему бы просто не пойти дальше, сделав вид, что ничего не слышал… — Сейчас четверть Севера — Ничейная Земля, — крякнул старик в ответ, разглядывая хромого воина своими блеклыми полуслепыми глазами. — Не думал, что доживу до такого… Поспешив предварить неминуемую тираду о «старых добрых временах» и упадке нравов, Максимилиан спросил: — А где все Охотники? — А нету их больше, — старик вздохнул и произнес с горечью: — Семь было. Один остался, да и тот помрет через день-другой… Магия у них взорвалась — все полегли, один остался… лучше б и он сразу, а то мучается только — не живут с такими ожогами, не живут… — …Могу я… — глухо, пытаясь справиться с подступившим к горлу комом, проговорил Максимилиан. — Могу я взглянуть на него? — Ты нешто лекарь? — хитро прищурился старик. — Лекарь, — заверил его Макс. — Ну тогда пошли… Далеко идти не пришлось: дом, на пороге которого коротал день долгожитель Ларги, был отведен под госпиталь. Больной здесь находился только один — тот самый Охотник… Склонившись над ним, Максимилиан ужаснулся: на человеке не было живого места — один сплошной ожог. В помещении стоял тяжелый запах: больной, неизвестно как до сих пор державшийся за жизнь, похоже, начал гнить заживо. — Айгир… — упавшим голосом произнес Макс. — Айгир Рет… Охотник застонал. Он даже повернул лицо на голос, словно надеялся увидеть говорящего… но… глаз у него уже не было: чудовищная вспышка спалила их. — Тут уже не поможешь, малой… — сочувственно произнес за спиной у Максимилиана старик. — Магией ишо можно было бы, так нельзя ее сейчас пользовать… Разве только травка какая у тебя есть обезболивающая… «Айгир…» Максу было больно… каждое воспоминание об этом Охотнике, таком жизнерадостном, таком светлом, несло теперь боль. Если подумать, то Макс виноват перед ним дважды: за то, что его сослали в этот дальний городок, и за то, что случилось с ним после смещения границы… Миродержец глубоко вздохнул, чтобы успокоиться, и собрал волю в кулак. Он знал теперь, что тянуло его в Ларгу. И не мог уйти, не сделав все, что в его силах… Он снял с пояса фляжку с аноком меллеосом. — Он будет кричать… — сказал Макс старику. Тот неожиданно шустро для своего возраста метнулся к двери и запер ее. Странно, что не стал задавать вопросов… и хорошо, что не стал… …Рядом с Айгиром Максимилиан просидел до утра: Охотник метался в бреду, и даже самые сильные обезболивающие зелья, которые знал Макс, помогали слабо. Только на рассвете Айгир затих и беспокойно заснул. — …Поешь, малой… — это старик толкнул Максимилиана в плечо и сунул ему глиняную миску с рыбным супом. Макс пил его прямо через край и не чувствовал вкуса. Суп был горячий; грел душу и утолял голод. Добрый, хороший суп… — Как тебя звать-то? — спросил старик. — Меня… — Макс помедлил, посмотрел на Айгира. — Хален. Он звал меня так… — А меня Сальвор… Великий ты лекарь, Хален. — Нет… — тяжело вздохнул Макс. — Даже не знаю, зачем я это сделал… Глаз ему уже не вернуть. И обезображен он теперь на всю жизнь… такие шрамы ничем не сведешь… Наверное, зря… — Неправда, — с укором произнес Сальвор, вложив в одно это слово всю мудрость прожитого им века. — Малой ты. Не понимаешь, как ценна она, жизнь… — он смягчился; посмотрел на Макса с улыбкой. — Дай бог, вернется магия, так и глаза ему восстановят… Главное, что живой. Максимилиан отрешенно кивнул. Улыбаться у него уже не было сил. Едва отдав старику пустую миску из-под супа, он уснул, растянувшись на полу… Пробуждение было странным. Полная темнота. Приподнявшись на локте, Макс звонко ударился головой обо что-то деревянное. Чуть позже — нащупал лежащий рядом посох. Понадобилось порядочно времени, чтобы сообразить, что он находится не где-нибудь, а под кроватью. До смешного просто и обидно. Выбравшись на свет, Максимилиан встретился взглядом с Сальвором. Тот был невероятно серьезен сегодня. — Где Айгир? — спросил Макс, обнаружив, что того нет на месте. — Приходили Охотники, — сказал Сальвор. — Это в город новых семерых прислали, взамен тех. Забрали его. Он на поправку пошел, ты не переживай… — старик внимательно посмотрел на Макса и сказал совсем другим тоном: — Они искали преступника. Вылитый ты, судя по описанию… Максимилиан незаметно перенес вес тела на другую ногу — так, чтобы посох мог служить уже оружием, а не опорой. Глазами он быстро нашел выход; даже успел прикинуть, что будет делать, если сюда сейчас вломится боевая семерка, и порадоваться, что достать его магией сейчас никто не сможет. — Успокойся, — велел ему Сальвор, от которого ничего не укрылось. — Я тогда затолкал тебя под кровать… на случай, если они заглянут в дом. Но они мне просто поверили: я сказал, что не видел того, кто им нужен. — Что?.. — единым выдохом произнес Макс. — Что слышал, — хмуро отозвался старик. — Может быть, ты и преступник, Хален, убийца, как они говорят… но я не видел, как ты убивал кого-нибудь. Я видел, как ты спас человека. Несмотря на то, что он Охотник. И, знаешь ли, я привык верить своим глазам больше, чем чужим. Иди. Можешь взять вяленой рыбы в дорогу. Удачи тебе… …Шел дождь… Максимилиан совсем промок. Но это ничего. Дождь южный, ласковый и теплый. Ларга мерцала уютными рыжими огоньками вдали. Это чьи-то окна. Там варят рыбный суп и собираются к ужину. А небо над морем вечернее, темно-фиолетовое; первые звезды уже проступают на нем и мерцают меж облаков… Мир звал. Мир был отчаянно прекрасен в свои последние дни. Но это лишь оттеняло пустоту, зияющую в душе Максимилиана, и ее непроглядный мрак. Он много думал, шагая сквозь нежный дождь, пытался представить свое будущее. Но не видел в нем ничего. Ни собственной смерти, ни вечного царствования… ничего вообще… Мрак. Пустота. И он шел в этот мрак, потому что идти ему было больше некуда. Быть может, так оно лучше — кануть во мрак, навсегда исчезнуть из памяти мира… Что хорошего он сделал в жизни?.. Пока что все, кто был добр к нему, только страдали от его руки. Вольно, не вольно ли… Он здесь чужой. Наверное, куда проще добровольно расстаться с жизнью, благо меч всегда под рукой, а вечер так тих и спокоен… Но это как-то не по-человечески. Человек должен пройти свой путь до конца, светлый этот путь или темный. У каждого есть свое предназначение, и оно должно быть исполнено. Глава восьмая. Кулдаганский мастер — Что случилось, Надин? — заботливо спросила Астэр, наклонившись к девочке. Та молча отвела взгляд и вздохнула. На Надин нельзя было смотреть без улыбки. Маленькая, хрупкая, с копной белоснежных кудряшек на голове, она напоминала Северный первоцвет, что появляется ранней весной и тянется к солнцу, увенчанный пушистой шапочкой поднятого снега… Ни один другой цветок не способен на такое; знахари говорят здесь об исключительной воли к жизни — при правильном приготовлении зелья можно поймать и заключить в нем это природное волшебство, и потом оно даст силы и надежду больному человеку. …Много тайных сил дремлет в Северном первоцвете; всех наука не знает… Но, несмотря на это, он хрупок. Тонкий стебелек зачастую беспомощно ломается даже в осторожной знахарской руке; будучи же вынут из снега, первоцвет завянет через несколько минут… Такова и Надин Мианна, юная ученица Астэр: сильная и хрупкая. Глядя в ее темно-синие глаза, дочь звезд всегда поражалась их глубине и мудрости. Временами даже не верилось, что Надин — всего лишь ребенок, которому недавно исполнилось двенадцать лет… — Ты ждала меня целый час, пока я разговаривала с капитаном Алой Стражи, — произнесла Астэр с легким укором, — ты ведь хотела мне что-то сказать? — Да, — решительно ответила Надин и подняла на наставницу взгляд, полный искреннего отчаянья. — Мистра Астэр, я не понимаю, что происходит! Все сошли с ума и это ужасно!.. Я… я вышла в город сегодня и не узнала его! Пройти по улицам — слышен один только звон кузнечных молотов. Оружие, оружие… Страшное, уродливое, сделанное наспех… Его хватают и сразу же выдают людям; многие их этих людей даже не знают, как держать его. А еще… я видела раненых… — Надин всхлипнула и зажмурилась. Астэр бережно обняла ученицу. Конечно же, Надин знает о том, что грядет война. Разумом она понимает все, но вот с чувствами своими бедняжка не сумела справиться… еще бы… увидеть этих раненых… Даже Астэр, за свою лекарскую практику повидавшая всякого, не могла без содрогания смотреть на эти чудовищные ожоги, оставить которые способна только магия, полыхнувшая прямо в руках… Большинство раненых были Серые Охотники, хотя попадались и гражданские маги, и просто люди, оказавшиеся в неудачный момент рядом с кем-нибудь из практикующих магию. Раненых переправляли сначала в крытых повозках к стабильной пока Южной границе, потом — на трансволо перебрасывали сюда, в Югу. …Слепые, искалеченные… многие потеряли рассудок от невыносимых страданий… Лучшие лекари взялись за них, но все имеет предел… а уж взорвавшаяся магия оставляет свои отметины навсегда… — Надин, милая моя Надин… — ласково приговаривала Астэр, перебирая шелковистые снежно-белые кудри ученицы. — Война — страшная вещь… Я старалась оградить тебя и других юных Слуг Цитадели от нее. Но теперь я понимаю, что вечно так длиться не может. Рано или поздно всем вам придется научиться быть сильными. — Я постараюсь, мистра Астэр, — заверила наставницу Надин. И попросила: — Пожалуйста, позволь мне помочь чем-нибудь! Я не могу просто смотреть на все это и ничего не делать!.. — в голосе девочки звучала мольба. — Хорошо, Надин, — согласилась дочь звезд и задумалась на мгновение. — Ты прекрасно знаешь город… не могла бы ты найти мне сейчас одного человека? Кангасска Дэлэмэра? Мне бы хотелось знать, где он… — Мастер Кангасск? — светлая улыбка тронула губы Надин; бледные щечки порозовели. Астэр не переставала удивляться Ученику миродержцев… Ох, редкая девушка хотя бы понарошку не влюбится в этого обаятельного парня!.. Он и не догадывается, что минуты не проходит, чтобы какая-нибудь красавица не вздохнула, вспомнив о нем, и украдкой не уронила слезинку… И вот опять: достаточно было произнести имя этого зеленоглазого тихони, чтобы расстроенная Надин улыбнулась!.. — …Да, — спокойно продолжала дочь звезд, — он вернется в Цитадель только к вечеру, и, как всегда, такой уставший, что из него слова не вытянешь… потому я хотела бы поговорить с ним сейчас. Он должен быть в одной из городских оружейных; не знаю, в какой точно, а проверять их все у меня нет времени. Узнай и позови меня, ладно? — Я и так знаю, где мастер Кангасск! — с гордостью заявила Надин и вдруг смутилась: — Я приносила ему перекусить сегодня… В оружейную «Пламя Запада»… Он сегодня там… Теперь все понятно… Астэр запретила юным Слугам Цитадели выходить в город, но шустрая девчушка решила, что не случится ничего страшного, если она отнесет что-нибудь вкусное своему любимому кулдаганскому мастеру… а потом она увидела, что творится в городе… — Хорошо, — кивнула Астэр, сделав вид, что не заметила смущения ученицы, — это экономит нам драгоценное время. Пойдем к нему прямо сейчас… Сколько профессиональных воинов может быть в мире, где еще никогда со дня прихода миродержцев не было настоящей войны? Немного. А оружейников?.. …Вот именно. В это сумасшедшее время каждый, кто хоть немного умел обращаться с оружием, холодным или огнестрельным, стал учителем, взяв на себя практически непосильную задачу: в кратчайшие сроки привить военные навыки новобранцам, большинство из которых никогда не держали в руках ничего опаснее кухонного ножа. Тем же, кто знал толк в изготовлении оружия, пришлось еще тяжелее… Если в мирное время заказы оружейников не превышали десятков клинков в год — в основном, прекрасное, баснословно дорогое оружие, — то теперь от них требовали тысячи, и в кратчайшие сроки. Тысячи! …В кузнях тоже появились свои новобранцы… И кто-то должен был заставлять всю эту орду несчастных делать то, что требуется. И учить их… Так что на счету был каждый оружейник. Кангасск Дэлэмэр, за которым уже прочно закрепилось прозвище «кулдаганский мастер», не остался в стороне. Хотя мог бы. Как Ученик миродержцев. Теперь он проводил свои дни то в одной оружейной, то в другой, везде стараясь помочь по мере сил. И если в первый день на него смотрели снисходительно, ибо Кан, безбородый и безусый как истинный потомок Дэл и Эмэра, на первый взгляд казался всего лишь мальчишкой, то сейчас он пользовался всеобщим уважением: то, что он предлагал, работало. И он сумел сделать то, что казалось невозможным… В «Анвиле», где он провел пять дней почти безвылазно, удалось организовать сорок новичков и худо-бедно, но поставить на поток производство полуторный мечей. В «Клещевине» — стрел. Теперь пришла очередь «Пламени Запада»… «Пламя Запада» — тяжелая вывеска висела над входом в торговый зал оружейной. Чистый, уютный, прохладный, предназначенный для покупателей. Вход в него теперь был не просто закрыт, а заколочен досками. Потрепанный листок, прибитый к косяку, извещал всех прохожих о том, что оружия в продаже нет. В кузню пришлось пробираться через задний двор, где сотнями тяжелых сапог за неделю была протоптана широкая тропа — по краям тропы непреступной стеной росла дикая, трехметровая крапива. Ржавую калитку, которая, видимо, плохо открывалась, кто-то просто-напросто снял с петель и прислонил к забору. В мирное время этим путем вообще не пользовались, предпочитая заходить в кузню через дверь в торговом зале. Сейчас зал превратили в склад, и главный вход в него закрыт надолго, если не навсегда… Дверь была такой маленькой, что, не нагнувшись, в нее прошла только Надин. Высокая, дочь звезд с опаской пригнула голову: подобно своему создателю — Серегу, — она недолюбливала подобные двери и низкие потолки. Хорошо еще, что в самом помещении можно было спокойно выпрямиться в полный рост, не боясь разбить лоб обо что-нибудь. Внутри кузня нешуточно напоминала преисподнюю. Жара; недвижимый воздух, пронзаемый отсветами пламени; копоть; шум, где грохот железа и человеческие голоса, стремящиеся перекричать его, сливаются воедино… Гиблое дело — искать в этом аду кого-то самостоятельно. Прокашлявшись, Астэр обратилась за помощью к одному из новобранцев — их всегда можно отличить от мастеров и подмастерьев по несчастному измученному взгляду и покорно опущенным плечам. — Где Кангасск? — как можно короче спросила Астэр: каждое слово тут приходилось орать чуть ли не в уши другому. Новобранец кивнул и без лишних слов направился вглубь кузни, безошибочно выбрав нужное направление, и жестом поманил дочь звезд за собой. — Я сказал тебе, проверь лишний раз!!! — донесся сквозь грохот чей-то гневный голос. — Бестолочь!!! Смотри!!! Этот меч сломается от первого же удара!!! Это человеческая жизнь!.. Проводник кивнул в сторону орущего: вот, мол, наш мастер Кангасск, во всей красе. Тот же продолжал отчитывать нерадивого ученика. Несколько крепких слов он парню сказать все же успел, прежде чем заметил присутствие Астэр и Надин, потому виновато развел руками. Дочь звезд указала на дверь, ведущую в относительно тихий задний двор и, кажется, произнесла что-то, но в железном грохоте слов было не разобрать. Неважно: Кангасск понял. Сняв и бросив на стол кожаный фартук, он направился к выходу. — Ох, мир прекрасен, — вздохнул Кангасск, щурясь на солнце, и добавил с досадой: — Еще только утро… совсем счет времени потерял… С вашего позволения, я присяду… — Славная мысль, — бесхитростно согласилась Астэр. — Мы присядем тоже. Присесть здесь можно было только на один из деревянных ящиков — двор был завален ими. Пустые, ветхие, с хлопьями облезшей краски, они, видимо, были припасены на дрова: белый драконник, никчемнейшая древесина которого годится только на ящики и серую бумагу, на редкость жарко горит, будучи смешан в нужной пропорции с углем и морской солью. — Суров ты с учениками, Кангасск Дэлэмэр, — с улыбкой заметила дочь звезд. — Признаться честно, ты меня удивил — всегда представляла тебя мирным и тихим парнем. Кан ухмыльнулся, оценив впечатление, которое невольно произвел, и попытался стереть рукой копоть с лица — ничего не вышло, только появилось несколько новых черных полос. Как и всякий, кто большую часть времени проводит в кузне, он был закопчен по самые уши. Наверное, потому его зеленые глаза казались еще ярче… Взгляд у Кангасска Дэлэмэра был спокойный и уверенный: встретив такой, сразу понимаешь, что, несмотря на безусость и безбородость, перед тобой взрослый мужчина, воин, а не мальчишка… …Ответил Кангасск не сразу. — Я пытался быть мягче с ними, — сказал он, поразмыслив. — Но потом понял, что из этого не выходит ничего хорошего… и что мой мастер на меня орал тоже не зря. Так что я напрасно принимал это близко к сердцу, и был я не бездарный и глупый, как он говорил, а просто молодой… — Кангасск пожал плечами. — И все же у тебя есть талант управлять людьми, — покачала головой Астэр. О, эта удивительная женщина умела выглядеть величественно, даже сидя на облезлом деревянном ящике и беседуя с чумазым оружейником… чудеса, да и только. Тем временем дочь звезд продолжала: — Я наслышана о твоих успехах в «Анвиле» и «Клещевине», а все мастера только и говорят, что о тебе. Если верить их словам, ты сделал невозможное. — Э-э… не стоит меня переоценивать, — мягко возразил Кангасск. Исключительная честность, почти как у Влады, и здесь не дала ему промолчать. — Просто у меня есть некоторый опыт в плане стихийного производства мечей и стрел… — Вот как… — Астэр удивленно подняла бровь. — Но ведь войны раньше не было… — тихонько произнесла Надин, о которой двое взрослых за своей беседой успели благополучно забыть. — Ну, у нас в Арен-кастеле была своя маленькая война, — пояснил Кангасск, обращаясь уже не к Астэр, а к ее маленькой ученице. …Этот молодой мастер, несколько минут назад оравший на провинившегося ученика и клявший беднягу последними словами, был безгранично терпелив и внимателен к детям… Кому-то однажды повезет с таким отцом… — Маленькая война? — девочка недоверчиво прищурилась. — Как это, мастер Кангасск? — Помнишь, я рассказывал о кулдаганских драконах? — спросил он. Надин с серьезным видом кивнула. — Так вот, с ними мы и воевали. Для нас это была большая беда… Когда мы решили собрать ополчение, чтобы пойти против драконов, у нас встала почти такая же проблема с оружием, как сейчас, только масштабом поменьше. Но оружейная у нас в городе всего одна, а мечей надо было выковать аж две тысячи, причем срочно. Обычно оружейник делает все от начала до конца сам — начиная с изготовления углеродистой стали и заканчивая банальной шнуровкой на рукояти. Труд огромный; годы и годы нужны, чтобы вникнуть во все это. Когда же мастеру предъявили заказ на две тысячи клинков и выделили пятьдесят человек в помощь (никто из них раньше даже близко к наковальне не подходил), он нашел гениальный выход: разделил весь процесс изготовления меча на маленькие стадии. Каждый новичок у него выполнял свои несколько действий и часто даже понятия не имел, что и как делают его соседи. Скажу честно, оружие таким способом получается отвратительного качества, но зато быстро и много. Рассказывал Кангасск Дэлэмэр увлекательно, что и говорить. Обычно после очередного его рассказа так и хотелось похлопать в ладоши. Но сейчас даже такое мимолетное упоминание о войне заставило Астэр печально опустить голову. Белая, шелковисто блестящая прядь волос упала на глаза; дочь звезд небрежным движением заправила ее за ухо. …Чудесные длинные уши… Из опыта общения с Орионом Кан знал, что уши детей звезд, несравненно более подвижные, чем у простых смертных, и способные поворачиваться на звук или прижиматься к голове, легко выдают настроение и потаенные чувства своих хозяев: глядя на Астэр, например, легко можно было догадаться, что рассказ чем-то ее расстроил. Теперь она печальна, и это надолго… Астэр — ответный дар Серега Владиславе — похожа на своего хозяина не только ростом и цветом глаз, но и невыносимой порой серьезностью и склонностью к депрессии, чего никогда не заметишь в неунывающем Орионе, сыне звезд… — Я пришла поговорить с тобой о драконах, Кангасск, — сказала она странным тоном; таким любит начинать не слишком приятные разговоры Серег. — Слушаю, — посерьезнел Ученик миродержцев. — Я недавно говорила с капитаном Алой Стражи, а чуть раньше — с представителем фрументарии, — начала Астэр; Кангасск нахмурился при этих словах, но уже миг спустя его лицо приняло обычное выражение. — Обе службы по моей просьбе провели расследование относительно драконов. Я подумала тогда, что раз вам встретились сразу двое — капитан корабля и ее внук, то, возможно, есть и другие. Я не ошиблась: судя по всему, изумрудные драконы находятся среди нас давно. Наблюдатели из Ничейной Земли сообщили о массовой охоте на драконов в человеческом облике из-за какого-то дикого пророчества. Далее: судебные эксперты заключили, что тела напавших на Цитадель не принадлежат истинным людям. Похоже, все девять налетчиков — драконы… восемь — точно: от девятого остался только пепел… — Я тихо схожу с ума… — невесело пошутил Кангасск. — Или драконов много не бывает… — Меня интересует девушка, за которую ты заступился, Кан, — продолжала Астэр. — Она была с теми девятерыми. И исчезла в тот же день, когда видели дракона над городом. Что-то странное произошло с Кангасском Дэлэмэром: он поспешно отвел взгляд и спросил нарочито беспечно: — Я не специалист по драконам, Астэр… Почему ты меня спрашиваешь? — Драконы интересуются тобой… — осторожно произнесла дочь звезд. — Девятерых налетчиков и Эдну больше интересовал Максимилиан, — пожал плечами Кангасск. — Интересовал настолько, что они решились штурмовать с ним Цитадель… …Ох, не умеешь врать, Ученик миродержцев, так лучше не берись!.. До этой фразы еще можно было предположить, что ты ничего не знаешь… — Та девушка, — вернулась к теме Астэр, — Эдна… Орион Джовиб сказал, ты последний, кто говорил с ней. Молчание. — Что она сказала тебе, Кангасск? Молчание. — Это важно! — с нажимом произнесла дочь звезд, надеясь втолковать упрямцу, что к чему. — Благодаря тому пророчеству и охоте, которая началась из-за него, изумрудных драконов на нашем континенте не осталось. Должно быть, они вернулись к своим берегам. Возможно также, что несколько еще прячутся где-то, но у нас сейчас нет ни времени, ни людей на их поиски. Эдна — наша единственная ниточка, единственный шанс связаться с драконами Безымянного Континента. Мы могли бы попросить у них помощи! Не знаю, согласятся ли они помочь, но попытаться мы обязаны. Не молчи же, прошу тебя!.. «Да, да… так прямо и рассказал все, да еще при ребенке…» — возмутился про себя Кангасск, лихорадочно измышляя, как бы ему отделаться малой кровью. Как назло, в голову не приходило ни одной дельной мысли. «А с Джовибом у меня разговор будет отдельный…» — пообещал себе Кан. — Кан… — напомнила о своем присутствии Астэр, дочь звезд. Нет, она не сдастся так просто; что ж, видимо, отпираться бесполезно. Лишать Омнис такого шанса Кангасск действительно не имеет права, и потому, если его рассказ хоть чем-то поможет миру, это уже не просто его личное дело… — Надин, посиди здесь, — ласково попросил он. — Нам с Астэр нужно поговорить наедине… — Хорошо, — послушно отозвалась девочка. При этом она смотрела на Кана такими глазами, что он не мог избавиться от непонятного и беспричинного чувства вины перед этим мудрым ребенком, хотя уж ее-то он не обидел ничем… Странно все это… Что Астэр знала об изумрудных драконах? Строго говоря, почти ничего. Можно было, конечно, припомнить все истории, что рассказывал Орион со слов своего друга Зиги-Зиги, но те по прошествии трех тысяч лет уже слишком походили на сказки; хватит ли этих «сказок» чтобы понять странный поступок Эдны?.. а что инициатива принадлежала ей, а не скромному кулдаганскому парню, сомнений у Астэр не осталось: нет, надо было видеть, как, выдавая свое признание, бедняга сбивался, путал слова и краснел — заметно было даже через загар и копоть… какой уж из него коварный соблазнитель… Если до этого разговора дочь звезд злилась на Кангасска, видя в его упрямстве бестолковое нежелание понять серьезность проблемы, то теперь, когда все выяснилось, ей стало его жаль. Столько переживаний из-за пустяка… впрочем, для него это не пустяк… Чудесная, добрая, милая молодость… — Кангасск, за это тебя не должна мучить совесть, — попыталась Астэр подбодрить парня. — Эдна, несомненно, куда старше и опытнее тебя и просто сыграла на твоих чувствах. Ты не виноват… — Спасибо… — Кан скептически усмехнулся в ответ. — …За утешение… Но я все равно дурак, как ни крути… Вот уж не думал, что стану повторять подвиги своего отца… — он замолчал, погрузившись в невеселые мысли и, видимо, следуя одной из них, с тоской посмотрел в безоблачное южное небо. — Астэр… — Да, Кангасск… — Как ты думаешь, зачем ей это нужно было? — спросил он без особой надежды. Дочь звезд положила руку ему на плечо, нимало не беспокоясь о том, что вездесущая кузнечная копоть останется теперь на белом рукаве и на ладони. — Я не понимаю цели… может быть, ее и не было, этой цели… — с сочувствием произнесла Астэр, глядя в его печальные зеленые глаза. — Но, если верить Ориону и тем легендам, что остались со времен Зиги, то изумрудным драконам чужды… как бы это сказать… бесчувственные плотские отношения, которые так распространены у людей. Словом, ты очень понравился ей чем-то. — Чем? — безнадежно вздохнул Кангасск. — Разве только тем, что заступился за нее… — Не думаю, что только этим, — с едва заметной улыбкой возразила Астэр. — Ты необычный… Все люди хоть немного да преображаются в твоем присутствии; об этом говорили Орион и Влада, и многие другие, в разное время и разными словами. И я говорю. Ты несешь в себе какой-то незримый, теплый свет. Это дар, для которого я не знаю названия, который не могу объяснить. Согласно легендам, драконы гораздо лучше нас разбираются в таких вещах. Например, о Зиге они говорили как о водопаде света — и этого хватило, чтобы у изумрудных драконов проснулся живой интерес к человечеству, который не угас даже за три тысячи лет. Мне кажется, они ненадолго покинули наш континент. Они еще вернутся. Хотя бы ради тебя… Если хочешь быть учеником кого-нибудь из бессмертных, умей — или учись — ждать. Это первая наука: умей ждать, когда не терпится что-то сделать; умей ждать, когда сердце рвется на части… умей — и все, ибо для твоего бессмертного учителя время всегда будет идти иначе: для него, прожившего тысячи лет, каждое мгновение вмещает куда больше смысла, чем видится тебе. Смыслом заполнено и твое ожидание, даже если ты пока не можешь понять это и ощутить. Потому — жди… Надин смотрела на две маленькие фигурки вдали, и взгляд девочки с каждой минутой становился все тяжелее, все печальнее. Другой ребенок на ее месте не понял бы совсем ничего и провел бы эти полчаса, сгорая от любопытства и нетерпения и строя догадки, одна фантастичнее другой… либо изнывал бы от скуки, пытаясь хоть как-то себя развлечь. Тот же, кто умеет ждать, способен на большее… Девочка ничего не спросила у Астэр, когда та вернулась, лишь тихо попрощалась с Кангасском, отправившимся обратно в адское пекло кузни. День вне стен «Пламени Запада» обещал быть сухим и жарким; уже сейчас, хотя время было утреннее, солнце палило нещадно. Оно успело накалить камень домов и улиц, а потому даже ветер был горячим и не приносил облегчения. В фонтане неподалеку от заколоченного входа в торговый зал оружейной плескались ребятишки лет трех-четырех: таким крохам вряд ли могут испортить настроение хмурые предчувствия взрослых. Они были одни на всей улице и, к счастью, не задумывались над тем, куда делись дети постарше: а те помогали по мере сил — в том же «Пламени Запада» чумазые, взъерошенные мальчишки и девчонки бегали по каким-то мелким поручениям кулдаганского мастера. …Кто мог подумать, что однажды хотя бы одна из широких улиц Юги опустеет вот так… ледяное дыхание грядущей войны чувствовалось везде… — Я знаю, почему он не хотел отвечать тебе, пока я рядом, — печально проронила Надин, обращаясь к дочери звезд. Астэр остановилась и посмотрела девочке в глаза. — Надин, милая, только не говори, что ты подслушивала… — вздохнула она. — Нет, конечно! — искренне заверила наставницу Надин. — Просто… — она сникла. — И так ведь все понятно. — Это расстроило тебя… — с пониманием произнесла Астэр. — Нет, не это… — девочка отрицательно покачала головой. — Просто… просто это очень грустно, когда оказывается, что человек на самом деле не такой, как тебе казалось… — Каждый из нас играет множество ролей, — мягко возразила дочь звезд. — И сейчас ты просто узнала Кангасска Дэлэмэра с другой стороны. В этом нет ничего страшного. — Я поняла одно: мы с ним совсем из разных миров. По отношению ко мне он никогда не изменит своей роли, и наши судьбы никогда не пересекутся, — со строгостью произнесла Надин и добавила: — Ничего. Я переживу. …Воистину, мы взрослеем не за долгие годы, а за несколько минут: годы лишь готовят нас к ним… Внешне Надин Мианна все так же юна и прекрасна; все так же похожа на хрупкий Северный первоцвет… Только внимательный учитель способен заметить, что что-то сломалось в душе ученика. «Ты уже такая взрослая, Надин, — подумала Астэр с нежностью. — И у тебя большое будущее…» Тоненькая фигурка девочки вдруг представилась ей окруженной трепещущим ореолом света. Видение быстро исчезло; остались тихая улица; шепот падающей воды в фонтане перемещения; смеющиеся ребятишки; Надин, печальная но решительная… Самое время было возвращаться в Цитадель… Кангасск как истинный кулдаганец, темноты не боялся никогда и с трудом понимал некоторых дневных жителей, которых приводил в ужас бархатный мрак меж каменных стен. По мнению Кана, бояться тут было нечего. Поживи он где-нибудь в Кириаке, возле Дикой Ничейной Земли, он бы, конечно, поменял свое мнение, но пока что оставался при нем… Освещая путь маленьким Южным Лихтом, мерцающим сквозь карман шелковой рубашки, кулдаганский мастер неспешно шел по коридору. Время близилось к истинной ночи, а он только недавно вернулся из оружейной — грязный, голодный и уставший. Со вторым обстоятельством — грязью — Кан разделался в первую очередь. Остывая после горячего душа и распространяя вокруг запах лавандового мыла, он шел сейчас в кухню, надеясь перехватить чего-нибудь, прежде чем уснуть замертво и перенестись в безрадостное завтра: «Пламя Запада» с сотней человек новичков не спешило сдаваться без боя. Почему-то даже с «Анвилем» было легче… «Эх, видел бы меня мой мастер…» — с тоской подумал Кангасск. «- Сказал бы, что я скатился дальше некуда…» Все эти мечи, выпущенные в спешке… ни один уважающий себя мастер никогда не поставит своего именного клейма на подобных кривых железках, и даже символа своей оружейной. Уж лучше забыться в веках, чем запомниться так. Потому на них выбивают только название города и год выпуска. Только сегодня Кан забраковал пять клинков, которые не годятся уже совсем никуда. Но он не может успеть всюду — и сколько подобной рухляди, укрывшись от взора его и других мастеров, вышло в обращение, просто страшно представить… Тяжело вздохнув, Кангасск толкнул дверь кухни: хватит думать и переживать, надо сначала перехватить что-нибудь съестное… Пройдя меж солидных шкафов с тарелками и кастрюлями, Кан с удивлением обнаружил, что в кухне он не один… За непокрытым столом устроился Орион Джовиб. Перед ним стояла пузатая бутыль с синими и зелеными светляками, заткнутая скомканной салфеткой, и нехитрый ужин: вяленое мясо, белый сыр, кружка… судя по запаху, в ней было разогретое вино со специями. Игнис, сытый и довольный, лежал прямо на столе, по-хозяйски обвив хвостом тускло мерцающую бутыль. Кангасска он приветствовал вяло: приоткрыв левый глаз, подняв левое крыло и дружелюбно пыхнув дымом из обеих ноздрей. Выполнив сей ритуал, огнедел заснул снова. — А-а… привет, Кан… — устало произнес Орион, даже не обернувшись. — Присаживайся… Кангасск прекрасно помнил, что утром твердо намеревался при встрече сказать Джовибу несколько теплых слов о том, что нехорошо сдавать друзей с потрохами и вообще болтать лишнее, но он так устал за день, что готов был простить все что угодно, лишь бы спокойно провести вечер. Потому Кан кивнул и сел напротив. Орион потянулся за второй кружкой и булькающим на плите ковшиком; вскоре перед Кангасском тоже дымилась порция горячего вина. Обычно он алкоголь не жаловал, но сегодня умаялся так, что был не против. Осторожно пригубив северянский напиток, Кан принялся нарезать мясо. — Как дела? — апатично произнес Орион. — Плохо… — честно признался Кангасск. — То же самое… — Джовиб вздохнул и приложился к кружке с вином. Да, он устал не меньше Кангасска, и если тот натаскивал молодых оружейников, то Орион, как каждый воин в стране, пытался состряпать что-нибудь годное к бою из сотни мирных горожан. — Слушай, я совета спросить хотел… — сказал Джовиб, подавая другу сыр. — Ты… это… в состоянии выслушать? — Ага… — без особого энтузиазма отозвался Кангасск. — Бесполезно это все… — мрачно изрек Орион, облокотившись на стол. — Эту мою сотню разнесут в первом же бою… Хоть сейчас их выпусти, хоть через месяц… Ну не учатся фехтованию и стрельбе за считанные дни! Не бывает чудес… — в этих словах прозвучало тихое отчаянье. Орион поднял глаза к потолку, как всегда делал, размышляя. — Знаешь, учитель мой и другие Кангасски поднимают сейчас амбасиатскую армию, настоящих вояк. Каждый из них стоит нескольких сотен недотеп с кривыми мечами… ЕГО, Кангасска, «кривыми мечами»… Ну да на правду не обижаются… — …а я здесь дурака валяю!.. — с обидой продолжил Орион. — Я не на своем месте. Так и чувствую, что не на своем, что не здесь я нужен… — А что предлагаешь делать? — Кангасск пожал плечами. — Я хочу в Гавани отправиться, к Сумаху, — непреклонно заявил Джовиб, подняв испытующий взгляд на Кангасска. — Погоди-погоди!.. — замахал тот руками, словно опомнившись. — Ты имеешь в виду Пиратские Гавани?!. — Да. Они сейчас оказались в зоне стабильной магии. Если Астэр согласится, возьму трансволо прямо туда… — в устах потомка Зиги подобная авантюра звучала как рутинная прогулка на соседнюю улицу. — Что-то я сомневаюсь в успехе такого шага, — осторожно заметил Кангасск, по опыту зная, что перечить в данной ситуации бессмысленно. — Хотя… — он замялся. — Хотя… верю почему-то… — Вот-вот! — живо подхватил Орион. — Верь своему харуспексу, он зря не подскажет!.. А Сумах… он мне как брат… и он не безмозглый бандюга, которому ни до чего нет дела, поверь мне. Он согласится сражаться за Юг и Север. А если те будут платить золотом, то, считай, все клинки Гаваней встанут под крыло Влады и Серега: Сумах найдет, чем их убедить. Если, конечно, я смогу убедить его… Ну так что, гадальщик, — Орион хитро прищурился, — даешь добро? — Да, — ответил Кангасск, уже не колеблясь. Больше за столом о войне не прозвучало ни слова. Подкрепив силы едой и вином, молодые мастера разошлись спать. Спасибо горячему вину со специями, иначе расставаться было бы тяжело и грустно, и пришли бы мысли о том, что, возможно, и не придется увидеться снова. А так… так получилось сохранить надежду на лучшее… Глава девятая. Панацея Гердона Гонимый ветром, болотный воздух Зеленой Дельты неспешно двигался на юго-запад, заполняя низины, обтекая возвышенности… Окруженный липкими парами городок Ставра возвышался над молочно-белой пеленой, подобно клыкастой скале Губительного Архипелага в Чермасане. На улицах было непроглядно сыро, и временами жителям Ставры казалось, что мир заканчивается в двадцати шагах от городской стены и даже неба нет над несчастным окраинным городком. Увы, раз-два в год ветер менялся и туман приходил. Неизменно. — Такой туман с болот… — сокрушенно покачал головой молодой Серый Охотник, обращаясь к старшему товарищу. — Жуть берет, честное слово. — Ты это брось, — строго сказал тот. — Хорошего в тумане мало — в этом году он принес скоротечную лихорадку, да и сырость от него… но вот бояться его не стоит: здесь тебе не какой-нибудь там Кириак. Бывал я в нем проездом, еще мальчишкой… — и завел очередную историю, чтобы хоть как-то развеять мрачное настроение молодого коллеги. …Таур Метреде, седовласый Охотник первого уровня, проживший в Ставре полжизни, жалел двадцатитрехлетнего Саарина и даже к страхам его относился с пониманием: молодой парень, вчерашний студент, первая ступень… в этом возрасте всегда много надежд и разочарований и совсем не просто притерпеться к затерянному в лесах городишке после шумной и красивой Столицы… Скоротечная лихорадка приходит сюда обычно раз в десять лет и собирает богатый урожай человеческих жизней, не делая никакой разницы между боевыми магами и простыми смертными. В этот раз она унесла жизнь Риэлины Марвелюс, Охотницы второго уровня. Образовавшуюся в семерке дыру решили закрыть, прислав Саарина Травеля. Первую неделю он только не бился головой в стену — порывался уехать каждый день. Теперь — притих… смирился. Из таких, как он, вырастают великие маги; он просто пока не знает этого… Заслушавшись новым рассказом старшего, молодой Охотник быстро забыл то тошнотворное ощущение легкой жути, которое вызывал у него ставрийский туман. Он клубился под городскими стенами, как живое, липкое существо, и, казалось, шарил по земле с неспешностью и грацией голодного спрута… Странно было смотреть, как где-то в глубинах туманного облака, кажущегося живым и опасным, проступают очертания человека: кто мог решиться путешествовать в этом месиве?.. Этот — решился. История была забыта, оба Охотника прильнули к биноклям и стали внимательно вглядываться в приближающуюся фигурку. Путник был среднего роста; судя по походке, молодой: удивительно, даже огромный рюкзак за спиной не мешал его ногам ступать уверенно и легко, словно в танце. …Гердон Лориан не мог нарадоваться своему плавному шагу. Как и вернувшимся в одночасье красоте, силе и ловкости. Прекрасная молодость!.. Двенадцать дней назад он этот рюкзак даже с места не сдвинул бы… да что там — он спины не мог разогнуть!.. а теперь!.. Вначале Гердон был обескуражен, получив этот бесценный дар, да еще из рук врага. В тот день он примирил себя со всем, он был готов к смерти, готов был кануть в небытие и обрести следующую жизнь в новом мире, мире своей мечты… и тут — такая смена планов… Да, некоторое время Гердон Лориан ощущал себя потерянным. То же, наверное, почувствовал бы странник, узнавший, что вершина, к которой он пробирался с таким трудом, терпя боль и лишения, — это вовсе не конец, а всего лишь середина пути, и дальше будет еще труднее. А труднее будет: браслеты, запрещающие своему обладателю всякую магию, навсегда, висели на запястьях незримой тяжестью. Кто он без магии, Гердон Лориан? О, он недолго расстраивался по этому поводу: магия никогда не была для него целью, как для тех, кто с детства влюблен в это высокое искусство. Нет, для Гердона магия всегда была лишь средством. Теперь, когда он нашел себе новую цель в жизни и, более того, даже шел к ней широким шагом, он уже почти не вспоминал о своей потере. В конце концов, за вторую молодость это не такая уж высокая цена… — Я этого парня не знаю… — заключил старший Охотник, складывая бинокль. — Зови остальных. Сейчас спустимся, поговорим. Молодой умчался. Старший посмотрел ему вслед. Редко когда, глядя на этого парня, он не вспоминал Риэлину, бывшую главу семерки… Эта смелая женщина долгие годы сражалась с детьми тьмы на границе Дикой Ничейной Земли, она выжила в таком бою, где не выживают, прежде чем ее назначили в Ставру… даже не верилось, что ее жизнь унесла лихорадка… Скоротечная лихорадка, которую с месяц назад принес туман, такой же, из какого явился сейчас этот названый гость… Между прочим, этот гость уже стучит кулаком в ворота… «…Какая честь!» — усмехнулся про себя Гердон, когда увидел, что его встречает у входа целая боевая семерка. За оружие маги не хватались, но выглядели настороженно. В последний раз Гердон был в городе год назад — и этим городом был крохотный тихий Ивен, — так что он, должно быть, здорово отстал от жизни; неплохо бы узнать обстановку на сегодняшний день. Но это потом… — Охотник первого уровня, Таур Метреде, — представился старший из семерых встречающих, высокий, худощавый мужчина с благородной сединой на висках и внимательным, мудрым взглядом. — А ты кто такой? — спросил он у того, кто виделся ему бродягой лет двадцати пяти и был облачен в грубую домотканую одежду и плащ из шкурок понгиллид, прижатый к спине чудовищных размеров рюкзаком, поднимавшимся даже над головой. Надо думать, невидимые простому смертному браслеты на запястьях у пришельца тоже не укрылись от опытного взгляда Охотника… — Палюс, — представился Гердон. — Так зовут меня люди. — Болотник… — покачав головой, перевел Таур; как и всякий маг, он неплохо разбирался в древних языках. — Не хочешь называть имени, значит… ну что ж… — он кашлянул; сырой, влажный воздух вызывал неприятную хрипоту в горле. — Что тебе нужно в городе? — Я знахарь, — простодушно развел руками Гердон Лориан, еще не ведая, что попал в точку. — Думаю устроиться по специальности. Таур Метреде задумался, услышав это. Молодой бродяга, умудрившийся в таком возрасте заработать себе магические браслеты, не внушал ему особого доверия, но в ситуациях, подобных этой, приходится поступаться своими подозрениями; приказ Серега был совершенно ясен: в связи с подготовкой к войне каждый знахарь должен быть поставлен на службу Северу и обеспечен государственным жалованием. — Проходи, — велел Таур. — Саарин Травель, — он кивнул на стоявшего поодаль молодого Охотника, — отведет тебя в ближайший госпиталь. Если ты действительно знахарь, ты получишь жилье и работу: приказ Серого Инквизитора. Услышав о Сереге, Гердон Лориан усмехнулся краем рта. Поправив лямки рюкзака, он зашагал вслед за Саарином-Охотником бодро, словно и не было никакой тяжести за плечами. …Саарину оставалось только недоумевать, отчего незнакомец так и светится счастьем: самому же молодому Охотнику липкие щупальца тумана, тянувшиеся по городским улицам, не внушали ни доверия, ни уж тем более, радости. Итак, безымянный бродяга… Палюс… счастлив и весел, и лихорадка его, похоже, мало волнует. Это он пока не видел ставрийского госпиталя в разгар эпидемии… Неизвестно еще, что станется с его желанием обосноваться здесь надолго, когда ему откроется эта картина… — Мы пришли, — бесстрастно сообщил Саарин, толкнув перед собой скрипучую донгоровую дверь. Сделав несколько широких шагов по каменному коридору, прямому, как стрела, Палюс спустил рюкзак с плеч и прислонил его к стене. Плащ из черно-белых обезьяньих шкурок свободно повис, топорщась жестким мехом, и за время недолгого ожидания туман осыпал бриллиантовой россыпью капелек каждый волосок на нем. Наконец появился один из лекарей. В сером халате, с осунувшимся и поблекшим от вечного недосыпа лицом человек подошел к Саарину и, не тратя драгоценных сил на слова, просто вопросительно кивнул, желая узнать, в чем дело. — Я привел знахаря… — начал было Охотник, но осекся. — То есть, он говорит, что он — знахарь; это нужно проверить. Лекарь перевел страдальческий взгляд с Охотника на Гердона Лориана. При виде жизнерадостного, пышущего здоровьем бродяги он лишь неопределенно пожал плечами. — Дайте мне самого тяжелого больного, — самоуверенно распорядился бродяга и уточнил: — Безнадежного. Некоторое время лекарь отрешенно смотрел на него, обдумывая нахальное требование незнакомца, но потом, справедливо решив, что в данном случае хуже уже не будет, сделал знак следовать за ним. Гердон снял с боку рюкзака странного вида фляжку и двинулся вглубь госпиталя в сопровождении лекаря и Охотника. — …Вот твой больной, — бесцветным голосом произнес лекарь и простер руку над бледным парнем, скрючившимся на матрасе у стены. — Ножевое ранение в живот, заражение — слишком далеко зашло, его уже не спасти. Гердон задумчиво повел бровью. Хмыкнул… Этот больной чем-то неуловимо напоминал ему Максимилиана. Курчавые волосы; обрывки черного фарха на плечах, бывшие когда-то плащом… Странное, неуместное сходство!.. Парень, скорее всего, просто вор, а ножом его пырнул его же товарищ, с которым тот не поделил добычу… Взяв парня за плечо, Гердон перевернул его на спину. Тот пытался слабо сопротивляться, что-то бормотал; когда его заставили отнять от больного живота руки, издал слабый стон. Под внимательными взглядами лекаря и Охотника Гердон Лориан снимал с живота парня кровавые бинты, потом без лишних предисловий открыл свою странную фляжку и пустил анок меллеос прямо в рану, тонкой струйкой, придерживая горлышко фляжки большим пальцем. На месте раны вспух багровый рубец, а миг спустя парень отчаянно взвыл и — откуда только силы взялись! — попытался встать. Саарин опомнился куда быстрее изумленного лекаря — прижал разбушевавшегося больного к кровати; тот кричал и пытался размахивать кулаками. Справившийся с шоком от произошедшего лекарь принялся впопыхах накладывать обезболивающее заклинание… Через пятнадцать минут парень уже спокойно сидел на кровати, рассматривая чудовищный шрам у себя на животе и расспрашивая, в чем дело, как он сюда попал, и кто его спаситель. Ошеломленный лекарь взъерошил себе волосы — жест получился беспомощный и порывистый. — А ты… ты лихорадку тоже лечишь? — вот единственное, что он сумел сказать, не найдя слов, чтобы описать произошедшее. Гердон Лориан лучезарно улыбнулся. — Конечно! — ответил он, торжественно, словно золотой кубок, подняв свою фляжку. …Никто в здравом уме не станет пить анок меллеос. Выпьешь — потом будешь выплевывать по кускам собственный желудок… Но Гердон не валял дурака, дожидаясь прихода миродержцев… Максимилиан, попросивший его изменить рецепт звездного яда, чтобы замедлить и смягчить смертоносное действие, невольно навел своего наставника на мысль, которая две недели не давала тому покоя… Гердон Лориан всегда добивался своего, и он все-таки сумел укротить суровый нрав анока меллеоса… Теплый плащ из шкурок понгиллид — тому свидетель: сухая кровь бронзовых дурашниц — главный компонент смягчающего зелья… В новом, лучшем мире, в понимании Гердона, люди не должны были умирать от болезней… …К вечеру госпиталь был пуст… панацея, принесенная счастливым бродягой, поставила на ноги всех… Серый Совет за прошедшие две недели так и не удостоился личной беседы с Серегом. Приказы и поручения он слал исправно, но порога здания Совета главный Инквизитор так и не переступил: на время своего пребывания в Столице он снял двухэтажный дом, ничем не выделяющийся среди себе подобных, и все дела теперь вел оттуда. Это наводило Советников на вполне определенные мысли… Каждый новый день все трое провожали как последний, ожидая, что однажды на пороге здания Совета покажется семерка Инквизиторов второго уровня — самая мощная боевая единица, предназначенная для задержания сильных магов, — которая принесет приказ об аресте всех троих и вежливо предложит сдаться правосудию. Но… обычно скорый на карательные меры Серег хранил молчание. И это было хуже всего… Даже все тяготы подготовки страны к войне не могли избавить Зонара, Андроника и Мадвид от ощущения того, что над их головами давно уже занесен меч, который только ждет своего часа. Как-то Андроник Руф высказал предположение, что в той суматохе, что творится сейчас на Севере, можно бежать из Столицы и затеряться где-нибудь в дальних поселениях… Зонар лишь угрюмо смерил второго советника взглядом; Руф оборвал фразу на полуслове… Никто. Никуда. Не побежит. Вот что дал ясно понять всем Зонар Йарих… …Серег смотрел на фотографию сына и, как ни старался, не мог представить, как тот выглядит сейчас… Да, скорее всего, он и не похож на того маленького Максимилиана: Гердон Лориан убил обычного омнисийского мальчика, чтобы заманить душу Макса в его тело. Сдавшись, Серый Инквизитор перевернул старое фото обратной стороной вверх и со вздохом склонился над письменным столом, заваленным картами и кристаллами звука и изображения. Услышав стук в дверь, Серег поднял голову и уставился на нее почти с ненавистью. — Кто? — недовольно спросил он. — Это я, Орион, — был ответ. — А… Орион… — сразу смягчился Серег. — Заходи… Сын звезд, облаченный в потертый походный костюм, бесшумно переступил порог и пересек комнату: он был без обуви, и мягкие ступни опускались на пол, не издавая ни единого звука. Ну почти кошачий шаг!.. Творение Влады, Орион всем своим видом напоминал о ней — тот же невысокий рост; карие глаза; даже улыбка, даром, что острозубая, а чем-то похожа на ее улыбку… от осознания этого на душе стало светлее… — Как дела на границе? — спросил Серег, знаком предложив Ориону сесть; тот опустился в кресло напротив. — Расширяется; Лунарис сдает позиции. Несчастные случаи предупреждаются заблаговременно; ситуация под контролем… Орион перечислял факты, особо не углубляясь в подробности: Серег был в курсе этих дел. Он слушал вполуха, то и дело кивая. — На границе с Дикой Ничейной Землей беспокойство, — сказал сын звезд уже совсем другим тоном. Взгляд Серега сразу стал пристальным и внимательным. — Стали просыпаться древние твари. Многие спали так долго, что люди успели забыть их названия, я уж не говорю о способах борьбы с ними. Дети тьмы то и дело мелькают в окрестностях населенных мест, и с каждым днем становятся все смелее. Со слов торговцев, все это началось около полутора лет назад, но тогда это коснулось только окраинных поселений Обжитой Ничейной Земли. Теперь темные движутся по Северу вместе с границей. Я принял меры, Серег… но, боюсь, этого будет мало. Мне элементарно не хватает людей… — Орион виновато опустил глаза, дожидаясь ответа. Тогда взгляд его упал на перевернутую фотографию. «Макс. Пять лет» — было написано на обороте… Орион, сын звезд искренне посочувствовал Серегу; он даже не представлял, что творится сейчас в душе миродержца, разрывающегося между сыном и целым миром, созданным с мыслью о потерянном ребенке… миром, населенным миллионами разумных существ… Серег отвернулся; некоторое время он смотрел в окно, где мелькали серые плащи: молодая Охотница, вчерашняя студентка, вела за собой нестройную толпу новобранцев с деревянными мечами. Сейчас эта девочка выведет их за город, построит в шеренги и заставит отрабатывать базовые удары… А ведь в настоящем бою большинство этих несчастных даже замахнуться не успеет… — Мы теряем свою армию еще до войны, — с безысходностью в голосе произнес Серый Инквизитор. — Удар за ударом… Смещение границы… беспорядки в стране… эпидемия скоротечной лихорадки в окрестностях Зеленой Дельты… Множество Охотников либо заняты тем, что удерживают целые поселения от панического бегства и отбиваются от обнаглевших разбойников… либо слегли с лихорадкой… либо уже мертвы… Серег внимательно посмотрел на сына звезд. Тот терпеливо ждал его решения… — Я дам тебе людей, — тяжело произнес Серег. — Лучших Охотников и Инквизиторов: молодежь не справится с детьми тьмы. — Я постараюсь, чтобы они вернулись как можно скорее и в полном составе, — горячо пообещал Орион. — Не сомневаюсь, — Серег лишь горько усмехнулся в ответ. Мельком глянув на перевернутую фотографию, он решительно отодвинул ее на край стола. — Нам нужно что-то менять, Орион, — сказал он решительно. — Мы зашли в тупик… В дверь постучали снова. — Кто? — неожиданно рявкнул Серег; Орион невольно прижал к голове уши в подсознательной попытке сберечь их от резкого звука. — Охотник из Ставры, с вестями, — сообщили из-за двери. — Да… я же послал запрос насчет лихорадки, — безрадостно произнес Серег и велел: — Заходи, Охотник!.. Ставра — городок маленький, и потому в нем размещается всего одна боевая семерка. Обычно с вестями оттуда в Столицу отправляли на трансволо того парня — Саарина Травеля. На это раз явился главный Охотник города — Таур Метреде, и это настораживало. — Лихорадка в Ставре и в малых окрестных поселениях побеждена, — заявил он с порога. Такая бесцеремонность никого не удивила: если ты Охотник первого или второго уровня, ты вправе общаться с самим Серегом почти на равных… удивительна была сама новость. — Каким образом — побеждена? — спросил Серег, подозрительно прищурившись. — Люди здоровы, — ответил Таур. — Не только лихорадка, другие болезни побеждены тоже. Ранения излечены. Госпитали пусты, Серег. — Панацея? — усмехнулся Серый Инквизитор, пожав плечами. Сын звезд вопросительно поднял бровь, так же ожидая объяснений. — Сложно поверить, но это действительно панацея, — подтвердил Таур и обстоятельно объяснил ситуацию… …Да-а… сложно было поверить в сказанное им… Если б такое говорил желторотик Саарин Травель, Серег бы, пожалуй, усомнился в его честности, так что Таур Метреде явился сюда не зря. Итак, два дня назад некий бродячий лекарь принес эту самую панацею. Анок меллеос. Бесцветная жидкость, будучи вылита на рану, вызывает мгновенное ее заживление. Недостатки — грубые рубцы, часто неровно сросшиеся кости и связки. Известен случай врастания инородного предмета в рану. Смешанный с «кровавым порошком» анок меллеос можно принимать внутрь для лечения болезней. Знахарь утверждает, что любых, но пока были таким способом вылечены лишь лихорадка и воспаление легких. Побочные эффекты — истощение внутренних органов. Особенно страдают желудок, сердце, почки и печень. Потому требуется курс восстановительной терапии — больной проходит его на дому… Строго говоря, боли в сердце или суровая изжога — не слишком большая расплата за излечение скоротечной лихорадки, вызывающей смерть в половине случаев. А грубые шрамы — за возможность выжить при смертельном ранении… Иными словами: панацея… — Хм… — Серег нахмурился и задумчиво потер подбородок. Все это было неслыханно, подозрительно и навевало мрачные мысли, но не верить опытному Охотнику у Серого Инквизитора не было никаких оснований: Таур говорил честно и искренне желал помочь Омнису в грядущей войне. Потому и пришел сюда с этой новостью. — Этот знахарь… Палюс… говорит, что мог бы организовать массовое производство своего зелья, — осторожно намекнул Охотник. — Хорошо, — отозвался Серый Инквизитор. — Он прибыл с тобой? — Да. — Пусть войдет. …При виде жизнерадостного Гердона Лориана Серег уронил голову на грудь и страдальчески прикрыл лицо ладонью. Таур и Орион с недоумением переглянулись и обратили взоры к правителю Севера, ожидая, когда он скажет что-нибудь, что прояснило бы ситуацию. Судя по всему, этого бродягу Серый Инквизитор знал прекрасно. Ориону же его лицо было знакомо до боли — в свое время некий Гердон Лориан изрядно попортил кровь бессмертным своими выходками, — но сын звезд и мысли не допускал, что это он: настоящий Гердон, по его подсчетам, должен быть уже стариком, и этот парень мог бы сойти за его внука. Ничуть не смутившись оказанным ему приемом, бродячий знахарь спустил с плеч свой невероятный рюкзак, с которым так и не расставался с самого начала пути, и, удобно оперевшись на него, устремил ясный, терпеливый взгляд в сторону Серега. Наконец Серый Инквизитор нарушил молчание: — Ты зря испытываешь мое терпение, Гердон Лориан, — сказал он с тихой угрозой в голосе. — Только из уважения к Владе и к тому, сколько сил она затратила на то, чтобы такой убийца и проходимец, как ты, ходил молодой и здоровый, я не испепелю тебя на месте, — выдержав паузу, Серег добавил: — Советую убраться с глаз моих, пока я не передумал. «Так, значит…» — вполголоса пробормотал Орион, невольно сжав кулаки… Именно. Тот самый Гердон Лориан — создатель «звездного яда»… — А-а, привет, Орион, — улыбнулся Гердон, заметив, как изменилось лицо сына звезд… Ничто не помешало бы теперь признать в бессмертном мудреце прежнего кровожадного пирата. Надо быть настоящим сумасшедшим фанатиком, чтобы осмелиться шутить с таким. — Давно не виделись, — как ни в чем не бывало ухмыльнулся Гердон и обратился к Серегу: — Так ты не хочешь ничего знать о панацее? Даже на грани войны?.. Ну же, Серег, — произнес он с издевкой, — если ты сейчас принесешь тысячи Охотничьих и гражданских жизней в жертву собственному самолюбию, мне придется признать, что мой брат прав, и все его хансайдональские бредни — тоже правда!.. Поверь мне, я этого не хочу… Серег издевку проглотил, и даже положил руку на плечо Ориона — этот успокаивающий жест был призван не дать разгневанному сыну звезд немедленно стереть ненавистного болотника в порошок. — Покажи, как действует твоя панацея, — предложил Гердону Серый Инквизитор, откинувшись на спинку стула и сплетя пальцы рук, тонкие и длинные, какие всегда выдают мага. Посерьезнев и оставив свой издевательский тон, Гердон попросил у Таура нож. Получив его, знахарь не без сожаления провел лезвием по безупречно гладкой молодой коже на своем предплечье. Холодная сталь окрасилась алым; вязкие струйки крови побежали вниз, собираясь в ладони и стекая с пальцев на мраморный пол. Гердон вернул Охотнику нож и потянулся за фляжкой здоровой рукой. Ловко открутив хитрую костяную крышку, он пустил тонкую струйку анока меллеоса прямо в рану. Моментально прекратилось кровотечение; на месте пореза вспух уродливый рубец. Гердон не опустился до страдальческого крика или даже стона, ничем не выдав свою боль; но по тому, как побагровело его лицо и участилось дыхание, можно было судить, что боль эта — адская. Он стерпел ее, как терпел в свое время пытки сайнаровских палачей. …Дрожащей рукой — той самой, со свежим шрамом — Гердон Лориан закрутил костяную крышку на фляге, после чего отважно глянул в глаза Серегу. — Я служу своему миру, а не тебе, — напомнил он гордо. — И не хочу, чтобы смертные люди гибли от ран и болезней. Особенно на войне. И еще… — Гердон прищурил один глаз. — Я тут краем уха слышал, о вашей проблеме с темными… Скажи, Серег, дорого бы ты дал за человека, который чувствует детей тьмы, где бы они ни находились, какое бы обличье ни приняли, и способен сражаться с ними без всякой магии? — Чего ты хочешь? — мрачно спросил Серег, исподлобья глянув на смертного, так самозабвенно играющего с огнем. — Я хочу, чтобы у каждого солдата армии Омниса была при себе фляжка с аноком меллеосом, — заявил Гердон. — Это ингредиенты, — он похлопал по боку своего драгоценного рюкзака, — их должно хватить на первое время, пока я налажу производство. Потом я обучу людей, которые добудут еще. — Это все, что ты требуешь? — холодно осведомился Серый Инквизитор. — Все, — с достоинством кивнул Гердон. — Считай, я дал добро, — хмуро согласился Серег, — и что дальше? — О, а об этом я поговорю с ним, — с этими словами Гердон беззастенчиво ткнул пальцем в сторону сына звезд. Орион неспешно скрестил на груди руки, не сводя взгляда со знахаря. С гневом он уже справился и внешне был убийственно-спокоен. На самом деле сын звезд уже мысленно видел создателя «звездного яда», чуть не унесшего жизнь его любимой, с криком исчезающим в ослепительно-яркой вспышке Зирорна… — Поговори с ним, Орион, — велел Серег. Это был приказ, пусть даже высказанный в мягкой форме, и Ориону пришлось подчиниться. Поговорить они с Гердоном вышли на балкон, нависавший над непривычно пустой и мрачной улицей: дыхание войны чувствовалось и в Столице… Гердон облокотился о резные перила и вдохнул городской воздух полной грудью, успев уловить дразнящий аппетит аромат пекарни и смолистый запах сосен Рунного Парка. После болотных испарений этот воздух казался просто чудесным. Лучшего и желать было нельзя… — Ты за что-то в обиде на меня, Орион? — беспечно поинтересовался Гердон; в голосе его звучало чистое любопытство, ничего более. — За звездный яд, — бросил в ответ Орион, с откровенной злобой в голосе. Но тут же справился с собой и заговорил ровно: — Ты хотел убить Астэр… — Я так понял, она жива, — закивал Гердон. — Да, конечно, иначе я был бы уже покойником… или умирал бы медленно, страшной смертью… — он криво усмехнулся. — А злишься ты на меня совершенно зря… С таким же успехом можно злиться на того, кто ковал меч, который тебя ранил. Это глупо. Я создал этот яд, когда изучал флору и фауну Зеленой Дельты. Много редких растений; море возможностей; безграничная пропасть времени. И, конечно, скука и одиночество… Я припомнил тогда то, что узнал о вашем метаболизме в юности, пока жил в Цитадели, и составил рецепт яда. Без всякой цели: я сделал это просто потому, что мог, — пожав плечами, Гердон справедливо заметил: — Тебе следует винить не меня, Орион. Ты же не винишь кузнеца, ковавшего вражеский меч: ты винишь врага. В твоем случае этот враг — маленький миродержец. Максимилиан. Все вопросы к нему при случае. Орион уже начал терять терпение… — Что ты хотел мне сказать? — спросил он. — А… эти люди. Марнс. Даже их ребенок может потягаться силенками с парой-тройкой веталов, а то и с дрекаваком… А магия страха разбивается о них, как о камни. Но главное: ни одна темная тварь не спрячется от них ни на свету, ни в темноте. Интересно? — Ты говоришь, как торговец, — презрительно скривился сын звезд и потребовал: — Говори прямо. — Хорошо, — Гердон развел руками. — В Дикой Ничейной Земле есть целое поселение этих людей. Марнадраккар. Около трех сотен человек, если не ошибаюсь. Это тебе на будущее, Орион: сейчас к ним не пробиться. Зато могу предложить тебе целое семейство на Юге, в городе Лувайре. Мать — Ирениль — и четверо ребятишек; против детей тьмы каждый стоит семерки Охотников второго уровня. А уж если распорядиться их способностями со знанием дела, ты поразишься тому, как даже единственный Марнс может изменить ход событий. Некоторое время они молчали. Орион размышлял о чем-то, то и дело бросая взгляд на жуткий шрам, пересекавший загорелое предплечье Гердона. — Почему ты не рассказал всего этого Серегу? — спросил сын звезд. — Только потому, что он, скорее всего, не переживет начала войны и во главе армии Севера встанешь ты… — и улыбнувшись, Гердон ехидно добавил: — Орион… Глава десятая. Три аспекта арена О мир прекрасный и нелепый, От бед и горестей вдали! Здесь, как во сне: я даже неба Не отличаю от земли! Здесь нянчит звезды молодые Пустынной ночи колыбель. И с дальних гор ветра седые Изгнанников зовут к себе. Зовут затем, чтоб те вернулись, Когда б, волнуясь и пыля, И днем, как ночью, вновь сомкнулись Друг с другом небо и земля. Тогда в песчаной круговерти, Устав, доверишься судьбе, Тогда подумаешь о смерти, Но смерть не вспомнит о тебе. О мир, прекрасный и нелепый! Ты рассуди мои грехи… Пусть возвращаюсь я калекой, Дурные пусть пишу стихи… Но я живой и, очарован, Единством неба и земли, Кажусь себе мальчишкой снова От бед и горестей вдали.      Хален Милиан Читальный зал главной библиотеки Цитадели был почти пуст. Только несколько самых младших учеников Астэр сидели в тот день над книгами. Тихие, печальные дети… За окнами пылал щедрый Южный день; пестрые чайки — любопытные, вороватые птицы, чья наглость сродни драконьей — бродили по узким карнизам и заглядывали в открытые окна. Очевидно, они высматривали, не принес ли кто-нибудь из малышей что-то съестное: яблоки, карамель и каленые орешки — частые гости в библиотеке, хоть, строго говоря, есть за книгами запрещено. Чайки протяжно кричали и, растопыривая крылья, то и дело сгоняли с насиженных мест соседей. Вся эта птичья возня разбавляла тяжелую библиотечную тишину, не давая никому слишком погрузиться в уныние. А когда какая-нибудь чайка, втянув шею и приняв беспечный вид, начинала приближаться к нарочно оставленной на столе конфете, слышался даже сдержанный детский смех… …Когда все чайки, словно по команде, сорвались со своих карнизов и с криками полетели прочь, дети тревожно переглянулись, недоумевая, что же могло так напугать их. На самом деле животные куда более чувствительны к магии, чем люди, и обычно стремятся загодя покинуть радиус действия заклинания, которое способно нанести вред их хрупким природным стабилизаторам. Так и есть: через несколько мгновений ученики заметили, как побежала во все стороны легкая рябь трансволо. Ребристые подошвы тяжелых ботинок рассыпали кулдаганский арен по паркету… В Цитадель вернулась хозяйка. — Привет, — с улыбкой сказала она детишкам. Те бросились к ней с радостными криками. От одежд Владиславы до сих пор веяло сухим жаром Кулдагана, представлявшегося детям далеким сказочным миром. Возвращение Воительницы воодушевило их, внушило им новую надежду. Казалось, ничего плохого не может случиться, пока она рядом… ведь миродержец для детей — непобедимый герой, рыцарь без страха и упрека… Если бы только это было действительно так. …Влада подняла глаза, почувствовав чей-то внимательный взгляд… На карнизе, тесня и пихая друг друга, толпились пестрые чайки, настоящие драконы в птичьем облике, в равной мере наделенные наглостью и любопытством… — Где сейчас Астэр? — обратилась Влада к детям. — У себя в кабинете, — отозвалось сразу несколько голосов. — Она говорила, что дела идут неважно, — добавила Диана, маленькая черноглазая девочка; в тонком голоске чувствовалась искренняя обеспокоенность. Влада опустилась на одно колено и ласково погладила малышку по голове. — Все не так плохо, милая, — приободрила она Диану. — Я принесла хорошие новости… …Проходя тихими залами и коридорами, где эхо шагов свободно прыгало от стены к стене, Владислава неприятно поразилась тому, как обезлюдела за последние две недели Цитадель, став похожей на Серую Башню — этот громадный памятник одиночеству. Только у кабинета Астэр ей встретилась стайка юных учеников: Надин и трое ребят постарше. Да и те спешили куда-то и ограничились одним лишь простым приветствием. Оставалось только гадать, какие неотложные дела ждали четверку хмурых подростков. Дочь звезд, облаченная в форму фрументара — темно-зеленую, с двумя алыми полосами на рукавах — склонилась над письменным столом, который был теперь завален бумагами и кристаллами изображения. Когда она поднялась из-за стола навстречу Владе, взгляд ее был усталым, но сосредоточенным и полным решимости, совсем как у Серега в ответственные моменты. Разговор вышел недолгим: благодаря трансволо, вести доставляются быстро, а высшей пробы кристаллы звука и изображения держат Юг в курсе событий Севера. Оставалось обсудить лишь детали и дальнейшие планы… их, с учетом сложившейся обстановки, приходилось менять чуть ли не каждый день. — Как тут мой Кангасск? — в завершение разговора поинтересовалась Влада. — Знаешь… — Астэр закусила губу. — Он какой-то странный в последнее время. Как будто не в себе. Сегодня даже день отпуска попросил, сказал, что ему совсем плохо и работать он не может. — Он много работал в последнее время… чудеса выносливости демонстрировал с этими тремя оружейными, — Влада кивнула. — Похоже, все-таки надорвался парень… — Нет, — покачала головой Астэр. — Будь это проблема со здоровьем, он бы обратился ко мне за лечением; и работы бы не бросил, это точно… Вот я и говорю: странный он… — Хм… странный, говоришь, — нахмурилась Воительница. — В последний раз, когда за ним замечали подобные «странности», это помогло спасти тебе жизнь… — Думаешь, он предчувствует что-то? — Не знаю… Пожалуй, поговорю с ним лично. Где он сейчас? — В последний раз мои ученики видели его у моря, на маленьком пляже между Пятым и Шестым Холмами Назаринов. Туда обычно никто не ходит… Это был одинокий пляж. Мало кто решится одолеть такой крутой спуск, чтобы оказаться на тоненькой полоске белого песка, зажатой меж двух Холмов, где одиночество разбавляет единственная кокосовая пальма… в ее тени и устроился Кангасск Дэлэмэр. Безвольно разбросав руки и ноги, он с тоской глядел на море, неутомимо пересеивающее песок и полирующее ракушки на берегу. Гигантская чаша, полная соленой воды, до сих пор тревожила воображение молодого кулдаганца: тому, кто двадцать лет своей жизни наблюдал свободную воду только в городском фонтане, нелегко притерпеться к морю, и это можно понять. Было жарко, даже в тени, но за те несколько часов, что Кангасск провел здесь, он так и не решился окунуться в беспокойные изумрудные волны. Словно посмеиваясь над нерешительным пустынником, недалеко от берега на волнах качались пестрые чайки, кося в его сторону то одним, то другим глазом, чем живо напоминали Кану любопытных драконов. Уловив сходство, он вспомнил об Игнисе и пожалел, что не взял зажигалку с собой. Огнедел скрасил бы ему одиночество… — Здравствуй, дорогой Ученик! — шутливо и в то же время торжественно произнесла Влада, шагнув из трансволо на белый песок маленького пляжа. — Привет… — немного растерянно ответил Кан, обернувшись… Странное чувство охватило его, когда он взглянул на Учителя… Владислава была одета в теплый, насквозь пропыленный ареном и обесцвеченный беспощадным кулдаганским солнцем походный костюм — такие обычно носят Странники. Стеганый плащ свободно лежит на плечах; капюшон откинут — и серый налет ареновой пыли покрывает коротко стриженые волосы… И тяжелые ботинки с рифленой подошвой утонули в мягком Южном песке… …Именно так выглядела Влада тогда, когда Кангасск впервые встретил ее в оружейной Арен-кастеля. Два года назад никто еще и не думал называть его мастером, и жизнь казалась куда скучнее и проще… Улыбнувшись прошлому, Кан не без гордости отметил, что за поясом у хозяйки Юга до сих пор — тот самый меч, что она купила в тот день; на клинке стоит именной знак мастера Эминдола, но на самом деле это меч работы Кангасска — и Влада тогда выбрала именно его, отнюдь не самый лучший из предложенных… — Что с тобой, Кан? — спросила Влада, видя его замешательство. — Ничего. Я просто задумался, — ответил он, улыбнувшись вновь, — и еще вспомнил, как мы встретились в Арен-кастеле… Владислава понимающе кивнула и ответила улыбкой на улыбку. — Почему ты тогда выбрала именно этот меч? — спросил Кангасск. Поднявшись на ноги, он теперь старательно стряхивал песок с одежды, словно не желая встретить взгляд Учителя. Что лишний раз доказывало, как важен парню ответ на этот вопрос, заданный нарочито беспечным тоном. — Он с душой сделан, — Влада ласково погладила рукоять меча. — Это сразу видно… А почему ты спрашиваешь? — Потому что я его сделал, — Кангасск виновато пожал плечами и посмотрел ей в глаза. — Значит, я не ошиблась, — радостно подытожила Владислава. — …Я слышала, у тебя что-то случилось, Кан? — спросила она с участием. — Да… — смущенно развел руками Кангасск. — Меня что-то мучает. Уже несколько дней… Прости, но я… не могу работать сегодня… честное слово, все валится из рук, когда так болит и ноет под сердцем… — Предчувствие? — Влада вопросительно подняла бровь. — Похоже на то… — неопределенно пожал плечами Кангасск. — Но я ничего не вижу, как бы ни пытался. Такое ощущение, что мой харуспекс ослеп. Скажи, бывает такое?.. Влада задумалась. Некоторое время она молчала, хмуро глядя туда, где в туманной дымке сливались воедино море и небо… — Думаю, ему просто запретили видеть, Кан, — сказала она наконец. — У гадальщиков известно такое явление, когда несколько харуспексов способны погасить друг друга, будучи расположены рядом определенным образом. Этим свойством обсидианов пользуются, к примеру, контрабандисты, чтобы скрыть свой товар от боевых магов. — Хм… насколько я знаю, я единственный носитель открытой лицензии на харуспекс во всем Юге, так что… — он осекся; неожиданная мысль пришла ему в голову. — Я вспомнил: Нэй Каргилл рассказывал, что обсидианы типа «красный глаз» имеют большой радиус действия. Рискну предположить, что такой обсидиан может быть где-то рядом и перекрывает мой. — Ловко догадался, — похвалила Влада. — Но красный глаз в известном нам Омнисе всего один, и твой Нэй Каргилл даже не представляет, насколько у него большой радиус действия… Сейчас этот обсидиан, Горящий, находится у нашего сына. Похоже, он противостоял твоему харуспексу и раньше: то предчувствие в Башне ведь тоже было слепое? — Да… — Кан поморщился: черный обсидиан, разогревшись на солнышке, начал жечь ему грудь. — Можно с этим что-нибудь сделать? — Нет, — решительно сказала Владислава. — Обсидианы — за гранью нашего с Серегом понимания. Но я могу сделать кое-что для тебя самого… В глазах Кангасска блеснул вдохновенный огонек. Ученик выжидающе смотрел на Учителя, готовый принять любые перемены, лишь бы вырваться наконец из ловушки слепого предчувствия. — Ты здорово поработал в Юге, Кан, — сказала Влада искренне. — Дальше наши оружейники справятся сами. А тебя я возьму с собой. — Куда? — В Кулдаган. В детстве маленький Кангасск признавался в ненависти к Кулдагану не раз и не два. Беспощадная жара днем; суровый холод ночью; непреклонный культ Прародителей, поставивший крест на его счастье раз и навсегда… Но теперь, готовясь к возвращению на родину, Кан испытывал странное чувство. В нем было много радости и много печали; и, пожалуй, радости было больше. Облачившись в предложенные Учителем одежды, он стал похож на молодого Странника, а еще понял, отчего короткий переход по пустыне дался ему в свое время так тяжело. Дело было в легкой одежде, какую носят горожане и в какой он по незнанию отправился в путь: она лишь закрывает тело от прямых лучей солнца и не позволяет сильно замерзнуть ночью, пока бродишь по улицам, но по части защиты от настоящих жары и холода не идет ни в какое сравнение с шерстяными штанами, стегаными телогреями и плащами Странников. …Кангасск возвращался в Кулдаган. Тот самый Кулдаган, в который влюблен был суровый старик Осаро. Кулдаган, о котором говорят пропыленные ареном Странники только на языке мире Ле'Рок… В этот Кулдаган маленький изгой вглядывался часами, сидя на краю городской стены равнодушного, тесного Арен-кастеля. Кулдаган истинный, древний… Трансволо открылось вдали от городов, где-то посреди пустыни. Как всегда, первыми в восприятие ворвались звуки: со всех сторон неслась переливчатая речь мира Ле'Рок, изобилующая бесчисленными «оло» и «ч». Влада объяснила Кангасску, в чем тут дело: три аспекта арена — песок, стекло и монолит — пронизывают всю жизнь Странников. Даже речь мира Ле'Рок соответствует им. У них есть серьезные, «монолитные» слова, выражающие самые важные понятия, к примеру, такие как «арен» и сам «Кулдаган». Есть гладкие, «стеклянные», отображающие свойства вещей, например, «ларрика» — красивая или «невереон» — загадочный. А все эти бесчисленные конструкции из «оло» и «ч» подобны песку: это слова, выражающие эмоции, простые действия и незначительные вещи; в зависимости от интонации, с которой их произносят, они могут принимать тысячи значений и почти не переводятся на язык Омниса. Только Странники говорят на языке мира Ле'Рок; и столько Странников — многие сотни — Кангасск не видел еще ни разу за свою жизнь. Даже воевать с желтыми драконами собралось всего пятьдесят — и эти люди показали себя тогда грозным воинством. А сейчас… нет, Кан и представить себе не мог, что их вообще ТАК много на свете. По-хозяйски обращаясь с ареном, Странники за короткое время подняли среди дюн целый город, обратив часть песка в стекло и монолит. Постройки были самой причудливой формы, но чаще всего они представляли собой башни с круглым основанием или диковинные пестрые пузыри, влажно блестящие на солнце. Увлекая пораженного до глубины души Кангасска за собой, Влада углубилась в лабиринт монолитных улиц городка. Двадцать лет жизни, не помня себя, Владислава Воительница провела среди этих людей; это было три тысячи лет назад… Тем не менее, и сейчас Странники принимали ее как свою, а на языке мира Ле'Рок Влада разговаривала совершенно свободно. Видимо, за три тысячелетия он не сильно изменился, как и сам Кулдаган. «…Лоч'ол челоло олочерк ол…» — неслось со всех сторон; звонкие детские и низкие взрослые голоса… В речи Учителя и Странницы, разговорившихся посередине улицы «оло» и «ч» мелькали не так часто — видимо разговор был серьезный, раз использовались в основном «стеклянные» и «монолитные» слова… От всего этого многоголосия у бедного Дэлэмэра через некоторое время начало сводить челюсти: так всегда бывает, когда слишком долго вслушиваешься в слова чужого языка. Наконец Странница откланялась и Влада вновь обратила внимание на своего Ученика. — Это Чиона, — сказала она, кивнув вслед уходящей женщине. — Мы говорили с ней об оружии. Сегодня отгрузили еще партию — две тысячи клинков… Странники помогли нам решить проблему с вооружением новобранцев. — Я понял, — Кан щелкнул пальцами. — Монолит. Мастер говорил мне, что раньше Странники делали монолитное оружие, но потом отказались от него, когда оценили сталь по достоинству. — Да, — согласилась Влада. — Монолит — тонкослойный, который идет на клинки — хрупок. И это большая беда. Но, боюсь, выбора у нас нет. Кангасск мрачно усмехнулся: низкосортная сталь и хрупкий монолит — с этим Омнис собирается защищать свое право на жизнь… Вскоре ему показали монолитный меч: он оказался неожиданно красив и изящен, а по весу и цвету напоминал привычный омнисийцам стальной. Монолитное происхождение выдавал характерный мокрый блеск, которым отсвечивали на солнце и рукоять, и лезвие. Вначале настроенный скептически, молодой оружейник сменил гнев на милость, когда опробовал пустынное оружие: монолит показал себя очень и очень достойно. Особенно это касалось баланса меча и остроты лезвия, чем далеко не всегда могли похвастаться мечи, выходившие из кузен, которые приняли на вооружение поточный метод Кангасска. Следовало признать: монолитный меч не уступает мечу, что носит за поясом сама Владислава Воительница, ничем, кроме хрупкости: даже ронять монолит без риска повредить его можно только в песок или на мягкую землю… Но — нельзя не согласиться — лучше бежать в бой с хрупким мечом, чем с деревяшкой — а это для многих было бы неизбежно, если б Омнис положился только на кузни. Остаток дня Кангасск Дэлэмэр провел в безграничном восторге от того, как легко и красиво Странники переводят один аспект арена в другой. Это была магия, но поддержки какой-либо Хоры Кан в ней не чувствовал, как не чувствовал ее, например, в огне дракона-зажигалки. Постепенно ему становилось ясно, отчего Странники живут так, как живут: скрываясь от остального мира, эти удивительные люди сумели сохранить собственные природные стабилизаторы, уберечь их от губительного действия искусственной хоровой магии и теперь пользовались той магией, что дана им природой изначально. Более контактные жители городов утратили власть над ареном, скорее всего, потому, что попали под влияние магии Хор; однажды разрушенный у Прародителей, стабилизатор до сих пор передается по наследству потомкам в таком виде. Это открытие воодушевило Дэлэмэра невероятно. Правда, он не знал, что с ним делать… Засыпал он под крышей монолитного домика, уставший и счастливый, глядя сквозь стеклянное окошко на заходящее солнце… Посещение лагеря Странников стало для замученной предчувствиями души настоящим лекарством, Влада была права. Единственным, что немного огорчило Кангасска, было то, что за целый день, проведенный среди людей пустыни, он не увидел ни одного знакомого лица. Честно говоря, он надеялся встретить здесь старика Осаро или хоть кого-нибудь из тех Странников, с кем его в свое время сталкивала судьба. То, что их здесь не оказалось, стало для Кангасска настоящим разочарованием. Глава одиннадцатая. Нарра …Утром, дожидаясь, пока Влада освободится и уделит ему минуту-другую, Кангасск наблюдал, как открывают новый колодец. Именно «открывают», потому что «копать» его никто и не думал. Старик, окруженный стайкой любознательных ребятишек, не возражал, когда к его маленьким ученикам присоединился Кангасск. — Ученик Влады… — произнес он уважительно. — Да… — рассеянно улыбнулся Кан. Незаслуженное особое отношение всегда смущало его; привыкнуть к нему Ученик миродержцев не смог до сих пор. — Я Кангасск Дэлэмэр, — представился он, хотя нужды в этом не было никакой. — Олоро'олч, — улыбнулся старик. Оставалось только гадать, что это значит. Странник вновь заговорил на языке Омниса: — Приятно познакомиться. Я Маор, — представился он, добродушно посмеиваясь. Дети присоединились: раздалось тихое сдержанное хихиканье. Чувствуя себя бестолковым здоровым увальнем, Кангасск присел на песок рядом с ними, благо чуть показавшееся над горизонтом солнце не успело еще раскалить пустыню. Маор был учтив, как все Странники. Каждое действие он объяснял по-омнисийски, чтобы Кангасску, единственному, не говорящему на языке Ле'Рока, было понятно. А уж терпению, с каким он отвечал на все возникавшие у наблюдателей вопросы, мог позавидовать любой городской мастер. Казалось, у старика в запасе вечность и детское любопытство, равно как и шалости, нисколько не докучает ему… Вначале Маор «слушал арен». Он водил рукой по песку, пересыпал его между пальцами, а «услышав» что-то, резко разворачивался и решительно переходил на новое место; Кан и ребятишки спешили следом. Бродить пришлось долго, пока старик не нашел ту самую заветную «линию воды», что, видимо, означало глубокий горизонт почвы под толщей песка, где вода была заперта, как в ловушке. Маор простер над песком морщинистые ладони, и тот поплыл, как вязкая жидкость, постепенно обретая стеклянистый блеск и ленивой воронкой уходя вглубь. Наверху арен, переведенный во второй аспект, застыл прозрачной чашей. Спиральный тоннель колодца мерцал в солнечных лучах. Дна уже не было видно, но оно продолжало опускаться — песок хрустел… Магия так и пульсировала, проходя через распростертые руки Маора. И когда Странник снял воздействие, откуда-то снизу послышалось журчание прибывающей воды. На глазах у изумленного Кангасска стеклянная чаша наполнилась доверху. Последний жест: поверх нового колодца легла тяжелая монолитная крышка, призванная защитить воду от жадных лучей солнца. «Пустыня щедра, — объяснял Кангасску Маор. — Только человек несведущий думает, что в ней нет воды. На самом деле под нами плещется целое пресное море. Размером с сам Кулдаган…» После долгих объяснений Кан понял, как работает и поддерживает себя окольцованная горами пустыня… Горы. Их вершины холодны и концентрируют облачную влагу, и та бежит вниз, в обсидиановые пещеры, которые пронизывают дно Кулдагана, как вены и артерии пронизывают человеческое тело. Каждый, кто ступает по арену, ходит над водой… Кан задал Маору куда больше вопросов, чем кто-либо из наблюдавших открытие колодца детей. И старик терпеливо и обстоятельно отвечал на каждый. Даже если вопрос был, по меркам Странников, неимоверно глуп: например, с той самой минуты, как Кангасск впервые увидел монолитные домики в лагере, ему не давала покоя мысль о странничьих городах… «У нас нет городов, — покачал головой Маор. — Мы бродим по пустыне, следуем голосу арена. Когда он зовет нас в путь, мы не оставляем за собой ничего: мы развеиваем стекло и монолит в песок, и он занимает свое место в пустыне — складывает барханы и дюны… Нет, ты не найдешь брошенных монолитных городов…» Вот так… Кангасск невольно позавидовал такой свободе, когда нет тяжкого груза ни на плечах, ни на сердце. И всюду, куда бы не вел тебя твой путь, есть арен — песок, стекло и монолит. И дом, и оружие, и колодец с водой… Всё же Странники — удивительные люди… Горячо поблагодарив Маора, Кангасск побежал искать Владу: предчувствие подсказывало, что сейчас для разговора самое время. Харуспекс как назло вещал о чем угодно, кроме того, что касалось пропавших Хор или сына миродержцев — в этом направлении для холодного обсидиана лежал беспросветный мрак… — А, Кангасск! — Влада улыбнулась подбежавшему Ученику. — Доброе утро. — Утро доброе! — бодро ответствовал он и сам поразился легкости, с которой произнес эти слова: гнетущее предчувствие войны, которое здесь почти не ощущалось, на Юге не давало ему даже лишний раз вздохнуть свободно, не то что искренне пожелать кому-то доброго утра… — Вижу, тебе лучше, — порадовалась за своего Ученика Владислава и ласково взъерошила ему волосы. — Я видел, как открывают колодец! — по-детски похвастался Кан, но тут же спохватился и, кашлянув, перешел на более серьезный тон: — Учитель, что я должен делать? Я хочу помочь чем-нибудь. — Хм… — Влада задумалась; окинула взглядом лагерь. — Особой помощи здесь не требуется, да и тяжело найти сейчас занятие для того, кто не знаком с метаморфозами арена… — Ну хоть что-нибудь, — пожал плечами Кан. — Не могу же я просто сидеть сложа руки. — Тогда ты можешь встретить новоприбывших. Согласно арену, они придут с северо-запада где-то через пару часов. — Э-э… просто встретить?.. я хотел сказать, ты тоже умеешь «слушать арен», как Маор?.. — договорив, Кан устыдился; вот что получается, когда пытаешься выдать два вопроса сразу. — Да, я умею слушать арен, как любой Странник старше пяти лет от роду, — Влада ответила совершенно спокойно: хороший учитель знает, когда нужно сознательно не заметить промах ученика… — А насчет новоприбывших… да, просто встреть их. Думаю, вам будет о чем поговорить. Это семья нарратов. Они редко появляются на людях и никогда — без причины. — Нарраты? — переспросил Кангасск. — Что это значит? — Ну… — Владислава тихо усмехнулась. — Вообще, считается, что «наррат» происходит от фразы «на арен рато», что значит «беседующий с ареном»… — бессмертная Странница пожала плечами. — Но мне кажется, надо смотреть на вещи проще: дымчатый обсидиан, на котором стоит вся пустыня, называется «нарра»… — Нарра… дымчатый обсидиан… — задумчиво повторил Кангасск. — Что это значит? — Не забивай голову, — Влада похлопала его по плечу. — Просто иди и встреть их… Кстати, они спрашивали о тебе… Озадаченный, Кангасск направился к северо-западному краю лагеря, где монолитные улицы вгрызались в пустыню, как пирсы — в море, и терялись в ней. Маленькие Странники, слишком юные, чтобы волноваться о монолитном оружии, с веселыми криками носились здесь, играли во что-то. На языке Омниса карапузы пока не говорили, и через полчаса у Кангасска, сидевшего в тени под монолитным козырьком одинокого дома, уже голова трещала от громких детских криков, всех этих бесконечных «Лоч, лоч!» и «Оло олоро арен!»… Судя по всему, радостное «Лоч!», раздававшееся после каждой игры, должно было означать «победитель»… большего Кан разобрать не сумел. Солнце поднималось выше… Кангасск весь взмок под одеждой. Что ж, оружейнику к жаре не привыкать. Зато угомонились дети и, оставив песок, начавший жечь руки, всей стайкой перебежали под защиту монолитных стен лагеря. Веселые крики затихли вдали, и Кан вздохнул с облегчением, потому что наконец-то остался один, в тишине. Глядя в даль, он думал о загадочных нарратах, отчего-то так интересовавшихся его скромной персоной. Харуспекс, естественно, смиренно молчал… но когда на вершину ближайшего бархана поднялись девять крохотных человеческих фигурок, сердце так и дрогнуло в счастливом предчувствии… Они приближались неспешно. Рифленые подошвы ботинок — каждая сложена из упругих чешуй какой-то неимоверно опасной твари, безымянной для горожан, — мерно печатали песок. Такие ботинки надежно защищают ноги даже в середине дня: тогда, когда на раскаленном песке смело можно жарить яичницу… и обычный шаг они сразу меняют на твердый, странничий — это Кан испытал на себе… И все же от этих людей веяло чем-то особым, чего Кангасску никогда не постичь… Нарратов было девять. Двое — совсем малыши — ковыляли чуть поодаль; похоже, их утомил долгий переход: головы опущены, ноги заплетаются… Даже когда вся девятка подошла ближе, Кангасск не сумел узнать их: путешествуя по песчаным пустошам, Странники по самые глаза заматывают лицо синарой — шерстяным шарфом, призванным защитить легкие от въедливой пыли, которую вместе с песком поднимает ветер. В лагере, где Странники словно невидимой стеной отгородились от ветра, синар никто не носил. Потому нарратам не составило особого труда узнать Кангасска. …Сразу несколько молодых голосов прокричали его имя. Трое нарратов — самые нетерпеливые — отделились от группы и припустили бегом, разбрасывая в стороны сыпучий арен. Обступив Кангасска, они дружно сняли синары, открыв солнцу улыбчивые загорелые лица. — Узнал? — лукаво спросил один. — Узнал, конечно! — рассмеялся Кангасск. — Ло-о-оч! — радостно прокричали все трое и заключили старого друга в объятия. Пока Кангасска дружески трепали и хлопали по спине, он запоздало осознал, что «лоч» означает «ура»… Подошли остальные нарраты… Кангасск не верил своим глазам: ему всегда казалось, что его учителями были случайные Странники, волей судьбы оказавшиеся в Арен-кастеле; он и представить не мог, что на самом деле все они — одна семья. Невелл и Лиона — первые учителя маленького Кана — оказались братом и сестрой, детьми Осаро. Супругу Невелла — Синну — он встречал в оружейной пару раз, как и мужа Лионы — молчаливого Рауля. Эти двое не приходились Кану учителями и вообще разительно отличались от детей и внуков старика Осаро. Из всей девятки Кангасск не знал только малышей: Тиор и Лия родились всего несколько лет назад и еще ни разу не были в городе. Что же до трех молодых Странников, которые узнали Кана первыми, то Сенэй и его младшая сестра Киррала оказались детьми Лионы, а Ригон — сыном Невелла… Оставалось только развести руками и потребовать объяснений, но это Кангасск решил отложить на пару часов: сейчас он был просто рад встрече и не хотел омрачать эту радость своей подозрительностью и неуместным любопытством. В лагере на новоприбывших нарратов смотрели с восхищением, как на героев, а Ученик миродержцев, затесавшийся в их компанию, в глазах простых Странников и вовсе вознесся до заоблачных высот. Подняв из арена собственный монолитный дом, нарраты расположились на отдых. Среди старых знакомых Кан чувствовал себя своим, и на сердце у него еще никогда не было так легко. Он сидел вместе с молодежью, и пожилые Странники обращались к нему как к сыну. Разговоры шли о чем угодно, только не о войне; то и дело возникало ощущение, что Кулдаган — некая страна, выпавшая из общего хода времени, как часто бывает в столь любимых Дэлэмэром фантастических книжках… Странница Лиона — первый учитель Кангасска — помнила его еще совсем мальчишкой и теперь увлеченно расспрашивала его о том, как сложилась его жизнь… Почувствовав подходящий момент, Кан спросил об Осаро. Легкая печаль колыхнула мир, установившийся было в его сердце. Кажется, он уже знал ответ, до того, как тот прозвучал, просто верить себе не хотел… — Он ушел в арен… — тихо произнесла Киррала. — Давно?.. — спросил Кангасск, чувствуя, как в горле наливается тяжестью ком. — Давно, Кангасск, — мягко отозвалась Лиона, сжав его руку. Больше никто не говорил о смерти Осаро. Кан даже рад был этому: он хотел помнить сурового старика живым. И, честно говоря, не мог представить себе, что он «ушел»… Через несколько минут разговор увел собеседников далеко от печальной темы и в нем вновь зазвучали радостные нотки. Кан вспомнил, как встретил Сенэя. Им обоим тогда было по четырнадцать лет. Ровесники моментально поссорились и назначили друг другу «встречу» за городом. Побит был Кангасск, конечно же, после чего над нелепостью сражения долго смеялись оба. С тех пор Сенэй не просто сменил гнев на милость: он приходил в Арен-кастель еще трижды, принося своему городскому приятелю-ученику пустынные легенды и делясь боевым опытом; так что Кан бывал бит еще не раз, но уже в учебных целях. Кангасск искренне считал Сенэя другом, не надеясь, что молодой Странник и о нем самом думает так же; просто любому изгою приятно верить, что у него есть друзья, пусть и где-то очень далеко. — …Я ведь так и не сказал тебе, за что побил тебя в первый раз, — ностальгично улыбнулся Сенэй, скрестив на груди руки. — Мы же поссорились… — простодушно отмахнулся Кан. — Я затеял эту ссору специально, — Сенэй покачал головой. — Я очень ревновал тебя к деду. Он только и говорил тогда, что о тебе… — Что? — Кангасск не поверил, нервно рассмеялся. Он ни за что бы не подумал, что занимал столь большое место в мыслях старика. — Да, — кивнул Сенэй, посерьезнев. — Ты тоже наррат, как и мы. Дед говорил, что весь арен в пустыне шептал о твоем рождении. И стоило деду увидеть тебя лично, как с тех пор любой разговор заканчивался хотя бы одним упоминанием о тебе. Я был очень… гордый подросток, считал себя центром мира и тому подобное… потому и решил задать тебе трёпку, уж прости… Мне потом стыдно было: когда я почувствовал, что дед был прав… — Ну дела… — задумчиво протянул Кангасск. — И с чего Осаро решил, что я наррат?.. — Ты можешь видеть будущее, получать ответы на вопросы, которые еще не заданы… — с нежностью произнесла Киррала. — Это не я, — решительно возразил Кан. Потянув за веревочку, он извлек из-за ворота куртки холодный обсидиан, — это все харуспекс… Извлеченный на свет, харуспекс встретил несколько хмурых взглядов. — Ты был нарратом еще до того, как к тебе попал этот камень, — покачал головой Сенэй. В этот момент парень был так похож на Осаро, что Кангасску стало не по себе. — И поэтому… — он нервно сглотнул. — Ваша семья учила меня? — Да, — кивнул Сенэй. — Но теперь у тебя есть такой Учитель, о котором можно только мечтать, потому мы тебе больше не нужны. — Это замечательно, что ты попал к Владе, Кан, — сказала Лиона. — Она Странница и наррат, как и мы, хоть и оставила путь арена очень давно. — И она друг Локи, — добавил Рауль, ее муж. Молчун, он говорил что-нибудь очень редко, и это придавало его словам особую ценность. Раньше, сидя на стене Арен-кастеля, Кангасск Дэлэмэр всегда провожал заходящее солнце. Зрелище это неизменно великолепное… Алый свет сочится меж выступов гор Кольца и окрашивает дюны. На вечернем, светло-синем небе уже проступают многочисленные звезды, целые россыпи далеких миров… Сейчас было далековато до захода солнца, хотя оно начало клониться к кромке гор, закрывающей в Кулдагане горизонт, но самые крупные звезды уже проступили сквозь густую небесную синеву: вдали от городов нечему затмевать настоящее небо… Опустившись на одно колено, Кан коснулся ладонью песка. Тот был еще горяч и обжег неосторожную руку, как укусил. «Наррат, — подумал Кангасск с горькой иронией. — Беседующий с ареном, знающий ответы на какие-то там вопросы… эх…» Опустив голову, он вздохнул. В последние два года Дэлэмэра не покидало ощущение, что все вокруг принимают его за кого-то другого… Сенэй, Киррала и Ригон нашли своего городского друга в задумчивом настроении. К тому времени закатное солнце коснулось гор. Кан сидел на стремительно остывающем песке и, щурясь, смотрел на алые лучи, венчающие Пятую гору Кольца великолепной короной. — Что грустишь, братишка? — спросила Киррала. Она всегда называла его так, а ее веселый и ласковый голосок во все времена заставлял хмурого Дэлэмэра улыбнуться. — Не обращай внимания, — отмахнулся Кангасск, приняв беспечный вид, — так, всякие бестолковые предчувствия… — О чем? — с любопытством спросила девушка. — Если б я знал, — рассмеявшись, Кангасск развел руками. …Сенэй на весь этот спектакль смотрел, нахмурившись и скрестив руки на груди: в отличие от Кирралы, он не одобрял подобных игр в беспечность… хотя и понимал, что сестра просто пытается утешить приунывшего парня. — Твой камень сейчас мешает тебе, — бесцеремонно вступил в разговор Сенэй, когда терпение у него лопнуло. — Харуспекс? — Кан с сомнением пожал плечами. — Да, — внук Осаро оставался убийственно серьезен. Сейчас он казался старше Ригона, Кирралы и самого Кангасска на целую жизнь. — Это хитрый камень, и сейчас он не собирается помогать тебе. Поэтому… — он встретился с Кангасском взглядом и изрек: — Слушай арен, наррат… Спроси его о том, что тревожит тебя. Кан перевел взгляд на истоптанный песок под ногами. Он не Нэй Каргилл, чтобы объявлять ерундой то, чего он просто не понимает, и у него нет оснований не верить Сенэю… но он понятия не имел, как выполнить то, о чем его сейчас просят. Тем не менее, уступив трем настойчивым взглядам, Кан опустился на колени и коснулся ладонями песка. Тот ответил легкой прохладой: солнце, питавшее его жаром, уже почти скрылось за горами Кольца… Некоторое время Кангасск внимательно прислушивался. В какой-то момент мир звуков разделился для него — и по одну сторону остались далекие голоса Странников в лагере, по другую — подвывания ветра. Но в этом не было ничего необычного… «Хитрый камень» же проявил себя с самой подлой стороны: словно в насмешку над всеми усилиями своего хозяина, выдал ему целую россыпь предсказаний… о том, что странные отметины на песке — след вараньего хвоста, и что птица кекуль, пролетевшая сейчас над лагерем, закончит свои дни в зубах этого самого варана не позже, чем через пять минут… Когда подобные мелкие, бесполезные предсказания посыпались градом, Кангасск сдался… — Ничего… — виновато произнес он, поднявшись на ноги и взглянув в глаза внуку Осаро. Тот промолчал. Так и не сказав ни слова, он развернулся и пошел в лагерь. — Не расстраивайся, Кан, — подбодрил его простодушный Ригон и, коснувшись плеча друга, отправился догонять Сенэя. По пути в лагерь двоюродные братья отчаянно спорили о чем-то… А там среди монолитных стен уже светились первые Южные лихтовые огни… Киррала печально улыбнулась Кангасску. Он опустил плечи, вздохнул… Добрую девушку, звавшую его братом, Кан совершенно не хотел расстраивать… — Кира, милая, — сказал он с улыбкой, — иди в лагерь… А я… я побуду один, попробую еще раз… Кажется, она поверила. Или сделала вид, что поверила… Истинная ночь вступала в свои права; тьма поглощала гигантские пространства, крала очертания… Подсвеченный Лихтами лагерь сиял, как маяк, в море непроглядного кулдаганского мрака. Если б не этот свет, Кангасск уже потерял бы всякое направление: он не Странник и не моряк, чтобы ориентироваться в ночи по звездам. А ночь была безбрежна… это не тесная городская тьма, заполняющая пустоту меж стен, это настоящая ночь, когда небо — опрокинутая над головой чаша с яркими звездами, а на земле не видно дальше собственной руки. В груди затрепетало настойчивое предчувствие, ясно говорившее о том, что нужно немедленно — лучше бегом — возвращаться в лагерь. Впервые Кангасск Дэлэмэр поступил вопреки холодному обсидиану: он остался… — Парни, вы что, опять поссорились? — строго спросил Рауль, когда хмурые Ригон и Сенэй переступили порог дома и монолитная дверь хрустко захлопнулась за ними. Братья, насупившись, посмотрели друг на друга. — Мы разошлись во мнениях, — предельно дипломатично ответил Сенэй и, присев рядом с отцом, просто сменил тему: — А где все? — спросил он. Дверь хлопнула снова, впустив в дом Кирралу. Ригон бросил на двоюродную сестру умоляющий взгляд; но она лишь пожала плечами и села напротив Сенэя. Ригон вздохнул и опустил голову. — Тион и Лия — с другими детьми, в центре города; слушают сказания Маора… — ответила за Рауля Синна. — А Лиона с Невеллом ушли в пустыню — беседовать с ареном. Они хотели и вас взять с собой, но не дождались, — добавила она с укором. — Вы в это время, ссорились, надо полагать, — вторил ей Рауль. — Вместо того, чтобы помочь… Нарраты… Да, упрек был справедлив. Сенэй кивнул, признавая это. …Рауль и Синна не были нарратами и, быть может, поэтому придавали дару семьи, принявшей их, особое значение. Будучи супругой или супругом человека, «беседующего с ареном», невозможно хотя бы раз не пожалеть о том, чего тебе не дано природой… Пока мать Ригона и отец Сенэя и Кирралы сидели в доме, занятые изготовлением монолитного оружия (дело в это время рутинное для любого Странника), их дети должны были вершить саму судьбу Омниса, искать ответ на вопрос, который способен все изменить… быть там, среди голосов арена, вместе с Лионой и Невеллом… И вместо этого… — Так. Вы сейчас помиритесь, парни, — непреклонным тоном заявил Рауль, — и вместе с Кирралой отправитесь туда, где должны быть. Сенэй и Ригон покорно склонили головы; Киррала и вовсе покраснела до кончиков ушей. Трое молодых нарратов уже откланялись и направились было к двери, как та, хрустя ареном, отошла в сторону: на пороге стояли Невелл и Лиона. — Хорошо, что не пошли, — сказал молодежи Невелл. — Сегодня не наш день. — Почему? — спросила Синна. — Буря… — Лиона развела руками. — За лагерем пройти нельзя спокойно. Пожалуй, всех людей в лагере не хватит, чтобы усмирить такую… Сенэй, Ригон и Киррала переменились в лице. Парни выбежали за дверь, не сказав ни слова; Киррала же сбивчивым голосом принялась объяснять старшим, что случилось. …Монолитный городок, окруженный магическим запретом, был тих и спокоен в самом центре бури; она мельтешила над ним, закрывая звезды; она билась в незримую стену на его окраине… но за пределами лагеря словно разверзлась преисподняя… …Никогда еще Сенэй не видел такой страшной, такой свирепой бури. Он шел сквозь нее медленно и упорно, вклинивая запрещающую магию между ней и собой — и маленькая область спокойствия опасно трепетала вокруг него, словно пламя, окружающее фитилек свечи. …Только ночь, песок и вой ветра; Сенэй закрыл глаза — все равно ничего не видно, — но он чувствовал, что почти совсем рядом так же борется с бесноватым ареном Ригон, а позади, объединив усилия, идут его сестра, родители и дядя… тети Синны с ними нет; должно быть, сообщает сейчас о случившемся самой Владиславе… Чувства, чувства… сквозь заполненное ареном пространство они на огромных расстояниях ясно различимы для любого Странника, и часто заменяют ему глаза…Кангасск… вздрагивающий, едва теплящийся живой огонек вдали… Успеть. Успеть до того, как этот огонек погаснет… Множество мыслей вихрем пронеслось в голове Сенэя, и сердце испуганно сжалось, словно у летящего в пропасть. Все, что совсем недавно казалось важным, таяло на глазах; и скрытое поднималось из глубин, как скалы, вспарывая песчаный покров души… Из этой бури выйдет совсем другой Сенэй. Взрослый и мудрый. Со взглядом старика Осаро… …Свернув в сторону, он поддержал ослабшего Ригона, и дальше двоюродные братья шли вместе, положив друг другу руки на плечи. «Держись, Кангасск. Держись. Мы близко…» …Голоса во тьме над головой… — Как он? — С ним все хорошо. Просто удивительно, что буря почти не коснулась его. — Сейчас он просто спит. Буря… постепенно возвращались воспоминания о произошедшем, проступая сквозь непроглядную тьму забвения, как скалы — сквозь безлунную, но звездную ночь… Кангасск приоткрыл глаза и осторожно осмотрелся. Влада. Нарраты. Монолитные стены; и, конечно, извивающиеся стеклянные узоры по ним, будто кто-то стеклом рисовал по камню… «Приятно снова оказаться дома…» — пришла странная мысль… с каких это пор пустынный горожанин зовет монолитное странничье здание домом?.. Не сговариваясь, все обернулись к нему. Кан сел и слабо улыбнулся, чтобы показать, что с ним все в порядке, но, взглянув в глаза Учителю, живо припомнил все… улыбка исчезла с его лица… — Я слышал шум города… в буре… — горячо прошептал Кангасск; горло першило, говорить в полный голос было невозможно. — Буря часто создает звуковые иллюзии, — ласково сказала ему Синна; таким тоном говорят обычно с разволновавшимся ребенком или раненым. — Иногда она даже плачет, как маленькая девочка; и так похоже, что сердце кровью обливается… но это иллюзия. — Не может быть. Я ничего не слышал, — хмыкнул на это Сенэй. Ригон и Киррала кивнули. — Это не иллюзия, — покачал головой Кангасск. — Я спросил арен, где начнется война… просто потому, что обещал Киррале попробовать еще раз… Этот шум в буре… — он зажмурился и коснулся висков кончиками пальцев. — Это город. Большой. Очень большой. Многолюдный… — Кан открыл глаза и вновь встретился взглядом с Владой. Искреннее удивление миродержца простому смертному созерцать было жутковато. — Какой это город? — тихий вопрос Учителя вывел его из этого замешательства. — Торгор… — решительно выдохнул Кангасск. Словно звук погребального колокола, вырвалось в мир это слово. — Торгор… я бывал в нем вместе с мастером Эминдолом… Все взгляды устремились на Ученика миродержцев. Под столь пристальным вниманием уверенность его пошатнулась. — Но, Учитель… быть может… Синна права и мне действительно показалось… — осторожно произнес Кангасск. — Знаешь, Кан… — задумчиво произнесла Влада; Кангасск при этом почувствовал, как его коснулось безмолвное восстанавливающее заклинание, наполняя энергией тело, смягчая песочное жжение в горле… — Мы с Серегом отчаялись узнать место открытия Провала. Потому я и решила обратиться к нарратам и к гадальщикам Таммара с этим вопросом, в надежде, что хотя бы они смогут прояснить ситуацию… Гадальщики работали над этим дольше; я выдала им кристалл звука для связи со мной… только сегодня он принес первые новости… — Что они говорят? — жадно спросил Кангасск, подавшись вперед. — Ничего утешительного… — покачала головой Владислава. Лица нарратов, стоявших за ее спиной, приняли скептическое выражение; Сенэй ухмыльнулся открыто… — Все харуспексы молчат о стабилизаторах. Не только об их настоящем и будущем, но и о прошлом… Выходит, то предчувствие, что спасло жизнь Астэр, было твое собственное; твой харуспекс не мог ничего тебе подсказать… — она пристально посмотрела на Ученика. — И ты не просто наррат, ты любимчик дымчатого обсидиана, раз сумел тогда воспользоваться им в такой дали от Кулдаганской Области… — Воспользоваться дымчатым обсидианом? — переспросил Кангасск. — Нарра… — Влада задумчиво подняла глаза к потолку, где вились, сплетаясь и разбегаясь в стороны, стеклянные узоры по черному монолиту. — Это четвертый аспект арена и, как можно представить, самый большой гадальный обсидиан в мире. И у тебя есть какое-то особое родство с ним… Всеобщее молчание нарушил Сенэй: — Дед говорил об этом, — сказал он, нахмурившись, словно пытался вспомнить сейчас что-то далекое. — Говорил о том, что когда Кангасск родился, весь арен Кулдагана словно сошел с ума: он приветствовал его… «будто бы нарра — живой человек, который может радоваться»… да, так дед сказал однажды. Он двадцать лет пытался разгадать эту тайну и оставил ее мне, когда ушел в арен… …Желтые драконы впервые прилетели в Арен-кастель через неделю после того, как родился Кангасск… какой же силы должен был быть всплеск магии (или «радости» нарры, о которой твердил Осаро), чтобы дотянуться до Драконьих Островов и выманить оттуда этих любопытных тварей!.. Но почему… Ответ пришел сразу же, стоило только задуматься… — Я… — Кан запнулся. — Я знаю, почему… — Да? — опешил Сенэй. Он даже невольно отступил на полшага. — У меня нет никакого особого дара… Все дело в простом совпадении… — Кангасск с тяжелым вздохом поднялся на ноги и, окинув взглядом сосредоточенные лица, продолжил ровным, бесцветным голосом: — Я потомок Малкона… Потомок того, чья душа заперта в дымчатом обсидиане. И при этом наполовину Кулдаганец — это дало Малкону возможность говорить со мной через нарру. Думаю, он давно ни с кем не говорил… потому и был так рад мне… — О чем вы говорили? — спросила Влада. Голос ее дрогнул; можно представить, каково ей лишний раз вспоминать о том, кто принял однажды такое тяжелое наказание и до сих пор страдает в обсидиановой тюрьме вместо нее… — Он хочет, чтобы я пришел к нему. Еще пару недель назад я видел сон, где он назвал мне Пятую гору Кольца и сказал, что будет ждать… — Но зачем?.. — Я не знаю… Владислава Воительница положила руки Ученику на плечи. — Совпадение… — невесело улыбнулась она, глядя в ясные зеленые глаза Кангасска. — Для тех, кто касался горящего обсидиана, не бывает совпадений… — Но я не касался… — возразил было Кан. — Я не о тебе… я о твоем отце… — вздохнула Влада и вновь обернулась к нарратам. — Друзья мои, — сказала она им, и в вечно юном ее голосе звучала горечь. — Война начнется в Торгоре. И пока враг не знает о таком оружии, как арен, у нас есть шанс удержать первую волну прорыва… Я хочу, чтобы вы возглавили армию Странников и вели ее так, как подсказывает вам нарра. Нарраты склонили головы. Боль… боль и страдания предчувствовали они для этих двоих — Учителя и Ученика. И с этим предчувствием ничего нельзя было поделать… — Да хранит тебя милость Локи, Владислава, — тихо и печально произнес Невелл. — И тебя, Кан… — прошептал Сенэй, опустив глаза… Глава двенадцатая. Договор «Синеватые прожилки льда покрывают пористую твердь скалы, как рунная вязь… Пока меня не было, тепло приходило сюда. На краткий миг — и внезапно вернувшийся холод тут же прихватил его, заключил в эти льдистые узоры. Рунная вязь… нечитаемые письмена. В солнечных бликах все они пульсируют, как живые…» Словно завороженный, Максимилиан смотрел на легкие облачка пара, слетавшие с его губ. Он не сразу понял, что произносит вслух свои странные, бессвязные мысли… Он давно ни с кем не говорил… «…Площадка… крохотное льдистое плато на небесной высоте… Трансволо — вот единственный способ добраться сюда. Моя кровь, однажды вмороженная в этот лед, до сих пор горит здесь алым цветком… Ее занесло снегом… совсем немного: слишком силен ветер, чтобы снег мог надолго задержаться здесь… Если я не потороплюсь, ветер и со мной справится, когда силы меня покинут…» Тоска, жестокая и пронзительная, сковывала душу; внутренний холод, он всегда самый страшный… и слова — призраки нерожденных стихов — с ветром уносились прямо в небо… Максимилиан рубил стальным лезвием мерцающие ледяные жилы — колкое крошево летело в стороны, словно бриллиантовый дождь… «…Не упрямься, — отрешенно шептал замерзший мальчишка вековой скале. — Не надо… просто отдай мне Северную Хору…» Как это было давно… умирая, Макс опустил стабилизатор в одно из углублений пористой скалы, не задумываясь над тем, легко ли будет вернуть его обратно. А скала вцепилась в гладкий камешек мертвой хваткой, заключив его в лед как величайшую драгоценность. …Спрятав лезвие в диадемовые ножны посоха, Максимилиан сотворил Фиат-люкс; это удалось неожиданно легко: еще бы! ведь теперь Хора Солярис, что покоится в Торгоре, в трещине высохшего фонтана, в два раза ближе к этой горе, чем раньше. Но, быть может, дело не только в этом… Сын миродержцев, в пути исхудавший так, что на нем стала болтаться одежда, приобрел иную силу. Дело ли в крепнущей воле и растущем отчаянье… или же в происхождении… но Макс, пришедший сюда, стал сильнее, чем когда бы то ни было… Стекающая с пальцев вода, едва миновав тепло магической сферы, вскоре застывала вновь — причудливыми сталагмитами на поверхности горной площадки. Фиат-люкс грел руки и душу. Глядя на него, Максимилиан немного пришел в себя, успокоился и перестал бросать непонятные слова на ветер. На гладкую Хору, удобно уместившуюся в ладони, он смотрел уже спокойно. «Я устал… — только и подумал он. — Очень устал… Нужно закончить все это как можно скорее. Немного осталось…» Прихватив молчащий посох и сжав в кулаке Лунарис, сын миродержцев шагнул в Провал. Не закрывая глаз: этот условный жест был ему больше не нужен, так же, как и время на подготовку трансволо: собираясь переместиться к этой скале, Макс без малейшего удивления обнаружил, что теперь оно достигло нуля. Как у Владиславы и Серега… Багровая неподвижность вспыхнула перед взором Максимилиана. Вновь — солнце, застывшее в небесах на рассвете, и дождь, целую вечность летящий к земле. И это то самое место… Возможно, поглядев по сторонам, Макс нашел бы свой прежний меч, потерянный в бою… Прежний… тот, что без гарды… Устало опершись на диадемовый посох, Максимилиан стал ждать. А ждать пришлось совсем не долго… …Такой пристальный взгляд почувствуешь и спиной… «Что ж… — вздохнув, подумал Макс. — Эльм Нарсул звали тебя, когда ты был человеком. Посмотрим, много ли в тебе от того человека осталось…» Юный миродержец неспешно обернулся: все пятеро шутов уже были здесь: кто-то, должно быть, растревожил Провал недавно, раз они поспели так быстро… Шуты стояли совсем рядом — не далее трех шагов. Вряд ли Максу удалось бы уйти сейчас без боя. Да он и не собирался… — Мальчик, ссславный мальчик… ты нас обидел… — зашипели сразу двое — уродливые, змееподобные близнецы с неподвижными глазами и тонкими серпиками ядовитых зубов, торчащих у каждого под нижней губой. Седой горбун, стоявший поодаль от близнецов, лишь усмехнулся Максу, подняв над головой обе когтистые лапы… Миродержец болезненно скривился: правая половина лица и правая рука, перебитая когда-то страшным ударом, так и вспыхнули — слишком свежо еще было воспоминание… Зеленоглазый шут так и не поднял капюшона, но само его присутствие, и тихий сип, сопровождавший каждый его вдох и выдох, холодили кровь… О, зеленое пламя глаз этого создания не забыть никому, кто их видел и сумел пережить их взгляд, не сойдя с ума… …Единственный шут, еще сохранивший черты человека, выступил вперед и, глянув на Макса, расплылся в острозубой улыбке. — Тебе не следовало возвращаться, мальчик, — сказал он хищным, елейным голосом. — Теперь ты не уйдешь… И быстро не умрешь тоже… — с этими словами он плавно повел рукой по воздуху, указывая на что-то. Стигийские пауки, неслышно появившиеся рядом, сомкнули кольцо вокруг шутов и миродержца. Бежать теперь и вправду было некуда. — Я не собирался убегать. Я пришел говорить с тобой, — твердо сказал Макс и, набравшись решимости, устремил взгляд прямо в янтарные глаза главного шута. — Тебя звали Эльм Нарсул когда-то… — Заткнись… — прервал его шут; елейная ласковость голоса исчезла самым неожиданным образом. — Заткнись, ты, ничтожество!.. — он почти рычал; гнев сотрясал его человечье тело; пергаментную маску лица исказила злобная гримаса. «Ты был человеком, — мысленно оценил Макс. — И сейчас ты очень похож на человека…» — Я пришел дать тебе свободу, — продолжил сын миродержцев и добавил с особым ударением: — Эльм Нарсул… — Ты?!! — вскричал шут, воздев к небу костлявые руки. — Да кто ты такой, чтобы даже заикаться о моей свободе?!! Чтобы смеяться надо мной?!! — Эльм не мог остановить бесконтрольного потока злости; его былое сверхъестественное величие таяло на глазах; злобное, испорченное, но неизменно человечье сознание проступало в нем все яснее. И трудно было выдумать более суровую пытку для этого существа, чем пообещать ему свободу и одновременно напомнить об утерянном прошлом… …Пожалуй, даже одно слово «свобода», произнесенное в Провале, способно продлить жизнь на пару минут кому угодно, ибо надежда здесь загорается от искры… Но горе тому, кто исчерпает лимит терпения здешних обитателей и обманет их ожидания… А пока, как бы ни мечтал Эльм Нарсул убить на месте проклятого наглеца, уже посмеявшегося над ним дважды, он не мог переступить через собственную надежду: а вдруг этот смертный действительно знает путь отсюда?.. тогда убей его — и будешь сожалеть об этом целую вечность… Безумие, разразившееся в багровом мире, распространялось во все стороны, как волна, приводя в смятение каждую бессмертную тварь. Лишь одинокий мальчишка в заиндевевшем, набравшем снега плаще черного фарха оставался спокоен посреди этого бушующего моря… — Я не шучу… — Макс показал открытую ладонь, на которой, гладкая и туманная, лежала Северная Хора… Наступила мертвая тишина; все взгляды, мыслимые и немыслимые, устремились на стабилизатор. Вот уж чего не должно было быть здесь, да еще в руках у смертного мальчишки, так это Хоры… — Маленький МИРОДЕРЖЕЦ… Каков!.. — усмехнулся Эльм Нарсул и заговорил с Максом совсем по-другому: — А я-то уже решил, что ты пришел подергать смерть за усы, как в прошлый раз… Так что ты задумал? — Открыть Провал, как я уже сказал тебе, Эльм, — ответил Максимилиан, положив Лунарис обратно в карман куртки. Эльм рассмеялся. Смех вышел безумным, но, опять-таки, человеческим… — Думаешь, я не пытался? мы все не пытались? — бросил он и протянул, понизив голос: — Нееет, мальчик мой, эта тюрьма держит крепко… — Выслушай меня, — спокойно прервал его Макс. — Да-да, коне-ечно… — человеческие черты Эльма, проступившие было при мысли о свободе, начали таять, уступая место вековому безумию… это было опасно, учитывая, что до сих пор Эльм и только Эльм каким-то непостижимым образом удерживал армию кровожадных тварей от немедленной бесконтрольной атаки… — Я не зря несу с собой этот камешек, — Максимилиан похлопал ладонью по карману с Хорой. Сухие научные слова зазвучали в этой неживой тиши хуже любого грохота: — Я поставлю их рядом, оба стабилизатора. Произойдет коллапс. И Омнис пошатнется… как три тысячи лет назад. А в месте коллапса грань между Провалом и реальным миром станет тоньше. По моим подсчетам, у тебя будет час, чтобы преодолеть барьер… — Свобода… — пространно произнес Эльм, вновь оставив шутовские замашки. — Одно я хочу знать: зачем это тебе. — Прорыв встретят миродержцы… — Максимилиан помедлил, прежде, чем произнести решающую фразу… Память сыграла с ним злую шутку… майский снег; теплая улыбка Серого Инквизитора; и этот маленький картонный прямоугольник, на котором изображены Владислава, Серег и смешной мальчонка, так похожий на них чертами лица… Теперь Макс произносил смертный приговор и ненавидел себя за это… — Я хочу, чтобы они были мертвы… — О, это можно устроить, — мстительно улыбнулся Эльм Нарсул. — Я займусь Серегом. А о Хельге позаботятся мои стигийские друзья — у них на нее зуб, знаешь ли… Макс машинально кивнул; его мысли были далеко, и слова произнесенного им приговора все еще звучали в ушах… Он даже не заметил, что Эльм назвал Владу иначе… да это было и не важно… — Итак, мы заключили договор, мальчик, — подытожил Нарсул. — Ты можешь идти. Никто не тронет тебя, пока ты мой союзник… Пропустить его!.. Такого решения в Провале не ожидал никто… Стигийские пауки не спешили освобождать путь, а возмущенная четверка утративших всякий разум шутов даже подалась вперед, намереваясь немедленно разорвать безрассудного человечка на куски. — Пропустить его! — вновь приказал Эльм Нарсул. — Я сказал, пропустить!!! Недюжинная сила воли чувствовалась в этих словах. Ей-богу, настоящий Эльм был страшным человеком, умеющим подчинять и ломать других людей. …Сейчас ему подчинились бессмертные твари Провала… даже стиги, чей разум не постичь, отступили, повинуясь приказу бывшего Охотника… Уходя, потрясенный Максимилиан размышлял о том, какого врага собирается выпустить в мир — а что «договор», заключенный с Эльмом, после прорыва не продержится и секунды, сомневаться не приходилось. С этим существом новому хозяину Омниса еще придется встретиться, и не раз… Глава тринадцатая. День смены эр Кристаллы известили Торгор о прибытии высоких гостей за три минуты до самого прибытия. Владиславу и Кангасска встречала наспех собранная делегация, которую составляли Ваас Арникавадро — нынешний правитель города (что характерно, совершенно не похожий на своего Прародителя — Вадро) и несколько воинов, сохраняющих жизнь из числа амбасиатов, отвечающих за подготовку ополчения в Торгоре. Владиславу Воительницу и ее Ученика проводили в главный зал Корты — Торгорского правительственного центра. Здание было древнее и поражало обилием разноцветных мозаик, выложенных из кусочков монолита, намертво вмурованных в стекло вместе с извивающимися песочными узорами, — похоже, очень давно кто-то приглашал для украшения Корты Странников… Что-то подсказывало Кангасску, что знаки, оставленные ими на полу и стенах, не просто красивые узоры… от них веяло духом нарры и дикого Кулдагана, а сами извивы всех трех аспектов арена напоминали громоздкие письмена. Просто удивительно, что мимо них равнодушно ходили сотни, может быть, даже тысячи лет, даже не задумываясь о том, что их можно прочитать… О Небеса… права была Астэр, когда говорила, что все самое замечательное случается именно тогда, когда у тебя ни на что нет времени… — Нам придется немного подождать, Владислава… и Кангасск… — сказал Ваас; голос у молодого правителя был очень приятный и мягкий. — Остальные прибудут с минуты на минуту. Ждать. Что ж… Стеганые странничьи плащи и телогреи легли на спинки вычурных мягких кресел; Учитель и Ученик, расстегнув воротнички одинаковых оливково-зеленых рубашек, устроились на краю длинного стола и погрузились каждый в свои мысли… Молчаливое ожидание, против их воли, растянулось в вечность, хотя на самом деле не прошло и часа… Такой хмурой Владу Кангасск никогда не видел… да и сам он, наверное, выглядел не лучше. Потому Ваас и Сохраняющие Жизнь глядели на них с беспокойством, нарастающим от минуты к минуте. Через четверть часа порог зала переступил Кангасск Абадар; он пересек зал размашистым твердым шагом и обошелся без приветствий — лишь кивнул, встретив взгляд своего младшего брата. Потом спешно прибыли Аранта и Марини (им, судя по всему, пришлось воспользоваться тридцатиминутным трансволо). Для остальных Кангассков, занятых в разных поселениях на территории старой и новой Ничейной Земли, а также для детей звезд настроили сдвоенные кристаллы, совмещающие в себе кристаллы звука и изображения. Дольше всех задержался Серег; в конце концов, он появился буквально из воздуха, неся в волосах и на одежде белёсую пыль Провала… Совещание началось… Все слова, все жесты — отчаянные и решительные — доходили до сознания Кангасска словно сквозь липкий туман, успевая растерять по дороге внятность и смысл… Убаюканное было диким Кулдаганом, предчувствие нарастало вновь. Оно билось тревогой в сердце и виски, отдаваясь глухой болью. Оно неотвратимо звало за собой, как тогда, в Серой Башне. И вместе с ним ожило чувство, и тогда тянувшее Кангасска назад: чувство, что он не готов… Когда Кан усилием воли заставил себя вернуться в реальность, его встретил мягкий свет Южных Лихтов, мерцающих под высоким сводчатым потолком зала; шаги уходящих отдавались эхом в его стенах… За столом остались только сам Кангасск, Влада и Серег. Дети звезд тоже присутствовали — незримо: сдвоенные кристаллы звука и изображения до сих пор лежали на столе, наблюдая… (что до кристаллов, предназначенных для братьев и сестер Кангасска, то их кто-то забрал с собой — надо думать, Абадар)… — Прости, Учитель… — невпопад пробормотал Кангасск. — Я… — Я знаю, Кан, — мягко сказала Влада. — Это ничего… — С тобой мы все равно хотели поговорить отдельно, — подхватил Серег. И добавил, с особым ударением: — …последний Ученик миродержцев… — Последний?! — отчаянно возмутился Кангасск и тут же сник: — Нет… — Исход предстоящей битвы многое изменит для Омниса, но ничего — для нас, — покачала головой Владислава; грустная улыбка осветила ее лицо. — Мы должны найти сына там, в нашем мире, в нашей реальности. Должны быть с ним рядом… — Понимаю… — вздохнул Кангасск, опуская плечи. — Но это не значит, что мы бросим Омнис, — сурово сказал Серег. — Мы уйдем только тогда, когда опасность минует… А сейчас… — Серый Инквизитор решительно поднялся из-за стола. — Сейчас мы должны сделать все, что в наших силах: если мы найдем Хору Солярис в ближайшее время, Прорыва просто не будет — Я могу помочь? — поднял глаза Кангасск. — Останься здесь и попытайся дотянуться до нарры. Или Малкона, — сказала ему Влада, уже накидывая плащ поверх наполовину расстегнутой странничьей телогреи. — Спроси о местонахождении Хоры Солярис. — Хорошо… — упавшим голосом произнес Кан. — Сделаю все возможное. — Вот, возьми… — Серег вложил ему в ладонь изрядно потрепанный сдвоенный кристалл. — Свяжись со мной, если что. Молча кивнув, Кангасск сжал холодный кристалл в кулаке. Смотреть, как покидают зал Влада и Серег, было неимоверно тяжело… так, будто уже сейчас миродержцы уходят навсегда… А они, бесшумно ступая по монолитной мозаике пола, обошли стол и забрали с собой кристаллы детей звезд. Серег — кристалл Ориона, Влада — кристалл Астэр… Символично. И печально… Кангасск Дэлэмэр остался один… За высокими окнами зала потихоньку светлело небо, и хотя Жисмондин и Иринарх все еще сияли ярко, можно было видеть, что утро не за горами… Даже сквозь двойные стекла, поднимаясь на нешуточную высоту последнего этажа Корты, с нижних улиц доносился оживленный шум ночного Торгора. Кан ненавидел себя сейчас за свою беспомощность… Обхватив руками голову, он медленно опустился в свое кресло. Один за длинным столом, один в огромном зале, полном стеклянных и монолитных знаков… один в целом мире — этот наррат изо всех сил пытался изменить будущее: получить ответ на самый темный вопрос, который только можно было задать сейчас нарре: о том, где теперь искать солнечную хору и… сына миродержцев… Судьба смеялась над Кангасском: пред мысленным взором каждый раз неизменно вставала тьма — и что-то алое, пульсирующее в такт чужому сердцу, горело в ней… Кан бросался в эту тьму вновь и вновь… над ним шли часы… в стремительно светлеющем небе одна за другой пропали обе звезды истинной ночи — Жисмондин и Иринарх, а Пятая гора Кольца обзавелась тонкой короной занимающегося рассвета… Неожиданно расцвеченная алым тьма начала поддаваться; медленно, но верно, разом перестав быть непреступной преградой… …Это можно было почувствовать… Не только наррат — каждый Странник почувствовал: под толщей арена что-то пробудилось от долгого, долгого сна и пришло в движение, откликнувшись на зов своего любимца — Кангасскнемершгхана… …Ощущение… Знакомое, до ужаса знакомое… Подобное в свое время тянулось за маленьким отрядом из девяти амбасиатов сквозь всю Дикую Ничейную Землю: ощущение чужого взгляда, ищущего, враждебного, которое до предела обостряет все чувства: каждая тень настораживает, каждый шорох заставляет вздрогнуть… Сейчас все немного иначе, ибо ищущий взгляд разумен, но кому от этого легче… Три тысячи лет ни один смертный и ни один бессмертный не ходил по Провалу ровным размеренным шагом, как шел сейчас Максимилиан. Никто из местных обитателей не следовал за ним, никто даже не наблюдал; неподвижное солнце висело в небе, неподвижный дождь — над землей… так откуда же это ощущение?.. Оно все сильнее и настойчивее, словно кто-то незримый и опасный ищет его во тьме… Максимилиан зябко повел плечами и прибавил шагу. Кажется, он уже начинал догадываться, откуда все это… его действительно ищут… возможно, даже сами миродержцы. Остается надеяться на Горящий — что скроет от чужого взора, что выведет, как всегда выводил… …Равнину перегораживала гигантская трещина. Сделав глубокий вдох, Макс осторожно приблизился к краю и глянул вниз. Везде, докуда только доставал свет багрового солнца, взгляд натыкался на густые переплетения усаженных крючковатыми шипами стеблей, каждый стебель толщиной с человеческую руку. Они душили друг друга, вонзали свои шипы в соседние стебли; цеплялись ими же за щербатый камень и тянулись вверх, в бесконечном стремлении выбраться из разлома, к свету. И те, кому это удавалось, раскрывались наверху зубастыми кожистыми цветами, лепестки которых готовы были одинаково жадно ловить как свет, так и живую добычу… «И это вход в Торгор,» — покачал головой Максимилиан. Нравится ему это или нет, но это так… Опустив капюшон на глаза и прикрыв рукавом лицо, чтобы не видеть больше этой зубастой пропасти, юный миродержец перешагнул безопасный край и полетел вниз… …Картина плавно сменилась, как в дурном сне: Макс приземлился на мостовой Торгора; ступни отозвались острой болью, и он упал на колено. Машинально, даже не задумываясь, Максимилиан наложил восстанавливающее заклинание… и чуть не взвыл от боли, неожиданно пронзившей все тело!.. Теперь, когда расстояние меж двумя Хорами измерялось уже в десятках шагов, магическое напряжение стало просто чудовищным и причиняло боль уже само по себе, при любой попытке использовать магию. …Это означало резкую смену планов… Рассчитывать перемещение из Провала в Омнис Максимилиан почти не умел. Зная лишь самые общие ориентиры, он отдавал себе отчет в том, что его выкинет, скорее всего, в случайном месте, где-то в Торгоре. Потому до фонтана он надеялся добраться уже на трансволо. Теперь же Макс ни за что не решился бы его использовать… Если уж слабенькое восстановительное заклинание способно причинить адскую боль, то такое мощное заклинание, как трансволо, должно попросту разорвать мага на куски… или нет… в любом случае, пробовать уже совершенно не хотелось… Осмотревшись, Макс понял, что Торгор уже поднят по тревоге: всюду сновали Стражники в серых плащах с алым подкладом и Сохраняющие Жизнь, чьи мечи без гарды говорили сами за себя. Если оценить плюсы, то боевые маги сейчас почти слепы — ищущую магию использовать сейчас травмоопасно, как и любую другую; а что же до Сохраняющих Жизнь — амбасиатов, так Максимилиану как амбасиату несравненно более сильному, ничего не стоит оставаться «невидимым» для их обостренных амбассой чувств, даже вовсю излучая тревогу и опасность… остальное довершит черный фарховый плащ… Но есть и минусы, очень существенные минусы… ощущение, что кто-то незримый ищет и высматривает, становится все сильнее; честно говоря, оно уже так сильно, что начинает перерождаться в тошнотворный глубинный страх — это может означать только одно: если до сих пор Макса защищало что-то, то теперь эта защита трещит по швам и время пошло на минуты… И еще… небо светлеет!.. Совсем чуть-чуть — и уже никакой фарх не поможет: Макса будет видно без всякой магии и амбассы — невооруженным глазом… Выбравшись из закутка, в который его забросило, Максимилиан поднялся на ближайшую крышу — плоскую и низкую, как во всех городских домах Кулдагана. На его счастье, благодаря тому, что сам дом стоял на возвышенности, вид с его крыши оказался прекрасный. Глядя на открывшийся взору предутренний Торгор, Макс пытался разобраться, где он и куда ему теперь идти. Не так-то просто оказалось сопоставить местонахождение всеми забытого фонтана с запечатленной в памяти картой города… …Пока Макс размышлял, полоса света коснулась верхних окон Корты — высочайшего здания Торгора… Для Кангасска, склонившегося над длинным столом в пустом зале, настало утро. Вокруг него уже начали гаснуть Лихты, в то время, как на нижних улицах города еще лежала ночь. Максимилиан и Кангасскнемершгхан увидели свою цель одновременно; их мысли встретились — и пересохший фонтан на первом повороте Ардерской улицы предстал перед взором каждого… Тогда Макс, призвав на помощь все мастерство Лайнувера и Оазиса, бесшумно заскользил вдоль каменных стен в стремительно тающих городских тенях, а Кангасск прикосновением оживил сдвоенный кристалл в надежде как можно скорее связаться с Серегом… — …Он здесь… — произнес Серег, обернувшись к Владе. Молчаливые амбасиаты, окружавшие их, нахмурились и откинули капюшоны своих плащей — жест воинов, готовых к битве… Эти люди только что без слов заявили, что будут сражаться насмерть, до последней капли крови… И Кангасск Абадар был среди них… — …Он принес Хору Лунарис… — вторила Серому Инквизитору Влада. — Передать по всем кристаллам полный запрет на магию! — сказала Воительница, повысив голос. Амбасиаты немедленно приступили к выполнению приказа. Глядя на их лица, суровые и сосредоточенные, видя дрожь пальцев, держащих сдвоенные кристаллы, можно было понять, что им больно, очень… Несмотря на то, что магия кристаллов — природная, противостояние Хор повлияло и на нее… …Серег вздрогнул, как от удара, и прижал руку к груди, там, где сердце… — Что с тобой? — бросилась к зажмурившемуся и шипящему от боли Инквизитору Влада. — Ничего… — замотал головой тот. Лишь вытащив сдвоенный кристалл из нагрудного кармана куртки, он смог вздохнуть свободно и объяснить, в чем дело: — Это просто Кангасск… решил вызвать меня зачем-то… Держа кристалл на вытянутой руке, Серег движением пальцев оживил его. В дрожащем тумане, полном учиненных хоровым напряжением помех, Ученика миродержцев едва можно было разглядеть; все фразы долетали обрывками… В голосе Кангасска сквозило с трудом сдерживаемое отчаянье… — …Солярис… я знаю, где… — часть фразы пропала в свисте и шипении. — …фонтан… — Какой еще фонтан?! — рыкнул на Ученика Серег, и не думая сдерживать эмоции. — Высохший фонтан!.. — крикнул в ответ Кангасск, напрасно пытаясь перекричать хоровые помехи. — Стаб…р в трещине… трансволо… — Нельзя сейчас в трансволо, дурень!! — в сердцах выговорил ему Серый Инквизитор. — …ровал… — донеслось из кристалла. — По нему я недавно прошел… — сказал Серег с досадой. И громко потребовал: — Где?! Какая улица?!. — Я не знаю названия! — пришел отчаянный возглас… вновь шум… — Я могу… бежать туда… — Так беги туда, гром тебя раздери!!! — взорвался Серый Инквизитор. — Беги, говорю!.. Мы тебя найдем! Кристалл не гаси! — Понял!!! — проорал в ответ Кангасск. Серег обернулся к Владе. Взгляды миродержцев встретились. О Небеса!.. Пятнадцать тысяч лет в глазах этих двоих не было столько жизни и надежды… …Без лишних слов Серег сорвался с места и побежал. Владислава и Сохраняющие Жизнь поспешили за ним. — Мы успеем! — крикнул Серый Инквизитор. — Никому не отставать! Кристалл болезненно пульсировал в его руке, как если бы раскаленная игла пронзила ладонь и осталась в ней. Среди помех и шума мелькали порой картины ночного города, сквозь который бежал Кангасск. По мере того, как кристаллы Серега и Кана сближались, помех становилось все меньше, и если на первых этапах поиска главным был именно этот принцип «горячо-холодно», то после изображение стало достаточно четким, чтобы можно было узнать знакомые места. Это сильно облегчило задачу… — Ардерская улица! — объявил Серег. — За мной! — перехватила инициативу Влада, резко свернув вправо. Торгор она знала куда лучше правителя Севера и сейчас намеревалась срезать путь… …В этой сумасшедшей гонке за собственным предчувствием Кангасск не сразу осознал, что город почти пуст… А ведь раньше никто, даже в самых бредовых фантазиях не мог бы представить себе пустой Торгор!.. Тревога, прозвучавшая для всех, кроме Ученика миродержцев, заставила улицы города опустеть в считанные мгновения. Теперь по безлюдным улицам шарил осмелевший пустынный ветер, который крал тепло разгоряченного бегущего парня. Глотая холодный воздух, Кан в какой-то момент с бессильной злостью подумал о теплых вещах, оставленных в главном зале Корты… а ведь плащ и телогрея из пустокорового войлока — защита не только от холода, но и частично от рубящих ударов… Ну и где была раньше эта ясность мысли?!. Тогда Кангасск и не думал о том, что ему, возможно, придется сражаться — и с кем — с миродержцем!.. Теперь в случае чего острый, как бритва, клинок, встретит только тонкая рубашка… Злость придала сил; Кан сумел заставить себя бежать еще быстрее. Толпа растерянных новобранцев с монолитными мечами, заполонившая узкий переулок возле оружейной, расступилась, пропуская взлохмаченного парня, в котором с трудом можно было узнать теперь всеми уважаемого Ученика. Скорее, он был похож на гонца: в одной руке горящий кристалл, в другой — меч в ножнах, снятый с пояса, чтобы не мешал при беге… Лишь один новобранец шепнул другому: «Это он. Это Кангасск Дэлэмэр». И толпа вновь сомкнулась за ним. …Вот она — та улица, что предстала так ясно в видениях нарры… и вдали — поворот, за которым фонтан и солнечная Хора… Где Серег? Где Влада? «Их нет… они не успеют…» — эта мысль ударила по сердцу, как хлыстом, заставив вновь подняться из каких-то неведомых глубин то самое: «Я не готов»… Отчего-то Кангасск совершенно точно знал, не умом, а сердцем: он не соперник юному Максимилиану; более того — даже не помеха. Знал, что испытание, приготовленное судьбой, несравненно сильнее его. Несравненно. И победить в предстоящей борьбе невозможно в принципе. Да, Кангасск понимал все это прекрасно… и все же бежал… Зачем?.. Он уже не смотрел по сторонам, твердо зная, что миродержцы еще далеко… что он здесь один… …Зацепившись плечом за что-то острое, Кан услышал только треск рвущейся рубашки — боли почти не почувствовал, хотя рукав окрасился кровью… он свернул в тот самый переулок… Высокая, худощавая фигура в черном фарховом плаще склонилась над высохшим фонтаном… Уже видя, что опоздал, Кангасск на бегу крикнул изо всех сил: — Макс! Максимилиан!!! Сто-о-ой! Сын миродержцев обернулся к нему, перехватил было поудобнее свой узорчатый диадемовый посох… но, передумав, усмехнулся и просто пропал… Никакой дрожи воздуха, как от трансволо, — будто сквозь землю провалился… Провал… вот почему это место так называется. Кангасск без сил упал на колени перед фонтаном — и в тот же миг горящий кристалл, держать который было больно, со звоном разлетелся на сотни мелких и острых осколков — буквально взорвался… прямо в ладони… Вскрикнув от боли, Кан прижал к груди искалеченную правую руку. …По всем законам, мыслимым и немыслимым, он должен был быть уже мертв — одни Небеса знают, зачем Максимилиан пощадил Кангасска вместо того, чтобы закончить его жизнь одним ударом… Все еще не веря в то, что смерть обошла его стороной, Кан дрожащими пальцами левой руки вытаскивал осколки кристалла, впившиеся в ладонь руки правой. Меч, так и не покинувший своих ножен, лежал перед ним у бортика пустого фонтана. — …Кан, ты ранен? — раздался над ним голос Учителя. Влада опустилась на колено рядом со своим Учеником. Должно быть, глядя на пропитавшийся кровью, натекшей с плеча и ладони, рукав рубашки, можно было подумать, что дело совсем плохо. — Кристалл взорвался… — отрешенно пробормотал Кангасск. Подошли амбасиаты, а с ними — Серег: его рука выглядела не лучше. Кровь капала с тонких длинных пальцев на камни мостовой, розовые в рассветных лучах… — Это коллапс… — мрачно произнес Серый Инквизитор, подняв взор к чистому небу. — Хоры самоуничтожились. Вместе со всем, что было в тот момент магически активно в радиусе пятисот метров… С этими словами он равнодушно посмотрел на свою ладонь, перепаханную осколками кристалла, и ухмыльнулся. Кангасск почувствовал какую-то странную дрожь вокруг; это не было магией, которую он знал раньше… это было что-то более древнее и могущественное… Мягкое сияние окутало руку Серого Инквизитора, а когда оно исчезло, на ладони не осталось даже шрама — и осколки, несколько мгновений назад торчавшие из живой плоти, со звоном посыпались на мостовую. — Дай руку… — сказала Кангасску Влада. Удивительный свет залечил и его раны от осколков на ладони, и даже рану, о которой он забыл — на плече — о ней теперь напоминал лишь разорванный и напитанный кровью рукав рубашки. — Что это? — прошептал Кангасск, подняв глаза на Учителя. — Магия?.. — Нет, — покачала головой Влада. — Это сила, которой был создан Омнис. Сила творения. — Твой предок, Малкон, называл это немагическим вмешательством, — безжалостно уточнил Серег. — Знаешь, я до последнего момента надеялся, что удастся обойтись без этого… Теперь остается уповать на то, что без Хор это воздействие будет проще держать под контролем… — Это своего рода иммунитет мира, Кан, — пояснила Владислава. — Как и в случае с живым организмом, иммунный ответ может выйти из-под контроля и поставить мир на грань гибели. Лучше вообще не прибегать к такой крайней мере… Но у нас уже просто нет выбора. — Вы будете сражаться… этой силой? — спросил Кан. Он уже успел подняться на ноги и пристраивал меч на поясе. — Да, — ответила Влада. — Мы попытаемся остановить Прорыв с ее помощью. Если это удастся, войны еще можно будет избежать. Владислава обернулась к амбасиатам. — Абадар, — сказала она; суровый воин кивнул, — ты знаешь, что делать. Прорыв начнется в течение часа… Сохраняющие Жизнь исчезли, моментально затерявшись на тихих торгорских улицах. У фонтана остались только миродержцы и их последний Ученик… — Ты видел его? — печально спросила Влада. — Макса? — отозвался Кан и вздохнул: — Видел издали… Он исчез как-то странно… — В Провал ушел, — заключил Серег и прошептал сокрушенно: — Что же ты делаешь, сын… — Думаешь, он заодно с Эльмом и стигами? — спросила Влада. — Да точно, что тут думать… — со стоном произнес Серег, сжав и разжав кулаки. — Если бы мы только могли поговорить с ним, — опустив голову, сказала Владислава. — Если бы Макс только знал, что мы не враги ему… если бы вспомнил, что он наш сын… Кангасск смотрел на своих Учителей, и множество противоречивых чувств боролось в его душе. «Я не готов» — вновь ясно осознал он; но взглянул на Владу, на Серега — и сердце его сжалось… — Я поговорю с ним! — с жаром выпалил Кан. Как ни странно, никто не стал возражать ему. Миродержцы переглянулись, потом посмотрели на него, внимательно, пристально — и во взглядах обоих читалось искреннее восхищение, гордость за того, кого они назвали своим Учеником. Первым заговорил Серег: — Орион рассказывал, у тебя дар пробуждать в людях светлое, — сказал он сдержанно. Тем не менее, в устах обычно скупого на слова Серого Инквизитора это была высочайшая похвала. — Я думаю, у тебя получится… — Кангасск… — Влада подошла к Ученику и положила ему руки на плечи. — Ты… ты необычный. Я всегда это знала, с первого дня, как увидела тебя в оружейной… Просто верь в себя… — Хорошо, — с трудом произнес Кан; слова, казалось, застревали в горле. — Я сделаю все, что смогу. — Тогда, пока есть время, мы расскажем тебе все, что ты должен знать о Провале… Они сидели на краю пустой чаши фонтана; миродержцы говорили, Ученик слушал. В безлюдных переулках плакал ветер, и солнце медленно ползло вверх по небу. Старый Омнис доживал последние минуты… затянется война надолго или закончится сегодня же, а мир уже никогда не будет прежним… Наконец все трое встали, готовые к битве: каждый — к своей… Время уходило, и Кан решился задать вопрос, мучивший его… — А что… что если у меня ничего не получится? — осторожно спросил он. — Ты, Кангасск Дэлэмэр, — Серег скрестил на груди руки, — спрашиваешь у нас разрешения убить нашего сына? — Нет… я… — принялся было оправдываться Кан. — Максимилиан не принадлежит Омнису, — бесцеремонно перебил его Серег. — Потому, умерев здесь, он лишь очнется в мире-первоисточнике. Просто выйдет из забытья. — Но ты все же попробуй… — вступила Влада; голос ее дрогнул. — Просто попробуй поговорить с ним. Если он умрет, мы не узнаем, где искать его в нашем мире… и, возможно, уже никогда не найдем… Это единственное, что изменится, если Макс умрет здесь. — Не думай об этом, — резко произнес Серег. Чего бы эму это ни стоило, он преодолел себя. — Думай о том, что если сумеешь до него достучаться, добудешь Омнису сильного союзника; а если просто убьешь, избавишь свой мир от сильного врага. Наш мир — это уже наше дело… — Нет… — возразил Кангасск; не так уж часто он осмеливался возражать Серому Инквизитору. Сейчас он говорил смело и искренне: — Это и мое дело тоже. Я клялся себе никогда не предавать вас. Я клянусь снова… — он замолчал на миг: печальная мысль посетила его, и Кан произнес с горечью: — Если бы только мой отец знал, как он был неправ… Если бы только знал, чем готовы пожертвовать вы, чтобы спасти Омнис… Миродержцы ничего не ответили, но в полной мере оценили этот искренний жест. «Сайнар, ты мог бы гордиться таким сыном…» — подумала Влада. «Совсем как мой бедный Малкон…» — подумал Серег… — …Провал открывается… — поднял голову Серый Инквизитор. — Мы защитим тебя, так что не смотри на тварей, просто беги вперед… — Удачи, Кан, — горячо произнесла Влада и крепко обняла Ученика на прощание. — Пожалуйста, береги себя… Чудовищный вой распорол торгорскую тишину. Багровый мир открывался в Омнисе, словно кровоточащая рана. И в его мертвом, неподвижном свете вскипела тьма… Серег перехватил посох; Влада обнажила меч. Миродержцы разошлись в разные стороны, готовые принять каждый своих врагов. Вновь повеяло магией творения: Влада и Серег подняли над полем предстоящей битвы кристаллы детей звезд, молчавшие, а потому уцелевшие во время коллапса. Сейчас кристаллы ожили… страшную картину предстояло созерцать Ориону и Астэр… созерцать, не в состоянии ничем помочь своим создателям. Свет окутал и Кангасска, защитив его от взора рвущихся в Омнис тварей. И уже целая светящаяся стена поднялась от земли до неба, отрезая всю Ардерскую улицу от окружающего мира: если повезет, здесь война и закончится, не выходя за пределы отмеченной миродержцами границы… Если повезет… …Сдался последний барьер — и орда обитателей Провала хлынула в Омнис, готовая смести все на своем пути. Возможно, их было не так много, как казалось, ибо страх все увеличивает… но каждый стоил сотни обычных воинов и тысячи испуганных новобранцев. Кан видел стигов, которым нет описания; видел шутов, неспешно идущих навстречу Серегу… Ошеломленный произошедшим, Ученик миродержцев не уловил момента, когда все опустело и он остался наедине с подмиром. Кангасск перешел на шаг и стал осматриваться вокруг, стараясь не думать о стремительно убегающем времени. Впрочем, оно-то как раз казалось неподвижным здесь. Неподвижно было солнце в небе; и дождь неподвижно висел над землей. Вдали застыл малиновый блик реки, берег которой и должен соответствовать Пятой горе Кольца — туда и направится Макс… чтобы добыть свое бессмертие. И Кангасск — чтобы остановить его. Сориентировавшись, Кан вновь побежал. …Капли дождя упали на лицо… молния полыхнула в небе… далекая лента реки замерцала в лучах восходящего солнца… Миры объединились — и время в Провале пришло в движение… Глава четырнадцатая. Дымчатый обсидиан Дождь прибивал к земле белёсую провальную пыль; чертил мокрые полосы по лицу. Даже ожив, багровый мир выглядел отчаянно чужим; уж лучше бы он молчал и не двигался, как раньше… Макс прислонился спиной к скале, и черный фарх привычно слился с ее густой тенью. Уверяя себя, что он остановился здесь единственно для того, чтобы осмотреться, благо отсюда далеко видно, Максимилиан врал себе самому. Он устал. Сколь бы ни был силен дух миродержца, теперь ему приходилось считаться с физической усталостью молодого неокрепшего тела; в какой-то момент Макс понял, что если сейчас не остановится и не попьет воды, то просто упадет и уснет замертво — все-таки он не железный. Времени было жаль, но что оставалось делать?.. Чтобы оправдать непредвиденную остановку, Макс, прихлебывая подслащенную диадемовым соком воду, внимательно изучал местность. Следует заметить, он не очень хорошо представлял, откуда начать поиски. Легенды Ордена говорили о Хоре Тенебрис довольно туманно, намекая то на Четвертую, то на Пятую горы Кольца, но ни одна не упоминала о том, как войти в хранилище источника магии. Горящий как назло упрямо молчал. Максимилиан прилег прямо на землю, с наслаждением вытянув ноги, и положил за щеку листик хищного шалфея — столь любимый Серыми Охотниками стимулятор держал его на ногах последние три дня пути по Ничейной Земле, когда закончилась еда и при этом нужно было прибавить шагу. Сейчас юный миродержец справедливо решил поберечь остатки сил и не мчаться сломя голову к кулдаганским горам, а все-таки дождаться от Горящего очередного направляющего знака, а заодно отдохнуть немного. …И знак пришел… Максимилиан невольно вздрогнул, увидев бегущую через равнину человечью фигурку. Судя по оливково-зеленой рубашке, не обесцвеченной даже здешним багрянцем, это был тот самый парень, что звал его по имени там, у фонтана. Ученик миродержцев… или, говоря прямо, простой смертный. Хотя… не такой уж простой, если его появление насторожило Горящего и тогда, и сейчас. …И, глядя на то, как уверенно парень бежит по направлению к реке, можно подумать, что он, в отличие от Макса, прекрасно знает, как пройти к Тенебрису… Миродержец расплылся в улыбке. Улыбка получилась жуткая — и не только потому, что сок хищного шалфея ненадолго окрашивает зубы в красный цвет… Проводив Ученика взглядом, Максимилиан подобрал молчащий посох и отправился следом, по-прежнему держась в тени. У самого берега Кан перешел на шаг, чтобы восстановить дыхание. Багровая река звонко плескала на перекатах; трава дрожала на ветру; и скользкие камни, на которые крапал слепой дождь, мокро блестели на солнце… Движение… как он сразу не подумал об этом?.. В статичном мире знак Серега продержался бы еще многие тысячелетия, сейчас же время и дождь будут безжалостны… Шагая вдоль берега вверх по течению реки, Кангасск уже готов был потерять надежду, но судьба оказалась благосклонна к нему: надпись, три тысячи лет назад выведенная куском угля на плоском камне, до сих пор противостояла летящей с неба воде. Ее можно было даже прочесть… Castigo te non quod odio habeam, sed quod amem. Этими словами Серый Инквизитор отметил вход в обсидиановые пещеры — темницу души своего несчастного Ученика… «Наказываю тебя не потому, что ненавижу, а потому, что люблю,» — перевел Кангасск. Язык науки, мертвый язык еще в мире-первоисточнике… Человеку, год проведшему в Серой Башне, не составит труда перевести это… но понять… Рукой писавшего эти слова двигала неизбывная скорбь… И понять ее по-настоящему можно только пережив подобное. А этого и врагу не пожелаешь… Медленно, но верно дождь смоет древние письмена. Так умирает память о былом. Так уж сложилось, что все самое ценное и искреннее не живет вечно. Бросив последний взгляд на тающие буквы, Кангасск принялся отсчитывать шаги: девять шагов на север, по мокрой бурой траве. На предпоследнем шаге Кан задумался над тем, давно ли прошел здесь Максимилиан: все-таки сыну миродержцев достался час форы… Дэлэмэр и представить не мог, что прибыл на место раньше… и даже не почувствовал, что в данный момент за ним внимательно наблюдают. Он сделал свой последний шаг… Багровый мир поплыл перед глазами — и картина сменилась. Ей-богу, это перемещение напоминало какой-то неприятный сон… Поначалу Кангасска окружала только темнота. Воздух же был неподвижен. Но совсем скоро потянуло сквозняком и появился первый цвет. Светился сам обсидиан. Дымчатый, весь в туманно-белых прожилках, он был здесь всюду. И обсидиановые пещеры, вопреки названию, напоминали скорее величественные дома Странников — с высокими купольными потолками и причудливыми наплывами по стенам. Здесь было красиво… и отчего-то невероятно спокойно. Так спокойно, что можно запросто забыть о войне, которая уже идет… — Здравствуй, мальчик мой! — раздался знакомый голос. Во всем мире он звучал лишь для одного наррата — Кангасска Дэлэмэра, в его мыслях, освещая чувством мира и покоя его душу. — Здравствуй, Малкон… — мысленно приветствовал его Кан. — Ты пришел… — в голосе Малконемершгхана чувствовалась улыбка. — Я так долго ждал тебя, что потерял счет годам… — Малкон, скажи, как давно он был здесь? — с волнением спросил Кангасск. — Кто? — послышалось в ответ. — Сын миродержцев, Максимилиан… — нет, Кан еще не осознавал всего ужаса своей ошибки. — Он должен был прийти сюда раньше меня… — Их маленький Макс нашелся… я рад за них… — с изумлением произнес пленник нарры. — Но его не было здесь. Никого не было. Только ты… Противный холодок потянул свои тонкие лапки к самому сердцу… Макс не приходил сюда… значит… Кангасск сжал кулаки и тихонько застонал от отчаянья, беспрестанно повторяя про себя: «Что я наделал…» В глубине души билась последняя надежда, что еще можно исправить хоть что-нибудь… но он чувствовал — поздно. Слишком поздно. Достигнув цели, холод предчувствия обернулся жгучим кипятком… Казалось, целое море его переливается в груди. Ни на одном языке это чувство не имеет названия… сводящий с ума концентрат вины, ненависти, раскаянья и бессмысленного желания человека, ступившего в пропасть, — зацепиться за край… Сквозь это чувство уже ничего не было слышно — ни нарры, ни собственного голоса разума. Кангасску немалых усилий стоило перестать проклинать себя и взглянуть факту в лицо. Но он справился… так, раненый воин, преодолев боль, заставляет себя встать и поднять меч, даже если на победу нет никакой надежды. В этом весь человек — умеющий идти до конца… Мягкое сияние дымчатого обсидиана очертило контур фигуры, закутанной в черный фарх… Устало вздохнув, Максимилиан оперся на посох и откинул капюшон… Кангасск невольно вздрогнул, увидев грубые шрамы, покрывавшие правую половину лица сына миродержцев. Но даже со шрамами, даже в теле Милиана Корвуса, Макса было несложно узнать, вспомнив фотографию его, пятилетнего… Он похож. Не в точности, но похож. Так Хельга, возродившаяся в теле Владиславы из мира Ле'Рок, — тем не менее, похожа на саму себя… И этого не объяснить… Карие глаза Учителя смотрели на Кангасска с обезображенного шрамами лица, почти в точности повторяющего черты Серега. И коричневые кудри Влады обрамляли это лицо… Рядом с высоким (чуть ниже самого Серого Инквизитора) худощавым мальчишкой Кан казался низкорослым и крепким… …Мальчишка… он выглядел усталым, раздраженным и озлобленным, но уж никак не опасным. Судя по внешности, легко обмануться… Это миродержец… — Ты, должно быть, Кангасск Дэлэмэр, — тихо и бесстрастно произнес Максимилиан… …Зоркий глаз мастера позволял ему по простейшим движениям определить, чего будет стоить в бою каждый человек. Порывистого, напряженного Дэлэмэра он оценил в этом плане весьма и весьма низко… — …Плохи же дела у великих миродержцев, если они не нашли никого получше, чтобы выставить против меня, — с легкой иронией произнес Макс и вновь внимательно посмотрел на Кангасска… …Простой смертный парень… Тяжелые пыльные ботинки; штаны из пустокоровой шерсти; зеленая рубашка, выбившаяся из-за пояса — рукав порван и пропитан кровью; обычный черный харуспекс, хоть и с открытой лицензией, висит меж ключиц… а взгляд у парня отчаянный… — Уходи… — по-хорошему предложил Макс, внезапно почувствовав острое нежелание убивать этого человека. — Иди, я тебя не трону. Перешагнешь эту глыбу — вернешься в Провал, а там — все дороги твои… Ступай. — Нет… — покачал головой Кангасск, хотя все его существо сейчас кричало и молило о спасении. — Я не уйду, Максимилиан… — Тогда мне придется убить тебя, — пожал плечами миродержец. — Ты что, готов к этому? — Я не боюсь смерти… — проронил Кан. — Ага… — шумно выдохнул Максимилиан, расправляя плечи. Странная полуулыбка появилась на его лице. Из-под фарха показался и хищно блеснул черный харуспекс с алой сердцевиной, то самое «око войны»… — Ты врешь… — безошибочно заключил Макс. — Ох, не стоит врать человеку, носящему обсидиан. Особенно горящий… — он помедлил, наблюдая, прежде чем продолжить: — Не с легким же сердцем ты идешь на смерть, Кангасск Дэлэмэр. Слишком остро чувствуешь, что еще и не жил. Что не знал настоящей любви и не закончил в жизни ни одного дела… — Максимилиан говорил медленно, и каждое его слово, правдивое и безжалостное, резало по сердцу как ножом. — Я чувствую, как ты не хочешь умирать, зная, что этого у тебя никогда не будет… А я даю тебе выбор: ты все еще можешь просто уйти. Кангасск вскинул голову и горько усмехнулся в ответ. — Хочешь потягаться харуспексами? — сказал он с беспечностью человека, которому больше нечего терять. — Так я тоже скажу тебе кое-что. Ты — сын Влады и Серега. Тот самый. Потерянный еще в мире-первоисточнике. Тот самый, кого все эти тысячи лет они мечтали вернуть… Омнис был создан с мыслью о тебе. И ты отправляешь его на гибель вместе с теми, кто любит тебя больше жизни — с твоими родителями!.. — внезапно осознав, что уже не говорит, а кричит во весь голос, Кан замолк. — Что скажешь теперь? — хрипло произнес он. — Твой горящий обсидиан подтвердит, что я не вру. А теперь можешь зарубить меня насмерть, но от себя самого ты уже никуда не денешься. — …Я убью тебя… — мстительно проговорил Макс. Туман в его душе всколыхнулся вновь; карие глаза потемнели, и гримаса ненависти исказила юное лицо. — А потом… потом буду править этим миром, будь он проклят!.. — Вернись к ним, Макс! — крикнул Кан, понимая, что время уходит. — Ты нужен им!.. Все напрасно… «…что если у меня ничего не получится?» «…я не готов»… Максимилиан перехватил посох — в тот же момент Кангасск потянулся к рукояти меча… он бы успел, будь перед ним обычный воин, даже такой бывалый, как Орион Джовиб… Но сейчас был не тот случай… Кан едва успел выдвинуть свой меч из ножен на длину ладони, как в воздухе сверкнул серебристый клинок Макса. Боль пришла мгновением позже — и Кангасск Дэлэмэр упал на колени, огласив обсидиановые своды истошным криком… Правая рука его была отрублена выше локтя, наискось — такую рану даже не зажмешь… а это значит… конец… и он, последний Ученик миродержцев, не сумел ничего сделать… От чудовищной боли все плыло перед глазами; кровь хлестала из обрубка руки фонтаном — и силы таяли вместе с ней… Максимилиан, спрятав клинок в ножны, перешагнул через лежащего на полу Кангасска… Туман уже схлынул — и миродержцу было даже жаль, что он не сдержался: этот парень не был помехой… честно говоря, он был просто беспомощен перед ним… Но, раздери его гром, он успел сделать свое дело: сказать эту проклятую правду… Правду… И что теперь делать со всем этим?.. Что?!. Макс задавал этот вопрос кромешной тьме, вторгшейся в его душу, и с каждым разом он звучал все отчаяннее… Но ответ… он все-таки пришел. Не нарра и не Горящий подсказали его Максимилиану… нет, этот ответ родился в нем самом… «Что ты хочешь попросить у меня, маленький Макс? — пришла затем чья-то мысль. — Я почти всесилен в пределах своей тюрьмы. Потому — проси… Что ты хочешь?» И Максимилиан попросил. И просьба его была выполнена… …Когда-то давно… сейчас кажется, что очень давно, почти в другом веке и уж точно в другой эре… Кангасск и Владислава под умирающим солнцем мира Сигиллан говорили о пути Сохраняющего Жизнь… «Если я вместо того, чтобы снести человеку голову, отрублю ему руку, что держит меч, это ли путь Сохраняющего Жизнь?» — такую фразу произнес тогда Кан, особо не задумываясь над ней. Сейчас, угасая на холодном полу обсидианового дворца, Кангасск Дэлэмэр мимолетно вспомнил тот разговор и пожалел о сказанном. …Не задавай судьбе вопросов: она ответит… …Слезы по щекам… горячие… Макс не поверил вначале — прикоснулся руками к лицу… Действительно, слезы… И в глубине души странное, освобождающееся чувство… «Словно распускается лотос,» — подумалось вдруг… Он помнил. Помнил мир, где цвели чудесные лотосы в тихом пруду, окружавшем маленький дом. Это видение было первым, и оно было чарующе прекрасно… далекий мир звал его обратно, и Макс уже готов был откликнуться на зов, когда вспомнил… вспомнил о парне, медленно умирающем от потери крови, и о целом мире, вставшем на тот же путь… Он не имеет права уйти. Не сейчас! Максимилиан обернулся… сколько времени прошло?.. жив ли Кангасск Дэлэмэр еще?.. Подойдя ближе, Макс понял, что парень жив. Воли к жизни ему было не занимать, совсем как хрупким северным первоцветам: даже получив такую рану, он не сдался, и раз уж ее невозможно было зажать, то Кан исхитрился просто лечь набок, придавив собственным телом обрубок правой руки и остановив тем самым кровотечение. Макс опустился рядом с раненым на одно колено… бледен, как смерть, выглядит хуже некуда… но, похоже, спасти его еще можно… Сын миродержцев немедленно снял с пояса флягу с аноком меллеосом и поднял хрусткую костяную крышку… Услышав звук, столь одинокий и громкий в пустых обсидиановых залах, Кангасск чуть приоткрыл глаза. — Макс… — беззвучно, одними губами произнес он. — Иди к ним… — Я пойду, — неожиданно для Кана отозвался Максимилиан. Голос его дрожал. — А ты… ты будешь жить… Прости, если можешь… Перевернув умирающего на спину, Макс как мог пережал рану и занес над ней открытую флягу… Что-то остановило его, когда он вдруг представил, что, даже выжив, парень навсегда останется калекой… по его вине… И вообще многое будет разрушено и искалечено по его вине, многое уже нельзя будет исправить, но он, сын миродержцев, Максимилиан, должен сделать все возможное. Череда мыслей заняла в реальном времени какой-то миг… Отложив флягу, Максимилиан подобрал с пола мертвую руку Кангасска… Приставить ее обратно?.. почему хотя бы не попробовать?.. …Первые капли анока меллеоса упали на рану — и та мгновенно вспухла багровым рубцом. Вопреки ожиданиям, Кангасск не кричал, как все, кого когда-либо касалась панацея Гердона. «Я возьму его боль…» — шепнул в мыслях Макса тот самый голос, и Макс молча кивнул в ответ… Он истратил весь анок меллеос, который еще оставался в его фляге, пока рука окончательно приросла… Зрелище было удручающее… Максимилиан плохо понимал, зачем сделал это: гораздо проще было просто заживить рану на плече… Но почему-то это казалось очень и очень важным. «Иди к ним, — сказал голос того, кого три тысячи лет назад люди знали как Малконемершгхана. — Ты нужен своим родителям, маленький Макс. Больше всего на свете нужен… А о Кангасске я позабочусь. С ним все будет хорошо»… Высохшее море… Уже третий раз в жизни Кангасск посещал этот несуществующий, иллюзорный мир. Только если раньше он бродил здесь по соляным дюнам дна, то теперь — стоял на краю, и пропасть собственной пустой чаши зияла перед ним. Лишь где-то далеко, у самого дна, плескались серые грязные волны… нет, такому пространству никогда не наполниться — жизни не хватит… — Ты жив, мальчик мой, — услышал Кан голос Малкона. И, обернувшись, увидел его самого. Призрак старика улыбался ему, но глаза его оставались печальны. — А где Максимилиан? — спросил Кангасск; после того удара он не помнил почти ничего. — Он там, где ему надлежит быть, — развел руками Малконемершгхан. — Со своими родителями. — Ты дал ему бессмертие?.. — разочарованный, Кан опустил плечи. — Он не просил о нем, — покачал головой Малкон. — Что?.. Не… — Кангасск запнулся на полуслове. — А о чем тогда он просил? — Он просил вернуть ему память. Кан не верил своим ушам… — Так просто?.. — только и произнес он. — Нет, — возразил ему Малкон. — Я бы не сумел сделать этого против его воли. Воли миродержца. Но ты заставил его самого попросить меня об этом… — старик опустил глаза. — Бедный Макс… он не ведал, что творил, пока не помнил себя… теперь же он в ответе за это. — Он справится, — с неожиданной уверенностью сказал Кангасск. — Я знаю. Малконемершгхан с гордостью посмотрел на своего далекого потомка… так похожего на него самого в молодости… — Ты не винишь его, — заметил старик. — Некоторых вещей нельзя избежать, — Кан задумчиво коснулся своего харуспекса и добавил: — Мне так кажется… — он бросил короткий взгляд на дальний берег сухого моря и вновь обратил взор к Малкону. — Могу и я задать тебе вопрос? — Задавай. — Что мне делать теперь?.. Вопрос надолго повис в воздухе. Что-то подсказывало, что Малкон собирался поговорить с Кангасском именно об этом, но сейчас никак не решался начать разговор. — Ты сам должен выбрать… — сказал Ученик Серега, поставив ногу на край соляной пропасти. — Ты можешь вернуться в свой мир сейчас, пройти Провал и присоединиться к другим воинам в битве. Тогда на защите Омниса будет одним мечом больше. Или… — он вновь помедлил. — Ты можешь занять мое место… — Понимаю… — помрачнел Кангасск. — Ты был заключен здесь слишком долго… — И был бы вечно, — мягко прервал его Малкон. — Я не выгадываю ничего для себя, мальчик мой. И даже если бы Максимилиан попросил о бессмертии, я бы не дал ему его. — Да? — Кан удивленно поднял пересеченную шрамом бровь. В коротенькое слово он вложил, пожалуй, слишком много скепсиса. — Как миродержец, он мог бы ходить по земле свободно, оставаясь при этом живой Хорой Тенебрис, — продолжал объяснять Малкон. — А я бы упокоился в мире… Но тогда миродержцам, всем троим, пришлось бы остаться здесь навечно. Родители не бросили бы сына, а сын не ушел бы, потому что с его уходом Омнис стал бы мертвым миром, «транзитным», как их называют. Без единого дыхания жизни… Я никогда не покарал бы их так, ни Хельгу, ни Серега, ни Макса. Они должны вернуться туда, где осталось их счастье. Уж кто-кто, а эти трое заслужили счастье… — И остался я… — подытожил Кангасск. — Ты, мой мальчик, особенный, — ласково улыбнулся Малкон. — Ты — связующая ниточка между Омнисом, миром Ле'Рок и мной, а я и нарра — неразделимы… были до сей поры… Ты унаследовал гигантскую чашу от своего отца. И связь с ареном — от матери… Я обладаю только первым качеством, Кан. Я не могу стабилизировать магию сам. Потому я заперт здесь, в лабиринтах нарры… Но ты — ты сам живой дымчатый обсидиан, как любой Кулдаганец, и ты будешь свободен. И бессмертен. — Я понял… — неуверенно произнес Кангасск. — Кажется, понял… Но зачем?.. — Ты никогда не задумывался, отчего люди так ущербны по сравнению с простейшими магическими существами? Отчего они не могут стабилизировать магию? — спросил Малконемершгхан. — И отчего Странники — способны на это?.. — Да, но… — А у меня было время подумать… — кивнул он. — Это похоже на болезнь, Кан. Она заразна и ей нет лечения… до тех пор… пока магия не начнет течь через людей… Когда я думал об этом, — Малкон сплел дрожащие от волнения пальцы рук, — я думал о счастье для своего мира. Я так радовался, когда родился ты — ключ к тому, чтобы люди смогли обрести то, что изначально их… и, быть может, когда-нибудь смогли исправить то, что я натворил… Но сейчас… сейчас вопрос стоит иначе. — Хор больше нет. И все боевые маги мира беспомощны… — закончил за него Кан и поспешно заявил: — Я согласен. Что я должен делать? — Ничего, — печально кивнул Малкон. — Достаточно твоего согласия. И твоей пустой чаши, — он указал рукой в сторону мертвого моря. — Одно но: ты маг, Кан. Это значит, хоровая болезнь затронула тебя еще сильнее, чем твоих Прародителей. Рядом с дымчатым обсидианом твой собственный стабилизатор восстановится, но это займет время. — Много? — Не знаю… Но ты не заметишь, как оно пролетит, это время: ты будешь спать. Кан закусил губу… Время… Сколько? День-два?.. Сколько, когда вся магия мира нужна армии Омниса именно сейчас?.. — Хорошо… — сказал Кангасск. — Тогда я свободен, мальчик мой, — вздохнул Малконемершгхан и повторил: — Свободен… Он сделал шаг над пропастью, словно ее и не было, и обернулся, уже стоя над чудовищной высотой… — Прости меня, — сказал он искренне. — Прости за то, что мои ошибки ложатся на твои плечи… Почему-то за грехи отцов всегда страдают дети… Так и Макс, пусть и невольно, но исправляет ошибки Серега… Будьте сильными вы оба. И пусть судьба наградит вас… С этими словами он пропал. Душа, вынесшая больше, чем кто-либо из страдавших за Омнис, поднялась к далекому свету, свободе, покою… оставив позади того, кто еще и не представлял толком, какую ношу взвалил на плечи, а потому был грустен — и не более… Поначалу ничего не изменилось в иллюзорном мире. Кангасск со вздохом опустился на безжизненную землю и стал смотреть вдаль. Лишь плеск и тусклое мерцание серых волн на дне чаши нарушали здесь всеобщую неподвижность и тишину. Даже высокое небо без солнца было светло и неизменно. Но потом… Кан испуганно вскочил на ноги, почувствовав, как вздрогнула под ним земля. Спустя какие-то мгновения все вокруг затряслось, как в лихорадке. Пока Кангасск оглядывался по сторонам, тщетно пытаясь найти какое-нибудь укрытие, его взгляд упал на дно моря… бурля и вспениваясь, в него прибывала вода. Зрелище было жуткое, но еще страшнее становилось, если вспомнить, что вода здесь олицетворяет вполне реальную магию… Она прибывала… На плоском, как стол, берегу некуда было деться, и, смирившись, Кан просто отрешенно смотрел, как наполняется его пустая чаша. Он не мог остановить это и изменить ничего не мог. И остался на месте даже когда вода, и не думая останавливаться, перевалила через край… …А ведь это магия… когда магия переливается через край чаши, человек умирает… Максимилиан сейчас вспомнил бы седого, почерневшего лицом Пая, просившего перед смертью посадить для него диадемовое деревце… Кангасск Дэлэмэр же просто провалился во тьму, где мгновенно затихли все его мысли и все его страхи… Глава пятнадцатая. Кулдаган, цветущий и зелёный Арен, в своих четырех аспектах, которые есть песок, стекло, монолит и не называемый обычно нарра, помнит все, чего касался. В том числе и эту историю, произошедшую почти три тысячи лет назад… Маленькая Влада училась «слушать арен»; четырехлетняя девчушка с самым сосредоточенным видом водила ладошками по песку и хмурила брови. Солнце еще только поднималось над горами Кольца; пустыня была холодна и безмятежна. Наблюдали за такой самостоятельной, а потому такой забавной малышкой Ниермин, ее отец, и Лайоней, ее дед, сидя на пороге монолитного дома. — Ты что-то задумчивый в последнее время, Ниермин, — обратился Лайоней к сыну на языке мира Ле'Рок. — Не хочешь сказать, что тебя тревожит? — Влада, отец… — печально проронил Ниермин. — Ты пойми: мы с тобой, простые Странники, растим наррата. Я… — он вздохнул. — Мы понятия не имеем, как учить их детей. Пойми, я боюсь, мы с тобой сделаем что-нибудь неправильно. — Ты всегда куда-то торопишься, сын, — задумчиво произнес Лайоней, набрав пустынного песку в ладонь. — Ты омрачаешь такой прекрасный день мыслями о том, чего еще не случилось. — Но может случиться! — с жаром возразил Ниермин. — Разве мы не должны думать заранее? о ее будущем? — Должны, — кивнул Лайоней с невозмутимым видом. — Но проблемы надо решать по мере их появления. А пока печалиться не о чем. Влада еще маленькая, пока она даже арен не умеет слушать, так что рано… Степенные рассуждения деда бесцеремонно прервал радостный возглас внучки: — Я слышала! Я слышала! — так маленькая Влада возвестила всему огромному безмолвному миру о посетившем ее открытии. Ниермин, вдруг посерьезневший, подался вперед. Приняв обеспокоенность отца за искренний интерес, девочка шустро подбежала к нему и с радостью сообщила: — Я слышала воду, — сказала она гордо. — Вода падала с неба прямо в песок! А пустыня! пустыня была зеленая! — Аа… — с облегчением вздохнул Ниермин и тихо усмехнулся. — Так было, когда ты родилась… Весь Кулдаган зазеленел, а вода с неба — это дождь… тогда и вправду весь песок был мокрый. …Четыре года назад это было… до сих пор ветер таскает по пустыне скомканные клочья сухой травы. Дождь длился тогда всего три дня, но этого хватило, чтобы весь Кулдаган покрылся толстым ковром молодой зелени: взошло и зацвело тогда все сразу и без разбора; все крохотные семена, занесенные сюда странствующими омнисийскими ветрами, пробудились к жизни. Это было чудо. Но Ниермин лукавил, говоря о том, что маленькая Влада родилась в тот день: на самом деле он и понятия не имел о том, когда она родилась и где ее семья… Они с Лайонеем просто нашли девочку в пустыне. В засушливом и суровом Кулдагане оставленный без заботы ребенок не прожил бы и нескольких часов, но Владе повезло: среди расцветшего кругом зеленого великолепия, на краткие дни превратившего Кулдаган в рай, она чувствовала себя прекрасно. Ниермин как сейчас помнил: над девочкой был сооружен небольшой монолитный навес от дождя и солнца — и на этом навесе сидели одуревшие от обилия свежей зелени, объевшиеся до полусмерти кекули… А рядом с кроваткой ребенка лежал скромный свиток… написанный рукой самого хозяина мира Ле'Рок и скрепленный его печатью!.. В нем говорилось о том, что девочку зовут Владислава (странное, по меркам Странников, имя) и по рождению она наррат. За чем следовала просьба, лично адресованная Лайонею и Ниермину, — позаботиться о благополучии девочки. Лайоней воспринял миссию, которую возложил на них с сыном Локи, как величайший дар. Ниермин же терзался сомнениями по сей день: как ни любил он приемную дочку, он не мог отделаться от мысли, что как простой Странник, практически ничему не может научить маленького наррата, а возможность подвести самого Локи порой лишала его сна по ночам… …Но сейчас Ниермин вздохнул с облегчением: пока никаких нарратских предсказаний — арен лишь освежил девочке память о ее собственном прошлом… — Папа, папа! — Влада настойчиво подергала его за рукав. — Да-да, я слушаю внимательно, — с улыбкой отозвался Странник. — Так будет еще раз! — со всей серьезностью (той самой, что делает каменными и неживыми лица вещающих нарратов) произнесла маленькая Влада, и слова эти казались чужими в устах ребенка… — Через много лет Кулдаган зацветет снова. Тогда мой ученик проснется и выйдет из арена под дождь, а я не смогу его встретить. Улыбка пропала с лица Ниермина. — Иди в дом, Влада, — дрогнувшим голосом произнес он. — …Похоже, ты зря беспокоился он ней, сын, — хитро прищурившись, улыбнулся ему Лайоней. — По всему выходит, нарратов не нужно учить предсказывать… так же, как варанов не нужно учить грызть кекулей… — он тихонько засмеялся. Ниермин же остался серьезен и погрузился в собственные мысли… Кангасск Дэлэмэр спал и видел сны. В этих снах молочно-белые галактики, вращаясь, тянули друг к другу мерцающие звездные рукава сквозь пространства, невообразимые для человека. В этих снах он бродил по иным мирам и уже один, без Учителя, наблюдал за творениями других миродержцев, среди которых были непостижимо мудрые и непостижимо наивные, а еще — безумцы, и в мирах, управляемых ими жизнь была похожа на ночной кошмар. Видел Кан и транзитные миры. Тихие, безмолвные — и каждый походил на ком сухой глины, ждущей своего скульптора… Снов было много; каждый оставлял в душе свой след; каждый отодвигал Омнис еще чуть дальше в темные закоулки памяти. Потому, когда началась пробуждение, Кангасск не сразу понял, что происходит с ним. Темнота. Холод. Жажда. Влажный, холодный воздух, холодящий грудь изнутри. Ледяная вода, насквозь пропитавшая волосы и одежду… И еще… кажется, правая рука затекла, да так, что пальцы не слушаются. …Вдруг отчаянно захотелось в тепло… и чтобы кто-нибудь принес горячего какао… Учитель… Влада… она бы принесла… Застонав, Кангасск открыл глаза и сел, обхватив левой, послушной рукой колени. Его била дрожь, и вода, пропитавшая одежду и волосы, отбирала тепло все настойчивее. Но жажда была невыносима, и Кан пил эту воду, ледяную до боли в зубах… Постепенно к нему возвращалась память. Ученичество. История со стабилизаторами. Провал. Максимилиан. Разговор с Малконом… «…ты не заметишь этого времени: ты будешь спать…» Стряхнув остатки сна, Кангасск вскочил на ноги. Сколько он провалялся тут в беспамятстве? Сколько… когда он нужен там, где идет война… Одна эта мысль заставила Кана сразу же забыть о холоде. Где-то минуту Ученик миродержцев с безумным видом оглядывался по сторонам, готовый бежать, сражаться… И он побежал бы сломя голову куда-нибудь, если бы было куда… Но сейчас его окружали высокие обсидиановые стены, исчервлённые гладкими ходами, по которым прибывала и уходила ледяная вода. Глядя на мягкое сияние нарры, Кангасск глубоко вздохнул и заставил себя успокоиться, вспомнив о первой науке Ученика миродержцев — «умей ждать»… Вода… Странник Маор рассказывал, что в обсидиановых лабиринтах под Кулдаганом плещется целое пресное море; влага облаков оседает на холодных пиках гор Кольца и бежит вниз по длинным извилистым ходам… Да-а… должно быть, сейчас над Пятой горой висит огромное облако!.. Кангасск зябко повел плечами: правая рука до сих пор была, как ватная; она висела плетью и почти ничего не чувствовала; пальцы не шевелились. Так иногда бывает, когда отлежишь во сне руку, — рука действительно становится, как чужая. Кан искренне полагал, что так и есть, пока не взглянул на нее… Плечо наискось перечеркивал уродливый бесформенный рубец, ниже него рука выглядела распухшей, а кожа приобретала неприятный синеватый оттенок. Момент, который память милосердно спрятала подальше, развернулся перед мысленным взором во всех деталях: Макс отрубил ему эту руку, полоснув наискось, выше локтя, вот что Кан помнил точно. И как, скажите, можно приставить отрубленную руку на место, если вокруг тебя — только дикая, нестабилизированная магия?.. на работу же силы творения это не похоже (видимо, Макс не умел обращаться с нею) — слишком уж грубо и уродливо… Кангасск тяжело вздохнул; отчего-то ему внезапно стало душно и тесно в этих стенах. И холод вновь дал о себе знать. «Что ж, — мысленно усмехнулся Кан. — Если верить Малкону, я теперь сам себе стабилизатор… Хочу света — и точка!» Миг спустя он уже поднял на ладони сияющий Лихт. Белый. Белый, как звезда, и так же, как она, не дающий ни тепла, ни холода… Яркие блики заплясали на прожилках и гладких наплывах дымчатого обсидиана, и высокий купол над головой, озаренный магическим светом, обрел совершенно особую красоту и величие. Кангасск улыбнулся дрожащими, бледными от холода губами. Он сделал это! Вернул стабилизированную магию в мир… Немного поэкспериментировав со своим Лихтом, он сумел получить и тепло, и холод. Прекрасно: значит, ледяные и огненные сферы работают. И Зирорны… и все, что связано с термозаклинаниями. И боевые маги воюют сейчас в полную силу… Теперь можно подумать о том, как выбраться отсюда… Вход в Провал — всего в двух шагах, конечно, но соваться туда сейчас было бы, скорее всего, безумием. Неизвестно еще, сколько прошло времени и что случилось в мире за это время. Возможно, шагнув в Провал, Кан оказался бы среди голодных стигов и безумствующих шутов. Глупо так рисковать собственной жизнью. И еще глупее — стабилизатором, который с этой жизнью связан. Потому Кан запретил себе даже помышлять сейчас о Провале. Положив теплый Лихт в карман рубашки, чтобы согреться, он обошел свою тюрьму кругом — и рассмеялся, когда его осенило… Магия есть? — есть. Стабилизатор восстановлен? — восстановлен. Так значит, он, Кангасск Дэлэмэр, должен теперь управляться с ареном не хуже любого Странника, которому перевалило за пять лет; если даже и не клепать один за другим хрупкие монолитные мечи, то хотя бы легко перегонять один аспект арена в другой… и «слушать» его, конечно… Знать бы еще, как это все делается… Похоже, самое время было вспомнить урок, преподанный в лагере стариком Маором… Шлепая тяжелыми ботинками по воде, которая покрывала весь пол и местами доходила до щиколоток, Кангасск подошел к ближайшей стене и, закрыв глаза, провел над ней ладонью. Ничто не мешало пробовать и ошибаться — ни единый звук не доходил сюда снаружи, кроме журчания воды. Прошло совсем немного времени, и Кан услышал его, арен… это было похоже на музыку, переливчатую и нежную, на фоне строгого узора которой вспыхивали то и дело отдельные своенравные ноты. Он повел рукой влево — и таких нот стало больше. Еще десять шагов, и Кангасск узнал, что это — дождь… снаружи идет дождь, это он понял ясно, так же как когда-то, услышав в буре шум города, безошибочно, по неизвестному наитию, определил, что это именно Торгор, хотя, к примеру, Мирумир и Аджайен шумны не менее… Дождь?.. что ж, неплохо. Должно быть, это омнисийский дождь, по ту сторону Кольца. Прекрасно: новоиспеченному Страннику пока не улыбалось в одиночку пересекать Кулдаган, тем более, что телогрея и плащ его, наверное, до сих пор висят на спинке кресла в главном зале Корты. Остается выйти отсюда; так почему бы не проложить стеклянный тоннель прямо сквозь гору — так Маор делал колодец, разве что он переплавлял песок в стекло. …Перегнать обсидиан в монолит оказалось несложно: достаточно было лишь пожелать — и серая масса нарры почернела под ладонью Кангасска, а музыкальный узор арена — сменился; мелодия стала более простой, местами — отрывистой… вот она — прочность и хрупкость монолита… Потом — стекло: переплетение высоких, напевных звуков. И — песок: бессвязная россыпь нот, готовых сложить любую мелодию… Кангасск неспешно двигался вперед, осыпая стену перед собой. Странное дело: за его спиной все восстанавливало прежние формы… стало быть, сам нарра решил позаботиться о сохранности водных лабиринтов. Дымчатый обсидиан безропотно выпускал своего пленника в мир; Малконемершгхан и мечтать не мог об этом, а Кангасскнемершгхан шел просто, не встречая серьезных препятствий: музыка арена была у него в крови, как у любого, чей род идет из далекого мира Локи, и он, ничего не смыслящий в музыке, менял ее узор интуитивно… так крохотный кекуль, не задумываясь, бежит ко всему, что имеет зеленый цвет, и мастерски ощипывает колючки пустынных растений, пробираясь к сочной мякоти, хотя никто не учил его этому… и так крохотный варан, едва покинувший скорлупу, уже готов загрызть своего первого кекуля, приманив птичку зеленым гребешком на спине… Свет резанул по глазам; в первые секунды Кангасск даже прикрыл их ладонью. Было больно; по щекам текли слезы, смешиваясь с теплым дождем… Сколько же надо проспать, чтобы настолько отвыкнуть от света?.. Дожидаясь, пока боль утихнет, и не отнимая ладони от лица, Кан опустился на колени: все-таки, с непривычки трансформация арена отняла у него слишком много сил. — Папа, почему ты плачешь? — раздался робкий голосок. — Что?.. — в недоумении проронил Кангасск, пытаясь разлепить веки, отчего слезы хлынули с новой силой. — Папа, не плачь! — детский голос дрогнул, и Кан почувствовал, как кто-то доверчиво обнял его за шею и теплая детская щечка прижалась к его щеке. — Это я от света… отвык… — запинаясь, проговорил Кангасск, еще не осознавая, к кому, собственно обращается. — Глаза болят… Он попытался открыть глаза снова. На этот раз удалось. Зеленый мир плыл перед глазами, но лицо девочки можно было разглядеть… Рядом с ней опустился на колено Орион, сын звезд, и, потрепав ее по волосам, обратился к Кангасску: — Это твоя дочь, Кан, — сказал он. — Твоя и Эдны. Ей двенадцать лет сейчас. Ее зовут Милия… — Двенадцать… — отрешенно повторил Кангасск. — Сколько… сколько времени я спал?.. — Неполных тринадцать лет… Еще не веря в произошедшее, Кан посмотрел на Милию. Да, это была его дочь… те же черты, просто копия: кровь Прародителей не перебьешь за каких-то два поколения. От Эдны девочке достались только хрупкая фигурка и голос, нежный и тихий… Тринадцать лет… он долго молчал, пытаясь переварить услышанное… — Милия, — Орион обратился к девочке, — твоему папе надо прийти в себя немного. Иди пока к Астэр и остальным, подожди нас… — Хорошо, дядя Орион, — послушно кивнула Милия и убежала. Сын звезд с грустной улыбкой посмотрел на Кангасска. После долгого молчания он сказал: — Тебе тридцать три. Это возраст бессмертного — ты никогда уже не будешь выглядеть старше… — тут взгляд его упал на бесчувственную правую руку Кана. — Аа… — кивнул он. — Бедняга: и тебе досталось этой панацеи Гердона… — Чего? — не понял Кангасск. — Это средство такое… — начал объяснять сын звезд, осторожно прощупывая простеньким заклинанием распухшую, болезненно синюю руку. — Ускоряет регенерацию в тысячи раз… правда, побочных эффектов гора, и каждый страшней предыдущего… но без него мы бы войну не выиграли ни за что. — Война закончилась? — спросил Кан. — Да, конечно, — отозвался Орион. — Об этом мы поговорим еще… боль чувствуешь? — сказал он, поочередно сжимая неподвижные пальцы правой руки Кангасска. — Нет… — ответил тот и поспешно спросил: — А где Влада, Серег, Макс?!. — Ушли, — пожал плечами сын звезд и вздохнул. — В свой мир ушли. Все трое. — Ясно… — Кангасск опустил голову и повторил: — Ясно… — Они тебе письмо оставили, прочтешь потом… согнуть руку можешь?.. пальцами пошевелить?.. Кан честно попытался — не вышло — и отрицательно покачал головой. — Плохо срослась, — с досадой оценил Орион, осторожно отпуская руку и помогая другу встать… — Нарушен отток лимфы, циркуляция крови, иннервация… восстановить можно, но времени уйдет немеряно: работа предстоит ювелирная… — он вздохнул и улыбнулся Кангасску: — А все-таки, как я рад, что ты снова с нами! — сказал сын звезд искренне и похлопал его по плечу. — Пойдем: тебя тут целая делегация встречает… — Кто? — Милия, мы с Астэр, тезка мой и трое Странников — твои старые знакомые… Кан слабо улыбнулся и опустил глаза. — …Погоди… — вдруг остановился он, указывая себе под ноги; от этого жеста во все стороны прыснули перепуганные желторотые кекули. — Это что, песок? Арен?.. Почему все зеленое?.. — Кулдаган расцвел, — бодро пояснил Орион. — Влада предсказала, что ты проснешься в день, когда расцветет Кулдаган… это предсказание старше тебя самого лет где-то на три тысячи… Ничего, Кан, день-другой — и от этого изобилия ничего не останется. Считай это знаком приветствия. — Не поверишь, от чего я проснулся… — тихо засмеялся Кан. — От чего? — От холода и сырости… в общем, я лежал в огромной холодной луже. — До сих пор мокрый… Теперь засмеялись уже оба. Оба бессмертных… Зеленый ковер, стелющийся по песку, мягко пружинил под ногами. Дождь продолжал крапать. Орион и Кангасск прошли пешочком вдоль горы, туда, где еще издали виднелся черный с серыми прожилками монолитный дом, выстроенный с истинно нарратским размахом: купола, множество этажей, даже балконы… Дети звезд ничуть не изменились с того дня, как он их в последний раз видел; и лишь взглянув в глаза Джовибу и трем Странникам, коими оказались Сенэй, Киррала и Ригон, Кангасск по-настоящему осознал, сколько времени прошло… Те, кого он помнил юными, предстали перед ним людьми за тридцать. Особенно тяжело было почему-то свыкнуться с новой внешностью Кирралы, которую Кан помнил хрупкой и гибкой девушкой восемнадцати лет; и странно было подумать, что сейчас у нее, наверное, уже есть свои дети. Возмужавший Сенэй стал еще больше похож на Осаро, даже голосом; к старости его уже, наверное, и вовсе не отличить будет от покойного деда. Ригон отчего-то изменился всех меньше, быть может, оттого, что тогда, тринадцать лет назад выглядел старше своего возраста; сейчас он окреп и посуровел лицом. Что до Ориона Джовиба, то, даже в обычной походной одежде этот малый выглядел бывалым пиратом; длинный белый шрам пересекал щеку и скрывался в густой курчавой бороде; должно быть, вылитый Зига-Зига теперь. Но, когда он на радостях бросился обнимать старого друга, попутно болтая всякую веселую чепуху, Кан тихо рассмеялся: это тот же мальчишка-Орион, и никакое время не властно над его беззаботным нравом. — Здаррова, Кан!!! — проорал Джовиб во всю глотку; голос его с годами окреп, и теперь бородатый мореход без труда перекричал бы любой шторм или даже тысячу испуганных новобранцев. — Неплохо вздремнул!.. А чего седой-то, как лунь?.. — Седой? — переспросил Кангасск. Орион Джовиб незамедлительно снял меч с пояса и, на две ладони выдвинув его из ножен, дал другу посмотреть на свое отражение в зеркально отполированной поверхности клинка… Да, Кан был седой. Белоснежно-седой. Именно: как чистейший снег на горах… ни единого темного волоска. Но волосы ничуть не поредели и все так же смешно торчали во все стороны. — Почему?.. — спросил он, рассеянно взъерошив рукой снежно-белую шевелюру. — Похоже на последствие первой стадии передозировки магии, — профессионально заметил Орион, сын звезд, скрестив на груди руки. Кан понимающе кивнул, вспомнив море, перелившееся через край чаши. Еще бы чуть-чуть — и… лучше об этом не думать… — Здравствуй, Кангасск! — из дома вышла Астэр, а за ней — Милия. — Здравствуй, Астэр! — улыбнулся в ответ Кан и робко встретился взглядом с дочерью. Ей-богу, теперь при любом воспоминании о ее матери у Дэлэмэра начинали гореть уши… — Айда в дом! — Джовиб на радостях сгреб друга в охапку. — Ты, наверно, голодный до ужаса: почти что тринадцать лет не ел ничего! Кангасск пожал плечами: вообще-то, не голодный нисколько, что странно… но отказываться не стал. Так начался первый день его новой жизни, в который он услышал первые истории, призванные заполнить тринадцать лет темноты. Надо сказать, информацию ему выдавали очень осторожно, словно он месяц голодавший человек, которого надо поначалу отпаивать бульончиком, дабы он не умер, отведав чего-нибудь посерьезнее с непривычки. Итак… война длилась семь лет. Из них два года — без магии вообще. Только когда стабилизатор Кангасска восстановился наполовину, магия начала работать, стали возможны первые, пока еще очень слабые заклинания. Но уже это было начало перелома, который должен был проложить путь к победе. Если вернуться к самому первому дню, то дело было так… Миродержцы отступили под натиском врагов. Даже возвращение Максимилиана не спасло ситуацию. Тогда стиги и шуты опустошили Торгор и, прорвав сопротивление армии Странников и оставив в арене половину своей армии, покинули Кулдаган. На неделю наступило затишье. Перед бурей… Эту неделю враги не сидели без дела… Изучив обстановку в Омнисе (в то время как раз был разгар пробуждения детей тьмы), они обратили ее себе на пользу, причем каждый на свой манер. Эльм Нарсул собрал под свое крыло многие тысячи темных созданий и каким-то непостижимым образом заставил их повиноваться себе. Что до стигийских пауков… то они скопировали их стратегию… И если замаскировавшегося под человека Темного без особых проблем вычислял и уничтожал любой Марнс, будь ему хоть шесть лет от роду, то на стига, принявшего человечье обличье, жители Марнадраккара никак не реагировали, и распознать его заранее было практически невозможно. Война перешла в новую стадию, отзвуки ее слышны по всему Омнису до сих пор. И, если бы не возвращение магии… вряд ли эта война кончилась бы так скоро… …Собственно, в первые два года, самые тяжелые из всех семи, ситуацию спасали изумрудные драконы. Тысячи и тысячи их прибыли на континент… Астэр была права насчет того, что они вернутся. И насчет причины возвращения — тоже… Первый же дракон заявил ей, что они вернулись ради Кангасска Дэлэмэра, которого чтили как «живой водопад белого света»… в последний раз столь высокого титула среди изумрудного народа удостаивался лишь легендарный пират и поэт Зига-Зига. …Вечером, все еще пытаясь разобраться в услышанном за день, Кангасск стоял на монолитном балконе с витыми перилами и глядел на засыпающий Кулдаган… на свежую зелень ложился иней — бриллиантовое крошево, в которое опускающийся на пески холод превращал лиственную влагу. Уединение последнего Ученика миродержцев нарушила Астэр, дочь звезд. — Как дела, Кангасск? — спросила она и добавила тихо: — Я понимаю, тяжело, когда столько перемен сразу… — Астэр… — перебил ее Кан. — Да? — Эдна… — хрипло произнес он и продолжил, прокашлявшись: — Где она? Дочь звезд накрыла его руку, лежащую на перилах, своей. — Она умерла… — сказала Астэр печально. — Как это случилось? — упавшим голосом произнес Кангасск. — На войне?.. — Нет, Кан, — дочь звезд покачала головой. — Она умерла вскоре после рождения Милии… Понимаешь, горячая человечья кровь и холодная — драконья конфликтуют между собой… потому женщины-драконы почти всегда умирают, когда рождается ребенок-полукровка. С человеческими женщинами такое редко происходит: видимо, горячая кровь сильнее… Она не выжила. Без магии мы с Орионом мало чем могли помочь ей, а Влады и Серега не оказалось рядом… прости нас… — … Вы не виноваты, — отрывисто произнес Кангасск Дэлэмэр после долгого молчания. — Извини… я должен побыть один… — и поспешил выйти за дверь. Ночь он провел без сна. Слезы душили его, но никак не желали пролиться и облегчить страдания сердца… «Я убил ее… — повторял Кан тысячи раз. — Но, видит Небо, я не знал!.. не знал…» Измученный, он заснул под утро. И когда в кромешную тьму его сна крадучись пробрался нежный аромат горячего какао, Кан потерялся во времени. Казалось, он сейчас откроет глаза посреди снежной равнины, на полпути к Серой Башне, и рядом будет Учитель… Влада… и она посмеется над ним, беспечно задремавшим на снегу… Кангасск уже почти поверил, что так и будет… но, открыв глаза, увидел стеклянное окошко, монолитные стены и — улыбающуюся Милию с огромной кружкой горячего какао в маленьких ладошках… — Доброе утро, папа! — сказала девочка весело. — Выпей какао… Кан сел на кровати и, принимая кружку из рук дочери, виновато улыбнулся в ответ… Что-то дрогнуло в его груди — и, поставив нетронутую кружку на прикроватный столик, он обнял девочку так ласково, как только мог. — Ты прости, что я проспал все это время, — сказал он невпопад. Просто нужно было сказать хоть что-нибудь. — Это ничего, — беззаботно отозвалась Милия, доверчиво ткнувшись носом в его плечо. — Зато ты спас целый мир… Кангасск, ничего не ответив, поцеловал дочь в лохматую макушку… «Если бы я только мог спасти твою маму…» — с тоской подумал он, а вслух произнес: — Я теперь всегда буду с тобой… правда-правда… — Я знаю! — гордо сказала девочка. — Ты ведь бессмертный. Как Астэр и Орион… Бессмертный… Маленькой Милии, дракону-полукровке, которую ожидает еще тысяча-другая лет жизни, это казалось прекрасным. Кангасску же стало жутко, когда он осознал свою судьбу в полной мере: пережить братьев и сестер… Джовиба… всех, кого знал до сих пор… и, в конце концов, саму Милию… …Дети звезд, стоявшие у высокого окна в главном зале, не сговариваясь, обернулись к вошедшему Кангасску… Еще вчера бедняга выглядел потерянным и несчастным, сейчас же он просто сиял: улыбающийся, радостно-лохматый, он переступил порог монолитного зала, держа счастливую Милию на плече… Седые волосы, безжизненно повисшая правая рука… цветущий, веселый, Кангасск Дэлэмэр, казалось, вовсе не замечал этих следов, оставленных ему войной… — Глянь за окошко, — сказал Орион, указывая большим пальцем себе за спину. — Похоже, мы исчерпали лимит кулдаганского гостеприимства… Кан осторожно опустил на пол Милию и подошел посмотреть: за окном всюду, насколько хватало глаз, лежал белый снег. Зеленая трава, покрытая им, наверняка была уже мертва… и лишь Северные первоцветы, чьи семена, как и все остальные, притащил сюда бродяга-ветер, упрямо тянулись к восходящему солнцу, поднимаясь ввысь увенчанными белыми шапочками снега. — Куда теперь? — спросил Кан. — Куда хочешь… — развел руками Орион, сын звезд. — Хочешь посмотреть на свой родной Арен-кастель? — Хочу. Глава шестнадцатая. Эмэр Караванщиков Кулдагана ожидает несколько дней разочарования, ибо, в связи с внезапным снегопадом, все чудесные теплые изделия из пустокоровой шерсти — будь то тончайшие пуховые платки или знаменитые на весь Север валенки, оказались на самих горожанах: выторговать что-нибудь шерстяное в ближайшее время вряд ли удастся. Первый же наррат, у которого ты спросишь о погоде на неделю, скажет: будет холодно и снежно, и никакое солнце не поможет, потому что на то воля арена. Пригорюнятся караванщики, зато порадуются дети — их-то ждет великолепная неделя: целых семь дней можно будет носиться в пустокоровых валенках по хрустящему снегу, играть в снежки и выкапывать в сугробах впавших в спячку варанчиков, кекулей и диких драконов-зажигалок. И эти несколько дней, когда Кулдаган предстал перед ними вначале зеленым и цветущим, а потом — снежно-белым, дети пустыни будут вспоминать всю жизнь как чудо. …Одетый в шерстяную телогрею и стеганый плащ, Кангасск Дэлэмэр выглядел совсем иначе. Седые волосы, самую малость выбивавшиеся из-под меховой шапки, уже не так бросались в глаза; страшный шрам на правой руке скрывался теперь аж под двумя рукавами — телогреи и плаща. Саму же руку Орион, сын звезд удобно положил на перевязь, чтобы та не висела безжизненной плетью; меч же Кан предусмотрительно перевесил на правый бок: одной рукой с катаной обращаться сложно, но можно вполне. Жизнерадостная, раскрасневшаяся на морозе Милия не отходила от отца ни на шаг и, то и дело вскидывая голову, как любопытный суслик, обращая внимание Кангасска на необычайно интересные, с ее точки зрения, вещи, происходящие вокруг. Сходства с шустрым зверьком добавлял косматый меловой плащ, лежащий на плечах девочки. …Путь от пятой горы до Арен-кастеля неблизкий, потому его решено было сократить через Провал. Вопреки опасениям Кангасска, подмир был чист… почти… вероятность нарваться на пару разбойников или одичавшего стига оставалась и здесь, но, по словам детей звезд, риск все равно был не так велик, как на самой обычной дороге… Багровый мир предстал перед Кангасском неподвижным и безмолвным: когда его закрыли, все вернулось на круги своя — чужое солнце навсегда застыло в небесах, и дождь — на подлете к земле… Во время войны — в первые три ее года — Провал кое-как заменял армии Омниса трансволо, и следы солдатских сапог, которыми он весь был истоптан, остались запечатлены на бурой земле навеки. По просьбе Кангасска, маленькая процессия вышла из Провала не у самых ворот Арен-кастеля, а чуть раньше и продолжила путь пешком. Больше всех такой прогулке рада была Милия. А никогда не унывающий Джовиб, казалось, соревновался с нею в беспечной жизнерадостности на равных: два дракона, что тут скажешь… Глядя на чернобородого морехода, чей плащ был закидан снежками по самый капюшон, Кангасск едва ли не старцем себя чувствовал. Раскопав посиневшими от холода ручищами здоровенный сугроб, Орион Джовиб спрятал что-то в ладонях и вразвалочку, будто ступал по палубе димарана в шторм, подошел к Милии. — Смотри… — хитро подмигнув, произнес он и раскрыл ладони… — Ой ты мой хорошенький!.. — в восторге и умилении протянула девочка, принимая живой подарок. — Пап, ты только глянь! В детских ладошках, сложенных лодочкой, лежал самый настоящий, безмерно сонный от холода дракон-зажигалка. Он весь был нежно-голубого цвета и еще не носил чешуи: скорее всего, он всего каких-то пару дней назад вылупился из яйца — у него даже крылья не успели толком расправиться. — Ох ты! — весело усмехнулся Кангасск. — У меня тоже когда-то был карманный дракон… — Что значит — был? — лукаво произнесла Астэр. — Твой Игнис и сейчас жив и здоров. Милия радостно закивала, подтверждая ее слова. — А можно я оставлю себе этого малыша? — попросила девочка почти жалобно. — Можно, конечно… — беззвучно рассмеялся Кангасск… К роли отца, запрещающего и разрешающего, он уже начинал понемногу привыкать… За всеми этими разговорами Кан не заметил, как Арен-кастель, чьи смотровые башни, присыпанные сверху снегом, казались такими далекими, приблизился настолько, что уже можно было разглядеть людей на стенах. Форменные мажьи плащи говорили сами за себя… — Я предупредил местную Сальваторию заранее, — пояснил Орион, сын звезд. — Нас уже ждут… — Сальваторию? — Кан задумчиво поднял бровь. — Ах да… — спохватился сын звезд. — Это объединенное название для всех боевых магов. В одну школу их смешать бы не удалось, да и ни к чему это… а вот поставить под одно знамя — пожалуйста. Сальватором нынче именуется любой боевой маг, будь он Серый Охотник, Алый Страж или амбасиат… Да, амбасиаты тоже, даже не «тоже», а «в первую очередь»: у этих людей стабилизатор был поврежден в меньшей степени, так что они вернулись к магии первыми… я помни эти амбасиатские боевые семерки… Тем временем вся процессия миновала городские ворота… …Несмотря на день — время в кулдаганских городах традиционно сонное — здесь с шумом, разбрасывая снег в разные стороны, носилась ребятня, да и взрослые то и дело брались за снежки; действительно, как можно спать, когда у тебя на глазах происходит чудо?!. …Кангасск шел по родному городу, почти не изменившемуся за тринадцать лет, — и в душе его одно за другим просыпались воспоминания… далеко не всегда счастливые, но неизменно дорогие сердцу и памяти. Все самое лучшее, что случилось с ним, брало начало отсюда… Погрузившись в собственные мысли, Кангасск как-то не сразу заметил, что люди, едва завидев его, бросают все свои дела, начинают шептаться, теснить друг друга в попытке высмотреть одного-единственного — и неизбежно сбиваются в шумную, беспокойную толпу… Когда Кан заметил это, у него мороз по коже пошел: память разом вернула самые худшие из детских воспоминаний, когда такая вот любопытная толпа собиралась поглазеть на них с матерью и маленький Кан не знал, как спастись, куда убежать от всеобщего назойливого внимания… Неужели, снова… …Ничего не изменилось, разве что теперь, вместо ехидных замечаний, едких шуточек и фанатичных угроз со всех сторон звучали слова, наполненные восхищением и гордостью пополам с суеверным страхом. И эти слова были: «Ученик миродержцев» и «Эмэр»… Растолкав зевак, вперед пробился вечный проповедник и по совместительству управляющий городом — Шалэм… Этого типа Кан всю жизнь сравнивал с шельмой — мелкой песочной змейкой, которая, при всей своей мелкости, плюет ядом на полтора метра, норовя попасть в лицо. Не смертельно, но отвратительно: два дня потом лежишь с температурой и не знаешь, как отмыться от этой гадости… Так вот, речи Шалэма всегда производили на Кангасска примерно такое впечатление. И сейчас, когда Шалэм вновь набрал полную грудь воздуха и вдохновенно заговорил, Кан с усталым вздохом прикрыл глаза ладонью, как иногда делал Серег Серый Инквизитор, находясь в неопределенном состоянии духа — между гневом и огорчением. — Жители Арен-кастеля! — порывисто жестикулируя, хорошо поставленным голосом вещал шель… Шалэм. — Перед вами стоит блудный сын нашего народа, после долгих скитаний вернувшийся на Родину! И мы гордимся им! Он герой, в веках прославивший Арен-кастель! С самими миродержцами плечом к плечу вставший против врага! Величайший сын Дэл и Эмэра, не правильностью черт, но правильностью дел доказавший свое право называться их потомком. И более того! — так… сейчас речь мэра должна плавно перейти в проповедь; это мы уже проходили… и точно: — Дети мои!! — возопил Шалэм. — Помните ли вы наши священные предания? А ведь говорится в них, что сами Прародители спускаются на грешную землю в смертном обличье, дабы помочь в беде своим потомкам! И я говорю вам!!! Человек, стоящий сейчас перед вами, не может быть никем иным!.. Это Эмэр, дети мои! Чтите Эмэра!!! Толпа взорвалась радостными криками и подалась вперед… Те, кто только не плевал в Кангасска, пока тот жил в городе, сейчас готовы были целовать край его плаща; да что там — они отпихивали друг друга и мчались вперед в надежде просто дотронуться до живой легенды… Нет уж… меньше всего Кангасску хотелось участвовать в этом безумии, но все пути к отступлению были уже отрезаны. Вряд ли следовало винить в том, что все так случилось, кого-либо, кроме лживой змеюки Шалэма… даже у Ориона, сына звезд вид был искренне растерянный: он ничего подобного не ожидал… А теперь… еще чуть — и Сальваторам придется вмешаться, чтобы никто не пострадал в этом столпотворении… Тогда еще одно воспоминание, давнее и драгоценное, постучалось в его сердце… Он вспомнил, как пересекал вместе с Учителем торговую площадь Хандела, и толпа, так мешавшая продвигаться вперед Кану, совершенно не мешала Владе: люди расступались перед ней, словно обходя незримый, очерченный волей круг… да, это ведь даже не было магией, и когда Кан попросил научить его этому трюку, Влада сказала: «Строй стену между ними и собой». Помнится, у него ничего не получилось тогда — и воспоминание о самом событии отправилось в дальние архивы памяти, чтобы предстать перед мысленным взором Ученика тогда, когда он будет готов… Сейчас… «Не подходите…» — спокойно, без злобы подумал Кан, мысленно очертив по площади широкий круг, вместивший всю его маленькую процессию и немного свободного места про запас… И толпа остановилась… Люди по-прежнему восторженно кричали, хлопали в ладоши, толкали друг друга… но незримой границы не переступал никто… — Изобретательно, — одним словом оценил произошедшее Сенэй. Все взгляды устремились на него. — Подобным образом Странник создает вокруг себя область спокойствия, когда идет сквозь бурю, — пояснил внук Осаро, — вот только я никогда не думал, что и к людям можно применить то же самое… — Меня Влада научила, — сказал Кан. Нарраты понимающе закивали. — И что теперь? — спросил Ригон. Кангасск помедлил с ответом. В какой-то момент взгляд его упал на вывеску родной оружейной, видневшуюся в конце улицы; захотелось зайти, взглянуть на место, где провел половину сознательной жизни… быть может, даже встретить мастера Эминдола… Но, поразмыслив, Кан решил, что… пустое все это, и что это ему не нужно… Родной город обманул его ожидания так же, как когда-то — родной отец, а значит, ловить здесь больше нечего. Развернувшись спиной к оружейной и Шалэму, Кангасск Дэлэмэр неспешно зашагал прочь из города. По пути назад он встретился взглядом со стоявшими на воротах Сальваторами, среди которых были женщины и мужчины… молодые и старые… Охотники, Стражи и амбасиаты… И взгляды бывалых вояк вызвали в душе Кана теплый отклик: они смотрели на него с уважением, немного — с сочувствием, но — как на равного; как на человека, а не на идола. Потому, молчаливо прощаясь, Кан отвесил им искренний ученический поклон — в знак признательности и уважения. — …Зря я притащил вас в Арен-кастель. Простите… — сказал Кангасск своим спутникам, когда город остался позади. — Кто ж знал! — хмыкнул Орион Джовиб, покачав головой. — Ничего, Кан. Не бери в голову. — Странно это… — пожал плечами Кангасск. — Пока я жил там, на меня только не плевали, а теперь — объявляют Эмэром!.. Конечно, это все Шалэм — наврал людям с три короба… но люди-то — почему поверили? — Толпа не помнит прошлого, — пространно произнесла Киррала. — Если говорить конкретно о горожанах, то они и Прародителей-то толком не помнят… — недобро ухмыльнулся Сенэй. — …Куда бы ты хотел теперь, Кан? — произнесла Астэр мягко, явно пытаясь сменить тему и не дать разгореться давней неприязни Странников к горожанам. — Не знаю, — пожал плечами Ученик. — Теперь вы с Орионом решайте, куда. — Тогда мы идем домой… — отозвался сын звезд. Глава семнадцатая. Письма Провал — поистине дырявый мир. Если попытаться сопоставить все его дыры с различными местами Омниса и совместить две карты — провальную и омнисийскую, — то получится невообразимо запутанный лабиринт: рядом встанут Пятая гора и Арен-кастель, Ивен и Столица, бухта Бенай и Черные Острова… Хорошо еще, что таких дыр — постоянных, а не временных, которые по своему усмотрению открывали и закрывали миродержцы, — мало — иначе даже в собственном доме никто уже не мог бы чувствовать себя в безопасности. Но все точки выхода, созданные вместе с Омнисом, остаются таковыми по сей день, не смещаясь и не увеличиваясь в количестве. — Думаю, хватит с тебя экскурсий по Провалу, Кан, — решил Орион, сын звезд. Все ясно: когда голос бывшего пирата вновь обретает прежние нотки, спорить с ним уже бесполезно. — Ничего нового ты там не увидишь, да и переход до Юги далекий; зачем лишний раз искать себе на голову неприятности… тем более, с нами ребенок… — Я не ребенок! — упрямо вставила свое слово Милия, чем вызвала улыбку отца. — Юная леди… — на ходу, даже не сменив тона, поправил себя Орион и продолжил: — Думаю, все согласны взять трансволо до Цитадели? Странники переглянулись. Сенэй весело подмигнул сестре: — Ты стоишь на пороге своей мечты, Кира, — с теплом произнес он. — Я всегда хотела взглянуть на мир за пределами Кольца, — сказала Киррала Кангасску. — Возьмешь меня с собой, братик? — Возьму, — улыбнулся Кан в ответ. — Сенэй, Ригон… а вы? — Да уж прогуляемся, — добродушно хмыкнул Ригон. — С твоей подачи, весь мир теперь открыт для Странников… хотя мне, к примеру, не очень-то уютно будет там, где нет арена… Кангасск обернулся к сыну звезд. — Погоди… — спохватился он. — Орион… ты сказал — до Цитадели? Что, запретный радиус убрали? — Нет, — сын звезд пожал плечами. — Просто теперь его разрешено пересекать только бессмертным: то есть, нам с Астэр и тебе. И тем, кого мы решим взять с собой. — Понятно… — кивнул Кангасск. Слово «бессмертный» в отношении себя он привычно пропустил мимо ушей, даже не задумавшись: слишком привык к осознанию того, что он, хоть и Ученик миродержцев, а человек самый обычный… Да и как можно просто взять и осознать свое бессмертие, не увидев даже, как на твоих глазах одно поколение людей сменяется другим?.. Никак… все это Дэлэмэру еще только предстоит испытать на себе… Орион, сын звезд открыл трансволо — и звездные россыпи засияли в кромешной тьме, слагая незнакомый узор чужой Вселенной. Множество солнц… множество миров, обитаемых и необитаемых; живых и транзитных… А потом — запах моря; прикосновение ветра; главный зал Цитадели, залитый ярким светом… Огромные окна распахнуты настежь; полупрозрачные шторы мягко хлопают по ветру и надуваются, как паруса. Юга шумит где-то внизу, вдали… Конечно, война не обошла ее стороной; конечно, тринадцать лет изменили ее, но с высоты это тот же самый город, и в порту его, как и прежде, полным-полно парусных судов, лишь несколько белых пароходиков дымят вдали. …Кангасск почувствовал мягкий толчок в сердце, которое тут же отозвалось болью… В груди тоскливо защемило, и он понял, почему… Пустота. Здесь, в Цитадели, в доме Учителя, хранившем прежний строгий и мудрый облик; дышавшем тайнами многих тысячелетий, не было самой Хельги-Влады. И это чувствовалось. Острая, мучительная боль потери… Кан готов был упасть на колени и, воздев руки к небесам, звать, звать… «Учитель, Влаааадааааа!!!» Если бы только хоть раз увидеть ее… услышать от нее хоть одно, пусть и прощальное, слово… — …мы с Орионом решили пока поберечь тебя, Кан… — оказывается, все это время Астэр что-то говорила ему, а он даже не слышал. — И правда: хватит с тебя торжественных встреч… Мои ученики хотели увидеться с тобой, но, думаю, это ждет до завтра… Скоро обед. Иди отдыхай в свою комнату; там ничего не изменилось за все эти годы… душ прими… вздремни немного… — Нет, Астэр… — тяжело вздохнул Кангасск. — Нет… Письмо… Орион сказал, они оставили мне письмо… — Ты хочешь прочесть его прямо сейчас? — с сомнением произнесла Астэр. — Думаешь, сейчас подходящее время? — Да… — Хорошо, — дочь звезд кивнула. — Пойдем со мной. …Астэр шагала легко и плавно, и в каждом ее движении сквозило что-то знакомое… У кого-то еще Кан уже видел эту воинственную грацию, пугающую точность жестов и невероятную координацию движений… Даже Орион, сын звезд, у которого боевого опыта было не меньше, позволял себе порой и небрежную походку, и ленивую расслабленность. Для того же, чтобы контролировать каждое свое движение и следовать пути воина даже в обыденной жизни, требовалась, должно быть, невероятная сила воли. …Ну конечно! Кан беззвучно усмехнулся, укорив себя за забывчивость: так двигалась Рейне, мать Флавуса Бриана!.. О Небеса… Флавус, Сильвия… Ивен… как давно это было… В другой жизни. В другом мире. Когда все казалось незыблемым и вечным. И Лихты четко делились на Южные и Северные… — Мы пришли, — сказала Астэр, остановившись перед ореховой дверью, украшенной изображением какой-то исторической сцены. — Это моя комната. — Я помню, — кивнул Кангасск. — Я был тут, когда пропал стабилизатор и ты лежала при смерти. Отчаянная была ситуация… семь Алых Стражников, Орион… — Да… — мягко перебила его Астэр. — Прости, как-то вылетело из головы: конечно, ты помнишь… Дочь звезд толкнула дверь и вошла в комнату, по пути снимая невзрачное медное колечко с пальца. — Ради этого колечка Максимилиан отравил меня тогда, — пояснила Астэр Кангасску. — Это ключ… — она приложила кольцо к ровной на виде стене над своим письменным столом — и несколько камней отошли в сторону, открыв взору небольшую темную нишу. — Здесь до сих пор лежит Янтарная Скрижаль… с исчезновением Хор, Скрижали Влады и Серега теперь, пожалуй, самые ценные вещи на свете… и еще кое-что… вот, держи… — она вручила взволнованному Ученику пачку несколько пожелтевших листов и книгу с потертой обложкой, без названия. Этих вещей несколько лет не касалось заклинание ресторации, потому время так потрепало их. — Это все?.. — Кангасск сам не понимал, зачем спрашивает. — Максимилиан знал, что ты спросишь, — удивилась Астэр. — Скажи, вы, гадальщики, друг друга без слов понимаете?.. На это Кан ничего не ответил. Заглянув в свой тайник еще раз, Астэр отдала Ученику последнее, что осталось ему от миродержцев: маленький невзрачный сверток. — Что это? — с недоумением произнес Кангасск. — Не знаю… — Астэр только пожала плечами. До своей комнаты Кангасск Дэлэмэр не дошел. Сняв тяжелые сапоги и теплую верхнюю одежду, он забрался с ногами на подоконник: на головокружительной высоте сотня-какого-то этажа дышалось легче и свободнее, и если уж где читать прощальные слова Учителя, то только здесь. «Здравствуй, дорогой Ученик. Я пишу это письмо при свете белого Лихта, под высокими сводами нарры. Я сижу рядом с тобой, мой добрый Кангасск. Дымчатый обсидиан укрыл тебя тонкой тканью тумана, под которой ты дремлешь, не замечая времени, бегущего мимо. Твои волосы белы, как снег, и лицо твое бледно… и что за жуткий шрам оставил тебе наш Макс… прости его; я знаю, ты всегда умел прощать… Война закончилась, Кан. И мы уходим туда, откуда пришли. Мне жаль одного: мы с Серегом многому не успели научить тебя. Конечно, несколько прощальных слов вряд ли восполнят эту потерю, но они должны быть сказаны. То, что я расскажу тебе об Омнисе, не слышал еще ни один наш Ученик. И не должен был слышать… Но ты — последний. Тебе мы оставляем все. Потому — слушай… …Подобно тому, как из одной клетки можно выстроить организм, из единого живого существа — частички населенного мира — можно выстроить целый мир. Потому что одна клетка помнит, каким было все тело, а одно живое существо помнит, каким был мир, в котором оно жило, дышало, чувствовало. Но живое, разумное помнит и иные миры — те, что скользили в его фантазиях, подобно призракам, и те, что крылись во мраке подсознания. Потому Омнис похож на мир-первоисточник и потому же — не похож на него. И потому же есть в нем существа, острова и целые континенты, о которых мы не подозревали, пока они не предстали пред наши очи. И есть то, что получилось не таким, как мы хотели. Словно темные, постыдные мысли и страхи, которые мы когда-то изгнали и не хотели помнить, получили плоть и кровь, и свободу здесь. Видимо, так оно и было. Мы принесли в Омнис все хорошее и все плохое, что ты видишь. Иначе и быть не могло. Человек — дитя двух миров. Он всю жизнь балансирует на грани, на острие клинка, шаг за шагом проходя путь от рождения до смерти. По одну руку от него — пропасть космоса. По другую — беспросветная реальность. Именно от нее мы с Серегом пытались убежать в мир фантазий, снов, белого света… когда великое горе затмило нам небо собственного мира… Многие в наше время поступили так же: развив в себе „странствующую душу“. Это шаг в пропасть по другую сторону лезвия, Кан: мечтатель, человек со странствующей душой, постепенно теряет связь с реальностью. Его называют странным. Или и вовсе безумцем. Потому, если увидишь безумца на площади, отнесись к нему с уважением, ибо в иных мирах, там, куда устремлены его грезы, он такой же миродержец, как я, Серег и наш Макс. Пред его взором проносятся тысячелетия в то время, как для тебя идут секунды. До сих пор и мы существовали так. И только теперь, когда наши раны излечены, когда наш сын снова с нами, мы можем вернуться и дать бой всем бедам, которые ждут нас дома… но вернемся к началам… В миг, когда мир-первоисточник исчез для нас, отдалившись на миллионы светолет пустоты, мы потеряли связь с ним. Свободные и одинокие, мы долго блуждали во тьме меж звезд и однажды нашли мертвую планету, перелопаченную древней разрушительной войной, которую устроили здесь те, кто жил до вас, устроили, стерев ею саму память о том, кем они были. И здесь мы постарались забыться в творении. Создать мир, в котором отныне будем жить. И в котором людям никогда не знать безумия войны… Вы лучше, вы действительно лучше наших предков: вы по-доброму наивны, и демоническую жестокость в вас останавливает разум. Вы чисты и прекрасны, и даже самого отчаянного из вас возможно вернуть к добру за одну-единственную жизнь… Но больным родителям никогда не произвести на свет здорового ребенка. Так и страдающим творцам не создать идеального мира: вы оказались искалечены по нашей вине — наши души, отравленные горем, сломали вас: единственные из всех живых существ Омниса, люди оказались неспособны стабилизировать природную магию: именно потому, что были сотворены по нашему образу и подобию. Мы никогда не хотели быть для вас богами, ибо просто принесли сюда то, что сами знали когда-то. Что знали, о чем мечтали, чего боялись… Должно быть, и с нашим миром кто-то в свое время поступил так же. Мы не боги, именно потому мы не нашли способа исцелить людей Омниса. Но мы старались искупить свою вину, хоть это и было похоже на предложение костылей калеке: мы возвели систему трех Хор, где было два стабилизатора, что уравновешивали друг друга. А потом научили себя радоваться тому, с каким увлечением юное человечество Омниса постигает хоровую магию, как с горечью улыбаются родители, когда их больной ребенок весело играет, держась на костылях… Мы смирились с тем, что ваша болезнь неизлечима и закрыли глаза на лекарство, которое предлагал сам Омнис, а быть может, убитый войной мир, бывший до него: харуспексы. Более того: мы даже запретили их, когда ими стали пользоваться нечестные и жестокие, чтобы видеть будущее и вернее проворачивать свои дела, — они были настоящей чумой одно время, потому что поймать преступника, вооруженного предвиденьем, невероятно сложно. И я назначила за ношение харуспекса ссылку в рудники Люменика, а Серег — на лесоповал в самые лютые снежные земли… И лично у тебя, Кангасск, я хочу попросить прощения: за Кулдаган. Твои родичи действительно пришли из мира Ле'Рок, как ни внушал им потом Серег забыть его. И пришли здоровыми, хоть и не умели копить амбассу, как жители Омниса. Но они повелевали ареном — и эта стабилизированная магия была их, их собственной, природной… И… Омнис сломал их… Они оглохли к магии, как и наши люди. Словно болезнь была заразна… И только некоторые династии Странников сумели не поддаться этому и сохранить власть над ареном, и глядя на них можно было искренне поражаться тому, что может человек… А теперь… когда не нужны больше камни, когда магия Омниса струится и стабилизируется сквозь тебя… Мы не знаем, что будет дальше. Кем станешь ты и каким сделаешь свой мир… Ведь ты теперь сильнее меня и Серега вместе взятых… не сокрушайся, что не умеешь пока ничего: у тебя впереди тысячи лет, чтобы узнать всё это. Ты будешь великим воином и магом, как и было тебе предсказано… помнишь, ведь: было… И если наша сила была лишь в том, что мы принесли с собой, то твоя лежит у корней этого мира. Воистину, ученик должен превзойти учителей, иначе зачем учить?.. Мы уходим. Вслед за нашим сыном. В тот мир, где мы родились. Я не знаю, будем ли мы помнить тебя, когда очнемся там. Надеюсь, будем. Счастья тебе, дорогой Кангасск.      Влада. Я мало что могу добавить к сказанному, Кан. Прости, что был суров с тобой, и если обидел чем… Знай, я благодарен тебе за все. Орион прав: одним своим присутствием ты делаешь других светлее и лучше. Я стал лучше. Светлее — может быть… Ты вернул мне сына, вернул мне потерянное счастье. И весь груз моих ошибок взвалил на свои плечи. Спасибо тебе за все… Но дорого ли стоит „спасибо“ бывшего миродержца?.. Я твой должник навеки, и долг этот не оплатить. Надеюсь, его оплатит судьба… Счастья тебе, Кангасск Дэлэмэр. И мира.      Серег» «Куда же вы… — подумал Кангасск. — Вы ведь даже не знаете, что вас ждет там, в мире-первоисточнике… Куда…» Он не сдержался — крупная слеза сорвалась с ресниц и разбилась о желтый край странички. Заметив, что чернила поплыли, Кан бережно поправил письмо заклинанием ресторации. Ему было тяжко на душе и плохо, но все же теперь он видел свет впереди. Или неясный отблеск света. Пройдет время — и он смирится, что все случилось так, как случилось. Сменились эры — и мир не дрогнул. Он стоит так же, как и стоял. И, если глядеть с такой высоты, даже изменился не сильно. «Странно, что от Макса ни слова…» — вдруг подумал Кан и, отложив в сторону письмо Влады и Серега, остановил взгляд на лежащей на коленях книге. Что-то подсказывало, что изначально это была просто стопка листов, сшитая вручную, и только потом кто-то заключил ее в твердую обложку. Никакой надписи — лишь потертый бурый картон; особенно пострадали уголки: похоже, кто-то все время таскал книгу с собой. Устроившись поудобнее, Кангасск открыл первую страницу. «Письма к Кангасску Дэлэмэру. Максимилиан Ворон, сын миродержцев» Надпись была выведена железными чернилами[1 - Железные чернила изготавливают из дубильных веществ (обычно вытяжки дубовых галлов) и солей железа (обычно железный купорос). Железные чернила славятся своей стойкостью к воде, свету и растворителям.]; те не поплыли, даже при том, что вся книга выглядела так, словно побывала не раз под дождем. Почерк выдавал неловкость пальцев: неудивительно, если вспомнить следы панацеи Гердона, оставшиеся на теле Макса. К тому же на некоторых страницах было заметно, что писал он левой рукой. …Итак, целая пачка писем… От Максимилиана Кангасск не ожидал ничего подобного. Со смешанным чувством удивления и настороженности, он перевернул страницу… «Здравствуй, друг мой… Я осмелился в течение семи лет в своих письмах называть тебя так. Я говорил с тобой в своих мыслях, в своих стихах, в своих письмах… всегда, когда душа просила этого… Да, мои родители — лучшие на свете, но даже им я не могу сказать всего, что думаю и чувствую. По разным причинам. Чаще всего — оттого, что боюсь обидеть их чем-нибудь: я итак принес слишком много зла им и их миру. Я жизнь положу, чтобы исправить хотя бы часть содеянного, но, боюсь, и этого будет мало. Я виноват и перед тобой, Кангасск Дэлэмэр. И прошу теперь только одного: выслушай меня. Все письма мои к тебе я собрал под одной обложкой, не заботясь особо о порядке. Во-первых, дату я везде проставлял исправно, так что она не позволит тебе потерять нить истории. А во-вторых… знай, для нас с тобой, коснувшихся Горящего, нет случайностей. И каждый раз, открывая страницу наугад, ты будешь получать самое подходящее письмо. Знаю, ты уже спросил о свертке. И не надо сильно думать над тем, что в нем. Горящий обсидиан, конечно. Я оставляю его тебе, потому что совсем недавно осознал все хитрые намерения этого харуспекса. Он не ленился править многие линии судьбы, начиная с Эрхабена (а может, и раньше), и все для того, чтобы попасть к тебе. Не отрицай, сам знаешь… Ты бессмертный. И ты лучший правитель мира, которого этот камень мог только пожелать. Не Орион; не Астэр, которые однажды покинут Омнис, чтобы отправиться к собственным звездам, а ты. Потому возьми его, храни его, используй его благосклонность на общее благо. Ты светлый человек — знай, кого попало изумрудные драконы не назовут „водопадом света“ — и Горящий не причинит тебе никакого вреда. Он вообще не причиняет вреда… Это величайший магомеханизм — даже мои родители и их друг Локи не сумели постичь его, так он сложен и древен, — и, я думаю, единственная его цель: вести миры по верному пути развития… Я читал о Сигиллане в твоем дневнике и о других погибающих мирах: они зашли в тупик и пожирают сами себя, не в силах свернуть на верную дорогу. Горящий призван не дать миру зайти в тупик. И он использует любые средства. Мне выпала роль злого гения, который сумел вскрыть древний нарыв на теле Омниса — Провал, заполненный чуждыми ему тварями. Твоя роль — куда выше и благороднее, но она пока вне моего понимания. Я склоняю перед тобой голову, Кангасск Дэлэмэр. И прошу еще раз: выслушай меня. Прочти все, что я написал здесь, и не суди слишком строго.      Макс М.» Глава восемнадцатая. Как было предсказано «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15003 от п.м. [прихода миродержцев] февраль, 26, Южный фронт, г. Люменик Друг мой, если я скажу, что наши дела плохи, этого будет мало. Мои войска отступают; мы теряем малые города. Вражеская волна движется медленно, но верно. Надеюсь, нам удастся удержать Люменик. Я сижу сейчас у окна Грандэ-башни — это недалеко от городской стены. Погода скверная; самый противный февраль, который только можно представить: идет мокрый снег с дождем; дороги повсюду размокли в грязь… Главные ворота открыты днем и ночью: поток людей вливается в них, как река. Беженцы. Люди, потерявшие все. Изредка кто-нибудь поднимает взор ввысь… Знаю, прекрасно знаю, Грандэ-башня, величественная, сложенная из рыжего камня, привлекает внимание, но не могу отделаться от мысли, что эти люди видят меня. И винят во всем… Это глупо с моей стороны — так думать: истинного виновника разразившейся войны знают только боевые маги — и они, как ни странно, не клянут меня, хотя уж им-то сам бог велел… падение хор низвело их до простых воинов с мечами и посохами и многим стоило жизни. Но за год с небольшим я не просто оправдал себя в их глазах, я заслужил их уважение. Как воин. Как полководец… на этом спасибо твоему брату Абадару, что воспитал таким Джуэла Хака — часть моей памяти, моя же заслуга — невелика. …В соседней комнате спит твоя дочка. Чутко спит: должно быть, мое беспокойство передалось и ей… Положение на моем фронте отчаянное, что уж говорить о боевом духе: он похож на вот эту слякотную погоду за окном; на дождь со снегом, который не кончается… Вчера я собрал солдат на центральной площади, надеясь воодушевить их немного, и… не знаю уж, что меня к тому подтолкнуло, взял Милию с собой. Я шел перед строем с ребенком на руках и говорил людям о смелости, чести, долге… представляю, как я выглядел тогда — ведь мне и самому всего шестнадцать… нелепо, должно быть… Но я видел: люди поднимали головы, и в глазах, которые раньше выражали лишь усталость и равнодушие, зажигался свет надежды… Свет… вчера я впервые задумался над тем, что говорил мне о тебе Орион: ты меняешь людей, просто находясь рядом!.. Похоже, Милия унаследовала твой дар. И как же должны драконы верить в людей, чтобы отдать им такое сокровище!.. Добавлю: и выбрать из всех людей меня — охранять и защищать Милию Дэлэмэр… Она прошла со мной год войны, и в пору, когда ни один уголок мира не безопасен, даже Башня, даже Цитадель, я никому ее не доверю, а надо будет — умру, чтобы защитить. Но у нас есть надежда, друг мой. Люменик дышит надеждой. Даже у измученного мальчишки-Марнса, проверяющего людей на воротах, в глазах — надежда. Спи крепко. Смотри звездные сны. Верни нам магию, Кангасск Дэлэмэр. Мы в тебя верим. Мы надеемся…      Макс М.» Над Югой занималось утро, и золотые назарины на всех Холмах приветствовали его. Бирюзового цвета тримаран покидал тихую гавань, величественный и одинокий. Поодаль от берегов спокойное море, казалось, было усыпано белым крошевом, покачивающимся на волнах. Кангасск не сразу сообразил, что это чайки… Целые стаи их вспархивали перед тремя носами бирюзового тримарана и с протяжными криками кружились над ним. Глядя в открытое окно на всю эту красоту, Кан здорово замерз, а потому, бросив последний взгляд на утренний город и море, он задвинул шторы и сел на кровати, накрыв плечи одеялом. На тонконогом прикроватном столике лежала книга с письмами Максимилиана; прочтя сегодня еще одно, Кан решил повременить со следующим: итак перед глазами до сих пор стоит мерзлый февраль 15003 года и мерещится дым павших городов на горизонте… Определенно, откровения Макса можно адекватно воспринимать только в малых дозах… при этом невольно задумываешься: как он сам-то жил со всем этим?.. Взгляд упал на горящий обсидиан, что покоился рядом с книгой. Алая сердцевина харуспекса отражалась в лакированной поверхности столика. Свет, неподвижных, мертвенный… «Как в Провале,» — подумалось вдруг. Повинуясь странному чувству, Кангасск поднял Горящий со стола и надел цепочку на шею… Миг назад этот харуспекс был мертв и холоден, но, коснувшись живой груди, немедля начал мерцать в такт бьющемуся сердцу. Кан беззвучно рассмеялся… Ничего особенного он не почувствовал. Прежний же его харуспекс тоже никак не отозвался на появление рядом с ним Горящего; кажется, эти двое собирались мирно сосуществовать вместе, тактично не замечая друг друга. И что дальше?.. Кангасск чувствовал себя потерянным как никогда. Раньше, когда рядом были Влада и Серег, Ученику миродержцев не приходилось особо задумываться над чем-либо. Великие и мудрые решали за него почти все. Теперь же придется искать свой путь в жизни самому. С чего начать?.. Орион, сын звезд проснулся раньше, чем обычно: ему снилось что-то тревожное. Дабы развеять оставшуюся от ночного сна тревогу, он направился на кухню — с твердым намерением выпить горячего чаю и закусить чего-нибудь. То, что чай уже вовсю кипел, а по кухне разносился приятный запах холостяцкой яичницы с салом, его приятно удивило… как и, то, что Кангасск Дэлэмэр, который вовсю хозяйничал на пустой кухне, проснулся в такую рань: обычно провинциального кулдаганца утром и вестью о конце света не поднять. Бедняга Кан… Орион все никак не мог привыкнуть видеть его мужчиной за тридцать, седовласым и отмеченным панацеей Гердона. Ну не шел Дэлэмэру новый облик, да и в душе он, наверняка, до сих пор остался парнем двадцати одного года, у которого все впереди… ну ничего… лет через десять все сравняется — что значат для бессмертного какие-то десять лет?.. — Доброе утро! — приветствовал друга Орион. — Утро доброе! — отозвался Кангасск. Надо признать, с лопаточкой для жарки левой рукой он управлялся довольно ловко. — Присаживайся, будем завтракать. Я как знал, что ты придешь — зажарил двойную порцию. «Знал…» Понимающе кивнув, сын звезд привычно перевел взгляд на харуспекс Кана — и увидел, что теперь на груди друга рядом с обычным холодным обсидианом висит Горящий. И мерцает, в такт биению сердца. «Ну, Макс, нашел кому оставить Око Войны!» — ругнулся про себя Орион, но, подумав, что маленькому миродержцу виднее, вслух ничего не сказал. Завтрак прошел безмятежно; все-таки в раннем утре есть своя прелесть — даже яичница кажется вкуснее, а чай — ароматнее. — Как твоя рука, Кан? — поинтересовался Орион к концу чаепития. — Ноет, — пожаловался тот, бросив краткий взгляд на свою руку, которая по-прежнему безжизненно висела на перевязи, распухшая настолько, что едва помещалась в рукав рубашки. — Это хорошо, что ноет, — оценил сын звезд. — Значит чувствительность частично осталась. Думаю, лучше начать восстанавливать все как можно скорее. Кангасск тихо усмехнулся. — Ты чего? — спросил Орион. — Вспомнил, как ты вылечил моего Игниса, — отозвался Кан. — Ты и меня планируешь положить на операционный стол? — Нет, — сын звезд отрицательно покачал головой. — В этом нет необходимости. Коль уж стабилизатор у нас теперь естественный, даже большая доза магии тебе не повредит. К тому же, магическое воздействие куда тоньше, чем скальпель и нити. — Уговорил, — засмеялся Кангасск. — Да, впрочем, я и так был согласен. — Тогда не будем терять время даром, — не долго думая Орион одним большим глотком допил чай и поднялся из-за стола. — Пошли в лабораторию. Кнопочка на панели спрунг-машины в Цитадели Влады была точно такая же, как в Серой Башне: кристальный кубик с заключенным в него значком, напоминающим по форме след птичьей лапки. Вот только в самой лаборатории Влады Кангасск ни разу не был и сейчас созерцал все это великолепие впервые. Здесь не было бьющего в глаза белого электрического света, нависающих потолков, однотонных стен… А были высокие, возносящиеся под потолок арчатые окна; изящные кованые подставки под Лихты, где эти трепетные белые огоньки казались заключенными в золотые клетки; металлические столы с витыми ножками, окрашенные под серебро… множество древних книг стояло в прозрачных, высоченных шкафах — и казалось, они парят в пространстве сами по себе. О Небеса! Если бы хоть один из тех, кто писал столь любимые когда-то Кангасском фантастические книжки, побывал здесь и видел все это великолепие своими глазами! Эдакий приют алхимика, несмотря на то, что техники здесь было не меньше, чем у Серега: просто каждый громоздкий аппарат был в то же время и произведением искусства: кто-то не поленился украсить его литыми узорами из летящих драконов, рычащих львов и гибких стеблей диадем… Здесь все дышало очарованием древности и восхищением наукой, подлинной, животрепещущей, вовсе не такой, какой ее представляют себе люди вроде Нея Каргилла. И если святая святых — лаборатория Серега была отражением того, что он знал и видел в своем мире, то лаборатория Влады являла собой воплощенную мечту. Кангасск понятия не имел, откуда знает это. Почувствовал… — Красиво? — довольно осведомился Орион, подбоченившись. — Да, — отозвался Кан. — Я здесь вырос, — весело усмехнулся сын звезд. — Кто еще может похвастаться таким волшебным детством, какое было у меня, даже и не знаю. Астэр первые десять лет жилось куда скучнее: все-таки, Серая Башня — не самое подходящее для ребенка место. — Давно хотел спросить… — замялся Кангасск. — Насколько ты старше Астэр? — На сорок лет, — беспечно пожал плечами сын звезд. — Какое это может иметь значение… Действительно. Сорок — и многие тысячи… Никакого… И все же: когда-то Астэр была девчушкой десяти лет, и каким же взрослым ей тогда казался пятидесятилетний Орион… — Присаживайся, — Орион пододвинул Кангасску стул и сам сел напротив. — Посмотрим, что можно сделать, чтобы вернуть твоей руке подвижность… С истинно ученическим терпением Кан просидел так три часа, пока сын звезд колдовал над его рукой. Пожалев друга, боль он снял вообще, так что Кангасск не чувствовал ни как магия Ориона прокладывает крови новое русло, ни как ломаются и сращиваются вновь — уже правильно — кости, ни как тянутся связки… Орион, сын звезд работал, как ювелир. Взгляд его был сосредоточенным и неподвижным; на лбу выступила испарина… Для него эти три часа, верно, и вовсе растянулись в вечность. Наконец он поднял голову и сообщил: — На сегодня все, Кан. Что-то я сломал и срастил, что-то поправил… всего за один раз не сделаешь. Сегодня пусть все заживает, завтра продолжим. С этими словами он вновь положил руку Кангасска на перевязь и, поднявшись со стула, с наслаждением распрямил спину, в которой после долгого неподвижного сидения что-то тихонько хрустнуло. — Отдыхай пока, — велел Орион непреклонным тоном врача и добавил, уже дружески: — Скоро должен быть настоящий завтрак. А там, поверь, тебе будет не до отдыха… Слишком многое вместилось в этот день, Орион был прав. И весь день Кангасска не покидало какое-то тягостное чувство. Каждый взгляд, обращенный в его сторону, только добавлял в это чувство горечи… …Завтрак прошел в обеденном зале, где собрались ученики Астэр и Ориона. Многие были совсем юны, Кан их не помнил, а кого-то и вовсе видел впервые, но старых знакомых было куда больше. Особенно поразил Кангасска состав нового Алого Совета. Глава совета — подумать только! — Надин Мианна. Та белокурая малышка с чудесными синими глазами, хрупкая и волевая, словно Северный первоцвет, за тринадцать лет превратилась в ослепительной красоты девушку. Она говорила спокойно, разумно, ровно, но Кан чувствовал внутренний трепет ее души; он ничего не мог поделать с этим: два харуспекса и чаша амбассы, наполнившаяся вновь, обострили все его чувства до предела… Надин любила его когда-то, а первая любовь никогда не забывается… Вторым в Совете был тот самый героический паренек — Мейли Виренс, — что выпрыгнул из окна при штурме Цитадели, чтобы предупредить Алую Стражу. Взрослый Мейли остался тонким и нескладным, как подросток — ненависть к оружию и тяжелым тренировкам, видимо, сказалась; даже в такой торжественном случае меча он с собой не взял. Истинный пацифист. Что же до третьего советника, то им оказался Айнан Смальт! Тяжелые же, должно быть, времена настали для Омниса, если Верховная Фрументария допустила в Совет Алого Стражника. Но что-то подсказывало, что Айнан и в мирное время выступает в роли советника не хуже, чем любой фрументар. Кангасск отвесил вежливый полупоклон повзрослевшему другу, на что Айнан громогласно рассмеялся и радостно сгреб Кана в охапку, крепко обняв его и дружески нахлопав по спине. Да, это все еще тот самый Айнан: людей искренних время совсем не меняет. Но даже в его взгляде было нечто, что заставило сердце болезненно сжаться… …Потом был город. Юга разительно изменилась, если смотреть вблизи. Многое просто исчезло, многое — обветшало. Строительные леса высились всюду, порой заслоняя небо и расчерчивая его в клеточку. Еще немного — и город приобретет совершенно иной облик и все, что Кан помнил, будет так или иначе исправлено, замазано или снесено… Процессия, которую возглавлял последний Ученик миродержцев с ликующим Игнисом на плече, получилась немаленькая (дети звезд, Милия, Джовиб, Странники и советники), так что прошлись только по центральной улице и по набережной, но впечатлений хватило с избытком. Изменился не только город, но и сами люди — обладатели моряцких камзолов и городских оливково-зеленых рубашек: за исключением детей, почти все были отмечены панацеей Гердона. Порой по жутким шрамам и болезненной, скованной походке становилось ясно, что раны, которые человеку лечили аноком меллеосом, были наверняка смертельны. «…Анок меллеос — штука страшная, — сказал на все это Орион, сын звезд. — Его последствия даже магией править тяжело…» Кангасск отрешенно кивнул, подумав, что и война для больного мира оказалась такой же «панацеей». Провал, который Максимилиан назвал нарывом на теле Омниса, был вскрыт, вычищен, залечен… но последствия… Не только внешние: сама духовная атмосфера в Юге стала тяжелой, и лишь маленькие дети, знающие о войне только по рассказам взрослых, сияли в этих чувственных сумерках, как светлячки… После обеда Кангасска оставили одного. Советники откланялись и вернулись к своим делам, Странники решили еще посмотреть город, Милия отправилась на занятия вместе с другими юными учениками Астэр. Что же до двух Орионов, то те решили устроить себе хорошую тренировку с оружием. Кангасск сначала отказался идти с ними, подумав, какой там от него толк, от однорукого (правая рука все еще не двигалась и безжизненно висела на перевязи, представляя собой жалкое зрелище), но, оставшись наедине со своими мыслями и чувствами, чуть не взвыл от отчаянья и бросился в тренировочный зал со всех ног. — Я передумал! Возьмите потренироваться! — заявил Кан с порога. Оба Ориона удивленно переглянулись и, вновь обратив взоры к седому Ученику с душой мальчишки, расхохотались. — Что я сказал-то? — смутился Кангасск. — Ничего, — махнул рукой Джовиб. — Просто не ожидали от тебя такой прыти. — Я, помнится, обещал научить тебя с саблей обращаться, — сказал Орион, сын звезд. — Катану тебе еще долго использовать не придется… Передняя стена тренировочного зала была увешана самым разнообразным оружием. Не долго думая, сын звезд снял с нее приглянувшуюся ему саблю и с беспечным «Лови!..» бросил Кангасску. — Ох… — перевел дух Кан, сумев ухватить летящую в него саблю за рукоять, и лишь присмотревшись, добавил весело: — Она не заточена, а я-то испугался… — Конечно, не заточена, — невозмутимо заявил Орион, сын звезд. — Мы в тренировочном зале, а не на поле боя. — с этими словами он снял со стены еще одну саблю. — Эх, не жалую абордажных, — заметил он. — Хорошо, что нет тут этих тесаков… А теперь смотри и повторяй за мной… Обращаться с саблей Кангасск немного умел, ибо хороший оружейник всегда имеет представление об оружии, которое делает и продает. Но это «немного» не шло ни в какое сравнение с тем, что показал ему сын звезд. Итак, учиться, учиться и еще раз учиться. И, быть может, через пару тысяч лет удастся сразиться с Орионом на равных… сейчас о паре тысяч лет думалось легко… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15002 от п.м. январь, 7, Юга Она умерла. Умерла, Кангасск! И мы оба виноваты в этом, в равной степени — и ты, и я. Мучительная, бессмысленная смерть… Эдна, милая Эдна… она не заслужила такого… Но если я любил ее, то ты… ты ее даже не знал! Я держал на руках твою дочь. Я хотел бы обмануться и думать, что она моя, но я даже соврать себе не могу: у нее твои глаза, и детское личико хранит твои черты. И только имя, которое Эдна дала дочери перед смертью, говорит о том, что она помнила обо мне. Милия… Бедная Эдна считала, что Милиан — мое настоящее имя, а Максом я называюсь лишь чужакам. И она назвала твою дочь в мою честь. И, если бы я не гнался за этим проклятым бессмертием, Эдна не отвернулась бы от меня… и это была бы моя дочь… И, если бы я не лишил Омнис магии, Эдна радовалась бы рождению Милии вместе со мной. Она была бы жива… как была бы жива, не встреться ей ты… Я боролся. Я пытался исправить что-то. Но всего исправить нельзя. Моя любовь мертва. И Омнис похож на мечущегося в бреду больного — непонятно, выкарабкается ли… А я сижу в полутьме, при зашторенных окнах в своей пустой комнате и ничего не предпринимаю. Моя армия ждет приказа; родители ждут ответа, а я опускаю руки. Я с места не могу сдвинуться. Я слышу единственный в мире звук — детский плач… крошка Милия плачет, словно тоже в чем-то виновата… Астэр и Надин уже час не могут ее успокоить. Что бы ты сделал на моем месте, Ученик миродержцев?.. Я просто пойду и возьму дочку Эдны на руки и постараюсь смириться с тем, что произошло. Я должен.      Макс М.» Стоящий на затененном смотровом балкончике детского тренировочного зала одинокий наблюдатель никому не был заметен. Короткая детская тренировка давно кончилась, потому часть юных учеников Астэр разошлась, а те, что остались, либо весело болтали, либо не менее весело валяли дурака, играючи рубясь на маленьких деревянных мечах и представляя себя великими воителями. Облокотившись о перила балкончика, Кангасск смотрел на свою дочь, и в глазах его была тоска… Милия Дэлэмэр, не замечая внимательного взгляда отца, с увлечением сражалась со старшим мальчишкой; тот был явно более опытным бойцом, но соразмерял свои силы, позволяя девчушке иногда и победить… Кан печально улыбнулся, вспомнив: Влада, уча его, поступала точно так же… и Серег… — …Она у тебя талантливая, — услышав за спиной голос Астэр, Кангасск обернулся. Дочь звезд, бесшумно ступая, пересекла смотровой балкончик и изящным жестом возложила на витые перила свои белые руки. Грация воина уступила место грации дикой кошки. — Да, — согласился Кан; теплое чувство отцовской гордости согрело его душу. Не прочитай он после своей тренировки очередное письмо Макса, был бы теперь просто счастлив. — Расскажи… как она жила, пока я спал… — попросил он Астэр. — О… ее воспитанием занимался в основном Макс, — дочь звезд сдержанно улыбнулась. — Она звала его дядя Милиан, очень любила и жалела… Так вот, наш юный воитель и миродержец оказался настоящим морским коньком… …Кан тихо усмехнулся: во всех приморских городах и рыбацких деревушках морским коньком в шутку называют чересчур заботливого папашу. Это потому что настоящий морской конек очень ревностно охраняет своих детей. — …Так вот, Милию он никому не доверял, всюду брал ее с собой. Она побывала во всех городах, даже в осажденном Люменике жила месяц. Что бы мы ни говорили Максу по этому поводу, а он все равно искренне считал, что только с ним девочка будет в безопасности… — Астэр говорила с едва уловимой, тонкой, как аромат рамниру, грустью в голосе. — Он с мечом и посохом учил ее обращаться… написал ей толстенную книгу сказок… И при всем этом мастерски управлял доброй четвертью омнисийской армии, а в некоторых боях даже принимал личное участие. Я как-то спросила его: когда, ты все успеваешь, Макс? Знаешь, что он ответил? — Что? — «Сплю три часа в сутки; мне хватает»… Вот так… Кангасск задумчиво кивнул и вновь посмотрел вниз: Милия и тот мальчишка дружно смеялись над чем-то, стоя особняком от прочих веселых стаек. И Кан почувствовал — ощущение было легким, как прикосновение пухового перышка — трепет двух юных душ. Такой же, как при встрече с Надин Мианной, но без малейшего намека на боль и горечь… — Как зовут этого парня? — прищурившись, осведомился он у Астэр. — Слышу отцовскую ревность в твоем голосе, — с улыбкой заметила дочь звезд. — Это Лайель Грифон. Ему четырнадцать лет; с Милией они давние друзья. Кангасск не стал исправлять ее утверждение насчет друзей. Просто принял услышанное к сведению и подумал о том, что вскоре ему, возможно, придется серьезно поговорить с этим парнем. А что касается отцовской ревности… да, есть такое, и ничего с этим не поделаешь… Тем временем Милия взяла своего Лайеля под руку — и они, продолжая шумно обсуждать что-то, вместе покинули тренировочный зал. Вздохнув, Кан поднял голову и обратил взор к Астэр. — Астэр… — тихо произнес он. — Скажи, ты много знаешь об изумрудных драконах? — Не очень, — дочь звезд звонко рассмеялась. — Этот загадочный народ мне никогда полностью не понять. — И все же… — серьезно сказал Кангасск. — Да? Что ты хочешь знать? — посерьезнела и Астэр. — Знаю, что тринадцать лет назад уже спрашивал… — Кан пожал плечами. Но с тех пор много чего изменилось… Я пытаюсь понять поступок Эдны… Она любила Макса, и дочь она назвала в его честь… Но я-то зачем ей был нужен? — Ты прав, многое изменилось, — понимающе закивала Астэр. — Теперь, когда Безымянный Континент, или по-драконьему Ффархан, открыт для нас, мы знаем об этом народе куда больше. И, я скажу тебе, любовь они понимают совершенно иначе, чем люди. Драконья любовь — это вспышка, порыв, прозрение. Вечное пламя, если хочешь… Испытав это чувство однажды, драконы остаются вместе до тех пор, пока смерть не заберет одного из них. Человеческая же любовь — вещь необъяснимая. Иногда над нею не властно время и даже смерть, а иногда она изживает себя сама или, что драконам вообще не понятно, оказывается безответной. И это основной предмет драконьего любопытства. Многие драконы говорили мне, что изумрудная молодежь отправляется на наш континент и принимает человеческий облик не столько ради того, чтобы найти себе новых приключений, сколько ради того, чтобы испытать это чувство. Человеческую любовь. Они охотятся за ней, как некоторые мореходы — за сокровищами. Для Эдны человеческой любовью стал Макс, а драконьей — ты. И неизвестно еще, кого же она на самом деле любила больше. — Значит, она… — Кан долго не решался произнести это. — …она… любила меня? — Да… «Не волнуйся, любимый, ты больше меня не увидишь…» «Не с легким же сердцем ты идешь на смерть, Кангасск Дэлэмэр. Слишком остро чувствуешь, что еще и не жил. Что не знал настоящей любви и не закончил в жизни ни одного дела…» …Кан вздрогнул, когда голоса ушедших зазвучали в его мыслях одновременно. — Что с тобой, Кангасск? — спросила Астэр, заглянув ему в глаза. — Ничего… — пробормотал в ответ Ученик миродержцев. — Прости, мне нужно побыть одному. — Ты странный… так изменился, что не узнать… — дочь звезд нахмурилась и скрестила на груди руки. — Думаю, зря ты носишь два харуспекса сразу. — Нет, не в них дело, — выдохнул Кан. — Не в них дело, а во мне. Прости… Развернувшись, он ушел с балкона. «Никаких больше писем Макса, — думал он, шагая по пустым коридорам. — Никаких…» Закрывшись в своей комнате, он взял письмо Учителя и читал его вновь и вновь… читал до тех пор, пока не начал слышать в собственных мыслях ее спокойный мудрый голос, произносящий начертанные на бумаге слова. Успокоившись, Кангасск начал читать письмо в последний раз… и вдруг, как на спицу, наткнулся на фразу, которую до сих пор если и замечал, то не придавал ей особого значения… «Ты будешь великим воином и магом, как и было тебе предсказано… помнишь, ведь: было…» Глава девятнадцатая. Погадай мне… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15003 от п.м. март, 29, Южный фронт, г. Люменик У победы солоноватый вкус крови, друг мой. На зубах у меня поскрипывает вездесущий пепел; дым ест горло. Но мы победили… кто бы мог подумать, что спасет нас… Огнестрелки! Мне повезло, что оборонять пришлось индустриальный Люменик, а не какой-нибудь тихий земледельческий городок: оружие было изготовлено прямо на месте. Но какой ценой далась победа… какой ценой… Тел столько, что немногочисленные выжившие вряд ли сумеют устроить достойное погребение. Потому всюду горят костры — от них этот горький дым, этот белый пепел — весь город в нем, как в снегу… Я велел сжечь вместе тела врагов и друзей, ибо, как говорил один мой знакомый, смерть всех равняет. Я давно не спал. Несколько суток. Кто-то сказал, взгляд у меня стал безумный… еще бы… Только что говорил с родителями. Говорил как с чужими, потому что эмоций во мне не осталось, да простит меня Небо… Но, освободив Люменик, я во весь Омнис открыл дорогу его огнестрелкам: пока нет магии, ружья и пушки — наша последняя надежда. Этот город — великая кузня всего мира, и с падением Торгора… впрочем, что тебе говорить: ты не хуже меня знаешь, чем был для Кулдагана и всего Омниса Торгор… Завтра я покину свою временную обитель в Грандэ-башне, и с остатками некогда славной армии двинусь в Югу. С огнестрелкой каждый мой солдат стоит теперь десяти мечников, но людей у меня слишком мало. Как ни претит мне мысль о том, что придется набрать в Юге мальчишек и девчонок, выбора у меня нет: эта проклятая война почти под корень выкосила всех профессиональных воинов. Некстати же пришлась такая смена поколений. Но, даже так, я, мальчишка во главе армии детей, собираюсь побеждать и впредь. PS: Твоя дочь уже вовсю разговаривает, даже пытается называть меня папой. В жизни не видел человечка прекраснее Милии. …Сегодня я шел в бой с ее именем на устах и даже в самые тяжелые минуты помнил о том, что за моей спиной — Грандэ-башня, где ждет меня моя девочка. Иначе и не победил бы, наверное, очень уж тяжело пришлось: не поверишь, но миродержцы тоже не железные. Так что спи спокойно, Кангасск, никто не обидит ее, пока я жив.      Макс М.» Он остался в память жителей Омниса как герой великой войны, сын миродержцев Макс Милиан Ворон и — как поэт Хален Милиан. Ярче сиял в свое время, пожалуй, только Зига-Зига — тоже, кстати, воин и поэт. Но Зига — герой ушедшей эры, и Макс, засиявший новой звездой на небосклоне, пожалуй, скоро потеснит старого кумира. Максимилиан стал легендой при жизни. Часа не проходило, чтобы Кангасск не слышал о нем от кого-нибудь. И письма Макса следовало прочесть хотя бы из уважения к памяти этого человека, как бы впечатлительный Дэлэмэр от этого не зарекался… — Папа, как ты? — с сочувствием произнесла Милия, когда Кангасск вернулся из лаборатории, где Орион вновь, с терпением ювелира три часа кряду правил его руку. — Устал… — признался Кангасск и плюхнулся на диван. Печально посмотрев на него, Милия села рядом и, сняв правую руку отца с перевязи, принялась осторожно растирать ее. Прикосновения тонких пальчиков едва чувствовались; казалось бы, никакой магии, простой массаж, но от него застоявшаяся кровь приходила в движение и рука уже не ныла так сильно. «За что она так любит меня?.. — с тоской подумал Кангасск, глядя на дочку, зеленоглазую, черноволосую, невероятно похожую на него самого в детстве. — Чем я заслужил такую любовь? Макс ее воспитывал, рисковал за нее жизнью, а я что сделал?.. Ничего… я все проспал…» — Легче? — деловито осведомилась Милия. — Да, — с благодарностью улыбнулся Кангасск. И дочь улыбнулась в ответ. — У меня лучший в мире отец, — сказала она и порывисто обняла Кангасска. — Почему? — спросил он, старательно придерживаясь шутливого тона. — Во-первых, потому, что мой, — на полном серьезе принялась отвечать девчушка; первый довод был просто сногсшибательный, не поспоришь. — А во-вторых, потому, что герой, самый настоящий. Я очень тобой горжусь, папа. — Ну… какой же я герой, — Кангасск пытался усмехнуться весело, получилось не очень. — Вот твой дядя Милиан — герой, это да… — Но ты же спас весь мир? — возразила Милия. Кангасск ласково коснулся ее щеки. — Это только в сказках один человек может спасти весь мир, — сказал он, уже не скрывая грусти. — В жизни так не бывает. В жизни у каждого своя маленькая роль, и, когда все играют слаженно, мир живет и побеждает. Сказав последнее слово, Кангасск о сказанном тут же и пожалел… Если б ему в мечтательные двенадцать лет кто-нибудь сказал такое, у него бы мир в глазах порушился. Ни одной мечты бы не осталось. А кто есть ребенок без мечты?.. Но Милия, недолго помолчав, засмеялась: — А я повторяю: ты лучший в мире папа! — заявила она с гордостью. — И настоящий герой. Дядя Милиан всегда говорил, что настоящий герой на самом деле совсем не чувствует себя героем и всем доказывает, что ничего особенного не сделал… Вот так, Кан. Вот так. Маленький Макс только что, сам того не ведая (а быть может, напротив, — предвидя), спас твой отцовский авторитет. А перед этим потратил неведомое количество времени, чтобы внушить девчушке, что ты — лучший… Пожалуй, с тебя большое спасибо… и еще парочка прочитанных писем… — Герои, герои… — махнул рукой Кангасск. — Расскажи мне лучше, как дела у тебя? Казалось, этого вопроса Милия ждала давно. За короткое время она просто завалила отца новостями. Маленькие и большие тайны; легенды; ссоры и примирения; обиды; надежды; успехи в учебе; слухи; и просто мысли вслух… Пожалуй, многовато для того, кто тринадцать лет был не в курсе глобальных и локальных омнисийских событий. Но Кангасск показал себя примерным слушателем, и, если не понимал чего-то, то хотя бы делал вид, что понимает. Да и слушал с искренним интересом. …Для себя же он отметил, что тот самый Лайель Грифон неизменно занимает в рассказах Милии главное место. Что бы ни произошло, за этим следовало повествование о том, как поступил в этом случае Лайель, что он сказал, что сделал… Тут и без предвиденья все ясно. — …Папа, а можно тебя попросить? — вдруг заговорчески произнесла Милия; видимо, к ней пришла светлая мысль. — Можно, — беспечно согласился Кангасск. — Ну-у… — девочка смущенно опустила глаза. — Погадай мне… на счастье… — Погадать? — Кан опешил. — Да… ты же носишь целых два харуспекса… значит, гадальщик, — Милия доверчиво улыбнулась. Кангасск почувствовал, как дрогнуло, на краткий миг сбившись с ритма, сердце. «…как тебе и было предсказано… помнишь ведь: было…» Он вспомнил… Вспомнил ночные улочки Таммара, себя, в ту пору совсем молодого и глупого. И девочку, подарившую ему свой харуспекс. Погадай мне… …пять монет… …твоя судьба пересекается с ее судьбой… …и что, сильно пересекается?.. …невеста… …эта мелочь — моя невеста?.. …ты ее тоже разочаровал… …она дает тебе шанс, раз подарила этот камушек… Воспоминания, как потрепанные временем страницы, уже не хранили точных фраз, лишь штрихи, фрагменты. Казалось, все это пришло из какой-то другой жизни, где все было не так… Занна. Сколько ей сейчас? Должно быть, двадцать три, не меньше… Кангасск не знал, почему это так важно, но, стоило ему вспомнить, как все тревоги и сомнения, терзавшие его, словно испарились, а на душе стало легко-легко, как у мечтающего ребенка. Он рассмеялся тихим, нежным смехом. — Конечно! На кого гадаем? — весело подмигнул он Милии и добавил шепотом: — На Лайеля Грифона? Милия радостно закивала. Глаза ее так и лучились счастьем. И такая искренняя была в этих глазах надежда, что страшно стало развеять ее неосторожным пророческим словом. Но Кан твердо усвоил уроки Таммара и знал, что лишнего не скажет. — Хорошо. Тогда повторяй за мной: «Разрешаю Кангасску заглянуть в мое будущее»… …Выведать будущее другого человека весьма не просто. Даже при харуспексе, не получив разрешения, можно лишь догадываться, предчувствовать, видеть отрывочные моменты и мучиться в сомнениях. Но, стоит кому-либо произнести эту простую фразу, как спадает темная пелена — и человек становится похож на открытую книгу, которую не так уж сложно прочесть. Кан предполагал, что так и будет, но никогда не испытывал ничего подобного раньше. Огромное, неоценимое доверие было оказано ему. И огромная ответственность легла на его плечи. Теперь ему предстояло взвешивать и обдумывать каждое слово, чтобы ничем не нарушить будущего Милии… Вечером Кангасск осторожно постучал в комнату дочери, хотя и знал, что она еще не спит… долго, пожалуй, не уснет, окрыленная добрым предсказанием… просто не хотелось врываться в чужой мир без спроса. — Да-да! — отозвался бодрый детский голосок. — Это я, — тихо произнес Кан. — Заходи, папа… Несколько белых Лихтов горели под узорчатым абажуром вместо лампы, и их свет, проходя сквозь узоры, рисовал на стенах тени огнедышащих драконов и летящих птиц. На абажуре гордо восседал Игнис. Хозяину, посетившему «его» обитель, огнедел отсалютовал язычком пламени и звонким клацаньем зубов. Кангасск не удержался от улыбки, увидев дракона-малыша, которого Джовиб подобрал в заснеженном Кулдагане: тот спал в коробке из-под конфет, где Милия заботливо устроила ему ватное гнездышко. — Его зовут Сайфер, — сказала девочка, проследив взгляд отца. — Дядя Серег говорил, так звали одного и очень храброго великого Инквизитора, который жил тысячу лет назад. — Хорошее имя, — оценил Кангасск и вновь окинул взглядом комнату. Пристрастие к минимализму, похоже, передалось Милии от «дяди Милиана». Макс, помнится, писал, что у него в комнате почти ничего нет. Тут такая же история. Из мебели только кровать, письменный столик и стул. До прихода Кангасска Милия, похоже, спать и не собиралась — валялась поверх одеяла на кровати с увесистой книжкой… «Сказки. Милии от дяди Милиана»… все понятно… Кангасск присел на кровать рядом с дочерью. — Ты доверила мне свой секрет, — сказал он мягко, с улыбкой. — Могу я доверить тебе свой? — Конечно, папа! — с радостью согласилась девочка. — Честное слово, я даже Лайелю не скажу… Кан тихо усмехнулся: такое обещание многого стоит. — Мне нужно совершить небольшое путешествие, — сказал Кан. — Я должен найти кое-кого… — Кого? — живо полюбопытствовала Милия. — Ту, что подарила мне холодный обсидиан, — он потянул за веревочку и извлек свой первый харуспекс из-под ворота рубашки. — Ее зовут Занна. В последний раз, когда я ее видел, ей было лет десять. Теперь, наверное, двадцать три… — Ух ты! — восхитилась Милия. — Пап, я так рада за тебя! — Я знал, что ты поймешь, — сказал на это Кангасск. — Предвидел? — Милия хитро прищурилась. — Нет, — Кан покачал головой. — Нет. Просто знал… …Ирин Фатум и Макс Милиан Ворон могли бы поведать Кангасску Дэлэмэру, как опасно полностью полагаться на горящий обсидиан: о том, что хитрый камень нашел себе другого избранника, бывший хозяин узнает обычно в последнюю минуту, и если в эту самую минуту он весело дергал смерть за усы, то все это может для него плохо кончиться. Для человека, на котором держится вся магия мира, идея отправиться в одиночку через неспокойные послевоенные земли была поистине сумасбродной. Астэр так и сказала. Орион, сын звезд вывел друга за дверь и поговорил с ним отдельно, со всей суровостью. Что же до Джовиба и нарратов, то те, как ни странно, идею о путешествии одобрили и поддержали, заявив, что главному наррату и гадальщику мира виднее. Об истинной цели путешествия знала только Милия; в глазах остальных же Кангасск Дэлэмэр выглядел редкостным упрямцем и самодуром, которому больше делать нечего, как только «путешествовать». Что ж, после долгих препирательств и дружеских ссор, Кан добился своего. И вот, в походной одежде, с добротной кожаной сумой через плечо он стоит посреди главного зала Цитадели. На поясе — новенькая сабля и полная фляга анока меллеоса с хитро завинченной костяной крышкой. Правая рука, до сих пор неподвижная, висит не перевязи. Насчет этого Орион выговорил Кану особо: если сделать длительный перерыв в лечении сейчас, то половина работы пойдет насмарку. Но Кан как истинный самодур (в роль он почти вжился) повременить с путешествием отказался наотрез. Итак… все прощальные слова сказаны; заклинание, после которого нужно прикрыть глаза ладонью, произнесено — и багровый мир Провала принимает одинокого путника в свои объятия. Кангасск и раньше не особо хорошо знал Омнис и один никогда не путешествовал. Теперь же, когда отгремевшая война перепахала все вдоль и поперек… Странно, что это обстоятельство совсем не смутило его. Возможно, это просто особое путешествие. В котором надежда и предчувствие куда вернее компаса и карты. Глава двадцатая. Путь Архангела Несколько часов Кангасск шел сквозь багровое безмолвие один. Земля, утрамбованная сапогами многочисленных омнисийских солдат, мягко пружинила под ногами; каждый шаг в полной тишине казался неосторожным и громким. И чужие шаги, прозвучавшие поодаль — тоже: на дорогу вышел человек и остановился, дожидаясь Кангасска. Тот лишь пожал плечами и продолжил свой путь: если незнакомец и был разбойником, то сейчас нападать на одинокого путника, похоже, не собирался — слишком уж открыто он вышел на дорогу. Вблизи этот человек оказался угрюмым рыжеволосым мужчиной с косматыми бровями, почти сходящимися к переносице. Отметина панацеи Гердона широким шрамом опоясывала его шею. — Молодой совсем, — хмыкнул незнакомец, глянув на Кангасска. — А я-то тебя издали за старика принял: смотрю седой… Слушай, друг, есть у тебя анок меллеос? — Есть, — честно ответил Кан. — О, хвала Небесам! — хрипло воскликнул рыжий. — Подлечи раненого, не пожалей пару капель!.. — Хорошо. Веди… Какой простой и эффективной ловушкой это могло быть!.. Заманить сострадательного путника туда, где его ждет десяток головорезов с мечами наготове и где бесполезно звать на помощь… Но Кангасск чувствовал: этот человек говорит искренне. Еще издали он услышал стоны умирающего. Тот лежал на залитом кровью плаще в небольшой естественной пещерке и выглядел чуть ли не мальчиком, так был молод. — Ты будешь жить, сынок, — сказал незнакомец, припав перед парнем на одно колено. — Я нашел тебе панацею. — Нет… — из последних сил всхлипнул тот. — Не хочу… я устал так жить… Не хочу… — Не слушай его… — поднял голову рыжеволосый. — Бредит. Я его подержу, а ты лей анок на раны… Кричал парень отчаянно, несмотря на обезболивающее заклинание, которое наложил Кангасск: видимо, оно было слишком слабым для такого случая. Раны вспухали чудовищными багровыми рубцами, и багровый мир безмолвно и равнодушно созерцал это. Когда боль утихла, парень, обессилевший от потери крови и долгих страданий, провалился в беспокойный сон. Прикрыв спящего своим плащом, рыжеволосый отошел в сторону; Кангасск последовал за ним. — Спасибо тебе, — устало произнес незнакомец. — Это мой сын, и кроме него у меня в этом мире никого нет. — Рад был помочь, — тихо отозвался Кангасск. Рыжеволосый вскинул голову и встретился с ним взглядом. — Я Сэслер, — с досадой произнес он. — Мои глазастые винтовки смотрят с каждой башни… а сам я боюсь показаться на людях. Вот так нелепо все вышло… Сэслер-снайпер… Сколько лет прошло; конечно, он не узнал в лицо того случайного путника, которого спас на перекатах Фэрвиды, расстреляв перед этим всю шайку Крогана и отомстив тому самым жестоким образом… — …Почему? — спросил Кангасск, решив пока не напоминать старому знакомому о том эпизоде. — У Святого Крогана есть сумасшедшие последователи, — горько усмехнулся Сэслер. — Они поставили себе целью уничтожить меня и мою семью, дабы восстановить некую справедливость… и, знаешь ли, за последние годы весьма преуспели в этом. Остались только я и мой сын. Эти фанатики добрались до него сегодня. Если б не ты, он бы не дожил даже до вечера… Прости, путник, мне нечем отплатить тебе за твою доброту. — Я вернул тебе старый долг, Сэслер, — без особой радости произнес Кангасск. — Ты спас мне жизнь, тогда на переправе через Фэрвиду. — Мир тесен… — развел руками снайпер. — А я-то думал, откуда мне знакомо твое лицо… Знаешь, я много раз проклинал тот день, но тебя — ни разу… Твоей вины нет в том, что случилось, только моя. Я был счастлив, что отомстил за смерть старшего сына, и судьба наказала меня за это… А сейчас, — он отвел взгляд, — оставь нас, ступай своей дорогой. — Сэслер, — осторожно обратился к нему Кангасск. — Могу я спросить у тебя кое-что? Я был… далеко… отсюда и мало знаю о том, что сейчас происходит в мире… — Спрашивай, — велел рыжеволосый снайпер. — Ты сказал — Святой Кроган? — с недоумением произнес Кан. — Да… — Сэслер нервно рассмеялся. — Его теперь считают святым. А по мне так просто смерть сына лишила старика разума… Он бросил разбойное ремесло, долго скитался по Ничейной Земле, а потом даже построил храм. В это храме он сидит уже много лет и изрекает свои предсказания. Люди верят в них… — он пожал плечами и добавил мрачно: — А некоторые даже принимают как руководство к действию, — он кивнул в сторону пещерки, где спал его сын. — Результат… сам видишь… Мы с сыном уже три года в бегах. Я б и врагу такой жизни не пожелал. — Я мог бы помочь вам… я… — начал было Кангасск. — Не надо, — отрезал Сэслер. — Я сам разберусь. Быть может, тогда судьба простит нас… Ты хочешь еще что-нибудь спросить, путник? — чувствовалось, что терпение у него заканчивается. — Да, — кивнул Кан, справедливо решив, что на последний вопрос имеет полное право. — Дорогу в Таммар. — Таммар… — Сэслер скептически хмыкнул. — От него мало что осталось, знаешь ли… Иди на восток к трем холмам и поднимись на центральный — выйдешь почти к самому городу. — Спасибо. — Будешь в Таммаре — передавай привет Крогану! — с изрядной долей злорадства крикнул Кану в вдогонку Сэслер. — Его храм как раз посередине… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15006 от п.м. декабрь 13, бывшая Ничейная Земля, г. Таммар Разные бывают пророчества. Мне выпало целых два. Одно кричал на городских улицах безумец Кроган. Это было злое. Другое — доброе — пришло ко мне с Черных Островов, с памятью Балы Мараскарана. Они были так похожи. И так различны. В одном я губил мир. В другом спасал. Я до сих пор не знаю, какое выбрал на самом деле. Судьбе угодно было столкнуть меня с автором моего злого пророчества, столь же верного, как и доброе. С сумасшедшим стариком, которого здесь называют не иначе как Святой Кроган. Я решил рассказать тебе об этой встрече, друг мой, потому, что чувствую — и тебя это коснется однажды… Итак, Святой Кроган… Какая ирония, что он обосновался в бывшем городе гадальщиков! Мне не один раз приходилось говорить с настоящими гадальщиками — носителями харуспексов: они относятся к предсказаниям очень бережно, зная, что одно не вовремя сказанное слово способно порой сломать человеку жизнь. Они точно знают, что из открывшегося их взору стоит сказать тому, для кого они прозревают будущее, а о чем лучше умолчать до поры. Они знают меру вещим словам точно так же, как искусный кулинар знает меру специям и соли… Что же до Крогана, то этот сумасшедший старик вещает обо всем. Я точно знаю, что охота на изумрудных драконов, имевшая место незадолго до войны, — на его совести. И смерть Эдны — частично — тоже. Не удивлюсь, если немало зла в мире наделали и другие его предсказания: вещая о новом зле, он сам прокладывает ему дорогу. Я вошел в его храм, чтобы дать отдых и убежище своим людям. Кроган завывал что-то об исчадье тьмы и тыкал в мою сторону костлявым пальцем. Мои солдаты смотрели на сумасшедшего старика с состраданием; идеями его никто, слава Небу, не проникся. Как никогда я чувствовал преданность и моральную поддержку своих людей. Все эти годы я вел их к победам, я голодал и сражался вместе с ними — и я заслужил их доверие и уважение. До Крогана и его безумств мне вообще не было бы никакого дела, но, когда этот грязный старик принялся орать что-то насчет Милии, я с трудом удержался от того, чтобы не лишить его жизни одним взмахом клинка. Этот „святой“ был разбойником без чести и совести, а такое за несколько лет не выветривается. И в той ненависти, что он питает ко всем изумрудным драконам, его истинная сущность проявляется во всей красе. Конечно, не Кроган платил убийцам за смерти драконов, принявших человечий облик, но тот, кто это делал, руководствовался его словами. Если б я только мог найти того неизвестного… С трудом сдерживая злость, я наложил на визжащего старика мощное успокаивающее заклинание. Он мгновенно провалился в сон, и преданные ученики отнесли его в опочивальню. Милию он здорово напугал, но она быстро забудет: драконы легко прощаются со всем злым и страшным и не забивают этим свою память… это я еще у Эдны замечал… Но я… я не дракон и ничего не забуду. Друг мой, посети храм Крогана, если у тебя будет время и если старый безумец доживет до тех пор: ты многое поймешь, взглянув на все это. А пока — пусть ничего не тревожит твой сон, ибо до победы еще далеко.      Макс М.» Закрыв книгу писем, Кангасск стал подниматься на холм, указанный ему Сэслером. Он сожалел о том, что произошло со снайпером и его сыном, но чувствовал, что над судьбой этих двоих не властен, а будущее их темно — все еще может быть… хотелось верить, что — хорошо… Кан долго не решался выйти к Таммару. И письмо Максимилиана уверенности ему не добавило, но, посеяв в душе тревогу, именно оно заставило Кана сделать решающий шаг и принять свершившееся, каким бы оно ни было. «Таммар… от него мало что осталось, знаешь ли…» Оттуда, где Кангасск вышел из Провала, Таммар был виден как на ладони… Но вместо славного, процветающего города взору открылись бурые, испятнанные копотью руины; несколько мертвых деревьев — все, что осталось от таммарского леса, — тянули к небу черные, голые ветви и тихо поскрипывали на ветру. Самое печальное: мертвый город был обитаем… Подойдя поближе, Кан увидел жмущиеся к обломкам стен убогие шалаши; серые, закутанные в обрывки плащей фигуры бродили по заваленным камнями и мусором улицам. Сердце у Кангасска упало… «Нет…» — прошептал он, не желая верить в это. Но у него хватило разумения не впасть в отчаянье и прислушаться к самому себе… Собравшись с мыслями, Кан двинулся в мертвый город… Городская стена была разрушена — от нее остался лишь вал камней и грязи, кольцом окружающий город. А на том месте, где раньше стояли ворота, в этом кольце зияла брешь. Пять серых фигур поднялись Кангасску навстречу; ворота охранялись, и новоприбывшего встречали взглядом тревожным и отчаянным. Вооружены эти люди были неважно: у троих — обычные самодельные посохи в руках, у одного (точнее, одной: под грязным капюшоном скрывалось женское лицо) — на поясе меч из тех, что в спешке ковали перед самой войной под руководством Кангасска. И лишь у старшего за поясом в ножнах покоилась прекрасная монолитная катана. Оценивающие взгляды пятерых задержались на миг на сабле Кангасска, и он почувствовал зависть и тревогу, которыми повеяло от охранников Таммара. Старшему, что преградил Кану путь, на вид было лет сорок. Широкая черная повязка закрывала его правый глаз. Это обычно для пиратов (Джовиб говорил, те закрывают один глаз повязкой перед ночной битвой, чтобы, случись яркая вспышка, не тратя лишнего времени, открыть привыкший к темноте глаз), но этот на пирата не походил, да и время сейчас не ночное… скорее, он просто потерял в глаз в бою. — Что тебе надо здесь, путник? — спросил старший стражник хмуро, но не враждебно. — Я ищу храм Святого Крогана, — не колеблясь, ответил Кангасск. …и не ошибся: многие приходили сюда с подобной целью. И многие, посетив храм, оставались здесь: это и заставляло жизнь теплиться в городе, который по всем законам должен был быть давно мертв и заброшен. — Цель твоя благородна, — закивал охранник и добавил: — Осталось убедиться, что ты не дитя тьмы и не стиг… — он хмыкнул: — Ну что не стиг, я сам вижу… Магда? — обратился он к девушке. — Все в порядке, — отозвалась та. «Марнс,» — понял Кан сразу же, вспомнив мальчишку на воротах Люменика. Насколько ему было известно, ни один город не обходился теперь без человека из Марнадраккара. Но для руин, в которые война превратила Таммар, собственный Марнс на службе — это, пожалуй, слишком большая роскошь. Хотя… роскошью здесь и не пахло: Магда выглядела худой и уставшей, была бедно одета, как и все. Неужели и ее держит здесь вера в то, что говорит Кроган, в то время как она могла бы сделать блистательную карьеру в любом крупном городе, полагаясь на свой природный дар? Если это так, то, возможно, Максимилиан был не вполне прав насчет сумасшедшего старика: он дает людям надежду и веру, а это многого стоит… — Хорошо, — кивнул старший охранник. — Скажи теперь, путник, кто ты. Имя, родной город… — Кангасск Дэлэмэр. Арен-кастель. Охранники за спиной старшего удивленно переглянулись и перебросились парой-тройкой удивленных фраз. — Ученик миродержцев? — поднял бровь старший. — Да, — ответил Кангасск. Воцарилось долгое молчание. Наконец, повинуясь знаку старшего, охранники расступились. — Иди, — сказал старший. — Мы больше не будем тебя проверять. Кан шел и чувствовал волнение этих людей, оставшихся за его спиной, их надежду, их тихую, светлую радость. Он решил, что, вернувшись, обязательно спросит у Ориона и Астэр, почему они забыли разрушенный город, в котором еще живут люди, в то время как Юга отстраивается почти заново от мостовых до высоких башен. И не просто спросит, а попытается изменить что-то, потому что обязан оправдать надежду, которую принес в этот опаленный войной край, похожий сейчас на Горелую Область в ту пору, когда она получила это печальное название… …Дорогу к храму Святого Крогана не было нужды спрашивать: единственная улочка, очищенная от мусора и обломков, вела к нему. Она упиралась в небольшую четырехугольную пирамиду, сложенную из наиболее уцелевших городских камней. Едва взглянув на нее, Кан понял, отчего храм выстоял во время войны: он, судя по всему, уходил глубоко в городские подземелья, а эта куча битого камня просто венчает вход. Сдав на входе оружие тихому мальчику в коричневой робе, Кангасск начал спускаться вниз, туда, где отблески Лихтов выявляли осклизлость стен, а шаги отдавались эхом. Ученик Крогана молча шагал впереди, указывая гостю путь. Других людей Кан не увидел; лишь изредка откуда-то доносился далекий разговор или отголоски хорового пения. Храм жил своей собственной жизнью и не придавал никакого значения бродящему по нему чужаку. По пути Кангасск пытался сопоставить то, что слышал от Сэслера и то, что прочел в письме Макса, с собственными ощущениями. Не совпадало… Это был храм, с присущей ему внутренней атмосферой святости и смирения; зла Кан здесь не чувствовал. Лестницы уходили вниз, потолки постепенно поднимались, Лихты попадались все реже. Кангасск вскоре потерял счет поворотам и, если бы не мальчик, тихой тенью шагавший впереди, давно заблудился бы в этом лабиринте. …За невесть каким по счету поворотом высвеченная Лихтом часть коридора обрывалась в кромешную тьму. Юный ученик Крогана, почтительно остановившись у ее границы, обернулся к Кангасску. — Учитель наш слеп, — сказал он, не глядя в глаза чужеземцу. — Все видения прошлого, настоящего и будущего являются ему во тьме. Потому, входя в его святилище, мы гасим огни и присоединяемся в этой тьме к нему. То же я прошу сделать и тебя. Положи руку мне на плечо и следуй за мной. Кангасск молча кивнул и повиновался. Некоторое время отблески последнего Лихта еще были видны ему — несколько раз Кан оборачивался и видел этот последний маяк в вечной ночи подземелья, — но следующий поворот коридора скрыл его от глаз, и весь мир погрузился в кромешную тьму. Так чувствует себя слепой. И если, по словам мальчика, Святому Крогану в этой тьме являлись видения, то Кангасску Дэлэмэру мерещились звуки. Шорохи, слова, далекие, едва различимые голоса. Должно быть, слух обострился в отсутствие света, но в душу, тем не менее, закрался противный холодок… В этом мире без света существовала некая граница, ступив за которую, Кан почувствовал, что все звуки, столь неприятно настораживавшие его, остались позади, словно отделенные незримое стеной. Еще несколько шагов — и лица коснулся легкий ветерок. Помещение, в которое привел его ученик Крогана, было огромно; наверняка, с высоким потолком. Во тьме слышалось спокойное, ровное дыхание множества людей. Проводник Кана остановился. После нескольких минут тишины и неведенья, которые без света растягивались в часы, во мраке послышался слабый старческий голос: — Судьба человеческая похожа на дорогу к Серой Башне, — изрек он. — Есть место, где эта дорога проходит меж двух неприступных скал, и с одной смотрит светлый Архангел, с другой же — Дьявол. Река жизни зажата меж их берегов, она становится дикой, она бурлит и пенится, хотя до этого текла спокойно и ровно, и можно было перейти ее по гладким камням без моста. Но приходит час, когда нужно выбрать берег, по которому идти. Либо это будет берег Архангела, либо берег Дьявола — третьего не дано. Я решился сменить берег слишком поздно. Я большую цену заплатил за это: судьба отняла у меня любимого сына, а горе от сей потери лишило меня зрения. Но я не жалею ни о чем, я лишь прошу вас не медлить с решением, что бы вы ни выбрали для себя: ибо тот, кто сменил свой берег поздно, всегда расплачивается за это… Старик замолчал, переводя дух. Кто-то из особо впечатлительных слушателей вздохнул вместе с ним. — Вы ждете от меня пророчеств, дети мои, — с едва уловимой усмешкой произнес Кроган. — Я разочарую вас, ибо вот уже час как пред взором моим лежит белая тьма, словно я веду корабль в туманных водах. Но я не привык сдаваться без боя. Злые дни моей прежней жизни научили меня этому. И, когда вы зададите мне свои вопросы, я приложу все силы, чтобы ответить… — Ты можешь использовать первый облик Лихта, — шепнул Кангасску его маленький проводник. Первый облик… это «светящиеся глаза». — Кан в свое время выучил его и забыл почти сразу же за ненадобностью, ибо не видел ни одного мага, который бы пользовался им. Единственное исключение — иллюзионист Немаан, тот самый, что заработал запрещающие магию браслеты за пособничество разбойникам и невольно заставил юного Кана принести клятву верности своим будущим Учителям — Владе и Серегу. …Сотворив заклинание первого облика Лихта, Кан почувствовал неприятное жжение в глазах, а скрывавшийся во тьме мир наполнился для него всеми оттенками зеленого. Теперь можно было различить фигуры людей, чьи глаза светились такой же жутковатой зеленью первого облика; видел был и сам зал, большой, украшенный темными узорами, вьющимися по стенам… Никакой радости это зрение однако не приносило; взять хотя бы противное жжение, заставлявшее глаза слезиться… не зря все-таки профессиональные маги с древних времен предпочитают световые сферы, которые и называют, собственно, Лихтами, без указания на второй облик. Святого Крогана Кангасск увидел нескоро — так много народу толпилось возле него. По очереди люди протискивались во внутренний круг, где задавали вопросы старику. Кому-то повезло получить ответы; кто-то остался ни с чем. Но, повинуясь некоему негласному правилу, побеседовав со Святым, люди почтительно откланивались и уходили. Медленно, но верно толпа таяла, и вскоре во внешнем круге осталось лишь четверо, в числе этих четверых был и Кангасск. Устав созерцать сипящий и беспрестанно расточающий мутные слова призрак былого разбойника, что когда-то держал в страхе добрую четверть Ничейной Земли, Кан обратил взгляд к своим соседям, терпеливо ожидающим аудиенции вместе с ним. Все трое были воинами — возле каждого стоял маленький ученик Крогана, взявший на хранение их оружие. Двое гостей были одеты довольно бедно, хотя и несравненно лучше местных жителей. Должно быть, они пришли в храм одетыми с иголочки, как Кангасск, но за долгие месяцы, проведенные здесь, их одежда истрепалась и набрала изрядно грязи. Третий гость, самый восторженный из всех, тоже стоял на этом пути, хотя его кожаная куртка с защитными металлическими пластинами на плечах и расшитые золотом сапоги до сих пор хранили блеск и лоск, присущий богатому воину… Людей же с фанатичным огоньком в глазах, как у этого человека, Кан привык остерегаться еще в детстве. — Что заскучал, седой? — произнес богатый почти ласково, но в его тоне так и сквозили чувство собственного превосходства и привычка повелевать. Эдакий «хозяин жизни»; должно быть, вылитый Кроган в молодости… — Устал просто… — неохотно отозвался Кангасск. — Иди поговори со Святым отцом вперед меня, — радушно, с небрежной хозяйской щедростью разрешил воин. Кан отказываться не стал: ибо избавиться от общества этого фанатичного вояки и вновь увидеть дневной свет ему хотелось как можно скорее. Вскоре он, следуя примеру своих предшественников, опустился на одно колено и приготовился слушать. Как ни странно, Кроган молчал. Долго молчал. — Кто ты? — хрипло произнес он и, резко выбросив вперед костлявую руку, схватил Кангасска за плечо. — Я чувствую тебя, но не вижу! Не вижу! — забормотал он взволнованно и вдруг, отпрянув, с ненавистью произнес: — Ты! Ты принес эту белую тьму с собой! Ты подобен исчадьям зла — изумрудным драконам, но ты… человек!.. Как возможно такое?!. Твой свет затмевает все. Я слеп в нем… Убирайся!!! — он сорвался на крик. Богатый воин, что уступил Кангасску свою очередь, сгреб в охапку маленького ученика Крогана, что держал в руках его меч, и, бесцеремонно отобрав у мальчика оружие, потянул стальной клинок из ножен. — Нет! — остановил его Кроган. Властный голос бывшего разбойника был все еще при нем. — В моем храме и в моем городе не прольется крови. Пусть идет. Проводите его к выходу и верните оружие. Пробормотав что-то гневное, богатый с лязгом задвинул меч в ножны… Уже наверху, с восторгом созерцая небо и солнце, Кан вспомнил жуткие зеленые огоньки его глаз. Даже не будь на них первого облика Лихта, выглядели бы не менее жутко и многообещающе. «И чего я сюда пришел…» — усмехнулся про себя Кангасск. Бесшабашная самоуверенность, охватившая его в тот момент, ему совсем не нравилась: раньше, стоило ему вляпаться в какую-нибудь неприятную историю, он переживал неделю… сейчас же… все-таки тринадцать лет блужданий по чужим мирам не прошли даром… Глава двадцать первая. Избранный берег На руины Таммара спускалась ночь. Редкие огоньки Лихтов, вспыхивающие на разрушенных улицах, не могли противостоять ей и лишь немного рассеивали мрак. Горели и костры: вместе с тьмой пришел ночной холод. Кангасск устроился на ночлег в четырех стенах без крыши — вместо нее было звездное небо. Костра он разводить не стал, благо добротная и чистая походная одежда и так позволяла сохранить тепло, да и с ужином возиться не хотелось: перекусил сухим пайком путешественника и попил воды из фляги — все на этом. Из города его никто не гнал, потому, поразмыслив, Кан решил переночевать здесь, чтобы утром, уже на свежую голову, двигаться дальше. Куда двигаться, он пока что не представлял… В пустом дверном проеме показался чужой Лихт, а затем из-за разбитого косяка выглянула любопытная голова. — Вот ты где, Ученик миродержцев, — сказал знакомый женский голос, с неизменной марнсовской хрипотцой: это была Магда, охранница таммарских ворот. — Что, выгоняете? — беззлобно ухмыльнулся Кан, разведя руками. — Нет, что ты… — девушка улыбнулась и переступила порог. — Память миродержцев все еще свята в этих проклятых местах. Что бы ни говорил Святой Кроган, а она дороже его слов. Никто тебя не выгонит, Кангасск Дэлэмэр… — Хорошо, — тихо рассмеялся Кан, — а то я уж думал, ты пришла объявлять меня изгнанником. — Нет, — Магда покачала головой. — Просто хотела поговорить. Моя сестра Ия сменила меня на воротах, и у меня свободное время. Да и когда еще выдастся случай перекинуться парой слов с последним Учеником миродержцев? — она улыбнулась. — Можно присяду рядом? — Конечно, — Кангасск подвинулся, освобождая место: сидел он на чудом сохранившейся деревянной крышке погреба, ибо дерево не тянет из человека тепло так, как камень. Магда присела рядом. Девушка она была хрупкая и Кана не потеснила. Некоторое время молчали: трудновато сразу найти тему для разговора с человеком, которого видишь первый раз в жизни… — Может костер разведем? — сказала наконец Магда. — А то холодно… — Извини, хворосту не припас, — сказал Кан и, не долго думая, снял плащ и набросил его на плечи девушке. — Так лучше? — Лучше, — согласилась она. — Только теперь ты замерзнешь… — Я потерплю, — отмахнулся Кангасск. — …Говорят, ты с Кайсаном не поладил? — спросила Магда, заглянув ему в лицо. — Это кто? Богатый хмырь в храме? — беспечно отозвался Кан. — Да… — Ну да, не поладил, можно сказать… Не по нраву я чем-то пришелся вашему Святому отцу, а этот… Кайсан, да?.. воспринял это как личную обиду. Магда вздохнула. — Ты так беспечно говоришь об этом, — сказала она, кутаясь в плащ. — А на самом деле тут нет ничего смешного. Все очень даже серьезно. — А кто он вообще, этот Кайсан? — спросил Кангасск, попутно запалив теплый Лихт и передав его девушке, чтобы та могла погреть руки. — Спасибо, — обронила Магда. — А Кайсан… говорят, он заправляет половиной банд на бывшей Ничейной Земле… — она пожала плечами. — Богат, силен и с ума сходит от речей Святого Крогана. — Это я заметил… — вставил слово Кангасск. — Не знаю, зачем ему это, но он смотрит на Святого Крогана как на бога. Даже взял Таммар под свое покровительство. С тех пор тут относительно спокойно, но с таким покровителем мы живем как под занесенным мечом… никогда не знаешь, что взбредет Кайсану в голову. — Это я заметил тоже… — добавил Кан, вспомнив вальяжную щедрость и самодовольный тон богатого. — Зря ты поссорился с ним, Кангасск Дэлэмэр, — сокрушенно покачала головой Магда. — Миродержцев он не уважает, как и его учитель… из-за их сына… Так что, если Кайсан решит отомстить тебе, его ничто не остановит. Кан пристально посмотрел ей в глаза. Черные, блестящие в свете Лихта… казалось, в них стояли слезы. — Глаза у тебя замечательные, — весело отметил он. — И зови меня просто Кан. — Хорошо… Кан… — вздохнула Магда. — Когда ты собираешься уходить из города? — Завтра, наверное, с утра… — Чем раньше, тем лучше… Вот, возьми это… — девушка сняла серебристый браслет со своего запястья и протянула его Кангасску. — Это знак Крогана. Те, кто носит этот браслет, считаются его последователями. Ни Кайсан, ни его люди не тронут тебя, если такой браслет будет на твоей руке. — Спасибо, Магда, — Кан осторожно отстранил ее руку. — Но не надо мне кроганских браслетов. Тебе он больше пригодится. — Что ты! — попыталась возразить девушка. — Марнадраккарцы после войны наперечет; никто и пальцем не посмеет меня тронуть. — Все равно не надо, — мягко, но решительно отказался Кангасск. Печально опустив плечи, Магда вновь защелкнула браслет на своем запястье. «Какая у нее тонкая рука, все таки… И как только браслет не падает?..» — с сочувствием подумал Кангасск. — Что с твоей рукой? — вдруг спросила Магда, остановив взгляд на правой руке Кана, неподвижно лежащей поперек его бедра. — Не двигается. — Почему? Что случилось?.. Больше о Кайсане в этой ночи не прозвучало ни слова. А говорили много еще о чем. Кангасск поведал о том, как потерял руку, и главное — в бою с кем, и поразился: оказывается, Магда знала Милиана. Тринадцатилетний мальчик, прошедший с одним мечом почти всю Дикую Ничейную Землю, запомнился ей навсегда, как и те, кто был с ним… Это была долгая история. История ушедшей эпохи. И ее хватило почти до утра… — Кан… а зачем ты пришел сюда, в Таммар? — доверчиво положив голову ему на плечо, спросила Магда. Голос у нее был сонный. — Я искал кое-кого… — печально произнес он. Печаль нежданно нагрянула: казалось бы, недавно увлеченно рассказывал о чем-то… и вот… — Девушку по имени Занна. Она гадальщица. — Гадальщиков здесь не осталось, — сказала Магда совершенно уверенно. — Они все ушли; и никто не вернулся обратно. — Куда ушли? — спросил в свою очередь Кан. — Говорят, разбрелись по Омнису. Кого куда судьба занесла… Кангасск хотел спросить еще что-то, но, услышав тихое посапывание, понял, что Магда спит. Потускневший Лихт выкатился из ее открытой ладони и остался догорать на серых камнях. Осторожно, чтобы не потревожить спящую девушку, Кан прислонился спиной к стене и тоже закрыл глаза. Перед его взором метались несвязные сны, где тревога трогала душу, словно волна — песочный берег, но из них ничего нельзя было понять. Простые сны усталого человека, не дарующие ни прозрения, ни утешения, лишь отражающие текущее положение дел. Проснулся Кан в одиночестве, заботливо накрытый собственным плащом. Магда ушла; пропала, как сон, словно и не было ночного разговора по душам. Даже выходя через ворота, Кангасск не увидел ее: дежурным Марнсом была в то утро сестра Магды — Ия. Она единственная сказала пару слов на прощание; остальные же охранники лишь проводили уходящего Ученика взглядом… Кажется, он понял, почему ни один гадальщик не вернулся сюда. Понял, но не мог выразить этого словами. Что-то умерло здесь; пропал дух Таммара, рассеялась та особая атмосфера, позволявшая смотреть в будущее внимательно и осторожно… Святой Кроган дал надежду тем, кто пришел сюда жить после войны, и отнял ее у тех, кто жил здесь раньше. Гадальщики больше не вернутся. И он, Кангасск Дэлэмэр, — тоже. Хотя данное самому себе обещание сделать все возможное для жителей Таммара Ученик миродержцев не отменял, он прекрасно отдавал себе отчет в том, что новый Таммар, даже восстановленный и заселенный полностью, будет уже совсем другим городом. Жаль. Ужасно жаль. Шагая по разбитой дороге, где в лучах восходящего солнца поблескивали намертво втоптанные в землю гильзы от пуль, Кангасск меньше всего думал о Кайсане. И зря: фанатиков нельзя недооценивать, а хуже разбойника, ударившегося в религию, ничего быть не может… Когда же десятка два головорезов во главе со своим предводителем обступили Кана со всех сторон, он и имя-то Кайсаново едва вспомнил… Ситуация выходила скверная, что и говорить, но присутствия духа Ученик миродержцев не потерял. Кайсан приблизился на расстояние, чуть превышающее длину клинка; на Кангасска он смотрел волком. В намерениях богатого сомневаться не приходилось… — Что тебе надо? — спокойно произнес Кангасск. — Ты умрешь, Ученик миродержцев, — процедил Кайсан сквозь зубы. — Таким, как ты, на земле не место. Кан вопросительно поднял пересеченную шрамом бровь и комментировать данное заявление не стал. — Скажи-ка, Кайсан, — прищурившись, сказал он, — охота на изумрудных драконов тринадцать лет назад — это твоих рук дело? Подобного выпада от него не ожидали. По всем правилам, при таком численном преимуществе на стороне головорезов, жертва должна бояться и просить пощады. Или хотя бы молчать и готовиться умереть с достоинством. Сейчас же отчаянным ребятам пришлось вспомнить, что перед ними не абы кто, а последний Ученик миродержцев — и все сомнения, которые у них были с утра по поводу того, стоит ли его трогать, проснулись вновь. Послышался сдержанный шепот. — Да! — с гордостью заявил Кайсан. — И я горжусь тем, что извел этих тварей на бывшей Ничейной Земле! — Тварей… — с горечью произнес Кангасск, покачав головой. В фанатичные, безумно блестящие глаза Кайсана он смотрел, не моргая, пристально, и каждое слово Ученика миродержцев было как взмах клинка… — Моя дочь — дракон наполовину. А на ее мать охотились те, кому ты платил. С твоей подачи все это было… Знаешь, Максимилиан убил бы тебя за это… — Макс Милиан! — Кайсан сплюнул. — Дьявольское отродье!.. — Он мой друг, — хладнокровно возразил Кангасск. Как просто и естественно он произнес это слово… и ведь действительно верил в сказанное… Кайсан выругался. Терпение его было на исходе. — Что, всей ордой нападать будете? — рассмеялся ему в лицо Кангасск. — На одного? На однорукого калеку? — Не думай разжалобить тут кого-то своим увечьем, — Кайсан почти шипел. — Еще скажи, боевая рука сломана… Да мне плевать!!! Кан бросил краткий взгляд на свою правую руку, покоившуюся на перевязи. — Я оружейник, — сказал он равнодушно, — и одинаково владею обеими руками. Специфика профессии, знаешь ли… — …Я сражусь с ним один на один, — бросил Кайсан своим людям. — Отошли все! И не смей использовать магию, Ученик!.. Хайн, щит! Молодой разбойник, откликавшийся на это имя, небрежно повел рукой по воздуху — и грозную фигуру Кайсана окутало мягкое сияние, свидетельствующее о задействованном магическом щите. Кангасск усмехнулся: ну и переоценили же его!.. познания Дэлэмэра в магии были пока что столь скромны, что, воистину, не стоило и беспокоиться. …Выхватив меч из ножен, богатый ринулся в бой. Он полыхал ненавистью, словно факел. И это не шло ему на пользу. Кангасск же был спокоен, как никогда. «Не будь привязан ни к жизни, ни к смерти…» — да, он не раз замечал, что порой Влада и Осаро говорили одно и то же… Звон клинков сопровождало только рычание Кайсана; Ученик миродержцев сражался молча. Сабля была привычна ему, но катане он всегда уделял больше времени, чем какому-либо другому оружию, и сейчас жалел об этом. Хотя был и плюс: правше-Кайсану приноровиться к леворукому сопернику было непросто… да и Кангасску нашлось чем его удивить… Уход; очередной удар не заблокирован, а отведен в сторону: простой длинный меч куда тяжелее сабли, жесткие блоки тут вообще неуместны, — и, почувствовав слабину, Кан полоснул наотмашь. Плечо богатого спасла стальная пластина на куртке, щека же обагрилась кровью. «Вот дрянь!» — удивленно выдохнул Кайсан, глядя как калека, которого он рассчитывал убить быстро и зрелищно, спокойно отступает на шаг, нисколько не теряя самообладания. Вид собственной крови на зеркальном клинке чужой сабли привел богатого в бешенство. Жгучая боль, охватившая щеку, только подлила масла в этот огонь. Проорав что-то злобное, Кайсан бросился на своего врага, вложив в один удар всю ненависть и всю силу. Он уже видел, почти наяву, как его клинок пронзает грудь противника, как алая кровь брызжет из раны, как падает на колени последний Ученик, готовясь завершить своей смертью столь ненавистную Святому Крогану войну… И… меч Кайсана рассек воздух в том месте, где только что стоял Кангасск. А потом… тело богатого пронзила боль… В тот момент, тот краткий, ничтожный миг, когда предвкушение победы ослепило Кайсана, Ученик миродержцев спокойно ушел с линии его атаки и атаковал сам. …Кровь пошла горлом… Кайсан упал на колени, захлебываясь ею, чувствуя соленый вкус… вкус собственного поражения. Мир мерк стремительно. Последними пропали голубизна неба и белёсое сияние магического щита. Все было кончено. Самый верный последователь Святого Крогана покинул этот мир, сыграв свою роль до конца. Кан смотрел на него и чувствовал то, о чем избравший путь Сохраняющего Жизнь даже думать не должен: что эмоции хлещут через край, а мысль о свершившейся мести звучит над ними, словно торжественный гимн… «За Эдну…» — подумалось… но Кангасск одернул себя. Кому он отомстил? На кого свалил вину, собственную вину?.. кого даже не пытался пощадить… Месть? О, Сохраняющий Жизнь должен быть выше этого, но Кан не сумел совладать с собой, не сумел вернуть себе прежнее спокойствие; все, что ему удалось сделать, так это немного заглушить эмоции, чтобы не повторить печальную судьбу самого Кайсана… Стряхнув с клинка кровь, Кангасск вернул саблю в ножны и обвел взглядом разбойников, до сих пор окружавших его. Хайн, тот, что перед боем наложил на своего предводителя щит, стоял на шаг впереди всех. Вид у него был выжидающий, но глаза светились скорее любопытством, чем злостью… об остальных такого сказать было нельзя. Крики «Бей его!» вскоре послышались со всех сторон. Сначала неуверенные, но, по мере того, как общее безумие охватывало толпу, все более решительные и яростные. — Тихо, ребята! — неожиданно подал голос Хайн и, повернувшись лицом к ним и спиной к Кангасску, замахал руками. — Тихо, тихо! — Убить его! — возразил кто-то особенно горластый. — Конечно, убить, Рукт, — притворно-ласково, словно успокаивал злую собаку, произнес Хайн. — Я с тобой, дружище, полностью согласен… — сказал он, попутно перебросив магический щит с испустившего дух Кайсана на себя и расширив его радиус вдвое: теперь Хайн был словно заключен в сияющую белым, дрожащим светом сферу. — Так чего тянуть?! — возмутился тот, кого звали Руктом. — Милый друг, неужели тебе не хочется взять его живым?.. помучить хорошенько?.. — продолжал свою болтовню Хайн. Кангасск не сразу понял, к чему это, пока не почувствовал жесткие магические волны набирающего силу Зирорна. Еще минута, занятая бессмысленным потоком слов — и по руке Хайна побежали хорошо заметные опытному глазу белые искорки… — Слушайте, ребята, я тут подумал… — беспечно сболтнул маг. — А ведь по всем законам чести и совести мы должны отпустить победителя с миром… — Хайн!!! Да я тебя… — взревел Рукт и потянул меч из ножен. — Извините, парни… — хмыкнул Хайн и сделал совершенно неожиданную вещь… Шагнув назад, он встал вплотную к Кангасску, даже руку положил ему на плечо — и расширенный ореол магического щита заключил в себя обоих. — …я не Хайн, — добавил маг мрачно и, прежде, чем кто-либо успел среагировать, выбросил вперед руку, отпуская в полет ослепительно белый Зирорн… Глава двадцать вторая. Иллюзионист После ослепительной вспышки и грохота Зирорна мир предстал перед Кангасском в багровых пятнах и звоне тишины. Немой ветер кружил хлопья жирного пепла, который лип к лицу и ладоням, оседал на одежде… В воздухе стоял невыносимый запах… запах горелого мяса: участи пепла удостоились лишь те, кто оказался в эпицентре Зирорна, что же до тех, кто в него не попал… Раз увидев такое, всю жизнь будешь вспоминать, время от времени возвращаясь в этот момент в жутких снах и просыпаясь с криком… Но, пока Кангасск не отошел от шока, он не чувствовал ничего. Даже когда маг, звавшийся Хайном, взял его за рукав и потащил прочь от пепельного круга, Кан весьма смутно осознавал, что происходит. — …Первый раз видел Зирорн… — понимающе кивая, произнес маг. Голос, вдруг изменившийся настолько, что начал казаться знакомым, вывел Кангасска из забытья. Несколько раз сморгнув в бесполезной попытке избавиться от пляшущих перед глазами багровых пятен, Ученик осмотрелся. Его окружали чахлые низкорослые деревца, чьи кроны почти не чинили препятствий солнцу: преждевременно пожелтевшие, они роняли на землю пестрые зубчатые листья. О Небеса… да это же воспетый всеми поэтами березовый драк… символ первого дыхания осени, ее вестник — желтеющий и опадающий раньше всех. И почти всегда — символ грядущих горестей. Все так, с той лишь разницей, что березовый драк в представлении поэтов — огромное, раскидистое дерево, а эти драки, по юности своей, пока что не сильно отличаются от кустов… — …В первый раз видишь Зирорн? — теперь та же фраза прозвучала с вопросительной интонацией, а голос мага стал настойчивее. Видимо, Кан молчал слишком долго. — Да, — отрешенно произнес он, но, опомнившись, спросил уже совершенно другим тоном: — Кто ты? — Не узнал? — маг коротко рассмеялся. — А… ну да… один момент… Заклинание, которое безмолвно сотворил разбойник, было основано на простом Чарме, но модифицирована и надстроена эта основа была так замысловато, что Кану пришлось честно признаться себе в том, что он понятия не имеет, как это все работает. Данный магический узор был для его неискушенного разума не проще того же Зирорна. Черты лица мага затуманились и поплыли, как, бывает, плывет изображение, когда слезятся глаза. Это длилось всего миг, и стоило картинке перед глазами вновь стать четкой, как Кангасск понял, кто сейчас перед ним. Он изменился, да, но его нельзя было не узнать… — Немаан? — полушепотом произнес Кангасск. — Да, — кивнул маг. — Здравствуй, Кан. Давно не виделись. — Ты спас мне жизнь. Зачем? — спросил Ученик с искренним удивлением. — Ты тоже был добр ко мне в свое время… — Немаан отвел взгляд и поддел носком сапога ворох желтых листьев. — А эти головорезы мне никто… вот я и выбрал. — Так ты был одним из них? — не теряя настороженного тона, спросил Кангасск. — Да, был… — Немаан беспечно потряс за тонкий ствол ближайшее деревце, и оно осыпало его золотым дождем из сухих листьев. — Но я не религиозный фанатик, я всего лишь наемник. Жизнь в здешних краях не сахар, знаешь ли, а Кайсан платил щедро. Я был его правой рукой… — Я так и понял, — невесело сказал Кангасск. — Когда ты пытался отговорить этих ребят… — Да ничего я не пытался! — вспылил Немаан, но тут же успокоился и добавил с пренебрежением: — Я просто тянул время, чтобы зарядить Зирорн… Ты, это… есть будешь? — Нет уж, — решительно отказался Кан. — Есть я еще долго не смогу: насмотрелся на твой Зирорн. — Как знаешь… — беспечно пожал плечами Немаан и уселся прямо на усыпанной осенними листьями траве, скрестив ноги. Выудив из кармана куртки ломоть хлеба, маг лихо отхватил от него кусок и, уже хрустя зачерствевшей коркой, пояснил: — А я в войну всего насмотрелся. Так что мне теперь хоть Зирорн, хоть что… обед все равно не пропущу… Кангасск тихо вздохнул и сел напротив Немаана. Пока маг увлеченно грыз сначала свой черствый хлеб, а потом — появившуюся из другого кармана солонину, запивая все это водой из фляги, Ученик миродержцев пытался привести свои мысли в порядок. «Ладно, — думал он, допустим это действительно Немаан, а не кто-то, принявший его облик… как облик Хайна… А если нет, то зачем… Нет, я льщу себе… кому я нужен, честное слово…» Итак, Немаан… в последний раз Кангасск видел го четырнадцать лет назад. В ту пору это был щуплый растерянный юноша. Уверенности в себе у взрослого Немаана, несомненно, прибавилось, но внешность, как ни странно, изменилась мало… либо он из моложавых, мало подвластных времени людей, либо просто использует Чарм какой-нибудь второй или третьей ступени, который позволяет обмануть чужое восприятие лет на восемь. Кан долго не мог сообразить, что его смущает в этом человеке… пока его не осенило: тогда, четырнадцать лет назад пойманный на месте преступления юный Немаан заработал себе запрещающие магию браслеты! А этот — запросто выдает сложнейшие заклинания, без единого слова и жеста. Никакими браслетами тут и не пахнет… — Немаан? — обратился к нему Кангасск. — Да-да, — бодро отозвался тот и, последний раз глотнув из фляги, приготовился слушать. — Серег отменил свой приговор? Надо сказать, Кан специально поставил вопрос именно так: настоящий Немаан должен был сразу понять, в чем дело. — Ты про браслеты? — спокойно произнес маг. — Это войне скажи спасибо. Когда магия вернулась, оказалось, что людей, которые умеют ее использовать, и не осталось почти. Тогда Ворон объявил амнистию для осужденных магов. Только для тех, кто поклялся сражаться за него, конечно. Он лично снял браслеты мне и еще куче народу. Потом часть отправил на обучение. Ему же боевые маги были нужны, а не абы кто. — Так вот откуда Зирорн, — кивнул Кангасск, немного успокоившись. — Да-а… — лениво протянул Немаан. — Зирорны, огненные сферы, магические сети… Душа у меня к ним никогда не лежала — за то и вылетел в свое время из Университета… Я, Кан, иллюзии люблю. Вот это мое. — И долго ты выдавал себя за Хайна? — спросил его Кангасск. — Недолго, — покачал головой Немаан. — Не люблю долго таскать чужую внешность… да и голосом чужим говорить… Но, знаешь, надоело рисковать жизнью за гроши: простым наемникам Кайсан платил всего-ничего. А вот Хайн у него львиную долю добычи получал. Я планировал скопить денег и покинуть этих фанатиков: хуже горькой редьки надоели уже… — Мда… — Кангасск невесело хмыкнул. — Не буду спрашивать, что случилось с настоящим Хайном. — А чего тут темнить? — развел руками Немаан. — Убил я его… «Ей-богу, я какой-то неправильный Сохраняющий Жизнь, — подумал про себя Кан. — Тоже начинаю относиться к человеческой жизни легко, будто так и надо…» Но в устах Немаана все звучало столь естественно и спокойно, что не проникнуться подобным чувством было трудно. Временами это казалось даже заманчивым: идти по жизни, не сомневаясь, не оглядываясь; верша свою судьбу и чужие… Кангасск поймал себя на мысли, что и сам всегда мечтал о чем-то подобном. И именно поэтому в тайне завидовал обоим Орионам, что сыну звезд, что Джовибу, которые всегда жили именно так. Возможно, таков был и Зига-Зига… Нет, все это напоминало какой-то дурной сон… Вздохнув, Кан устало опустился на землю. Сняв с перевязи правую руку, он потер ее ладонью левой, чтобы немного разогнать кровь, и ушел в безучастное созерцание падающих листьев драка. Подобного равнодушия ко всему он уже давно не чувствовал. Хорошо если это просто последствие шока… Немаан перестал жевать и, взглянув на Ученика миродержцев, пожал плечами и аккуратно сложил в карман остатки солонины и хлеба. Некоторое время он вглядывался в лицо Кана так внимательно, будто надеялся прочесть чужие мысли, потом спросил: — Куда ты направляешься? — Не знаю, — безучастно отозвался Кан. — Все мои надежды были на Таммар, а теперь… не знаю… — Хорошо… — Немаан сделал неопределенный жест левой рукой, а правой задумчиво поскреб в затылке. — Хорошо, поставим вопрос по-другому: что ты ищешь? Молчание. — Слушай, — в голосе мага послышалось с трудом сдерживаемое раздражение, — я помочь хочу. Молчание. — Я был честен с тобой, между прочим… — насупился Немаан. «Не совсем…» — мысленно ответил ему Кангасск. Человек с харуспексом всегда чувствует, когда собеседник кривит душой, а когда говорит искренне. Разговор с Немааном для обостренного восприятия гадальщика спокойно не прошел. Искренности хоть отбавляй, и все же, темнит он что-то… Не врет, вроде… скорее, не договаривает… — Я искал человека, — вслух сказал Кангасск, надо заметить, без особой охоты. — Гадальщицу по имени Занна. Ей сейчас двадцать три года… или двадцать четыре… Знаешь такую? — Даа… — скептически протянул Немаан. — Я с тобой минут двадцать уже разговариваю — и меня не покидает чувство, что войну ты проспал… без обид, — сразу оговорился он. — Кто же ищет теперь гадальщиков в Таммаре?.. — Ты спросил, я ответил, — сказал на это Кангасск и отвел взгляд, демонстрируя полное нежелание дальше развивать тему. Ляпнув, что войну Кан проспал, Немаан на самом деле попал в точку. И признавать это лишний раз было совсем не приятно. — Я же сказал: без обид, — несколько смущенно произнес Немаан и подсел поближе. — Значит, так… дам тебе зацепку… Насколько я знаю, исхода гадальщиков из Таммара было два. Первая волна — это небоеспособное население: старики, дети, часть женщин. Их эвакуировали еще в начале войны в Лур. Квартал гадальщиков там есть до сих пор, как я помню… Вторая волна пошла после падения Таммара — это остатки разбитого ополчения: грубо говоря, бежавшие с поля боя. Там уже ловить было нечего, потому бежали большой толпой: кто не бежал, тот прикрывал убегающих, стигов задерживал. Насколько я знаю, эти люди не воевали больше, а действовали всю войну именно как гадальщики; говорят, помогали предсказывать некоторые ходы Эльма… Они основали свой поселок где-то под Столицей. Нави называется. Слава у него неважная: и во время, и после войны туда сбегались все изгои… Ну и, конечно, часть гадальщиков жизнь разбросала по всему Омнису, но это небольшая часть: обычно они стараются держаться среди себе подобных. Потому лучше ориентироваться на две волны… Так… твоей Занне лет десять-одиннадцать должно было быть, когда началось все это… — Немаан прицокнул языком. — Скорее всего, в первую волну попала. Надо посмотреть Лур. Если уж там нет, тогда Нави. Пошли, — сказал маг, решительно поднимаясь на ноги. — Я с тобой прогуляюсь. — Чего? — искренне удивился Кангасск. — Чего слышал, — бесцеремонно бросил Немаан. — Тебе-то это зачем? — Затем, что с тех пор, как я уволен из армии, делаю что хочу. Сейчас я хочу помочь тебе, что в этом такого?! — похоже, резкие переходы на повышенные тона — дело для Немаана вполне обычное. — Тихо-тихо, не заводись, — примиряюще произнес Кан, вставая. — Ты всегда такой нервный? Немаан встретился с ним взглядом. Казалось, как минимум скажет сейчас что-нибудь резкое… но нет — рассмеялся… — Пошли, — сказал он довольным тоном, хлопнув Кана по плечу. — Трансволо я так и не осилил… и никогда, наверно, не осилю… так что пешочком будем топать… Так путешествие, которое должно было закончиться в Таммаре, получило нежданное продолжение. И это больше не был безумный поход одинокого гадальщика, теперь шаг задавал обычный маг, практик до мозга костей и давний бродяга… И надо сказать, Кангасск был почти рад такому повороту событий. По крайней мере, чувство неопределенности и одиночества оставило его… Самоуверенный, со взрывным характером, Немаан для потерявшегося в собственных сомнениях Кангасска был как Лихт в кромешной тьме. Кан сражался с совестью — Немаан просто говорил и делал все, что хотел. Кан с трудом ориентировался в мире — Немаан чувствовал себя в нем, как рыба в воде; казалось, он разбирался во всем — от политических интриг Юга и Севера до иерархии теневых гильдий Лура; от запутанных переходов Провала до опасностей и подвохов старого тракта, все еще носящего название исчезнувшей интерстиции — Бревир. Всем хорош такой попутчик? — Всем. И все-таки горячая искорка, то и дело пробегавшая под сердцем, давала Кангасску понять, что ощущение некоей безоблачности и спокойствия — это иллюзия. На фоне общей искренности и открытости, с которыми оба харуспекса были согласны, такой сигнал выглядел тем более тревожно. Но, если вдуматься… каждому есть что скрывать, и даже Орион, сын звезд не любит особо распространяться о темных страницах своей биографии, о тех днях, когда одно упоминание его имени наводило ужас на всех омнисийских мореходов… И Серег… он тоже не любил говорить об Эрхабене. …От раскрытия подобных тайн никому не становится легче, потому, поразмыслив, Кангасск и в дела Немаана решил не лезть. Этот человек заслуживал доверия. С каждым днем он только доказывал это и Кана ни разу не подвел… не говоря уж о том, что вообще спас ему жизнь… Потому мысль о том, что за плечами Немаана, возможно, стоит немало жути, становилась все неприятнее, а желание узнать правду — все слабее. …Очередной дневной переход близился к концу. Над головой было синее небо, под ногами — привычная омнисийская почва; послевоенный мир жил, дышал, залечивал раны… Провал сократил бы путь в четыре раза, но Немаана туда было не затащить. При любом упоминании о багровом мире он приходил в крайне дурное расположение духа, граничащее с бешенством; как условна эта граница, Кангасск узнал однажды, когда вздумал упорствовать. Дело чуть до драки не дошло. С того дня Кан уже не пытался уговаривать своего попутчика на Провал. А сейчас, монотонно шагая по дороге, мысленно поминал его фобию недобрым словом и строил самые разные догадки насчет того, чем багровый мир мог вызвать у мага подобную ненависть. — …Ты поля боя провальные видел? — вдруг, без всякого предисловия спросил Немаан, точно подметив, чем вызвано угрюмое молчание его спутника. Кангасск поднял взгляд от дороги. Вопрос был столь неожиданным, что сообразил он не сразу. — Ээ… поля боя? — переспросил он озадаченно. — Ясно. Значит, не видел, — заключил маг, остановившись и скрестив на груди руки. — А там воевали не меньше, чем здесь. Разрази меня гром — я помню… хуже чем на смерть туда шли. Для тех, кто умирал там, время останавливалось; они становились, как то солнце, как тот проклятый дождь!.. — Немаан осекся. И, помолчав с минуту, добавил уже весьма прохладным тоном: — Все боялись там умирать… — он с тихой усмешкой посмотрел на темнеющий горизонт. — Боялись остаться там навсегда. Те, кого не нашли там после войны, когда забирали из Провала погибших, до сих пор где-то лежат. А земля на полях — кровавая… — Ты воевал там? — спросил Кангасск. — Воевал… — кивнул Немаан. Тут даже харуспексы смолчали: маг говорил правду… — Ноги моей больше в Провале не будет! — сурово добавил он. — …Давай на отдых, — вздохнул Кангасск. — Да, ты прав, — Немаан беззвучно рассмеялся. — Я устал… и ты тоже… Немаановская вспыльчивость непостижимым образом уживалась с отходчивостью: минут через десять он уже грел над костром руки, дожидался, пока сварится походный суп, и был вполне спокоен и благодушен. После еды же — и вовсе добр и мил. — …Вспомни еще что-нибудь, — по обыкновению попросил он, устраиваясь на отдых возле костра. Сколько дней прошло, а Немаан еще ни разу не попросил Кангасска РАССКАЗАТЬ что-нибудь: нет, он вполне осознанно и с особым смыслом говорил: вспомни. Кан поражался тому, каким магическим образом действует на него эта фраза… Воспоминания всплывали самые разные, в великом множестве. О собственном детстве… о Владе, Сереге, Максе… о дочери… о Занне… Яркие эпизоды, похожие на россыпь янтарных капель, в которых застыли мушки и светляки, обретя свою вечность. Рассказывал Немаану Кангасск от силы десятую часть того, что вспоминалось, да и то порой корил себя за излишнее откровение. Немаан же не рассказывал почти ничего о себе самом, но зато — бесконечно много о мире. Порой лицо бывалого вояки принимало восторженное выражение, какое увидишь разве что у шкодливого, любопытного мальчишки. Как ни трепала его в свое время война, а интереса к жизни во всех ее деталях и мелочах у Немаана она не отбила. И интерес это был заразителен. — …Я тебе не рассказывал о драконах? — увлекшись, Немаан запросто перескакивал с одной темы на другую. — О, это удивительные существа… Во время боя видишь, как они, здоровенные такие, поливают все огнем, а как все закончится, возвращаются в лагерь в человеческом облике, такие же уставшие и израненные, как люди. С ума сойти… я долго привыкнуть не мог… А однажды, когда погода была нелетная, я плечом к плечу с драконами бился: похватали мечи и топоры — и в ближний бой, с людьми вместе. Представляешь? — Представляю, — кивнул Кангасск, вспомнив отчего-то детский поединок Милии и Лайеля. — Ах да, — отмахнулся Немаан. — Конечно, представляешь: у тебя же дочь — дракон… «Ничего себе! — мысленно возмутился Кангасск. — Когда это я сболтнуть успел?.. А, точно, при Кайсане еще… Совсем за болтовней не слежу». А следить следовало: потому, что Немаан обладал цепкой памятью и не забывал ни одной случайно оброненной Кангасском мелочи. Чего о самом Кане не скажешь… — Ну что, спать? — осведомился Немаан. — Спи, я подежурю… — сказал Кангасск. — Можно не дежурить, — маг лениво зевнул. — Тут нас никто не найдет. Костер потуши только, чтоб не дымил… а так мы со всех сторон закрыты. — Ну спокойной ночи тогда, — пожал плечами Кангасск. — Спокойной, Ученик миродержцев, — весело отозвался Немаан. Высокое звание Кана он иначе как шутливо и не произносил. Странно, что того это нисколько не задевало. …Березовые драки давно остались позади и благополучно забылись. И шумит над головой стройный зеленый лес, которому и невдомек, что грядущая осень уже ведет незаметную разведку в здешних краях… …Уснуть Кангасск не мог долго. Скучал по дочери. Сожалел об Эдне… Перебирал янтарные капли воспоминаний, в которых было много не понятого, незавершенного, ошибочного… и ничего исправить было нельзя. Глава двадцать третья. Медовый путь Кангасск проснулся оттого, что продрог. Наполовину пребывая еще в иных мирах, он попытался поплотнее закутаться в плащ, но, почувствовав, что тот насквозь мокрый, проснулся окончательно. Шел дождь. Причем нешуточный: он пробивал даже лохматые кроны вязов, смыкавшиеся над головами путников. Ничто не спасало от холодных капель. В предрассветной синей полутьме до Кангасска донеслись сонные ругательства Немаана. До сего дня подобные извилистые выражения — эдакую непристойность в последней инстанции — Кан слышал только от Джовиба и вообще наивно полагал, что так крыть все и вся умеют только пираты. Ругался Немаан с полнейшей безнадежностью в голосе, как всякий, кто уже смирился со своей участью: недоспать с утра и быть мокрым весь день. Поднявшись до рассвета и перекусив на ходу, Кангасск и Немаан, оба хмурые и молчаливые, пять часов кряду месили сапогами хлипкую жижу, в которую раскисла под дождем дорога, в надежде скорее добраться до обещанного Немааном постоялого двора. Три раза они с досадой провожали взглядом обгорелые, заросшие чертополохом руины: до войны тракт интерстиции Бревир был оживленным, местами — шумным даже, а уж постоялые дворы встречались вдоль дороги в изобилии. К настоящему времени, по словам Немаана, осталось всего несколько. И как они выживают в этой глуши, он понятия не имел. Все пять часов ходу по слякоти прошли в мыслях о горячем обеде, сухой одежде и теплой постели. И все пять часов лил холодный дождь, то затихая брызжущей моросью, то припуская вновь в полную силу. Впору соскучиться по провальным дождям, которым никогда не суждено долететь до земли… — Пришли! — возрадовался Немаан, завидев вдалеке смутные очертания постоялого двора. Внутри, в общем зале горел камин, уютно подсвечивая окна рыжим… — Вперед! Какая-то сотня шагов отделяет нас от обеда! — сказал маг, прибавив шагу. — Кан, ты идешь?.. Кан?.. Он обернулся. Кангасск стоял там же, где его застала весть о ста шагах до цели. Уставший и разбитый; в мокром плаще, с безжизненно висящей на перевязи рукой Ученик выглядел жалко. Но в глазах его, казалось, горел огонь — такая в них была решимость. — Мы туда не пойдем, — заявил он Немаану. — Ты чего? — не понял маг. — Мы что, зря тащились по этой дряни весь день?.. — Нельзя идти туда, — продолжал настаивать Кангасск. — Там опасно, я чувствую. — Как гадальщик? — Немаан прищурился. — Нет, — покачал головой Кангасск. — Как амбасиат… Немаан в раздумье закусил нижнюю губу. Минуты три он стоял, уперев руки в боки и переводя взгляд с манящих окон постоялого двора на Кангасска. Но разрывался между благоразумием и желанием добраться до огня и еды он недолго. — Знаешь, мне плевать, кто там и что там, — с вызовом произнес он. — Я месил грязь часов пять кряду. я промок и замерз и не ел ничего. И я убью того, кто помешает мне заслуженно отдохнуть. Кто бы меня там ни ждал. Если ты не идешь, я иду один. — Ладно, пошли, — вздохнул Кангасск. Мнения своего он не поменял; но товарища в беде бросать — последнее дело, даже если он нарывается на неприятности сам. Хлюпая грязью, Немаан и Кангасск прошли за ворота, отграничивающие от внешнего мира небольшой дворик. — Ворота нараспашку, — хмуро заметил Кангасск. — Мягко говоря, это странно. До сих пор не веришь, что не стоит туда идти? Немаан сделал вид, что замечания не слышал, и решительно направился ко входу в общий зал. Кангасск последовал за ним, на все сто уверенный, что теперь бесшабашного мага одного оставлять просто нельзя. Двор был пуст. Следы, если таковые и были (что вряд ли), давно замыл многочасовой дождь. Железные кольца, предназначенные для того, чтобы привязывать во дворе ездовых зверей — всех, кроме чарг, — проржавели напрочь — так давно не использовались… И вообще, если бы не рыжие отблески в окнах, можно было бы подумать, что постоялый двор заброшен… Немаан толкнул перед собой дверь и спокойно переступил порог общего зала. — Ну что? — осведомился он, довольно ухмыльнувшись. Тепло, вкусные запахи с кухни, оживленный разговор: в углу, сдвинув вместе несколько столов, расположилась большая компания — похоже, торговец, и его воины. Кангасск тяжко вздохнул. Ужас, стремительно разраставшийся в его груди, уже мешал дышать. Обостренное амбассой чувство опасности было неумолимо. Бежать, бежать прочь отсюда, спасать свою жизнь — об этом кричало Кану все его существо… бежать, пока не поздно… — Немаан… — почти взмолился Кангасск. Все свое умение убеждать он постарался вложить в следующие слова. — Послушай… Я такой жути со времен открытия Провала не помню! А тогда на меня бежала толпа тварей… — Хмм… — Немаан задумчиво потер щетинистый подбородок; словами Кана он, судя по всему, не проникся. — Возможно, опасность поблизости где-то; здесь я ничего такого не вижу… — он пожал плечами. — И если где-то рядом все так плохо, как ты говоришь, то остаться нам лучше здесь. Безопаснее… В крайнем случае, оборону здесь держать будет проще. Я хозяину скажу, чтоб дверь на засов закрыл… Не долго думая, Немаан направился к стойке бара и завел разговор с хозяином. «Ты не понимаешь…» — с тихим отчаяньем подумал Кан, покачав головой. Дожидаясь Немаана, он присел на ближайшую скамью и, чтобы хоть немного отвлечься, сотворил несколько теплых Лихтов и рассовал их по карманам — греться и сушить одежду. Когда тепло коснулось продрогшего тела, он перестал дрожать. Тем временем ужас в его душе постепенно перерождался в убийственное, ледяное спокойствие: смирившись с тем, что убежать не удастся, тело и душа исподволь начали готовиться к бою. — Эй, народ! — обернувшись, весело крикнул торговцу и его компании Немаан. — Всех угощаю! Всем вина и мяса за мой счет! К предложению отнеслись одобрительно, и вскоре Кангасск и Немаан сидели за одним столом со своими новыми знакомыми. Впрочем, Кангасска не покидало ощущение, что торговца он уже где-то видел… и, когда тот представился, сразу стало ясно, где… — Виль? — удивленно переспросил Кангасск. — Ты… ты один из пятерых торговцев медом? — Точно, — засмеялся тот. — Я здорово изменился за четырнадцать лет, не то что ты… все думал, узнаешь или нет… — действительно, в могучем чернобородом великане, в которого превратился за это время щуплый паренек, Виля узнать было непросто. — Расскажи-ка, какими судьбами ты с Немааном? — Ага… — кивнул Кангасск. — Я так понял, вы двое хорошо знакомы. — С того момента, как этот прохвост браслеты заработал, не раз бродили вместе уже по дорогам, — торговец беззастенчиво расхохотался. — Помню то-то он каялся и просился в караван… Ну да я зла не держу: нанимал его то и дело. — Хорош позорить меня уже, Виль, — нахмурился маг. — Сейчас заведется… — торговец засмеялся вновь. — Настроение у него скачет, как у бешеного пухляка… Не, он хороший парень, ничего не скажу, — с этими словами Виль дружески похлопал по плечу недовольного Немаана. — Ну что, вояки, вспомним что-нибудь?.. «Вспоминали» довольно долго. Ледяное спокойствие оставило Кана; тревога унялась тоже. Только что ужас пылал в груди подступал к горлу — и вдруг чувство абсолютной безопасности… так просто не бывает… Но все равно — кошки на душе скребли. Будто что-то не так, что-то не стыкуется… Можно ли обмануть так искренне, что даже харуспексы не почувствуют?.. «Караван, — горько усмехнулся про себя Кангасск. — А как же ржавые кольца во дворе? Пустые. И ржа на них такая, что видно: давно их никто не трогал. Чарги? Не смеши: следы бы остались. Пусть даже следы лап успело размыть, но следы когтей?.. Да тут все деревянные поверхность были бы разодраны в щепу: не поточить когти, придя на новое место, чарги просто не могут… И где повозки? Или ты товар по карманам вояк своих рассовываешь?..» Оставшись один в комнате, которую выделил ему хозяин, Кангасск долго разрывался между тем, что говорили ему амбасиатское чувство опасности и не терпящие лжи харуспексы, и тем, что бесстрастно заявляла обычная логика. Кан привык верить своим чувствам. Интуиция не подводила его никогда. Но сейчас отринуть очевидное он не мог… Сухая одежда, тепло очага, усталость, а также сытная еда и доброе вино сделали свое дело: Ученика миродержцев начало неумолимо клонить в сон; это было выше его сил. Чувствуя, как утекают последние минуты бодрствования, Кангасск рассуждал сам с собой… Можно ли обмануть амбасиата? Можно, вполне, если хорошо владеешь своими эмоциями. Зачем? Нет мотива… Замешан ли Немаан? Вряд ли: ничто не указывает на это. Но на всякий случай поднимать при нем эту тему не стоит. Лучше понаблюдать, не вызывая подозрений, а сделать выводы… …И последнее, то что никак не давало Кану покоя: загадка с караваном… Следует честно признать: Виль ни слова не сказал о том, что пришел с караваном сейчас — он говорил лишь о прошлом. Кан припомнил часть разговора: что ответил Виль, когда он спросил его об Астрахе, Клариссе, Илесе и Эргене — тех четверых, что вместе с Вилем везли в Хандел свои первые товары: несколько бочонков с медом. По словам Виля, дела тогда пошли просто замечательно: всех пятерых молодых торговцев приняли в гильдию и помогли наладить постоянный маршрут. Киррала ласково называла его «медовый путь», хотя медовым он быть вскоре перестал: мед, конечно, возили, но в числе других товаров он составлял лишь малую часть. До войны «медовый путь» процветал. Потом, когда наступили тяжелые времена, не оставившие места мирной торговле, все пятеро в составе вооруженных до зубов караванов участвовали в доставке оружия и анока меллеоса омнисийским войскам. В каждый поход отправлялись как в последний — таких караванов гибло без счету много… На первом году войны — самом тяжелом из всех — пал в бою Илес; Астрах был смертельно ранен, но выжил благодаря панацее Гердона. Оставшиеся шесть лет войны судьба хранила выживших торговцев «медового пути». И когда пал Эльм Нарсул и Омнис вздохнул свободно, Кларисса предложила брату возродить прежнее дело — и Астрах согласился. Торговая гильдия бедствовала; начинать пришлось без чьей-либо помощи. Но Астрах не просто справился… возродив «медовый путь» и передав его Эргену, он возглавил ослабевшую торговую гильдию и четыре года положил на то, чтобы густая сеть торговых маршрутов вновь покрыла одичавшие послевоенные земли. Поступок, по праву достойный называться подвигом. Астрах еще при первой встрече показался Кангасску Дэлэмэру человеком с большим будущим. Еще тогда, несмотря на провинциальную робость и доверчивость, он был решительным и храбрым парнем и настоящим лидером. Отрадно было слышать, каких вершин он достиг, пройдя путь от простого торговца медом до главы омнисийской торговой гильдии… Воистину, у каждого героя своя роль, и только вместе все избранники судьбы способны что-то изменить в мире к лучшему… Но если вернуться к загадке… Сам Виль, по его словам, в торговой гильдии состоит, торговлю ведет. Так как он оказался здесь в компании двадцати бывалых вояк, но без какого-либо намека на караван с товарами? Даже если он просто направляется из одного города в другой по неким делам, то неужели пешком?.. Богатый торговец — пешком через всю эту слякоть? Вряд ли… Кангасск на его месте вообще просто раскошелился бы на трансволо. Целый караван, с людьми, зверями и повозками в трансволо утащит только великий маг (например, Орион, сын звезд), но просто несколько человек — на это сойдет и младший магистр Университета. «Ох…» — вздохнул Кан, откинувшись на кровати. Он уже устал ломать голову над этим. Возможно, спроси он Виля прямо, получил бы простой и исчерпывающий ответ, но что-то подсказывало: не спрашивай; и даже не намекай на то, что в чем-то сомневаешься. «Не делай этого,» — говорило внутреннее предчувствие с такой очевидностью, будто вежливо предлагало Кану не прыгать со стометровой высоты воизбежание очевидной смерти… Кангасск не заметил, как заснул. Крепко, безмятежно, как дома. Ему снились молодые Астрах, Кларисса, Виль, Эрген и Илес — мир его праху… И чудился во сне сладко-цветочный аромат меда. И слышалось мелодичное поскрипывание колес груженой медовыми бочонками тележки. Утром Немаан растолкал Кангасска невообразимо рано, аж до восхода солнца. Вдвоем они спустились в общий зал, где их ждал завтрак. Если в абсолютной тишине. Дух запустения витал в этом доме, словно он был заброшен, причем давно. И теперь ничто уже не создавало иллюзии обратного. Кан был на все сто уверен, что, кроме них с Немааном, здесь нет ни одной живой души, но не выдал своих мыслей ни словом, ни жестом. Всё. Пора перестать обманывать и утешать себя. Что-то происходит. Какие-то тучи сгущаются над головой. И надо разбираться в этом, а не закрывать глаза на происходящее. …Когда заалела дальняя полоса горизонта, Кангасск с Немааном оставили постоялый двор и продолжили свой путь. К ночи должен был уже показаться Лур. Город первой волны… Глава двадцать четвертая. Простые вещи «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15003 от п.м. июнь, 26, бывшая Ничейная Земля, г. Лур Лур — город безголовый и трухлявый, как его символ (глянь на него, если будешь проходить мимо; в мое время это была источенная червями деревянная птица на воротах — голова у нее давно отвалилась, и никто не задумался над тем, чтобы приладить новую). Лайнувер Бойер в свои детские годы уже знал задворки Лура вдоль и поперек; мне досталась его память, но, в отличие от него, я эту столицу теневого мира терпеть не могу… Вернее, это я так думал, до сего дня… …Но, когда я вновь ступил на серые мостовые Лура… когда прошел лабиринтом знакомых улиц, я почувствовал боль, и вместе с нею — светлое прикосновение живой памяти… не Лайнувера, а своей… Именно здесь я встретил Эдну. Именно на этой улице, под ночным небом, в лурианском мраке я вступился за нее, еще не зная, кто она такая… В первый миг, вспомнив все так ясно, словно это было вчера, я задохнулся от боли, охватившей мою душу. От горечи вины… от осознания того, что изменить ничего не способен… Но потом… почувствовал, что боль утихает и сквозь смоляную тьму брезжит ласковый свет. „Эдна…“ — мысленно произнес я. Свет озарил мою душу и пропал. Казалось, я был прощен… или это память сыграла со мной злую шутку… За одно то, что в моей жизни была Эдна, я не могу ненавидеть Лур больше. Более того, я благодарен. И мне кажется, Лур — один из немногих городов, которым война может пойти на пользу: как иначе можно перетряхнуть этот термитник, я даже не представляю. Но я добьюсь того, чтобы лурианскую трухлявую птицу в будущем сменил другой, более достойный символ, а фраза „Добро пожаловать в прекрасный город Лур!“ перестала быть просто фразой. Вообще, подобный оптимизм мне не свойственен: я слишком многое повидал, чтобы безоглядно верить в светлое будущее, друг мой. Просто два события, произошедших сегодня, воодушевили меня и заставили воображение рождать красивые иллюзии, а сердце — верить добрым предчувствиям. Первое из событий — память Эдны, что коснулась меня краем крыла… Второе — гадальщики… сегодня впервые пообщался с ними. Из Таммара я велел эвакуировать небоеспособное население, сочтя Лур более защищенным. Сегодня они прибыли… Это удивительные люди, Кан. С каким достоинством они переносят лишения! А какое спокойствие отражается в их глазах! — вот что значит „быть в мире с самим собой“, мне такого и не снилось никогда. После разговора с несколькими пожилыми гадальщиками я был до глубины души поражен тем, чего не знал раньше о мире, о судьбе, о харуспексах… и о тебе, друг мой Кангасск… Кажется, я начинаю кое-что понимать… Но свои догадки я изложу позже и только когда разберусь во всем окончательно. Я не возьмусь ничего утверждать заранее.      Макс М.» — Кангасск… — осторожно окликнул попутчика Немаан. — Я думал, ты спишь, — не оборачиваясь, холодно отозвался Ученик; потрепанная книга с письмами Макса тут же перекочевала в дорожную суму. — Ты на меня в обиде… — после долгого молчания вновь подал голос маг. — Верно? — С чего ты взял? — Кан перевернулся на другой бок, чтобы видеть Немаана. Тот лежал на спине поверх расстеленного на земле плаща и отрешенно глядел в чистое, отмытое вчерашним дождем небо. Тонкие стебельки луговых трав — костра, овсюжки и лисохвоста — колыхались над ним, почти не загораживая лица. — Ты не умеешь врать, — с грустной улыбкой произнес Немаан. И добавил: — Ты прости за вчерашнее… Кангасск опешил: он ожидал от заносчивого и своевольного Немаана чего угодно, но только не искреннего раскаянья. Тот, кого он чуть ли не во враги уже записал, сложив воедино все свои страхи и подозрения, какими-то несколькими словами, сказанными от души, ясно дал понять, что никакой он не монстр… что он просто человек, который малость перегнул палку… «Обезоружил…» — рассеянно подумал Кан. Под сердцем больно трепыхнулась совесть. Что ответить теперь, он не знал. — …Я ведь раньше таким не был, — с тихой досадой продолжал Немаан. — Не помню, когда успел измениться… Когда-то в войну, наверное… Наглее стал… а по сути, такой же неудачник, как и всегда… — маг приподнялся на локте и, перестав наконец созерцать небо, встретился взглядом с Кангасском. — Сегодня, на свежую голову, я вспомнил, что сказал и сделал вчера, так мне жутко стало, — сказал он. — Я рисковал. Непростительно. Глупо… И я одного не пойму: ты-то зачем поплелся со мной туда? Ладно я, я ничего не почувствовал, тебе тоже не внял и полез напролом, наплевал на все… Но ты знал, что там опасно, и все равно пошел. Почему? — в этом последнем слове сквозило удивление, граничащее с гневом. Все-таки даже сейчас это был тот же самый Немаан, вспыльчивый и нетерпеливый. — А что я должен был сделать? — спокойно ответил ему Кангасск. — Бросить тебя и удрать? — Хех… — Немаан усмехнулся и опустил глаза. — Иногда это самый верный выбор… Но спасибо. Правда… Спасибо… — Не за что… — пожал плечами Кангасск. Поразмыслив, он спросил: — Как думаешь, что это было? — Да мало ли что… — всплеснул руками маг. — Но обычно, когда кто-то начинает, как я, лезть на рожон, за этим стоит кто-то из детей тьмы. Веталы, чаще всего: они лихо манипулируют слабовольными людьми. — Слабовольными? — переспросил Кангасск. — Да, вроде меня, — без всякой жалости к себе уточнил Немаан. — Я такой. Не смотри, что наглый: это тоже своего рода иллюзия: чтоб никто не заметил, какой я есть… я этому еще до войны научился, — он замолчал, нахмурился, а потом вздохнул: — Пришлось… Монотонность дороги навевала сон. Синее вечернее небо было пушисто-облачным, а падающий с него свет уходящего дня — неярким и печальным. Немаан, обычно такой разговорчивый и неунывающий, теперь все больше угрюмо молчал. Но когда вдали показались стройные башни Лура и блестящие на солнце городские крыши, иллюзионист нехотя, но заговорил: — Лур разделен на пять секторов, — сообщил он с тихим вздохом. — Не лезь в пятый сектор… да и в другие тоже… Оставайся в первом: туда открываются главные ворота. Квартал гадальщиков как раз в нем. — Я так понял, ты не идешь в город, Немаан… — Кангасск задумчиво поднял правую бровь. — В Лур?.. — маг нервно рассмеялся. — Неет, — замотал головой он. — Ни за какие коврижки и ни в каком обличье. — Почему? — Одинаково сильно не хочу встречаться ни с местной Сальваторией, ни с ребятами из теней. И у тех, и у других на меня зуб… — Что ты такого натворил в Луре, чтоб тебя встречали так радушно? — Кан попытался пошутить. Немаан из вежливости растянул губы в улыбке. — Тебе лучше не знать… — лаконично заключил он. — Разделимся, пожалуй, здесь. Не хочу подходить близко к башням: по паре глазастых огнестрелок есть на каждой точно. Как пить дать — пристрелят… — Ну что ж… — Кангасск кашлянул. — Спасибо за компанию… — Не прощайся, — отрезал Немаан. — Не раз встретимся еще. Ладно, бывай! Удачи! — И тебе… — отозвался Кангасск, провожая взглядом уходящего иллюзиониста. Тот свернул с дороги и шел теперь по колено в густой траве, то и дело поглядывая по сторонам — без всякой опаски и интереса, просто потому, что ему был неприятен пристальный взгляд в спину. Почувствовав это, Кан опустил глаза. Пожав плечами, он направился к «прекрасному городу Луру»: вдали светились рыжим его крыши, пускающие закатные солнечные зайчики. …Все эти дни Кангасск туда просто шел, уже перестав задумываться над вопросом «зачем?». А теперь, оставшись наедине с самим собой, вновь задумался — и почувствовал, как к лицу прилила кровь и начали гореть уши. Как и тогда, когда маленькая Занна вручала ему невзрачный «камешек» — холодный обсидиан, изменивший его жизнь навсегда, — сейчас Кан ощущал себя полным идиотом. Он хотел этой встречи, ждал ее и… боялся, подсознательно надеясь, что она произойдет не сейчас, а когда-нибудь позже. Он не знал, зачем… И не находил ни одного оправдания тому, что собирается заявиться к незнакомой (да, это так, не надо себя обманывать) девушке, которую не видел уже четырнадцать лет, вторгнуться в ее жизнь… Не представлял даже, что скажет ей при встрече. И что ответит на ее вполне резонный вопрос: «И что тебе от меня надо?» В душе болезненно тлел горячий уголек. В сравнении с этим чувством, бесконечным, ноющим, изматывающим, пережитый вчера ужас казался сущим пустяком: там был все просто — враг, меч, битва… а уж кого-нибудь другого победить всегда проще, чем себя самого… и проиграть другому не так обидно, как самому себе… …Кангасск Дэлэмэр шел в город Лур. Просто потому, что не мог не идти. Безымянное, противоречивое чувство, завладевшее всем его существом, прямо-таки тащило его вперед. К этим стройным башням, к сверкающим крышам, к воротам в первый лурианский сектор. Видимо, знаменитые огнестрелки Сэслера названы глазастыми совершенно не зря: Кан даже не видел самих наблюдателей; видел лишь суматоху на стенах: кто-то, судя по всему, узнал его в лицо. Не каждый путник может похвастаться тем, что его встречают такой ордой: навстречу Кангасску вышла всего одна боевая семерка, но сколько их стояло на стенах… не сосчитать… Семь встречающих Сальваторов (два амбасиата, три Алых Стражника и два Серых Охотника) шли, выстроившись полумесяцем, в центре которого шагали двое мальчишек. Один, сразу видно — Марнс, а посипывающее дыхание и бледная кожа свидетельствовали о том, что работает этот малыш на воротах так долго, что знаменитая способность давно перешла в неизлечимую хронь; несмотря на это, вид у мальчишки был бодрый и решительный. Лет ему было на вид не больше десяти. Второй выглядел старше — лет двенадцать-тринадцать — и на Марнса не походил. Действующей магии тоже никакой не нес. Все его снаряжение составляли легкий кожаный доспех и детский меч за поясом. Один глаз закрывала широкая черная повязка, при виде которой Кангасск сразу вспомнил пожилого стража Таммара и подумал, что такое совпадение, по меньшей мере, странно. — Все в порядке, — авторитетно заявил маленький Марнс. — Все в порядке, — бесстрастно вторил ему второй мальчишка. Маги боевой семерки оживленно закивали, сворачивая заготовленные заклинания. На стенах происходило то же; более того: самые любопытные шустро спускались по лестницам вниз и бежали навстречу. — Настоящий ученик миродержцев! — восхищенно произнес Марнс, подойдя поближе. Присмотревшись, он с детской непосредственностью заметил: — Только я раньше думал, ты выше ростом… Сальваторы снисходительно рассмеялись. — Добро пожаловать в прекрасный город Лур, — сказал один. И — тишина будто взорвалась. Остальные подхватили: — Добро пожаловать! — Добро пожаловать! Как дорога?.. — Привет! Я Аника! — донесся сквозь гул толпы восхищенный девичий голос. — Привет… — запоздало отозвался Кан. Уделить внимание каждому он уже просто не успевал. Ему были рады искренне. И никто не спросил, зачем он здесь. Судя по репликам, каждый был уверен в том, что Ученик прибыл с важной миссией и точно знает, что делает. Тут оставалось лишь горько рассмеяться и сделать вид, что все так и есть… …Спросив дорогу в квартал гадальщиков и вежливо отказавшись от помощи, Кангасск продолжил свой путь один. Конечно, проводник в одинаковых серых лабиринтах улиц Лура был бы очень кстати, но Кан справедливо рассудил, что если уж ему суждено встретить Занну и услышать от нее все, что она о нем думает, пусть его позор видит как можно меньше народу и уж точно ни одного Сальватора — доброе мнение и уважение этих людей было Кангасску особенно важно… Поплутав по улицам с полчаса, Кан уже начал приходить к неутешительному выводу, что заблудился окончательно — и тут, как чудо с небес: очередной безликий поворот вывел его на торговую площадь. Можно было вздохнуть с облегчением: до квартала гадальщиков отсюда рукой подать. Кангасск уже пересек площадь и даже свернул в нужный переулок, когда его осенило: на ночь глядя?!! Уже Жисмондин с Иринархом вот-вот покажутся. И что потом: рыскать в здешних потемках? стучать в каждую дверь и спрашивать Занну? То-то местные будут рады… В раздумье закусив губу, Кан развернулся лицом к площади. Неизвестность осталась за спиной, где-то во мраке лурианского вечера. И это уже радовало: судьба давала Ученику передышку; вечер и ночь на размышления и эдакую студенческую надежду на то, что этого времени хватит… Кан с удивлением вспомнил, что голоден, что устал… Захваченный своими переживаниями, он умудрился забыть об этом. Главные улицы Лура совершенно пустеют к ночи, так что Кангасску невероятно повезло поймать одинокого прохожего. Это был хмурого вида парень, с ног до головы закутанный в черных фарх. Если б Кан знал, кто это такой, вряд ли он стал бы спрашивать у него, как пройти к ближайшей гостинице. Но он не знал и потому совершенно простодушно поинтересовался, где здесь можно поесть и приклонить голову на ночь. Рафдар Дайн, нынешний теневой король Лура, выслушав седого незнакомца, лишь ностальгично улыбнулся, а затем… в самом приветливом тоне разъяснил ему, где найти гостиницу «Айнзерай» и даже любезно посоветовал обратиться к хозяину от его, Рафдара, имени, если вдруг не окажется свободных номеров. Выслушав искренние благодарности, теневой король еще долго провожал Кангасска взглядом. Он и понятия не имел о том, кто этот седой воин с неподвижной рукой, висящей на перевязи, и доверчивостью юнца. Да это было и не важно. Важно было то, что он напомнил Рафдару, каково это, когда к тебе обращаются без страха и лести и искренне говорят спасибо. Что ж, сильные мира сего зачастую лишены таких простых и обычных радостей; власть имеет свою цену, и цена эта кажется малой — до тех пор, пока ее не заплатишь. Вздохнув, Рафдар Дайн отправился своей дорогой… Жизнь меняют простые вещи… вроде этого разговора… Но сколько времени нужно, чтобы зерно, упавшее в почву, дало всход? Никто не знает. Подсвеченное большими Лихтами, здание «Айнзерая» сияло в густеющей мгле, подобно маяку. Взгляд Кана задержался на вывеске: выписанное стойкой краской еще до войны, слово «Айнзерай» соседствовало с золотой пчелой — ранее эмблемой «медового пути», а ныне — торговой гильдии Омниса — и более скромной надписью, исполненной бесхитростными мелкими буквами: «Представитель торговой гильдии на третьем этаже. Прием посетителей с 10 часов утра до 10 часов вечера». Пожав плечами, Кангасск толкнул дверь, открывавшую путь в общий зал. Сытный ужин, горячая ванна, крепкий сон… и, конечно, никаких обещанных самому себе размышлений. Только студенты и любимцы судьбы могут позволить себе такое… …Свет столь мягок, что окружает каждую вещь трепетным ореолом. Он, этот свет, не принадлежит ни дню, ни утру, ни вечеру. Времени для него не существует, и то, что испускает подобный свет, никак не может быть просто гигантской звездой, расточающей жар в пространстве… это нечто иное, ни имеющее названия на языке людей… Изумрудные драконы называют его ффар… И название материка — Ффархан — означает «благословленный светом ффара»… …Сияние ффара очерчивает контуры стен, углы безликой, словно набросанной небрежными штрихами, мебели; высвечивает трепет легких занавесок на полуоткрытом окошке. Это корабельное окно! Окно капитанской каюты! — внезапно мелькает мысль. — И за ним дышит спокойное море, в котором не видно берегов. …Бесшумно ступая — и как только можно бесшумно ступать по этим скрипучим доскам! — к окошку подходит Она. Ветер ласково трогает Ее распущенные волосы. Свет ффара заставляет Ее силуэт сиять ярче и мягче всего, что есть в этом странном мире… Она оборачивается. Бросает взгляд. Глаза ее печальны… прекрасны… и заставляют сердце сжаться от мучительной и сладкой боли. «Любимая… — собственный шепот, просоленно-хриплый, удивил Кангасска. Голос был одновременно и его, и какой-то чужой… — Я всегда буду рядом. Сколько бы ни прошло лет… сколько бы ни сменилось жизней, я узнаю твои ясные глаза. Ибо, даже слепой, я увижу сияние, что ты несешь. Даже слепой, я найду тебя…» Она улыбается. Грустно-грустно. И сердце от этой улыбки поет и плачет… Кангасск проснулся. О, обычно с таким отчаяньем не просыпаются, а выныривают из воды — в единственном, всепоглощающем порыве, с единственной мыслью: глотнуть воздуха!.. Сердце колотилось. Первые секунды Ученик дико оглядывался по сторонам и часто дышал. Какие-то несвязные мысли метались в его сознании, не находя себе места; они были похожи на стаю перепуганных птиц в темноте… Но спокойная обстановка и льющийся из окон самый обычный, утренний свет сделали свое дело. «Это всего лишь сон,» — подумал Кангасск, когда пришел в себя. Но уж кто-кто, а Ученики миродержцев всегда знали цену снам. Особенно таким реальным. Да, на самом деле: бывают сны, после которых начинаешь смотреть на мир иначе. И это был один из них. Борясь с чувством нереальности происходящего, Кангасск начал одеваться. Он был поражен: то, что вчера казалось невозможным, необъяснимым, безумным, сегодня виделось совсем иначе. В ином свете. Свете ффара… Логически осмыслить все это Кан даже не пытался. Те уверенность и отвага, что звучали во сне в его голосе, и сейчас грели душу. Нет, не нужно лезть в подобные тонкие вещи с логическими «счетами и линейкой», не нужно… Глава двадцать пятая. Носитель трех обсидианов «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15003 от п.м. июль, 30, бывшая Ничейная Земля, г. Лур Он сам искал встречи со мной. Джанкарт Дайн, лурианский теневой король. Не знаю, чего он хотел изначально, когда пришел ко мне; все изменилось сразу же, стоило мне припомнить ему Лайнувера. О, юный Лайнувер Бойер был не последним человеком в Луре. И оставил о себе долгую память. „Здравствуй, Джанкарт, — сказал я ему. — Плачут ли об увядших розах те, кто изведал их шипов?“ (эта фраза — ключ пятого крыла лурианской иерархии). „Кто ты?“ — спросил меня Джанкарт. О, это не был настоящий вопрос: это была просто испуганная мысль вслух. Но я ответил — даже не обернувшись к нему: „Я Лайнувер Бойер — вор и тень; я Коста Оллардиан — Марнс; я Оазис — городской дикарь; я Пай Приор — маг-самоучка; я Джуэл Хак — файзульский воин; я Бала Мараскаран — знахарь с Черных Островов; я Ирин Фатум — маленький хмырь; я Джармин Фредери-Алан — художник; я Милиан Корвус — последний из девяти…“ „Что ты несешь, Ворон?!“ — вспылил он. Но я обернулся и увидел страх на его лице. „Мне плевать, что ты подумал, Джанкарт, — сказал я. — Я Максимилиан, сын миродержцев. И помню всех, кто был до меня. Но я — не они. И не обожаю тебя, как Лайнувер… Пару лет назад я бы вообще убил тебя на месте. Как убивал любого, кто осмеливался поднять руку на мою жену…“ Да, Кан… всегда и везде я называю Эдну своей женой и рад обманывать себя самого… „Жену?“ — только и переспросил он. „Да, она изумрудный дракон…“ — уточнил я без эмоций. Я выждал долгую паузу; я чувствовал, как мечутся мысли этого человека. И равнодушно думал лишь о том, что с некоторых пор внушаю простым смертным настоящий страх… „Спокойно, Джанкарт… — сказал я наконец. — Теперь ничто не имеет значения. Ни твоя смерть… Ни моя жизнь. Я все сказал…“ Я повернулся к нему и его свите спиной. Я смотрел в окно на непроглядный мрак улиц Лура, когда его крытые нержавеющей сталью крыши мерцают в свете луны и кажется, что они парят над тьмой, ибо не видно стен… „Я пришел говорить с тобой о Луре…“ — подал голос Джанкарт. „Мне не о чем говорить с тобой, — рассмеялся я. — И я, отведавший шипов, не собираюсь рыдать об увядших розах“… „Что это значит?“ — он требовал объяснений. Пусть от своих пятых крыльев требует этого. Я же ему ничем не обязан. И объяснять ничего не буду. Но тебе, друг мой, скажу, что я просто имел в виду то, что Джанкарту недолго осталось править тенями. Яд и нож найдут его в ближайшие несколько лет — с Горящим я это вижу совершенно ясно. О будущем Лура я буду говорить уже со следующим теневым королем. Если найду на это время: на то, сколько проживу я сам, я не гадал. Может статься, меня на сей разговор не хватит и он достанется тебе, Кангасск. И от исхода этого разговора будет зависеть, станет ли Лур занозой в теле бывшей Ничейной Земли или же одним из бриллиантов в ее короне… Время покажет. Удачи, в любом случае.      Макс М.» …Настойчивый стук в дверь… — Да? — совсем не приветливо отозвался Кангасск. — Это хозяин «Айнзерая», — глухо произнесли за дверью. — Открой, Ученик миродержцев. Так… еще вчера его тут никто не узнал, кроме Сальваторов. Ни хозяин, ни этот парень в черном фархе… А сегодня уже обращаются по титулу — быстро же летят вести!.. «Проснулся знаменитым…» — вполголоса пробормотал Кангасск, одной рукой набрасывая рубашку на плечи. Открыв дверь, Ученик встретил пристальный взгляд немолодого хозяина «Айнзерая». Впору задуматься, что такого Кан сделал, что на него смотрят волком… — Чем обязан? — сухо осведомился Кангасск. Мягко говоря, он был не в том настроении, чтобы подбирать вежливые слова. — С тобой хочет говорить Рафдар Дайн, — ответил хозяин. Он просил передать, что будет ждать в общем зале. — Понял, — Кангасск кивнул. — Спущусь. — Советую поторопиться… — мрачно заметил хозяин, когда Дэлэмэр уже собрался закрыть дверь. — Почему? — выдал Кан самый неуместный из возможных сейчас вопросов и невольно усмехнулся, осознав, что бравым тоном, которым тот был задан, разговаривает обычно никто иной как иллюзионист Немаан. Воистину, когда люди путешествуют вместе, они становятся похожи друг на друга. — Ты можешь шутить со мной… — безрадостно произнес хозяин и вздохнул: — Только с Рафдаром не шути… Сказав это, он развернулся к двери спиной и зашагал вниз по лестнице, звонко припечатывая тяжелыми подошвами сапог деревянные ступени. Утро было на редкость ласковое и солнечное. Теплые вещи и тяжелую дорожную суму Кангасск оставил в своей комнате и впервые за долгое время порадовался тому, что собирается пройтись по городу налегке. Еще бы на душе было так же легко… Конечно, Кан уже не чувствовал себя малышом у подножия неприступной горы, как вчера; но в том, что день будет тяжелый, даже не сомневался. Кто такой этот Рафдар Дайн, для начала… Хотя после письма Максимилиана Кан уже сделал свой вывод… Спустившись по лестнице, Кангасск остановился на последней ступеньке и окинул взглядом общий зал. Рафдара — вчерашнего доброго советчика — он нашел почти сразу же, несмотря на то, что сегодня тот был одет отнюдь не в эффектный черный фарх. Нет, на нем были потертая замшевая куртка поверх шелковой рубахи, серые брюки, заштопанные в нескольких местах, и видавшие виды ботинки для мягкого шага, те, что со шнуровкой под самое колено. Проще говоря, загадочный Рафдар Дайн выглядел таким же потрепанным, как вдоволь помотавшийся по безлюдным дорогам Ученик миродержцев. Пожалуй, в таком наряде он мог бы даже затеряться в толпе, что обычно собирается в общем зале к завтраку… Но… Рафдар сидел за широким столом совсем один. Более того, пусты были и все столы вокруг: торговый люд предпочитал ютиться за столами и одинокими скамейками у стены. Там царила невыносимая теснота; то и дело раздавались приглушенные гневные возгласы, если кто-то кого-то толкал или ненароком опрокидывал локтем кружку… Дожидаясь Кангасска, Рафдар, закинув ногу на ногу и задумчиво подперев кулаком щеку, убивал время, наблюдая за творящейся вокруг него суматохой. Вид у парня (а ему можно навскидку дать лет двадцать пять — двадцать шесть) был тоскливый. Когда Кангасск пересек зал и сел за стол напротив Рафдара, тот сразу же приободрился, расплылся в улыбке; и командирским голосом велел слугам нести горячий завтрак… — Доброе утро, — сказал он и, помедлив, довольным тоном добавил: — Кангасск Дэлэмэр, Ученик миродержцев. — Доброе, — беспечно и уверенно отозвался Кангасск. — Я только сегодня узнал, кто ты есть, — поделился Рафдар. — Вчера я искренне полагал, что ты простой приезжий… или какой-нибудь ненормальный наемник, которому после стольких лет войны с тварями все люди братья… Как-то не пришло в голову, что, кроме таких парней, со мной кто-то еще может запросто подойти поболтать. Ученика миродержцев в расчет не принял, знаешь ли… — Рафдар весело усмехнулся и подытожил: — В общем, рад познакомиться, Кангасск… — Взаимно, Рафдар, — отозвался Ученик, осознав, что самоуверенная манера Немаана в данном случае работает совсем не плохо. Подали завтрак… Оценив количество вина, жаркого и деликатесов, Кангасск прикинул, что желудку, не успевшему отвыкнуть от скупого дорожного пайка, может прийтись нелегко… — Угощаешь? — тем не менее осведомился он. Рафдар согласно кивнул. — Спасибо! — отозвался Кан и без лишних церемоний, пододвинул к себе тарелку и наколол на двузубую вилку порядочный кус мяса, жареного в шлычьем жире с пряностями. Во взгляде Дайна младшего промелькнуло искреннее восхищение. Ученик миродержцев ему определенно нравился. Человек, который не боится тебя, всегда невольно вызывает уважение. Но, глядя на Кангасска, Рафдар не просто проникался этим чувством — он легко представлял его соратником, другом… которому можно доверять… который и в беде не бросит, прикроет тебе спину… и радость разделит с тобой. Другом, с которым можно забыть о всех титулах и быть просто на равных… Возможно? Возможно! Были же счастливцы Зига и Орион… При мысли о своей давней мечте, молодой король теней загрустил и, равнодушно взглянув на исходящее ароматным паром жаркое, налил себе бокал вина. — Ты знаешь, кто я такой? — задумчиво произнес Рафдар, держа стакан на уровне глаз и глядя, как играет светлое молодое вино на свету. — Я король Лура. Теневой, конечно… — он усмехнулся и внимательно посмотрел на Кангасска. — Тебе… все равно? Кангасск помедлил с ответом; наполнил вином собственный стакан… — Как тебе сказать… — он пожал плечами. — Вчера я твоего титула не знал и подумал, что ты просто хороший парень, который не пожалел времени, чтобы на ночь глядя отвечать на мои глупые вопросы. А сейчас… ну узнал — и что?.. Не чувствую особой разницы… Рафдар беззвучно рассмеялся; покачал головой. — Я тоже не знал, что ты Ученик миродержцев, — сказал он, подняв на Кангасска ясный взгляд. — Со мной уже невесть сколько лет никто не разговаривал по-человечески. Ты глянь… — он взмахом руки указал на пустые столы вокруг. Учитывая, что в «Айнзерае» останавливается обычно торговый люд, реакцию постояльцев на появление местного короля теней можно было понять… Неизвестно почему, но в тот момент перед мысленным взором Кангасска встал Арен-кастель, родной и чужой как никогда раньше… Восторженные толпы… звание Эмэра, навешенное шельмой… и бездонная пропасть, отделяющая Кана от тех, кого он когда-то знал… — Мне это знакомо, — хмуро произнес Ученик. Рафдар удивленно посмотрел на него. Потом без всяких предисловий встал и протянул ему руку. Правую… — Зови меня Раф… по-дружески, — сказал он. — Кан… по-дружески… — с улыбкой ответил Кангасск. — Только вот руку тебе не смогу пожать. Рафдар переменился в лице — щеки так и вспыхнули, выдавая поспешный гнев, но, глянув на правую руку Ученика — та, без перевязи, безжизненно повисло вдоль тела, как чужая, когда тот встал, — расхохотался на весь общий зал и торжественно подал Кангасску левую. Непривычное вышло рукопожатие, леворукое. Но Рафдар Дайн был рад, как мальчишка. Да, пожалуй, он и был мальчишка: улыбающийся во весь рот, он уже не выглядел ни на какие двадцать пять. Вот так… Сам того не ведая, Кан приобрел себе лурианского покровителя. Раф в Луре царь и бог, со всеми вытекающими отсюда последствиями. Это власть. И это одиночество. Да и легко ли дружить или просто на равных беседовать с человеком, который одним словом, одним жестом может закончить твое существование, если ты чем-то не оправдаешь его ожиданий?.. Кангасску кто угодно сказал бы, что крайне неразумно с его стороны было заводить такую дружбу. Тем более, что он как Ученик миродержцев был волен спокойно отказаться от нее и при этом уйти живым из Лура: да, Влада и Серег покинули этот мир, но Астэр и Орион, дети звезд — остались… и навлекать их гнев на свой город Раф не осмелился бы ни за что. Так что выбор Кана был свободен. И совершенно не логичен. Но у гадальщиков и нарратов с логикой вообще отношения сложные… эти люди почти всегда поступают так, как чувствуют. — …Мне сказали, ты спрашивал Сальваторов про Обсидиановый Квартал, — заметил Раф к концу разговора. — Я там много кого лично знаю… Помочь тебе? — Помоги, — без проблем согласился Кан. — Я человека ищу одного… Рафдар слушал внимательно, нахмурившись так, что брови сошлись на переносице. — Занна, Занна… — повторял он в раздумье, барабаня пальцами по столу. — Не помню такую. Думаю, стоит справиться о ней у Эдгари — она сейчас заправляет Обсидиановым Кварталом… Пошли, чего зря время терять… — Рафдар лениво, с неспешностью сытого хищника, поднялся из-за стола, не считая бросил на стол щедрую горсть золотых и направился прямиком к выходу. …Эдгари, высокая, стройная женщина, вышла им навстречу. По возрасту она, наверное, могла бы приходиться Кангасску матерью, но взгляд ее, мудрый и глубокий, выражал целую вечность. Взгляд — словно бездна… Тяжело долго выдерживать такой… Меж ключиц Эдгари поблескивал холодный обсидиан. Кангасск с удивлением заметил, что он маленький, как бусина, куда меньше, чем тот, что подарила ему Занна. — Здравствуй… — сдержанно приветствовал гадальщицу Рафдар. Вряд ли это было искреннее смирение, скорее просто хорошие манеры. — Здравствуй… — вторил ему Кангасск и, почтительно склонил голову. Дайн бросил на него беглый взгляд, и во взгляде этом ясно читалось удивление. — Здравствуй, первое крыло, Дайн младший, — чуть улыбнулась женщина и внимательно посмотрела на Кангасска: тот все еще не поднял головы. — Здравствуй, последний Ученик миродержцев, — сказала она ему и добавила, легко коснувшись его плеча: — Носитель трех обсидианов… Кан посмотрел ей в глаза. Он уже и забыл, каково это — встречать взгляд настоящего гадальщика. Казалось, он вновь стоял перед маленькой Занной, как то было четырнадцать лет назад — точно так же не понимал, что с ним происходит. Само осознание того, что другой человек видит тебя насквозь… вглядывается в твою судьбу, как в открытую книгу… это испытание… — Хм… кто-то наглухо закрыл твое будущее от чужого взора… — покачала головой Эдгари. — Я вижу лишь мелочи, но дальше — темнота. Кто мог сделать такое?.. — Горящий… — невольно вырвалось у Кангасска. — Что? — переспросила Эдгари. — Горящий обсидиан. Он шутил подобные шутки со мной, когда его носил Максимилиан… — пояснил Кангасск. Не за тем он сюда пришел, чтобы рассуждать о взаимоотношениях харуспексов и доказывать свою полную некомпетентность в этом вопросе… но раз уж сболтнул, что делать… — Но ведь ты предсказал падение Торгора, насколько я знаю, — подхватила Эдгари и отметила особо: — Несмотря на запрет Горящего… — Это просто потому, что я наррат, — вздохнул Кангасск и виновато улыбнулся. — Как интересно… — задумчиво произнесла гадальщица. — Для меня всегда было загадкой существование такого человека, как ты… Прошу, если ты не торопишься, поведай мне о противостоянии обсидианов… Холодный, Горящий и Нарра… ни один военный историк не посвятил им и строчки. А для нас, людей старого Таммара, эти знания бесценны!.. — Конечно, — с уверенностью пообещал Кангасск. — Я никуда не тороплюсь и все расскажу. Но позволь сначала спросить кое-что… — Да, конечно, — тепло улыбнулась Эдгари. — Прости, что напала на тебя с вопросами. Ты ведь не за тем пришел, чтобы рассказывать мне истории, верно? — Верно… — понуро кивнул Кангасск. — Что-то не так? — Эдгари по-птичьи склонила голову набок. — Нет-нет, — рассеянно произнес Ученик. — То есть да… Я просто вдруг подумал… а, неважно… — он махнул рукой. — Я ищу девушку по имени Занна. В последний раз я видел ее четырнадцать лет назад еще ребенком… И — почти ничего о ней не знаю… Эдгари ответила не сразу. Задумавшись, она подошла к окну и отодвинула фарховую штору, впустив в дом немного радостного утреннего света. Отрешенный взгляд; грустная полуулыбка… Сейчас Эдгари была похожа на человека, захваченного давними воспоминаниями. — Твоей беде помочь сложно, Кангасск, — сказала она, обернувшись. — Но все не столь безнадежно, как тебе кажется. — Да? — слегка удивился Кан. — Я знаю, о чем ты подумал только что, — кивнула Эдгари. — О том, что Таммар был довольно-таки большой и людный город и вряд ли я помню каждого ребенка, который четырнадцать лет назад бегал по его улицам… Но Занна не обычный ребенок… Это долгая история, Кангасск. Думаю, ее стоит обсудить не в прихожей, а в главном зале, за чаем. — Я тоже приглашен? — деловито осведомился Рафдар. — Я не против, — спокойно ответила Эдгари. — Я тоже… — вторил ей Кангасск. Когда отвыкаешь от чая, он неожиданно оказывается бесподобно вкусен. Черный, мелколистовой, с кусочками земляники и молоком. Или зеленый, с листиком лимонно мяты. Или красный — из сушеных диадемовых лепестков — ароматный, с кислинкой… Заскучавший по чаю Ученик так долго не мог определиться с выбором, что Эдгари, по-доброму рассмеявшись, велела своему маленькому внуку заварить гостю по чашечке каждого из трех видов чая. Что до Рафдара, то он попросил черного с молоком и сладких лепестков рамниру к нему. Грозный глава теневого Лура оказался сладкоежкой тем еще: поданными сластями он хрустел с увлечением, как ребенок. — …Таммар — древний город, Кангасск, — начала свой рассказ Эдгари. — Ему было уже семь тысяч девятьсот сорок восемь лет, когда он пал. Основали его двое — Азария и Самберт. Они пришли в Ничейную Землю в беспокойное время: тогда шло заселение Ничейной Земли и Севера. Множество людей покидало обжитой Юг и отправлялись в неизведанные земли. Кто-то искал чудес, кто-то — богатства, кто-то счастья. Люди отправлялись навстречу своей судьбе и не жалели ни о чем. Азарии с Самберту суждено было найти одинокое месторождение холодного обсидиана. И не просто найти, а понять душу этого камня. Это были первые гадальщики в мире. Другие пришли позже: благодатное место заселили со временем простые переселенцы, искатели приключений, изгои… Азария и Самберт открыли им тайну гадания. И все потомки этих двоих были хранителями высшего знания, учителями простых таммарцев… душой Таммара, одним словом. Не только их учение, но и одно их присутствие делало город тем, чем он был. Семь тысяч девятьсот сорок восемь лет благословение судьбы хранило Таммар, и до самого последнего дня каждый таммарец был уверен, что, пока жив хоть один из потомков Азарии и Самберта, город непобедим… Эдгари замолчала. Взгляд ее был грустен; над забытой чашкой черного чая витиевато поднимался ароматный пар. — Душа Таммара… — нарушил тишину Кангасск. — Я ведь из него в Лур пришел… Я помню, все время чувствовал какую-то пустоту, пока был там… Вроде бы, город живет; у новых поселенцев есть надежда, а все равно — пустота. Как будто душа ушла, действительно. — Да, — Эдгари кивнула. — От настоящего Таммара остались лишь стены. Теперь он ничто. И не более жив, чем Город Еретиков, хотя и не безлюден, как тот. — Как я понял, Занна — из потомков Азарии и Самберта? — уточнил Кан. — Да, — ответила Эдгари. — Потому ты напрасно ищешь ее здесь. Никто из ее семьи не покинул Таммар, насколько я знаю, даже дети. Все они остались там — чтобы поднять над Таммаром знамя победы или встретить смерть вместе с ним — как капитаны древних времен, которые никогда не бросали своих кораблей. Что бы мы ни думали обо всем этом, для потомков Азарии и Самберта это был вопрос чести… Повисла долгая пауза. Кангасск в раздумье пригубил зеленого чаю. — Она жива, — нахмурившись, произнес он с полною уверенностью. — Иначе я бы знал. — Это и наша надежда, Кангасск, — сказала Эдгари горячо и искренне. — Ее семью искал кто-нибудь? Что-нибудь известно о них? — Нет… — Что — нет? Никто не искал? — Понимаешь, Кангасск… — вздохнула Эдгари, опустив глаза. — Мне кажется, они не хотят, чтобы их нашли. — Почему? — тихо возмутился Кан. — Если кто-то из них жив… — Эдгари помедлила с этой безжалостной фразой. — …Это означает, что они бросили свой город… Мы бы простили им это, ради новой надежды, нового Таммара, но вряд ли они сумеют простить себя сами; взглянуть нам в глаза и сказать: да, мы ушли тогда, и город горел у нас за спиной… — Понятно… — мрачно закивал Кангасск. — Но все-таки… попытки поиска предпринимались? Что-нибудь известно? — Мой сын пытался искать их, — без особой надежды произнесла Эдгари. — Но поиск его успехом не увенчался. Возможно, они сменили имена; возможно, даже специально скрываются где-то. Он послал письмо с просьбой о помощи в центральную Сальваторию, но ответа не получил… Хотя нельзя винить Сальваторов в этом: у них дел по горло: представь, сколько людей до сих пор ищет своих близких… война всех раскидала по миру… Насчет Сальваторов Кангасск с Эдгари был полностью согласен. Если людей переселяли целыми городами… если в армию на самых тяжелых этапах войны забирали даже подростков… наверняка все столы Сальватории просто завалены такими просьбами о помощи на десяток лет вперед. — Я могу послать десяток верных ребят по городам, — настойчиво предложил Рафдар. В голосе парня чувствовалась деловая хватка. — Они заглянут даже в такие дыры, в какие ни один Сальватор в здравом уме не сунется… — Не надо, — Кангасск уверенно отклонил щедрое предложение и пояснил: — Гадальщика, если он сам того не желает, обычному человеку почти невозможно найти… Я найду ее сам. — Удачи тебе, Ученик миродержцев, — от всего сердца пожелала Эдгари. — Удачи! — краем рта усмехнулся Рафдар. — Спасибо. Она понадобится, — поблагодарил Кан и, отбросив мрачные мысли, пододвинул к себе вторую кружку с чаем. — А теперь… расскажу, что обещал… Глава двадцать шестая. Право на прошлое Никогда, никогда бы Кангасск не подумал, что его, дилетанта, настоящий гадальщик будет слушать с таким интересом, с таким вниманием. В разразившейся дискуссии участвовал даже Рафдар: в обсидианах он смыслил мало, но схватывал на лету. — …Значит, ты полагаешь, существует некая иерархия обсидианов? — с сомнением произнесла Эдгари. — Да, — ответил Кан уверенно; его уже начинало настораживать то, что, отвечая на ее вопросы, он совершенно перестал сомневаться в собственных словах. — Горящий запросто запрещал видеть всем Холодным. И, в то же время, я смог преодолеть его влияние с помощью Нарры… Но теперь, когда я ношу все три, они и молчат порой все трое, как будто сговорились: Занны, например, я ясно не вижу, хотя точно знаю, что она жива. — А с чего бы им молчать? — подбросил задачку Рафдар. — Подумай на досуге… …Оживленный разговор затих, едва достигнув своего пика… Аргументы кончились у всех и сразу… — У меня уже мозги кипят, — с досадой признался Дайн младший и добавил: — Чтобы в этом всем разобраться, не чай нужен, а бутыль чего-нибудь покрепче!.. Кангасск и Рафдар переглянулись — и… дружно прыснули со смеху. Смех здорово разрядил обстановку, хотя Эдгари к нему и не присоединилась: гадальщица задумчиво переводила взгляд с одного гостя на другого: похоже, ее занимали серьезные и невеселые мысли… — А твои харуспексы… — успокаиваясь, произнес Рафдар. — Они вообще живы еще? А то, может, мы зря тут копья ломаем… — Живы-живы, — многообещающе улыбнулся Кангасск и, не долго думая, доказал свои слова: — Считай до тридцати: потом услышишь стук в дверь. Неизвестно, стал Рафдар считать или нет, но стук в дверь где-то через полминуты действительно раздался. — Это тебя, — выдал Кангасск второе предсказание. Дайн младший посуровел лицом и выжидающе уставился на дверь в прихожую… Судя по шустрому топоту, раздавшемуся с той стороны, открывать побежал Твин — маленький внук Эдгари. Что же до незваного гостя, то он, как оказалось, был обладателем бесшумного воровского шага. Вскоре он появился в прихожей — щуплый мальчишка, лет десяти, облаченный в черный фарх. — Что стряслось, Наиль? — хмуро осведомился у него Рафдар Дайн. — Они не соглашаются, — виновато сообщил тот. — Хардин прислал меня за тобой… — Ясно… — Рафдар решительно поднялся из-за стола. — Не расходитесь, — с неизменной вежливостью сказал он Кангасску и Эдгари. — Я тут улажу одно дело и вернусь… Хозяйка, спасибо за чай. Дайн младший направился к двери; глядя на то, как изменилась его походка, обычно вальяжная и неторопливая, можно было с уверенностью сказать, что в данный момент он чертовски зол. Тем не менее, прежде чем шагнуть за порог, теневой король добродушно потрепал по волосам маленького Твина на прощание. …Кан медленно, словно против воли, обернулся к гадальщице. Предчувствие, которое занимало его сейчас, было знакомо ему еще с далекого детства, когда он не носил никаких харуспексов: предчувствие того, что сейчас ему сделают крепкий выговор. Что ж, он давно уже не ребенок и готов отвечать по всем пунктам… — Как давно ты знаешь Рафдара? — сплетя пальцы рук, вдумчиво произнесла Эдгари. — Два дня, — ответил Кангасск честно. — Тебе известно, кто он? — последовал очередной подготовительный вопрос. — Теневой король Лура, — кивнул в ответ Ученик миродержцев. Эдгари вздохнула. — Он видит в тебе равного, Кан, — сказала она, медленно выговаривая слова. — Я ничего не имею против вашей дружбы… быть может, она даже пойдет на пользу Луру. Но… будь осторожен с ним… ты совсем его не знаешь. — Расскажи мне… — Кангасск пожал плечами. — Какой он? — Он… — Эдгари помолчала несколько мгновений. — Он… неоднозначный… — гадальщица бросила краткий взгляд на горстку лепестков рамниру, что Рафдар, не успев доесть, оставил на дне стеклянной вазочки. — Однажды, еще будучи просто третьим крылом теней Гуррона, он пришел ко мне со своим несчастьем и попросил погадать. А после разрешающей фразы… ты же знаешь… человек становится для гадальщика как открытая книга… Кангасск кивнул. Он прекрасно понимал, о чем речь… — Потому я знаю его лучше, чем кто-либо еще, — продолжала Эдгари. — Это большая ответственность и большой риск, учитывая, что он теперь правит теневым Луром… И ты как его друг, рискуешь тоже… Но вернемся все-таки к самому Рафдару… — Ты сказала, он парень неоднозначный, — напомнил Кангасск. — Да, — Эдгари прокашлялась. — Пойми, он вырос среди воров и убийц. И сам далеко не ангел. Порой может быть очень жестоким… Первого человека, к примеру, он убил в десять лет; хотя тогда он просто спасал свою жизнь… Дальше — больше… особенно, когда возвращал свой лурианский титул. Но я же говорю, с ним не все так просто. Он — не равнодушный, — это она выделила особо. — Он может глупо рискнуть жизнью за незнакомца. Или помочь человеку, попавшему в беду… Кстати, этот мальчик, Наиль, который приходил за ним… это его названный брат с недавнего времени. Сирота был и бродяжка; Раф его из Гуррона привез и заботится о нем, как о родном… Он Дайн младший и живет по законам своего мира, — подытожила Эдгари. — Но в нем есть что-то светлое, что этому миру совершенно не подходит. Иногда мне его очень жаль… Ко мне он относится как к матери, доверяет мне многое… но я всегда помню, кто он есть. И тебе советую помнить, Ученик миродержцев. — Хорошо, — пообещал Кангасск. — Буду. — Я твоего будущего не вижу, — с пониманием улыбнулась Эдгари. — Но чувствую, что ты пропустил мои слова мимо ушей. Как Раф всегда пропускает… Послушай, Кангасск, — тон гадальщицы резко сменился на суровый; шутки кончились. — Будь ему другом, общайся с ним, что угодно… НО… не переступай черты. Твои интересы никогда не должны пересекаться с его интересами. Особенно это касается дел Лура. Помни это. Кангасск угрюмо кивнул. — Я понял, — сухо сказал он. — Надеюсь, — скептически усмехнулась Эдгари. — Давай сменим тему… расскажи мне, что сейчас происходит в Таммаре… — сказала она, смягчаясь. …Каковы бы ни были дела у теневого короля, а обернулся Рафдар всего за сорок минут. — Все в порядке? — еще с порога поинтересовалась у него Эдгари. — В полном! — лучезарно улыбнулся он. — Это все так, мелочи жизни… — махнув рукой, Дайн младший проследовал к столу, где занял свое место. — О чем был разговор? — О Таммаре, — ответила гадальщица и подлила ему горячего чаю. — Кангасск ведь оттуда пришел. — А… Таммар, — закивал Рафдар. — Хороший был город… Нет, я серьезно. Я там бывал вместе с дедом, до войны… Первый город, который я вообще видел после Лура… — он смутился и, оборвав на середине начатую было фразу, сосредоточенно захрустел лепестками рамниру. «У короля теней не может быть детства. У короля теней не может быть слабостей…» — так, кажется, гласит одна старая книга. Кангасск такой не читал, естественно, но о причине смущения Рафдара примерно догадывался: рассказывая о своем детстве, Дайн младший переступал некую грань. Если оглянуться на Немаана и вообще на внимательных людей, запоминающих каждую мелочь, то становится ясно, почему личные воспоминания, будучи известны кому-то, делают человека слабее. — А я первым после Арен-кастеля увидел Торгор, — сказал Ученик миродержцев. Это был сознательный шаг навстречу. — Я туда ездил вместе со своим мастером… — Мастером? — оживился Рафдар. — Да. Я оружейник, — просто поведал Кан. — Мастер Эминдол научил меня всему, что я знаю… — Расскажи… — развел руками Рафдар и, видимо, почувствовав, что его просьба прозвучала больше похожей на приказ, добавил для верности: — Пожалуйста… Небо хмурилось. День, начавшийся с радостного солнечного утра, готов был вот-вот одарить город Лур проливным дождем. Серое месиво туч клубилось в небесах; по улицам шарил сырой ветер… Распрощавшись с Эдгари, Рафдар зазвал своего нового друга пройтись. Вскоре за спиной остались безопасный первый сектор, потом второй, третий… Улицы менялись на глазах: они становились все теснее и сумрачнее; дома обзаводились тяжелыми дверьми и зарешеченными окнами. И бродили по этим улицам, наряду с горожанами вполне обычными, тихие люди, которых отличали внимательные, зоркие глаза, и каждый их жест, каждый шаг были исполнены той бесшумной и смертоносной ловкости, на какую способны лишь обитатели городских теней. Эти внимательные наблюдатели неназойливо держались поодаль от своего короля и Ученика миродержцев и следили за каждым их шагом. Но слова на таком расстоянии они вряд ли могли разобрать, да и сам Рафдар подслушивания бы, мягко говоря, не одобрил, так что говорить можно было совершенно свободно. И Дайн младший говорил. Говорил много, напрочь забыв, что перед ним не бывалый вор, а простой оружейник, который давно потерял нить повествования: чтобы даже поверхностно разбираться в делах теневого Лура, надо быть, по меньшей мере, Немааном. Видимо, почувствовав, что что-то на так, Рафдар замолчал. Странная мысль посетила его: вдруг все, что он с таким воодушевлением рассказывал… все недавние успехи и давние, преодоленные, неудачи… показалось таким мелким и несущественным, что стало удивительно, как можно было убить добрых полтора часа, пересказывая эту ерунду. — Кангасск, — произнес Дай младший уже совершенно другим тоном. — Да? — отозвался Ученик. — Сегодня, у Эдгари ты рассказывал мне про Арен-кастель, про своего мастера, про нашествие желтых драконов… — он не стал перечислять дальше. — Я одного не пойму… — Что? — не понял Кан. Рафдар невесело рассмеялся. — Ты ни слова не сказал о своей семье, — подытожил он. — Что, — Дайн младший криво усмехнулся. — Ученик миродержцев не имеет права на прошлое? Как и теневой король?.. Кангасск надолго задумался над этим вопросом. Действительно… ни слова о матери, ни слова об отце… потому что это уже не его личная история — это часть истории Омниса. Особенно отец… Отчего-то осознание всего этого возмутило последнего Ученика миродержцев до глубины души. — Ты знаешь что-нибудь об Ордене Горящего Обсидиана? — хмуро спросил Кангасск. — Знаю… — Рафдар медленно кивнул. — Дед никогда с ними не сотрудничал, но всегда считался. Эти ребята тоже причисляли себя к теневой братии. — Так вот, мой отец — глава этого Ордена, — холодно произнес Кангасск. — А моя мать, самая добрая женщина в мире… она была простая жительница Арен-кастеля… Я имею право на прошлое. И оно такое, какое есть. — Смелый ход, — оценил Рафдар. — Но на будущее: меньше говори о своем прошлом с теми, кого не знаешь… Каждая мелочь в данном случае имеет огромное значение. Умелый плут запросто использует все это против тебя… — он вскинул голову, оглядел улицу и, убедившись, что их по-прежнему никто не подслушивает, продолжил: — Так погиб мой дед, Джанкарт Дайн: когда узнали, что есть я… Мои родители никогда не состояли в тенях. А сам я до десяти лет и не знал, что человек, который взял меня в гильдию девятнадцатым крылом, на самом деле мой родной дед… Его ученица, Ксара, узнала все куда раньше. Расчет был у нее простой: похитить меня, шантажировать деда, потом заставить его предать гильдию — а это смерть, без вариантов — и в завершение всего порешить меня, уже за ненадобностью. Ничего не вышло у этой стервы… — Рафдар сплюнул. — Я ее убил, когда она пришла ко мне с удавкой… Убил первого человека в десять лет… Об этом говорила Эдгари… — …А потом я бежал в Гуррон с несколькими верными людьми, — пожал плечами Дайн младший. — Жил там до семнадцати лет, к уходу был третьим крылом… А в Луре в это время короли менялись чуть ли не каждый день. Я только три года назад вернулся и навел здесь порядок. Вот так… — Зачем ты мне все это рассказал? — недоуменно произнес Кангасск. — Я тоже имею право на прошлое, — с тихим вызовом произнес Рафдар и торжествующе улыбнулся… …Странный выдался день. Вроде бы, и не принес он ничего: поиск Кангасска вперед не продвинулся ни на шаг… а на самом деле принес многое. Размышляя над всем, что сегодня сделал, услышал и понял, Ученик миродержцев возвращался в «Айнзерай». Мысли поглотили его целиком; он не замечал, как мимо плывут улицы, ставшие вдруг одинаковыми; не замечал, что начал накрапывать дождик; и что опять ноет больная рука. Рафдар Дайн простился с ним тепло, как с другом… Противоречивые же чувства вызывал этот парень. Поровну тьмы и света… словно чей-то замысел распял его меж двух миров и предрек вечный выбор… Берег Архангела… Берег Дьявола… Святой Кроган сказал бы, что Рафдар стоит посередине… и почему самому Кангасску все это так знакомо?.. словно он сам был таким раньше, хотя все те годы, что прожил с именем и памятью Кангасска Дэлэмэра, он ни разу не замечал в себе ничего подобного… Нет, замечал! Всего раз: в сегодняшнем сне, залитом сиянием Ффара… Но это уже выходило за рамки всякого понимания… …Шутки кончились, и дождь перестал крапать, пятная мокрыми точками одежду: хлынул настоящий ливень… Глава двадцать седьмая. Миротворец Оставляя за собой мокрые следы, Ученик пересек общий зал и сел на скамью у камина, огромного, старого, щедро расточающего жар. Мысль о том, чтобы сейчас пойти в комнату и растопить там маленькую железную печь, приводила в уныние: отчего-то Кангасску сейчас остро и отчаянно не хотелось оставаться одному… Конечно, он здорово промок; не мешало бы переодеться в сухое, но… но это может подождать несколько минут… конечно, может… Кан откинул со лба мокрые волосы; протянул к огню левую руку. Тепло камина приятно коснулось раскрытой ладони… Время шло к вечеру. Зал привычно гудел: в общий фон сливались голоса немногих посетителей (это только к ужину здесь соберется целая толпа), потрескивание дров в камине, шум проливного дождя за тусклыми окнами… Дождь… хмурое небо… В такую погоду приятно сидеть в тепле; приятно быть незамеченным, но в то же время не в одиночестве; приятно с головой уйти в воспоминания о прошлом и мечты о будущем; приятно просто дремать у огня, чуть прикрыв глаза. — …Ты уверена, что это разумно? — покачал головой Оэн и выжидающе посмотрел на сестру. Лика не спешила отвечать. Взгляд ее, столь неподвижный сейчас, что казался стеклянным, был устремлен на Ученика миродержцев. Она смотрела на этого молодого, но уже убеленного сединой мужчину и пыталась понять то, что он сегодня сделал… и представить, чего теперь от него ждать… Странно, что этот человек не казался ей опасным. Его власти хватило бы на то, чтобы стереть с лица Омниса даже саму память о Лике и Оэне Саланзах, но, вопреки этому, Ученик миродержцев совершенно не вызывал ни страха, ни неприязни. И вообще держался так, словно ни о какой власти даже не помышлял. …Снежно-белая, как у старика, но в то же время лохматая, как у мальчишки, шевелюра, с которой падают на пол редкие капли — привет от ливня за стенами «Айнзерая»… печально повисшая правая рука… потрепанная в дороге одежда… безмятежно-сонный вид… И это новый бессмертный, наследник миродержцев? Да его смертный брат Абадар выглядит куда более серьезно… Лика вздохнула и покачала головой… Чувства обманывают, решила она твердо. И этот человек опасен. Но только он может помочь… — Мы должны поговорить с ним, Оэн. Терять нам нечего, — сказала Лика Саланз своему брату. Тот порывисто кивнул, точно готовый к бою новобранец. Решимость, отразившаяся в тот момент на его лице, граничила с отчаяньем. — Говорить буду я, — сразу предупредила Лика, зная вспыльчивый и безрассудный нрав Оэна. — Хорошо… — Оэн безропотно согласился. Еще вчера он стал бы возражать, но… сейчас просто не тот случай: еще один промах — и будет уже ничего не поправить… — Кангасск Дэлэмэр, — обратилась к Ученику Лика. — Да? — ответил Кан голосом человека, все еще пребывающего в сладкой полудреме. — Мы представители торговой гильдии и компании «медовый путь»… Зевнув, Ученик заставил себя открыть глаза и посмотреть на нарушителей спокойствия. Мужчина и женщина, обоим лет по тридцать, не больше. Очень похожи внешне, сразу видно: брат и сестра. Длиннополые одеяния с широкими рукавами, в которых удобно прятать руки, расшиты по плечам и воротнику замысловатым узором из золотых шестигранников, так похожим на пчелиные соты. «Медовый путь»… — Я Лика Саланз, — представилась женщина. — А это мой брат Оэн Саланз. Мы представляем в Луре торговую гильдию Омниса, — повторила она. — Чем могу помочь? — осведомился Кангасск и несколько раз моргнул, чтобы прогнать сон. — Дело в том, — начала Лика, — что гильдия основала свое представительство в Луре совсем недавно, около месяца назад. Нам с братом было поручено взять под контроль здешнюю торговлю и наладить постоянные торговые маршруты из города. Но… — женщина кашлянула, чтобы прочистить горло. — …Возникли непредвиденные обстоятельства… Лур — город двух властей. Официальная власть, которую представляет мэр, приветствовала наше появление и оказала всяческое содействие. Но теневая власть Лура… — Лика выжидающе посмотрела на Ученика миродержцев: слушает ли он еще… …Предательский сон никак не хотел уходить; глаза слипались; и еще — все время тянуло сладко зевнуть, хотя Кангасск честно пытался вникнуть в проблему. — Присаживайтесь, не стойте, — предложил он. Оэн принес вторую скамью, и оба представителя уселись напротив своего бессмертного собеседника. Эта небольшая задержка дала ему время немного взбодриться и сообразить, что происходит. — У вас проблемы с Рафдаром, я правильно понял? — спросил Кангасск, когда сонный туман в его голове немного рассеялся. — Да… — осторожно ответила Лика. — И с теневой стороной Лура в целом. Угрозы, покушения на младших представителей компании, похищения людей… Ни Рафдар, ни его люди не желают идти на компромисс. У них одно требование: чтобы нас тут не было. — И чем на это отвечает официальная власть? — Кан задумчиво поднял бровь. — Ничем, — Лика Саланз развела руками. — Насколько нам известно, обе власти Лура делают вид, что не замечают одна другую. Мы обращались с просьбой о помощи к мэру, но он только вскользь заметил, что питает к нам искреннюю симпатию, но развязывать гражданскую войну в городе из-за нас не собирается. — А если обратиться в более высокие инстанции? — предположил Кангасск. Честно говоря, от подобного Лика несколько опешила: либо человек вообще не знает, о чем говорит, либо это тонкий намек на что-то, о чем они с братом и не подозревают. Тем не менее, она ответила, придерживаясь спокойного и размеренного тона: — Если бы дело происходило на Севере или Юге, такой инстанцией был бы Совет, — терпеливо пояснила Лика. — Но бывшая Ничейная Земля не подчинена единой, централизованной власти. Определенную власть здесь имеет Центральная Сальватория под руководством десяти Кангассков. Но их задачами является в основном уничтожение остатков вражеской армии и борьба с преступностью. Ограниченно осуществляется также поиск пропавших без вести людей. Однако ЦС работает на весь Омнис и возможностей у нее явно не хватает. Мы посылали просьбы о помощи многократно и ждали, что кто-нибудь из Кангассков явится в Лур, чтобы решить наш вопрос… Мы… думали, наша просьба услышана, когда прибыл ты, Кангасск Дэлэмэр… — Я прибыл в Лур с иной целью, — прохладно отозвался Кан… — Что?!! — с ненавистью бросил Оэн Саланз, вскочив с места. — Брат, не надо, успокойся… — пыталась было вставить свое слово Лика, но все было бесполезно. — Да, мы были рады тебе! — гневно продолжал Оэн. — Мы хотели поговорить с тобой сегодня… и что?! Спускаемся в общий зал и видим, как ты жмешь руку этому выродку! А потом сидишь с ним за одним столом! беседуешь с ним по душам! — он со злостью вдарил ребром ладони по стене. — Решил примкнуть к сильному, Дэлэмэр?! Плевать на остальных?! А может быть, твой новый дружок уже похвастался тебе, как уже месяц нас запугивает?! Весело?!! О, он ничем не брезгует! Ничего святого! Как тебе нравится хотя бы похищение одного из основателей «медового пути»?! Не молчи: я ответа жду!!! — Все сказал? — устало вздохнул Кангасск. После такого потока гнева и обвинений на душе у него стало сквернее некуда. Вот бы развернуться сейчас и уйти… Лика дернула брата за рукав. Оэн нехотя повиновался: вновь сел на скамью. Следующий миг был заполнен мертвой тишиной: за происходящим наблюдала теперь вся таверна. Люди сели ближе к стенам, чтобы не находиться как можно дальше от троицы у камина, но не уходили… извечное людское любопытство: чем же все закончится… — Рафдар говорил с вами сегодня? — тихо и бесстрастно спросил Кангасск. Там, возле стен, сколько угодно можно навострять уши: тихого голоса все равно не будет слышно. — Да… — ответила Лика, с опаской обернувшись на брата. Тот промолчал. — Понятно, — кивнул Кангасск, вспомнив маленького Наиля с его загадочной фразой «Они не соглашаются»… — А теперь, пожалуйста, подробнее… Что за похищение? — Похищен Виль Ненно, один из основателей «медового пути», — нервно сплетая и расплетая пальцы, заговорила Лика. — Он вышел с караваном из Лура и пропал. — Когда это произошло? — насторожился Кангасск. — Около трех недель назад, — ответила Лика. — Не может быть, — твердо заявил Ученик миродержцев. — Два дня назад я встретил его в таверне на торговом тракте и говорил с ним. — Как?!! — одновременно воскликнули брат и сестра Саланзы. — Так же, как говорю сейчас с вами, — ответил Кан и уточнил: — Лично. Он был жив и здоров и ни о каком похищении не упоминал. — …Но… это невозможно… — запинаясь, произнес Оэн. От былого гнева не осталось и следа. — Виль Ненно пропал без вести, — пояснила Лика. — И весь его караван — тоже. Остался только один воин из сопровождавших Виля. Бедняга сошел с ума и бесконечно бредит, даже лекари пока не могут ничего сделать с ним. Этот воин ранен и истощен… — Дэлэмэр, — вновь подал голос Оэн. — А ты уверен, что это был Виль? — Уверен, — сказал Кангасск. — Я знал его лично. И узнал при встрече, хотя не виделся с ним четырнадцать лет. Это Виль. Некоторое время Саланзы молчали. — У меня просто нет слов… — сокрушенно покачала головой Лика. — Мы… мы проверим эту информацию, — хладнокровно произнес Оэн. — Но сути дела это не меняет: ты единственный, кто может помочь нам сейчас. — Я прошу простить моего брата, — вступилась Лика. — Он горяч и часто говорит от сердца. — Да, — нехотя, но признал Оэн. — Прошу прощения. — Ладно, забыли… — озадаченно пробормотал Кангасск. — И что я, по-вашему, могу сделать? — Поговори с Рафдаром, Дэлэмэр, — почти взмолилась Лика. — Ты единственный, кого он послушает… Мы согласны на уступки, на передачу части доходов… но нам нужен Лур. Гильдии нужен Лур. Без этого города на бывшей Ничейной Земле никогда не удастся наладить постоянную торговлю. Это тормозит все, в том числе восстановление Омниса после войны: просто удивительно, почему ни бессмертные, ни твои братья и сестры не обратили на это внимания… — Хорошо. Понял, — нахмурившись, прервал ее Кангасск. — Я с ним поговорю. Не прощаясь, он поднялся со скамьи и направился в свою комнату: он все-таки собирался переодеться перед этим походом и обдумать предстоящий разговор… Прежде чем звуки зала слились в равнодушный гул, он успел расслышать спор Лики и Оэна за спиной… Да он и без слов понял бы, что этим двоим страшно. И страх этот внушает уже не молодой теневой король, а он, Кангасск Дэлэмэр, наделенный всем, чего лишен обычный человек, а от того переставший быть понятным… непонятное пугало людей всегда… «Внушаю простым смертным настоящий страх…» — всплыла в памяти строчка из письма Максимилиана. Что ж… похоже, это было неизбежно. И цена за силу или за бессмертие всегда кажется слишком малой… до тех пор, пока ее не заплатишь… Глава двадцать восьмая. Дочь колдуна Зал был слишком большой, и скромный камин не мог разогнать в нем сырость, просочившуюся сквозь деревянные рамы с улицы. Влага крохотными капельками оседала на подоконнике, каменных стенах; на древнем оружии и щитах с гербами воинов, забытых ныне, — единственная роль которых теперь: украшать неприглядную серость зала… На древней стали в сырую погоду всегда оседает такая вот холодная, неживая роса. Каждый день приходит молодой маг, подручный Хардина, и правит все клинки и щиты заклинанием ресторации, а маленький Наиль — начищает до блеска. …Если бы не уважение к памяти деда, Рафдар Дайн давно бы велел убрать все это и завесил бы стены коврами, чтобы стало хоть немного теплее. Мокрой осенью и холодной зимой подобные мысли посещали молодого короля теней особенно часто. И каждый раз он гнал их подальше: совесть не позволяла менять что-либо, что было дорого его деду — Джанкарту Дайну. В этом был особый смысл. Казалось: просто смени внешний вид зала и немного перестрой главную цитадель тени на свой вкус — и потеряешь нечто важное. Это было сложно объяснить… Неуютный зал: такое большое пространство для одного человека. Пространство, которое нечем заполнить… внушительные диадемовые шкафы… кресло, меховой ковер и гора шелковых подушек у камина… а также множество редких и дорогих вещей повсюду — их так много, что уже ни одна не имеет значения, и все они сливаются в общий унылый фон… Но — вечно сырые стены… но — теряющийся во тьме потолок… эту пустоту ничем не занять… Еще и дождь… Тут невольно почувствуешь прилив одиночества. И скуки. Единственное, ради чего здесь стоит находиться, это безопасность: защита от трансволо и лабиринт коридоров, полный охраны, за дверью. И еще, пожалуй, роскошная тишина. Такой больше нигде во всей теневой цитадели не встретишь… Откинувшись в мягком, обитом белым фархом кресле, Рафдар следил пляску огненных языков в камине и тихонько напевал что-то мирумирское: песни Мирумира всегда были более беззаботны и менее злы, чем песни Аджайена, и это, по мнению теневого короля, был большой плюс — самое то разогнать тоску в дождливый вечер. Рафдар ждал. Шагов он не услышал — люди теней ступают бесшумно: вошедшие дали знать о себе негромким приветствием. Двое рослых мужчин, облаченных в черный фарх, переступили порог зала и направились к своему королю. Они вели с собой высокую стройную девушку, осторожно поддерживая ее под локти: рабыня шла послушно, и шаг ее был еще мягче, чем их воровские шаги… Все трое остановились перед Рафдаром, и, когда он встал им навстречу, каждый из воинов преклонил перед ним колено. Девушка растерянно посмотрела на них; в глазах ее мелькнул страх, и она поспешила сделать то же — преклонить колено перед тем, от кого так и веяло самоуверенностью и властью. Жест получился столь плавным и изящным, что Дайн младший невольно восхитился. Рабыня с Черных Островов была прекрасна… Никогда еще Рафдару не приходилось видеть такой ненаигранной, естественной грации; такой покорности; такой чарующей печали во взгляде… — Ай молодцы, ребята, — рассмеявшись, похвалил Рафдар; и, уже совсем другим тоном приказал: — Оставьте нас. Те двое, что привели девушку, бесшумно скрылись, словно ожившие тени без лица и голоса. В зале остались только Дайн младший и его новая рабыня. — Ты можешь встать, — сурово произнес Рафдар. Девушка повиновалась. — Не стоит больше преклонять предо мной колено: это жест моих воинов и тебя он не касается. Девушка не шелохнулась, но в глазах ее отразился испуг: она отчаянно боялась разгневать чем-нибудь человека, от которого теперь зависела ее жизнь. — Как тебя зовут? — спросил Рафдар, смягчившись. — Галу, — тихо отозвалась рабыня. — Галу… — задумчиво повторил теневой король. И ему показалось, что это короткое имя вместило в себя и неизведанный океан, и яркое солнце, и сочную зелень далеких Островов… весь тот мир, прекрасный и неизведанный, о котором Рафдар мечтал еще мальчишкой. — Ну станцуй что-нибудь, Галу… — благодушно велел он и плюхнулся в мягкое кресло. …Она танцевала… Печальный танец, без музыки, под шум равнодушного дождя за окном и потрескивание дров в камине, свет которого окружал тонкую фигурку трепещущим рыжим ореолом… Рафдар Дайн следил каждое движение и был по-настоящему восхищен… О, он давно ждал ее. Это была его давняя мечта — заполучить себе юную чернокожую рабыню. Рафдар всегда исполнял собственные мечты. И платил за них щедро, золотом, а порой — кровью, своей или чужой. В эту мечту он вложил многое и рисковал тоже многим: с незапамятных времен ничто не осуждалось в Омнисе так сурово, как рабство. И вот это сокровище здесь и танцует для него… Дайн младший улыбнулся краем рта. Хищная вышла полуулыбка. …В нагрудном кармане ожил кристалл звука. Рафдар лениво вытащил его на свет и, потерев мутную поверхность большим пальцем, отозвался: — Да, Хардин? — Вечер добрый, Рафдар, — послышался далекий, приглушенный голос. — Ты сильно занят? — Смотря кто меня спрашивает, — довольно усмехнулся Дайн младший. — Кангасск Дэлэмэр, — сообщил Хардин. — Ага, — Рафдар машинально кивнул незримому собеседнику. — Тогда не занят. Пусть идет сюда. — С охраной? — был резонный вопрос. — Не надо охраны, — отрезал Рафдар. — Он мой друг. Пусть приходит один. Он вскинул голову и посмотрел на рабыню. Та стояла, печально опустив плечи и сплетя тонкие пальцы — так она пыталась унять их дрожь. «Что ж… видимо, этот вечер не так уж плох, — пришла мысль. — Если Кан составит компанию, можно будет послать за другими рабынями и за вином… крепленое из довоенных запасов деда будет очень кстати…» — …Отдохни пока, — сказал Рафдар Галу. — Вечер впереди долгий… Можешь сесть здесь, на ковре. Девушка опустилась на ковер и зябко подобрала под себя ноги. От внимательного взгляда ее нового хозяина подобная мелочь не укрылась. — У нас холодно… — со снисходительной полуулыбкой произнес он. — Вот и ты мерзнешь, хотя сидишь к огню гораздо ближе, чем я. Здесь не Черные Острова. Но ты привыкнешь… Человек, он ко всему привыкает, — сурово заключил Рафдар. Галу подняла на него глаза. — С тобой хорошо обращались в пути? — требовательно осведомился Дайн младший. По поводу сохранности своего сокровища он, помнится, выдавал особое распоряжение. — Да, господин… — был тихий ответ. Молодой король брезгливо поморщился. — Не выношу, когда меня называют так, — сказал он с раздражением и потребовал: — Зови по имени. — Да, как ска… — фраза оборвалась на полуслове; в глазах девушки стоял такой ужас, что Рафдар невольно подался вперед, сжав подлокотники кресла так, что побелели костяшки пальцев. — Что?.. — начал было он. — Сзади! — тонко крикнула девушка; как только голос не сорвала… от этого крика даже ушам стало больно… Но именно этот крик решил все… …Обернуться Рафдар не успел — лишь краем глаза увидел рыжий огненный отблеск на лезвии ножа… ножа, летящего к его шее. Тренированное тело среагировало само: Дайн младший перехватил руку незнакомца. От мгновенной смерти он себя спас этим, да, но сделать в тот момент больше ничего сделать не смог — сразу же получил крепкий удар в челюсть, такой, что все поплыло перед глазами… Миг назад он сидел в кресле — а опомнился уже на полу… Боли он теперь не чувствовал; не чувствовал вообще ничего — даже гнев появится лишь потом. Сейчас же тело и дух пришли в полную боевую готовность, не оставив места никаким мыслям, чувствам и эмоциям. Рафдар откатился в сторону — и убийца, намеревавшийся уже его просто добить, вонзил свой нож в вязкую драконовую древесину дорогого паркета. Дайн младший тем временем успел подняться на ноги. Они с незнакомцем схватились за оружие одновременно: теневой король потянул нож из-за голенища сапога… а убийца — выхватил меч… Гибкое черное лезвие… такие мечи носят обернутыми вокруг пояса, незаметные, легкие… Клинки их поглощают свет; и дрожат, издавая гудящий металлический звук, словно бизз — любимый инструмент диких файзулов. Вооружаться до зубов в неприступной крепости? Раньше так и казалось — зачем? Видимо для таких вот случаев… Впрочем, что теперь об этом думать! Но как противопоставить мечу крохотный ножик?.. да он даже для метания не годится, такой простой!.. дань традиции — не более… Однажды, когда Дайну младшему было десять, такой ножичек уже спас ему жизнь… Но тогда был другой случай… сейчас, похоже, придется тяжко… Рафдар бросил беглый взгляд на ближайшую стену. Все это древнее неуклюжее оружие, которое висело здесь столько, сколько Дайн младший себя помнил… и которое он не раз и не два собирался сменить на добротные ковры… Что ж, оно все еще в неплохом состоянии и вполне годно к бою… Несколько шагов — и в руках будет уже кое-что посерьезнее маленького ножа… Но дурак же тот убийца, который так просто позволит ему эти несколько шагов пройти… — Кто ты такой и что тебе надо?! — выпалил Рафдар, отступив на шаг и заведя за спину руку с ножом. — Ничего личного, парень, — незнакомец усмехнулся; глаза же его при этом были пусты и холодны. — Нам просто хорошо заплатили… «Нам?!!» — мелькнула жуткая догадка… Убийца перешел в наступление. Он бил хладнокровно и расчетливо, как тот, кто полностью уверен, что победа в данный момент — это просто вопрос времени. Действительно, в этом сложно было сомневаться… Меч из гибкой стали — легкий и маневренный; и, как бы ни был ловок молодой король теневого Лура, как бы он ни отступал и ни уворачивался, а за всеми ударами успеть просто не мог. Из семи он пропустил три — и этого хватило… Один — алая полоса пересекла левое предплечье, сорвав с него кожу (уходя от удара, закрыл рукой лицо); другой пришелся чуть выше колена; третий — отозвался острой болью меж ребер: во рту появился вкус крови, а дышать стало больно. Наемник продолжал наступать… Невредимый, полный сил и спокойный, точно делает рутинную и скучную работу… Дайн младший даже не дотянулся до него ни разу, чтобы пустить в ход свой маленький нож: каждый раз, пытаясь сделать это, он нешуточно рисковал потерять руку… меч давал убийце просто громадное преимущество. «Сейчас или никогда» Отчаявшись сделать что-либо разумное, Рафдар просто метнул в убийцу нож, не пригодный для метания настолько, что оставалось лишь мысленно уповать на удачу… хотя бы ранить — чтобы выиграть время: до спасительной стены оставалось всего три-четыре шага. Но… послышался звон: сталь ударилась о сталь… Этот подлец исхитрился отбить летящий в него нож мечом! Рафдар отступил на шаг; правая нога онемела и плохо слушалась. «Добьет теперь, безоружного,» — мысль уныло вспыхнула и погасла… Бороться еще можно… борись, борись — может быть, поползешь до стены, правда, изрубленный так, что и меча поднять не сумеешь… Убийца замахнулся для очередного удара и — замер, так и не успев опустить меча. Гримаса боли исказила его лицо. Без крика, без стона — наемник просто упал как подкошенный, растянувшись на дорогом паркете, запятнаном кровью Рафдара; неуклюжий файзульский нож был вогнан в спину наемника по самую рукоять. Рафдар даже о существовании такого в своей коллекции давно забыл и уж точно ни за что бы не доверил подобному чудовищу защищать собственную жизнь. Над телом наемника стояла заплаканная Галу. Девушку била крупная дрожь; казалось, еще немного — и она просто в обморок упадет. «Зачем? — подумал Рафдар. — А… какая, к дьяволу, разница…» В коридоре уже раздавались звуки другой битвы. Этот парень не зря сказал «…нам хорошо заплатили»… Теперь ясно, что он всего лишь первая ласточка, а основные силы прорываются сюда с боем. Вот тебе и хваленая безопасность… — Он не один… — прохрипел Дайн младший, поднимая с пола меч убитого. Говорить оказалось еще больнее, чем дышать. Отняв руку от раны на боку, он вытащил из нагрудного кармана кристалл звука и вложил его в узкую ладонь девушки со словами: «Стань за спину… Зови на помощь…» В коридоре кто-то вскрикнул в последний раз — и все стихло. Сжимая в окровавленных пальцах чужой меч и глядя во тьму, из которой должны были появиться те, кто пришел сюда за его головой, Рафдар Дайн отрешенно подумал, какая же глупая эта его затея с кристаллом… «Зови на помощь»… он мог отдать подобный приказ любому из своих людей, даже маленькому Наилю, не сомневаясь. Но просить об этом девчонку-рабыню… это надо было совсем разумом помутиться: даже если она каким-то чудом сумеет активировать кристалл, то кого она будет звать?.. она никого здесь не знает… и — более того… едва говорит на языке цивилизованного Омниса… Шаг вперед… еще шаг… Встретить этих головорезов и продать свою жизнь подороже… а уж одного-двух точно забрать с собой… И тогда, сквозь туман и боль он услышал голос Галу, тихий и ясный, с пришептывающим островитянским акцентом… — Хардин, — говорила девушка (она запомнила его, единственное, но самое верное сейчас имя!) — Помочь Рафдару… Напали… Хардин… Хардин… — повторяла она, как эхо… монотонно, терпеливо… «Ну же, Хард, отзовись!» — с надеждой и отчаяньем подумал Рафдар. — Рафдар! — тихо, на грани слышимости отозвался из кристалла голос Хардина, хотя ему пришлось кричать, чтобы дошел хотя бы такой звук; фон был жуткий: видимо, битва шла и там тоже. — Держись, мы сейчас будем! Мы идем к тебе! «Ну слава Небесам!..» — мысленно воскликнул Дайн младший. Тем временем порог зала переступили трое… Рафдар растянул окровавленные губы в улыбке. Он бы засмеялся, как смеется встречающий детей тьмы Марнс, если бы не боль, с которой в груди отдавался каждый вздох. Всего несколько мгновений назад он просто хотел уйти красиво и не надеялся ни на какую победу. Что изменилось? — шансы так же неравны… Надежда… о, порой она бывает сродни безумию — отступают страх и боль, и новые силы берутся из ниоткуда. — Кто… первый? — хрипя и роняя с губ кровавые капли, произнес Рафдар; в глазах его зажегся азартный огонек. Дайн младший не пожалел еще одного болезненного вздоха на то, чтобы высказать им, кто они есть. Всего одно слово, но зато оскорбление из тех, что смывают только кровью. — Добейте его, — бесстрастно велел один из убийц; видимо, старший в группе. Двое других кивнули и обнажили мечи. — Стойте! — вдруг приказал он, прежде, чем те двое успели сделать хотя бы шаг, и прислушался… По каменным плитам коридора стучали чьи-то ботинки… неуклюжие, наверняка походные, ботинки с тяжелой подошвой: ни один человек, знакомый с тенями, не станет носить такие… и бежать с подобным грохотом — тоже… Кто-то чужой… Рафдар мысленно выругался: это точно не Хардин… Про заглянувшего в гости Ученика миродержцев он давно благополучно забыл… Но когда он услышал знакомый голос, то просиял: даже Хардину он был бы рад меньше… — Я здесь, Раф! На пороге зала стоял Кангасск Дэлэмэр. Запыхавшийся, забрызганный чьей-то кровью; и что за меч у него… вроде, катана, но маленькая, как для ребенка… взрослому такая за одноручный меч сойдет… впрочем, это ни капли не умаляет ее достоинства как оружия, созданного со вполне понятной целью — убивать… Убийцы разделились. Но при Рафдаре все равно остались двое. Либо Ученик выглядел для этих ребят просто седым калекой, с которым не составит труда справиться в одиночку, либо они решили побыстрее разделаться с главной жертвой. Свою ошибку они поняли, когда своды зала огласил предсмертный крик того, кто решил взять на себя Кангасска. «Прости, Учитель… — подумал Кан уже без горечи. — Я плохой Сохраняющий Жизнь…» Следующий его противник продержался на несколько мгновений дольше. А последний — пал от руки Рафдара… …Опираясь на плечо друга, Рафдар кое-как доковылял до кресла: раненая нога уже почти не слушалась; и, когда дурман битвы схлынул, оказалось, что сил уже просто нет. …Белая, словно первый снег, фарховая обшивка кресла окрасилась свежей кровью, когда Кангасск усадил в него Рафдара. — Ты же маг… — с трудом произнес тот. — Подлатай меня… немного… — Сейчас, — как можно спокойнее сказал ему Кан. — Сейчас. Только помолчи… Прощупав магией раны Рафдара, Кангасск просто растерялся. В магической медицине Ученик пока мало что смыслил. Здесь же, если он хотел спасти человека, требовалось заживить поврежденное легкое. Такая задача казалась сейчас просто неподъемной. Лихорадочно соображая, что делать дальше, Кангасск наложил пока обезболивающее заклинание. …Почувствовав чей-то внимательный взгляд, он обернулся — и встретился глазами с прекрасной чернокожей девушкой. Кан не заметил, как она подошла, так легок был ее шаг. …Харуспекс — холодный, горящий или нарра… неизвестно — заставил сердце неприятно дернуться… Эта девушка — рабыня… За какой-то миг перед мысленным взором Ученика пронеслись десятки живых картин… Был там и величественный боевой тримаран, окруженный стайкой малых димаранов, и лазурная синева моря с великолепным, изумрудно-зеленым берегом вдали… и — кровавая резня на этом берегу, где высокие, чернокожие люди гибли, защищая свои семьи. Да, Рафдар Дайн там не был, но он в ответе за это… — Позволь мне… — робко произнесла девушка. И, не получив ответа, как могла пояснила: — Я Галу, дочь колдуна. Я могу лечить без трав… — Да, конечно, — спохватился Кангасск и поспешно отступил на шаг, освобождая ей место. Высокая, Галу опустилась перед креслом на колени и возложила тонкие руки на плечи Рафдара. Дайн младший доверчиво закрыл глаза… Через некоторое время Кангасск ясно почувствовал движущуюся магию. Она была отлична от всего, что изобрели во времена Хор. Она была древнее и проще, но простота нисколько не умаляла ее могущества. Так, никто не станет отрицать могущества магии Странников. А эта… она была очень и очень похожа… — Отпустило, — с удивлением прошептал Рафдар. Впервые за долгое время он мог дышать полной грудью. С блаженной улыбкой он повторил: — Отпустило… После всего увиденного изумлению Кангасска не было предела. Похоже, любому воину с мечом без гарды есть чему поучиться у жителей Черных Островов. И для начала — тому, что побежденный может быть выше своего победителя… Что же до самого Кангасска, то он смотрел на все это как на неприступную высоту, на недостижимое мастерство: сегодня в коридорах теневой цитадели он, даже не пытаясь ничего изменить, пролил столько крови, что впору задуматься, может ли он вообще теперь называть себя Сохраняющим Жизнь… Неизвестно, сколь разительно изменился бы ход подобных мыслей, взгляни он как гадальщик на чудовищный нож, торчащий из спины одного из убитых наемников… — Лихо ты их, Кан, — услышал Ученик голос Рафдара и поднял голову. Вид у теневого короля по-прежнему был измученный, но в глазах ясно читалось живое любопытство — как у ребенка, которому во время болезни стало чуть легче. — А что это за меч у тебя? — поинтересовался он. — Где твоя шикарная сабля? — В «Айнзерае» осталась. К тебе я без оружия пришел… — хмуро ответил Кангасск. — А это катана Наиля… — Что с ним? — мгновенно посуровел Рафдар. — Все с ним в порядке, — Кан пожал плечами. — Мальчишка биться рвался недуром… так я отобрал у него меч, а самого запер в кладовке. И наложил заклинание сна, чтобы не шумел. Рафдар тихо рассмеялся — хохотал бы в голос, да опасался растревожить рану. Невеселый был это смех, нервный… скорее, даже не смех, а просто отголосок пережитого. Хардин Ганнир, боевой маг, начальник охраны Рафдара Дайна, едва вбежав в зал, замер у порога… Вокруг столпились его люди: вид у них был не менее растерянный, чем у самого Хардина. И в самом деле, есть чего испугаться, взглянув на запятнанное кровью кресло и израненного Рафдара, неподвижно сидящего в нем. За креслом, стройная и неподвижная, словно бронзовая статуэтка, стояла рабыня. Ученик миродержцев сидел на полу, скрестив ноги и положив перед собой маленький меч Наиля. И — четыре мертвых наемника в зале… — Рафдар… — выдохнул Хардин. — Он жив, — сообщил ему Кангасск, не поднимая головы. — Просто спит. Я решил, что так лучше: он потерял много крови, и ему надо беречь силы… — Хвала Единому! — Хардин покачал головой. Искреннее высказывание, прозвучавшее сейчас, выдало в нем приверженца Северной веры… Кан отметил это, хотя… какое это могло иметь значение?.. — Продолжайте зачистку этажей, — велел Хардин своим людям. — Пятеро останьтесь здесь со мной… Глава двадцать девятая. В путь налегке Ночью Кангасск не спал — какой тут сон… а под утро, когда все успокоилось, уснул прямо на полу, сидя спиной к креслу Рафдара. Сам же раненый король магического сна так и не покидал. И в течение всей ночи природное колдовство Галу медленно заживляло его раны… Оно распространялось вокруг девушки, словно сияние, порождаемое горящим фитильком свечи, и, несмотря на то, что зажглось это чудесное пламя для одного Рафдара, тепло его коснулось всех, кто остался в зале… Кто-то из воинов Хардина отнял ладонь от раны на плече и с удивлением обнаружил, что та больше не кровоточит… у Кангасска, находившегося к Рафдару ближе всех, перестала ныть правая рука; даже потеплела немного, хотя, казалось, никак уже не согреть эти ледяные пальцы, никак не заставить кровь нормально течь по изуродованным панацеей сосудам… Вот уж, воистину, облегчение. Но для того, чтобы рука перестала висеть на перевязи, неподвижная и бесчувственная, словно чужая, нужен Орион, сын звезд и, как ни крути, — строгая магия Хор. …Кан плохо помнил, что произошло непосредственно перед тем, как он провалился в сон. Помнил, как Хардин отдавал кому-то распоряжения и выслушивал новости — какие, вникнуть Кангасск не успел… Помнил, как спящего Рафдара, словно ребенка, поднял на руки могучий, рослый воин… и что когда раненого уносили, его сопровождало человек пятнадцать охраны… Еще Ученик помнил сонного, болезненно моргающего Наиля, которому вернул меч. Остальное все — как в тумане… Сны, сны… Не настолько Кангасск устал физически, чтобы засыпать вот так. Ведь держался же Хардин… и его воины… и хрупкая островитянка Галу. Маленькому храброму Наилю и вовсе приходилось бороться не с простым сном, а по милости Дэлэмэра, — с магическим. И при всем этом спать сморило одного только Кангасска. Просто есть сны, которые не желают долго ждать… Свет Ффара… как он схож теперь с белым мраком, в котором прячутся сильфы! Белый мрак; Белая Область… как давно это было… Глупости! Ффар просто высвечивает то, что есть, и никто не виноват, что у тебя такие дыры в памяти; что за неисчислимые годы, которые лежат между прошлым и настоящим, тебе случилось забыть детали и сохранить в душе лишь самое главное… — …Я тебя ненавижу!!! — крикнул Кангасск, замахнувшись… взлетевшая сабля отбросила яркий блик и рассекла воздух, не достигнув цели. — Ненавижу… — повторил он, в который раз соврав самому себе: не было ее, ненависти. Не было! Была боль, был гнев, была горечь. Ненависти не было. Звон — на этот раз клинки встретились. — Остынь… — сказал знакомый голос. Орион… Орион, сын звезд… а лицом так вылитый пират, и в глазах его нет еще той непоколебимой правоты и мудрости, что так восхищают сейчас. Это тот, о ком молчат мореходы, отправляясь в плаванье; молчат — чтобы не накликать беду… — Ненавижу!!! — Кан бросился в атаку снова. Безнадежно, глупо; прекрасно зная, что бессмертный в который раз отшвырнет его, как котенка, и лишь настойчиво повторит: «Остынь»… Звон — и сабля выбита из руки, а клинок противника… друга-врага… направлен в лицо. — Остынь… — мрачно произнес Орион. — Неееет!!! — взревел Кангасск и ринулся вперед; сын звезд едва успел убрать острие клинка, иначе подобное безумство закончилось бы плачевно. Так этот безумец сбил его с ног и рухнул сам. — Идиот… — гневно бросил Орион, с размаху заехав Кану по лицу. Наплевать! Не хочешь сражаться? А придется, друг мой! Потому что, пока я жив, я не сдамся. И тебе придется принять этот бой!.. — Прекратите!!! — тишину разорвал отчаянный женский крик. …И Кангасск замер, услышав его. Что Она здесь делает? Зачем, ну зачем Она пришла… Она бежала сюда, ожившее сияние Ффара. Любимая. И — отдавшая свое сердце другому. Кангасск посмотрел на Ориона… нет, ненависти не было… А теперь, когда Она здесь, злобы и отчаянья — тоже… а вот боль стала стократно сильнее. — Зачем? Ну зачем?.. — жалобно произнесла Она, и по щекам Ее покатились крупные, сияющие слезы. — Я все равно не сдамся, — упорно повторил Кангасск, поднимаясь на ноги. — Он победит, — кивнул он на Ориона и захохотал. — Всесильный! Бессмертный! Судьба благоволит ему! Для начала — она подарила ему тебя! — Замолчи… — с болью вздохнула Та, что пришла в этот мир из синевы неба и легкой морской пены. — Я… я люблю тебя… тебя одного… Ффар изменил свое свечение — и настоящее вторглось в воспоминания о прошлом… Тогда Кангасск — в другой жизни, с другим именем — поверил этим словам. Тогда это был момент истины для него. И жизнь та прошла под знаком счастья… Но теперь Кангасскнемершгхан Дэлэмэр, носитель трех харуспексов, совершенно ясно понял: «Соврала. Она соврала мне. И я этого не почувствовал»… Перед взором его всколыхнулась тьма — и свет Ффара угас… Какое недоверчивое существо — человек… Даже прекрасно зная, о ком эти сны; даже видя себя их участником и чувствуя боль и радость этих снов, как свои, Кангасск с трудом по пробуждении соотносил увиденное с настоящим собой. Проще поверить, что ты никогда таким не был, чем признать, что был — и изменился до неузнаваемости… Так сколько же нужно снов, чтобы по-настоящему поверить? Так, чтобы не осталось сомнений; так, чтобы можно было сказать: это я; это мое прошлое, и я имею на него право… — Эй, Дэлэмэр… — серьезный мальчишеский голос окликнул его. — Вставай. Рафдар зовет. Кангасск поднял голову (это было непросто: пока спал сидя, затекла шея) и увидел хмурого Наиля. Мальчишка подал ему руку, очевидно, предлагая помочь подняться… Забавно. Так уже привык в свои годы быть взрослым? Даже мысли не возникло о том, что ему просто не хватит силенок, чтобы поднять с пола взрослого воина? Кан лишь улыбнулся в ответ и встал сам. С плеч при этом беззвучно упал на пол черный фарховый плащ, которым кто-то заботливо накрыл его, спящего… судя по размеру, плащ был Наиля… Кангасск встретился с мальчишкой взглядом; тот отвел глаза. — Пойдем со мной, — сказал он невесело. — К Рафдару… Сказав так, он спешно поднял свой плащ и, закинув его на плечо, направился к выходу. Кан последовал за ним. …По бурому от крови паркету безобразно громко стучали дорожные сапоги… Яркий свет щедро лился из незашторенных окон. Книги, карты; гигантские шкафы со скрипучими передвижными лестницами; и — крепкий магический «запах» заклинания ресторации, пропитавший здесь каждую страницу, каждый камень, и отметивший эту комнату навсегда. Библиотека. Причем старая. Должно быть, такая же старая, как коллекция оружия в том злосчастном зале. В хорошей, ухоженной библиотеке, по которой с ресторацией проходятся каждый день, не найдешь и пылинки. Пыльные книгохранилища давно канули в небытие вместе с Областями и магической нестабильностью. Остались в другой эре, вместе со всем, что в ней было хорошего и плохого… Похоже, у все эти книги и свитки знали не очень много читателей за последние несколько лет. Рафдар уж точно не производил впечатления книголюба. На единственном расчищенном для чтения столе (три других были навеки погребены под горами не разобранных по шкафам фолиантов) лежала только свернутая в трубочку городская газета… да и та, скорее всего, была припасена только на случай нашествия охочих до крови дождевых мошек: дождь прошел, так что для них самое время… За столом, устало ссутулившись, сидел Рафдар. Когда он поднял голову, Кангасск ужаснулся: синюшный цвет лица, глубоко запавшие глаза… судя по внешнему виду, природной магией Галу упрямец не ограничился. Ждать полного излечения неделю-другую? — Нет, давайте все и сразу!.. Скорее всего, у него даже шрамов не осталось на память о вчерашней битве, зато дозу хоровой магии Рафдар схватил просто чудовищную; теперь этого только слепой не заметит. Человека в таком состоянии надо держать в постели пару дней, отпаивать красной сальвией… Ха! попробовал бы кто-нибудь сказать такое Рафдару… Рядом с Дайном младшим Кангасск увидел Галу… Еще вчера — запуганная рабыня, облаченная в пестрый наряд, бесстыдно выставляющий напоказ юное гибкое тело… сейчас она сидит рядом с Рафдаром (не у ног, как положено живой игрушке, а за тем же столом как равная; даже Хардин со своей боевой семеркой стоит поодаль) — и теперь на ней легкое, но теплое шерстяное платье с высоким воротничком и простой лазурной вышивкой, какие носят дома, когда не нужно ни перед кем красоваться. И ее взгляд… страха в нем Кангасск не почувствовал. Смешно подумать, но эти двое похожи на семейную пару. Какая любопытная иллюзия… — Можешь идти, Наиль. И Галу возьми с собой. Покажи ей сад и галерею… — холодно произнес Рафдар. — Присаживайся, Кан, — он кивнул на свободный стул напротив, — у меня есть пара вопросов. Кангасск сел. Теперь выжидающий и в крайней степени недоверчивый взгляд Хардина буравил ему спину. И вообще, этот холодок, которым так и веяло сегодня от всей теневой братии, изрядно настораживал… Начинать разговор теневой король не спешил; для начала он дождался, пока островитянка и мальчик переступят порог библиотеки и один из воинов Хардина закроет за ними дверь. Уходя, Галу бросила на Ученика печальный взгляд; Кангасск чуть улыбнулся краем рта, словно хотел пообещать: все будет хорошо, уж обо мне-то не надо беспокоиться, милая… Странно было надеяться, что его поймут и ему поверят, но все же… С тихим щелчком библиотечная дверь закрылась. — Ты вчера приходил ко мне, — констатировал Рафдар, устало прикрыв глаза. — Зачем? — Хотел поговорить, — ответил Кан и уточнил: — Наедине. — От Хардина у меня нет секретов, — непреклонно заявил Дайн младший. — Он служил еще моему деду. И доверяю я ему как себе. Об этих ребятах, — он указал на боевую семерку Хардина, — тоже не беспокойся. Говори все как есть. Зачем приходил? «А сейчас, Эдгари, я переступлю черту…» — Я хотел поговорить с тобой о «медовом пути»… Рафдар сжал кулаки и подался вперед. Движение вышло медленное, как во сне: похоже, состояние его куда более серьезное, чем навскидку предположил Кангасск… но вот чтобы передозировка лечебной магии туманила разум или смягчала эмоции, этого Ученик никогда не слышал… потому обманывать себя на этот счет не следует. — Вот ведь твари… — почти прошипел Рафдар. — А я еще им вчера шанс дал убраться из города по-хорошему: живыми… Не ожидал от тебя… Вот от тебя, — он особо выделил это слово, — не ожидал. Ты или полный идиот, Кан, или плут, каких мало. Скорее уж, идиот… — Раф… — начал было Кангасск. Но Дайн младший и слова вставить ему не дал; повысив голос, он продолжил с еще большим жаром: — Идиот, вот именно! — мрачно рассмеялся он. — Если ты хотел решить эту проблему, тебе следовало просто дождаться вчера, пока меня порубят на куски. Нет человека — нет проблемы… — Рафдар! — в свою очередь повысил голос Кангасск. — Или ты Сохраняющий Жизнь — тупо спасать кого попало?!! — крикнул ему Дайн. Тишина. Вот теперь теневой король ждал ответа. И взгляд его, в котором смертельная усталость и гнев слились воедино, был страшен. — Да… — с горечью в голосе произнес Кан, вспомнив битву, которую любой воин с мечом без гарды осудил бы сурово и верно. — Да… я Сохраняющий Жизнь. И, знаешь… вчера я думал, что спасаю друга. Рафдар с досадой пробормотал что-то и шумно выдохнув, провел ладонью по лицу. — Вышли все… — неожиданно сказал он. — Нет, Рафдар! — решительно возразил ему Хардин. — Он же… — Да знаю я, кто он! — огрызнулся Дайн младший. — Слушай, Хард, — произнес он уже более сдержанно, — я, по твоей милости, теперь в каждой тени ассассина вижу. Хватит. Так и умом тронуться недолго. Кто рожден сгореть, не утонет… Выйди ты за дверь, будь человеком; сил нет тебя уговаривать. — Да… мой король… — упавшим голосом произнес Хардин; видимо, слова Рафдара сильно его задели: на подобное способен лишь тот, кто по-настоящему дорог… Дайн младший со вздохом уронил голову на руки. Почувствовал… Что ранил того, кто всегда любил его, как родного. Сейчас он ненавидел себя за это… «О Небо… как я устал…» — …Эдгари хорошо отзывалась о тебе, — рассеянно пробормотал Рафдар, не глядя на Кангасска. Как бы он ни был зол, а при мысли о гадальщице в словах его прозвучали нежные и уважительные нотки. Так говорит о матери любящий сын. — Если бы не она… я б, наверно, Харду поверил. А так — не могу. — Говори уже толком, — вздохнул Кангасск. — Хорошо, — Рафдар откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Скажем так… ты не единственный Кангасск, к которому они обратились. — Ну, с их слов я знаю, что они просили помощи у Центральной Сальватории, — поведал Кан, — но ответа не получили, потому обратились ко мне. — Возможно, — Рафдар кивнул. — Даже допускаю, что Саланзов как мелких сошек в это дело просто не посвятили… — помолчав с полминуты, Дайн младший крайне не весело рассмеялся. — Скверное же совпадение получается… Кангасск задумчиво потер подбородок. Сказал бы он о совпадениях… — В общем, так, — продолжил Рафдар. — Хардин сказал, что ассассинов вчера было как минимум втрое больше, чем моих людей. И они — вместо того, чтобы перерезать всех в этих стенах — вдруг ушли в отступление. Хард голову сломал над этим думать, — Рафдар усмехнулся. — Но твое глупое совпадение все объясняет… Дело такое, Кан… Хардин сумел захватить того, кто руководил атакой. Этот парень при нем разбил о стену кристалл звука, по которому получал приказы, а вот с собой покончить не успел… Хард шесть доноров в минус увел, пока его допрашивал. Упорный попался… я такого фанатизма не встречал еще никогда… Магия правды… Кангасску рассказывали о ней. Жестокий и очень действенный инструмент Фрументаров и Инквизиторов, которым запрещено использовать пытки при допросах… только вот уже при двух донорах магия правды ничуть не легче любой пытки, с той лишь разницей, что калечит она не тело, а разум. …Шесть… шесть доноров в минус… — …Знал он немного, — Рафдар уже как ни в чем не бывало рассказывал дальше. — Но нанял его Кангасск Абадар. Главный Сальватор Омниса и твой брат… — Дайн младший пожал плечами. — А теперь все становится на свои места. С Саланзами он ничего не согласовывал, потому то, что они отправили ко мне тебя именно в день, на который был намечен штурм, узнал, мягко говоря, поздновато. И сразу, как узнал, свернул всю операцию — чтобы в суматохе боя ненароком не положили тебя… — подытожил теневой король. — Абадар… — покачал головой Кангасск. — Похоже, он решил посадить на мое место кого-нибудь более сговорчивого, — Рафдар хмыкнул. — Заметь, он мог привести целую армию Сальваторов, а предпочел связаться с ассассинами, да еще с какими… — он поморщился. — «Вольные»… кто б еще на такое согласился, даже шлычники, и те бы ни за что… И, если Абадар решил не светить Сальваторию, то это означает лишь одно: его интересует не просто Лур, а собственно, тени. — А что Хардин сказал по этому поводу? — поинтересовался Кангасск. — Он предложил два варианта, — охотно пояснил Дайн младший. — Первый: что «более сговорчивый король» — это ты… Чушь: из тебя такой же король теней, как из меня — гадальщик, а марионеткой тебя точно не сделать: не тот характер… Я не знаю Абадара лично, но что-то мне подсказывает, что ты ему еще сто очков вперед дашь!.. — Рафдар весело ухмыльнулся, довольный своим пророчеством. — А второй вариант? — спросил Кан. — А второоой… — загадочно протянул Дайн младший. — Второй — что все это — дьявольски хитрый спектакль: ты спасаешь мне жизнь, окончательно втираешься в доверие и начинаешь влиять на меня на правах друга. Хардин сказал, что это моя слабость и ты ею воспользуешься как пить дать… Верх цинизма, правда? — он вновь улыбнулся и в раздумье сложил ладони лодочкой, коснувшись кончиками пальцев подбородка. — Да уж, — хмуро согласился Кангасск. Рафдар медленно поднялся на ноги; пошатнулся, но удержал равновесие, вовремя ухватившись за край стола. — Отсидел все уже, — пожаловался он. — Пошли пройдемся… — Стой! — поспешно произнес Кан, надеясь успеть прежде, чем с трудом держащийся на ногах, но от того ничуть не менее самоуверенный Рафдар отпустит спасительный край и рухнет на пол. Успел. И тот послушался… Уже опираясь на плечо друга, Рафдар добрел до окна и присел на подоконник. Свежий, влажный после дождя воздух он с наслаждением вдыхал полной грудью. — Так лучше, — полушепотом произнес Дайн младший. — А то я все время задыхаюсь… — Сердце загнал, — Кангасск пожал плечами. — Красная сальвия и постельный режим — вот что тебе сейчас нужно, а ты не жалеешь себя совсем… — дружески укорил он Рафдара и удивился самому себе: ведь он говорил все это с искренним беспокойством о человеке, которого едва знал и даже одобрял далеко не во всем. «Сам был таким, Ффар тому свидетель,» — поймал себя на мысли Ученик. — Я уже и сам пожалел, что вытребовал себе полное излечение, — честно признался Рафдар. — Надо было потихоньку лечиться у Галу. Легче б было… — Рабыня… — хмуро кивнул Кан. — Нет, — Рафдар отвернулся и посмотрел на шумящий за окном мокрый город, за ночь отмытый дождем от вездесущей серой пыли и теперь сияющий в солнечных лучах. — Свободная. Теперь… — он опустил голову и несколько раз сморгнул, словно боролся со сном. Скорее всего, у него просто темнело в глазах от усталости. — Она мне жизнь спасла… хотя уж кому, а ей меня любить точно не за что. Пусть будет свободная… Он надолго задумался. А когда заговорил, в его словах звучала досада: — Хардин — умный старикан. Такие выводы делает — не придерешься… Только одного никогда не учитывает… — Рафдар поднял измученный взгляд на Кангасска. — …люди не всегда поступают правильно. Не всегда думают о выгоде, на которую он все рассчитывает. Да что далеко ходить… Когда деда моего убили, для Харда вернее всего было бы просто встать на сторону Ксары. Многие в то время так сделали. Разумно. Не поспоришь… И нет ни одного здравого объяснения тому, что он сделал: он рисковал жизнью за меня, десятилетнего мальчишку, а потом еще семь лет возился со мной, пока не поставил на ноги. Выгоды никакой. При Ксаре он добился бы большего, это я точно говорю. Вместо этого он потратил драгоценное время на то, чтобы воспитать меня. Зачем?.. вот вопрос. Так что даже не пытайся спрашивать, с чего вдруг я освободил Галу. И почему верю тебе. Объяснить все равно не смогу. — …Рафдар… — Кангасск положил руку ему на плечо и заглянул в болезненные, красные глаза. — Я поговорю с братом. Обещаю… То, что он делает — это не выход… — Решил заступиться за меня перед Абадаром? — скептически отозвался младший Дайн. — Думаешь, сам не справлюсь? — Два раза «да», — был краткий ответ. — Кхм… — Рафдар озадаченно кашлянул. — А знаешь, не откажусь, — решил он. — Чем думаешь его убедить? — Найду чем, — уклончиво ответил Кангасск. На самом деле он и понятия не имел о том, что скажет старшему брату. Тринадцать лет назад он, помнится, даже побаивался сурового Кангасска Абадара. Откуда сейчас взялась бесшабашная уверенность в своих силах, младший Кангасск не знал. Но своим предчувствиям он привык доверять. — Кстати… — вспомнил Рафдар. — Скажи ему, что я оставлю в покое «медовый путь». Пусть это будет мой жест доброй воли. Думаю, после этого разговор пойдет куда легче. — Спасибо, Раф, — сдержанно поблагодарил Кангасск. — И еще одно: что будет с похищенным торговцем? Вилем Ненно… Рафдар устало выругался. — Виль, Виль… — в сердцах произнес он. — Вот где они уже сидят у меня со своим Вилем! — он провел ребром ладони по шее. — Не трогал я его. И не надо каждого пропавшего барыгу на меня списывать!.. Пару караванов в качестве демонстрации силы разорить велел — не отрицаю. Но это — нет. — Верю, — спокойно оценил Кангасск. — Что? — с удивлением переспросил Дайн младший. — Я гадальщик, — Ученик миродержцев сделал неопределенный жест здоровой рукой. — Врать мне бесполезно: я бы почувствовал. Я спросил только для того, чтобы удостовериться, что ты ни при чем… А Виля я и сам видел недавно, так что тут без сомнений… — Хитер, — оценил Рафдар. — Прав я был насчет тебя и Абадара. — Ну это время покажет, — отмахнулся Кан. — А сейчас мне пора. Пойдем: прежде чем уйти, доведу тебя до постели все-таки… — Благодарствую! — расхохотался молодой король, с готовностью опираясь на плечо Дэлэмэра. — Вот это по-дружески! — Постельный режим и красная сальвия, — напомнил Кангасск и чуть погодя добавил: — Береги себя. — Обещаю… И ты себя береги, Кан… Помнится, едва ступив на палубу изумрудно-зеленого димарана «Ювель», Кангасск ошеломил сына звезд множеством деталей и воспоминаний давнего прошлого — он даже цитировал стихи Мералли! — и получил строгий выговор: не играть с харуспексом вот так. Если бы Кангасск разбирался тогда в харуспексах, он бы знал, что через них, да еще без согласия на то другого, не выудить у судьбы столько значимых мелочей. …Это не было гаданием вообще. За исключением двух-трех картин, все это было собственной памятью того, кто ныне живет под именем Кангасска Дэлэмэра… «Не знаю, почему, но ты все больше напоминаешь мне Зигу. Есть что-то… неуловимое… Не удивлюсь, если ты и есть он…» В то время, когда эти слова были сказаны, Кан ни за что бы не поверил в подобное. Полушутка, которая быстро забылась в преддверии войны, обернулась-таки прозрением… — …Все, что ты рассказал… это просто удивительно, Кангасск, — сказала Эдгари и накрыла его ладонь своей. — Сколько таких снов ты видел? — Два, — тихо проронил Кан. — Сегодня я ухожу. Выберу какой-нибудь торговый караван, что идет в Нави, и пойду с ним… как наемник. Я пришел просить у тебя совета перед дорогой. Сам я не знаю, как быть со всем этим… — Кангасск… — гадальщица виновато улыбнулась. — Я боюсь что-нибудь советовать тебе. Потому что это хрупкий момент твоей жизни, и, если я ошибусь, если скажу одно неверное слово, ты можешь пострадать. — Я буду осторожен, — Ученик был непреклонен. — Хорошо, — уступила Эдгари. — Я скажу что знаю… Надеюсь, это тебе поможет. Или хотя бы не навредит… Она немного помедлила, прежде чем сказать первое слово. Кангасск не торопил, хотя, возможно, у него и кончалось время. Он терпеливо ждал. И, даже несмотря на тьму, скрывавшую судьбу Ученика, Эдгари чувствовала, какая тяжесть лежит у него на плечах. Давняя, древняя, намного старше его телесной оболочки. И еще… отчего-то этот молодой бессмертный был похож на назарин, готовый цвести, но ждущий одного-единственного луча солнца… — По окончании жизни, — начала Эдгари, — когда умирает тело, бывшее нашим домом, мы отправляемся в совершенно особенное путешествие. Путешествие налегке. В которое мы ничего не можем взять, кроме самих себя. Мы теряем материальные ценности. Теряем тело. Теряем память. И остается лишь чистое «я» — то, кем каждый сумел стать. Все, чего мы достигали в жизни — лишь лестница, построенная к очередной вершине. И, когда вершина достигнута, лестница больше не нужна. Но возвращение памяти… то, о чем ты говоришь… это особый дар. Редко кому он дается, и никогда не дается без причины. Сразу скажу: не позволяй своему прошлому завладеть тобой, Кангасск. Не позволяй тому, кто умер, жить снова. Возможно, ты заметил, что делаешь что-то, не свойственное настоящему тебе?.. Кангасск кивнул. Битва. В которой он, Сохраняющий Жизнь, убивал без тени жалости. Как тот, кто слишком привык убивать. Как пират… Эдгари не стала заострять внимание на этом, хотя реакцию заметила. Правильно. Вот уж о чем не хотелось бы говорить… — Продолжай, пожалуйста, — попросил Кангасск. — Скорее всего, в той жизни, что ты вспоминаешь, осталось что-то незавершенное, — осторожно заметила гадальщица. — Ошибка. Поступок. Мысль… не знаю, это можешь определить лишь ты сам. Но это «что-то» нужно завершить или исправить, иначе оно будет тянуться за тобой и дальше. Это не столь страшно для обычного человека, обреченного перерождаться и забывать. Чем это может обернуться для бессмертного, я даже не знаю… Эдгари вздохнула, глядя на посуровевшего Дэлэмэра. Очень хотелось чем-нибудь помочь… Но такие вещи — не в ее власти. — Твои Учителя могли бы помочь тебе, Кангасск, — ласково сказала она и взяла его руку в свои. — Мне же просто не хватает мудрости и опыта, чтобы давать тут какие-то советы. Быть может, дети звезд скажут тебе больше… — Спасибо, Эдгари, — грустно улыбнулся Кан. — На самом деле ты мне очень помогла. Даже не представляешь, как… Глава тридцатая. Навийский караван Прав был тот, кто однажды назвал тарандра проклятым костотрясом… И если ехать верхом на гиганте пустокоре — все равно, что плыть на димаране по спокойному морю; а верхом на легконогой чарге — все равно, что лететь над землей, то тарандр… Одно слово — костотряс. День такой езды измотал непривычного к ней Ученика совершенно. При одной мысли о том, что это только начало, хотелось завыть на луну. К слову сказать, над верхушками стройных корабельных сосен сияло нынче невероятно яркое лунное око… …К ночи повозки поставили полукругом; развели костер. Прохладная предосенняя тишина наполнилась звуками: перекличкой ночных птиц, усталым смехом людей, разговорами; и дразнящий аромат дорожной похлебки вместе с дымом костра поднимался в чистое небо. Кангасск сразу оказался в стороне и от наемников, и от торговцев. В караван его, конечно, взяли (даже сделали вид, что на равных условиях с прочими воинами), но, учитывая заработанную в Луре сомнительную репутацию… скорее всего, просто решили, что отказать в найме Ученику миродержцев, к тому же хорошему знакомому то ли теневого короля Лура, то ли лурианского «медового» представительства — себе дороже выйдет. Принять — приняли. Терпеть — терпели. Но травить веселые байки у костра с такой малопонятной личностью никто не собирался. Вооружившись избитым походным черпаком, Кангасск налил себе наваристой мясной похлебки и вернулся на свое место. Ничего интересного сегодня не намечалось: по крайней мере, харуспексы многозначительно молчали и не предвещали больших потрясений. А потому вечер предстояло провести в гордом одиночестве — сидя на самом краю освещенного огнем круга, слушая чужие разговоры и тихо завидуя тем, кто не столь одинок. Кангасск вздохнул и поднял взор к небу. Чистое, отмытое вчерашним дождем, оно сияло тысячами звезд. И где-то была среди них одна — та, которой обязаны жизнью и Омнис, и сам Кангасск… Звезда мира-первоисточника. Там иначе движется время, и кто знает, сколько его прошло с тех пор, как Влада, Серег и Макс ушли… Быть может — целая вечность, успевшая поглотить даже их светлые имена, а быть может — ни секунды. Печаль. Вспоминать о них уже просто печально. А ведь еще недавно хотелось орать во всю глотку от отчаянья и звать, звать, невзирая ни на что… Вот так лечит время. Но, сколько бы его ни прошло, сколько бы всего ни забылось, что-то должно остаться. Светлая печаль. Светлая память. Свет… Кангасск понял, понял только сейчас, что на самом деле означает непереводимое драконье слово — Ффар… — …Не скучай, Дэлэмэр! — приятным баском обратился к нему кто-то. — Хочешь, составлю компанию? Не дожидаясь ответа, добродушный вояка уселся рядом. Миска с похлебкой казалась в его здоровенных ручищах до смешного маленькой: такому великану из нее только чай пить. На вид нежданному компаньону было лет пятьдесят. Лицо пересекал длинный застарелый рубец, над которым явно поработала панацея. Правый глаз закрывала кожаная повязка; ударь Джовиб чуть точнее — и Кангасск носил бы такую… Волосы незнакомца были стрижены почти под ноль и топорщились в стороны пепельно-седым ежиком. Но что особо бросалось в глаза, так это удивительной красоты броня, которую воин носил поверх куртки. Кангасск такого стиля не припоминал: видимо, подобное стали делать после того, как он ушел в тринадцатилетний сон… Ученику миродержцев, как и ученику оружейника, было крайне любопытно, что это за вещь: на создание ее кого-то явно вдохновили драконы. Собственно, броня представляла собой куртку из толстой кожи, которую покрывали стальные восьмигранные чешуйки, искусно подогнанные друг к другу. Кто-то имитировал драконью чешую с невероятным тщанием, подбирая чешуйки разного размера: на спине и груди они были крупнее, по бокам — мельче — все как у настоящего дракона. И что-то подсказывало, что подобная декорация сделана отнюдь не в ущерб прочности и способности держать удар. Необычная броня чарующе поблескивала в багровых отсветах костра и, мягко изгибаясь, ничуть не стесняла движений. — Откуда такая броня? — профессиональным тоном поинтересовался Кангасск. — Кто мастер? — Земляк твой, Двэм Дэлэмэр, делает такие, — охотно поведал воин. Кангасск рассеянно усмехнулся и произнес с едва уловимой ноткой грусти: — Похоже, новый ученик моего мастера… — и добавил: — Талантливый ученик… Что ж… тринадцать лет прошло… время, вполне достаточное для того, чтобы, взяв на обучение мальчишку десяти лет, вырастить молодого мастера. И мечта Эминдола сбылась: парень явно талантливый, не то что Кангасск, который отличился лишь скоростной штамповкой третьесортных мечей перед самой войной… Хотя нет. Нет! Есть и небольшой повод для гордости: много ли на свете оружейников, чье оружие носила сама Владислава Воительница, Не Знающая Лжи?.. немного… и Кангасск Дэлэмэр — один из них. Хотя Эминдолу этого не объяснишь. Как ученик Кан был для него сплошным разочарованием. И исчез-то как: мало того что без предупреждения, так еще и прихватив с собой деньги и оружие. Вор, проще говоря… Вспоминал ли с тех пор Эминдол беглеца добрым словом? Вряд ли… Сердце болезненно дернулось — харуспекс… Ибо вспоминал. Вспоминал и сравнивал с подрастающим учеником… С ума сойти — даже скучал по нему. Кангасска это мимолетное откровение судьбы повергло просто в шок. И сразу вспомнился последний визит в Арен-кастель. Как все это выглядело в глазах Эминдола?.. Зазнавшийся, обласканный славой Ученик миродержцев, даже не удосужившийся заглянуть к своему старому мастеру и сказать тому пару слов… Вот так… Не сказать, что этот человек был особо добр к Кангасску, но все же… он подобного не заслужил. И осознавать это только сейчас было горько. И как же все сложилось… Эта странная броня… этот случайный человек… эта случайная весть… Зачем тебе все это, Горящий?.. — …Прости, я задумался, — сказал Кангасск, когда понял, что молчал слишком долго. — Ничего, я привык, что ты задумчивый, — хохотнул воин. — Не пугайся только: я Немаан… Кангасск в упор посмотрел на него и почувствовал, как по спине неприятно побежали мурашки… Мастерская иллюзия, аж жуть берет. Лицо, голос, жесты… и фигура: настоящий Немаан по габаритам уступает этому здоровяку раза в полтора!.. — Я же сказал: не пугайся, — в басе воина промелькнули знакомые нотки, свойственные лишь раздраженному Немаану. — Ага-ага, — скептически отозвался Кангасск. — И про судьбу прототипа тоже не спрашивать… — Я его не убивал, — заявил Немаан сразу. И это было честное заявление. — Этот воин умер лет семь назад у меня на глазах. Я просто запомнил облик и с тех пор использую его иногда… — он замялся и решил сменить тему: — Так значит, бронь нравится? — Ага… — Денежки Хайна! — Немаан лукаво подмигнул. — Что мне их — солить? Вот и потратился по полной. Теперь гол как сокол снова. — Зачем тебе чужой облик? — прямо спросил Кангасск. — Опять что-то задумал? — Нет, — замотал головой маг. — Просто истинную внешность светить ни к чему… Это ты, амбасиат, ходишь по городам с грохотом. Тебе еще и неприлично везет при этом. Я бы с такой популярностью просто не выжил. — Ты тоже был амбасиатом, — заключил Кангасск. — Я помню, как ты сказал мне, что у тебя дар с детства. Ты тогда увидел мою чашу; маги так не могут, я потом узнал… — Было дело, — согласился с ним Немаан. — Но это было давно… Когда я еще не трогал серьезной магии. Я кое-что потерял, но ни о чем не жалею… Ты это… — маг смущенно кашлянул. — Ешь свой суп, а то остынет… «Странный ты, Немаан…» — подумал Кангасск, хлебнув теплого варева через край миски. Этот человек напоминал ему надломленное дерево, наперекор всему продолжающее жить и цвести. Каждый день. Все заново, с чистого листа. Без монетки в кармане. Без дома, куда можно вернуться. Без будущего… Неудивительно, что при этом теряет смысл все, в том числе и человеческая жизнь… Убить помощника Кайсана, принять его облик, отыгрывать его роль — и все ради того, чтобы, получив деньги, потратиться на драконью броню Двэма. Смысл? Нет его. И все равно он, Кангасск Дэлэмэр, осуждать этого человека не имеет права. Даже если есть такое желание. — Чего молчишь? — хитро усмехнулся Немаан. — Опять задумался? — Да… — Кангасск вскинул голову. — Давно хотел спросить… Я собирался нанять чаргу в Луре, но не нашел. Думал, мне просто не повезло или я города не знаю. Но когда я искал караван до Нави, я нигде не видел чарг. Везде одни только тарандры. — Тебе интересно, куда делись чарги? — нахмурился иллюзионист. — Я тебе скажу, куда… В первые два года войны стиги истребляли их в первую очередь. — Почему? — не понял Кан. — Чарги видят и чувствуют иначе, чем люди, — пространно пояснил Немаан. — И они легко определяют стигов в человечьем облике. А детей тьмы — еще легче. Неудивительно, что к концу войны чарг почти не осталось. Это теперь вымирающий вид. — Жаль… — грустно проронил Ученик, вспомнив этих замечательных существ, разумных, сильных и добрых. То, что случилось с ними, больше всего походило на вселенскую несправедливость. — Странно, что ты не знал, — пожал плечами Немаан. — Так что, когда будешь выбирать дочке богатый подарок, Ученик миродержцев, останови свой выбор на чарге-котёнке, мой тебе совет, — он беспечно улыбнулся. — Их продают даже не на вес золота… а гораздо дороже. Один такой котёнок — и город надежно защищен от стигов и детей тьмы. А владелец взрослой чарги может путешествовать по Омнису безбоязненно. Я одного такого знал… — задумчиво добавил Немаан. — Почти нищий, с дрянным мечом, но в сопровождении чарги! Царь и бог всех дорог!.. — он замолчал, а потом резко сменил тему: — Спи, Кан. Спи, пока все спокойно, и пусть эти дурни веселятся у костра: потом будут жалеть, что не спали, пока было время… Со смешанным чувством тревоги и недоумения Ученик миродержцев уснул. И даже во сне его не покидала мысль, что он что-то сделал не так… или просто-напросто не понимает, на что идет… Как ни странно, следующий день путешествия дался Кангасску легче. К тряске на спине тарандра удалось немного приноровиться и часть внимания переключить на более интересные вещи. Места вокруг были живописные, да и Немаан заскучать не давал. Отчего-то сегодня иллюзионист пребывал в хорошем расположении духа и оставался весьма разговорчив. Странное дело: по возрасту Немаан должен быть ровесником Кангасску, но его рассказы — о войне, мире, о пережитом — невероятно шли облику, который он сейчас носил!.. Так в действительности мог говорить о своей жизни видавший виды боец. Кангасск невольно чувствовал себя мальчишкой, слушая все это. И поражался тому, сколько событий вместилось у Немаана в те тринадцать лет, что он, Кангасск Дэлэмэр, просто проспал… — …До того, как я начал ходить с караванами Виля, — говорил Немаан с грустной полуулыбкой, — я думал, я знаю мир, знаю Ничейную Землю… Я действительно соображал кое-что, но это была такая малость, что и упоминать не стоит. А уж когда война началась, тогда я взглянул на Омнис совсем другими глазами. Меня, свежеиспеченного боевого мага, выставили биться против детей тьмы, в такую мясорубку бросили, что жив остался только чудом. Для меня все эти веталы, баргесты, мороки были чудовищами из ночных кошмаров. От страха, помню, даже дар речи пропал. А рядом со мной в это время бились с теми же тварями мальчишка и девчонка — обоим лет по десять; без всякой магии, без защит… Марнсы… И бок о бок с ними — ветераны Стражники и Охотники. И амбасиаты — кто-то из них даже прикрыл меня, когда я испугался и метнулся назад. Тогда я и понял нечто важное. Словами не объясню, но понял. Собрался с силами и вступил в бой… …Война семь лет шла, Кан. А для меня — все десять. После падения Эльма и окончания войны я встретил Виля. Он мне рассказал, что Астрах и Кларисса собираются возрождать «медовый путь» и ему нужны отчаянные ребята. И предложил мне найм. Мне же податься было некуда — дома нет, родни нет и умею только воевать… иллюзии же мои никто ни до, ни после войны б не оценил… В общем, нанялся я к нему. По каким местам я водил его караваны, Кан!.. Дети тьмы, стиги… я только три года назад вспомнил, как выглядят простые смертные разбойники, честное слово. Я одно время жалование получал, как средней руки полководец… Это сейчас я никому не нужен и нанимаюсь простым воином да роли отыгрываю со скуки… Со скуки… Во время войны я так ждал мира… все ждали… а на деле оказалось, что мне в мирном Омнисе нет места… Но караван в Нави — это, пожалуй, способ вспомнить былые времена… — Ты о чем? — Кангасска, который успел заслушаться рассказом, такой переход, мягко говоря, удивил. — Это новый маршрут торговой гильдии, — с готовностью объяснил Немаан. — Как и все маршруты, что берут начало из Лура… ну в этом ты лучше меня разбираешься… — Намек понял… — Кангасск нахмурился, оценив весь «грохот», с которым он как истинный амбасиат прошелся по теневой столице. — Продолжай… — Так вот… — Немаан сделал широкий жест, призывай тем самым своего хмурого собеседника оглядеться вокруг. — Ты ничего не замечаешь? Ха!.. Тут долго гадать не нужно… Рассованные по карманам холодные Лихты (день выдался жаркий и душный); звучащий со всех сторон мажий жаргон, на котором общаются и понимают друг друга только коллеги; и — неназойливый, но стойкий «запах» магии: Лихты, заклинания для снятия усталости и тому подобные мелочи, без которых закоренелый маг чувствует себя неуютно. Как амбасиат Кан видел также несколько человек, в магических чашах которых плескалось прилично перерожденной магии: амбасиаты среди наемников также присутствовали. А девчушка лет шестнадцати, разговаривающая с характерной хрипотцой, без сомнения — Марнс. — Ну? — спросил Немаан. — Семь магов. Один Марнс. Семь амбасиатов. Десять простых воинов. Не считая самих торговцев и меня, — заключил Кангасск. — И? — Немаан лукаво прищурился. — Я не придал этому особого значения, когда нанимался, — пожал плечами Кан. — Так, мимоходом подумал, что это, должно быть, очень ценный груз. — Нет, — покачал головой Немаан. — Это первый караван в Нави. И он дойдет с боем. Мне ли не знать, как открываются маршруты… — Понял, — кивнул Кангасск. — Скажи, что мне ожидать. — Детей тьмы, — Немаан пожал плечами. — Стигов — вряд ли: их осталось слишком мало. — Расскажи мне о них. — О ком? — О моих врагах. Детей тьмы я еще не встречал… Маг посмотрел на Кана с сочувствием. Или просто показалось — из-за этого облика: убеленный сединами воин-ветеран действительно посмотрел бы так на новичка, которому еще столько всего предстоит. — Хорошо… — Немаан шумно выдохнул. — Слушай и мотай на ус, Дэлэмэр… Глава тридцать первая. Котёнок «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15007 от п.м. декабрь, 2, бывшая Ничейная Земля, развалины г. Кириак Дыхание схватывает — такой мороз. Каждый, кто хочет выжить, набивает теплых Лихтов под одежду. Но мне тяжелее, чем остальным… Меня душит не только холодный воздух. Я — Марнс, не по праву рождения, а благодаря дару Косты, но это ничего не меняет. Обычные люди видят лишь руины и сверкающий, засыпанный хрустким снегом лес. Они оглядываются по сторонам; то и дело кто-то обронит: как красиво. Они не ведают о сотнях зорких глаз, не ощущают присутствия — того, что заставляет меня бороться за каждый вдох и выдох, которые даются мне с хрипом, с болью, так ИХ много… Теплый шарф, — я замотал им лицо, — согревает воздух, которым дышу. Горячий бальзам, — я цежу его маленькими глотками через край чашки, — греет меня изнутри и придает сил. Я жду. И меня не удастся взять измором, как беднягу Джармина. Я сын миродержцев и сам миродержец. Я пришел за Эльмом Нарсулом. Я пришел положить конец войне, которую сам начал семь лет назад. И я не отступлюсь, даже если останусь один! Я велел своим людям разбить лагерь на месте руин и строить укрепления. Работа спорится. Боевой дух высок как никогда. Еще бы! Эйфория! Один-единственный шаг до победы! Но я подобных настроений не разделяю. Я один угрюм и суров. Потому что хорошо знаю Эльма. И ни за что не стану его недооценивать. …Я смотрю на лица своих магов и воинов — и Горящий играет со мной жестокую шутку… На кого бы я ни глянул, я вижу — словно печать на судьбе: смерть, смерть, смерть… И — впервые за семь лет войны — я не взял с собой Милию. И не обещал ей вернуться. Я даже не посвятил родителей в свои предчувствия и планы. И — с этого дня — каждое мое письмо к тебе, Кангасск Дэлэмэр, может стать последним. Я не буду надеяться, что сумею написать следующее и досказать что-то. Я не знаю, сколько осталось писем. И не хочу знать.      Макс М.» По интерстиции Бревир навийский караван двигался всего два дня и лишь на третий день пути свернул на южное ответвление торгового тракта. Дорога давно не использовалась — это было ясно с первого взгляда: она поросла редкой жесткой травкой, в которой Кан безошибочно узнал незабвенный лунец; и еще — по краям дорогу здорово потеснил лес. С этого дня настроения в караване резко изменились, и бывалые воины теперь вели себя так, словно ступили на вражескую территорию. Полная тишина, лишь изредка нарушаемая отрывочными фразами, когда в том возникала необходимость; полное внимание; частая смена часовых по ночам. И — каждый, будь он маг или воин, то и дело бросал выжидающий взгляд на Тимай — девочку-Марнса — и прислушивался: не начнет ли кашлять, не появится ли характерный сип при дыхании… День, другой, третий — и все признаки появились. И уже, стоило девчушке ненароком кашлянуть ночью, наемники просыпались все и сразу же начинали тревожно озираться по сторонам. В отличие от них, Ученик миродержцев спал куда спокойнее, ибо его харуспексы об опасности молчали. Хотя чувство, что кто-то наблюдает за караваном и за ним лично, было. Надо сказать, оно здорово расшатывало нервы; порой даже приходилось усилием воли заставлять себя не оборачиваться в сотый раз, а просто ехать дальше. На четвертый день пути потянуло сырым воздухом… Караван шел прямой дорогой на бывший Кириак, откуда уже планировалось прокладывать путь до Нави. Дорога эта в самой середине наворачивает петель через донгоровый лес. А где донгор — там болото, они друг без друга не существуют… …На седьмой день пути мир потонул в стелющемся по земле болотном тумане. От жары и сырости кашлять начали все. Тимай пришлось особенно тяжело. Отпаивая девчушку шалфейной настойкой, выданной ему на прощание Рафдаром, и шепча что-то ободряющее, Кангасск на самом деле пребывал мыслями в прошлом: вспоминал свое плаванье с Орионом, сыном звезд. Тогдашний туман, пусть и не столь густой, как этот, тоже не предвещал ничего хорошего. «…нападут. Я бы напал»… Но все было тихо… Поскрипывание старых донгоровых деревьев; вспархивающие и перекликающиеся в тумане птицы; шепот наемников… грязная серость вместо неба… и — бесконечное ожидание, которое, как известно, куда хуже боя. Раньше, до войны, здесь оставались спокойные земли. Граница Дикой Ничейной Земли, где следовало опасаться магии страха и острых зубов детей тьмы, проходила гораздо южнее, за озером Тай. Но Эльм Нарсул плевал на устоявшиеся границы. Он пришел и поднял спящие воинства. Древних, забытых миром темных существ. А затем подчинил их и бросил на Омнис… Шесть лет прошло после войны — и до сих пор на каждых воротах, в каждом городе сидит Марнс. А для забытых мест, вроде этой дороги, война и не кончалась. Дети тьмы умеют ждать. И у них чуткий сон… Кангасск спал неспокойно, то проваливаясь в небытие, то поднимаясь в реальность, где его трясло от ночного холода и промозглой сырости. Но все же это был сон, и он давал возможность отдохнуть от трудного дня. И тут в этот сон ворвалось нечто непонятное, жуткое и дикое. И сердце дрогнуло, отозвавшись болью… Кангасск проснулся, как от удара, и, приподнявшись на локте, завертел головой, тщетно пытаясь разглядеть что-нибудь в ночном тумане. Совершенно бесполезное занятие: он даже Немаана, который сидел совсем рядом, разглядел не сразу, а только когда тот обернулся к нему: глаза мага светились первым обликом Лихта. Дозорному положено… Маг лениво потянулся — и чудесная броня Двэма замерцала в скупом свете ущербной луны, проглядывавшей сквозь туманную пелену неба. — Сон приснился? — усмехнувшись, шепотом спросил Немаан. — Мне показалось, я крик слышал, — озадаченно произнес Кангасск. — Показалось, — утвердительно сказал маг и велел: — Спи. — Уснешь тут… — пробурчал Кан; сердце его бешено колотилось, как у всякого, кто проснулся от ночного кошмара. — Давай сменю тебя… — Нет, — мотнул головой Немаан и демонстративно отвернулся. Похоже, спорить с ним было бессмысленно. Кангасск вновь лег и, сделав глубокий вдох, опустил капюшон на глаза. Как ни странно, он уснул. Довольно быстро вернулся в свое полузабытье — сразу, как только удалось восстановить спокойное дыхание. Кажется, Немаан подсобил чем-то заклинательно-успокаивающим… ну да с этим у Кана не было сил разбираться… Шел дождь. Капли звонко шлепали по широким ладоням донгоровых листьев и стекали ручьями с древесных крон. В такую пору каждое дерево становится для путника эдаким милым сердцу старым домом с протекающей крышей; последним бастионом тепла и уюта среди непогоды… В это утро Кангасск впервые за все путешествие проснулся сам: никто его не будил. Более того, и весь караван не спешил отправляться, как обычно, с рассветом. Это могло означать лишь одно: что-то непредвиденное случилось сегодня ночью… Торговцы и наемники — все, кроме Кангасска, — были уже на ногах и о чем-то хмуро совещались, кутаясь в тяжелые, набравшие воды плащи. Поднявшись, Кан решил присоединиться к совещанию, хотя прекрасно знал, что его там уж точно никто не ждет. Так и есть… Стоило Ученику миродержцев приблизиться, как наемники, миг назад жарко спорившие о чем-то, тут же затихли. На Кангасска обратились выжидающие и недоверчивые взгляды. — Что случилось? — требовательно спросил он, без всяких предисловий. — Кхм… — Кирн, торговец, возглавлявший караван, многозначительно кашлянул. Ситуацию он объяснил без всякой охоты: — Произошло два события. Первое: Тимай сегодня утром перестала чувствовать детей тьмы, — Кирн кивнул в сторону девушки. — Но мы пришли к выводу, что это, скорее всего, недобрый знак. Это может быть один из охотничьих маневров, какие используют веталы. И второе — пропал Тартен… …Тартен Кейдалл Эол… Под этим именем знают Немаана в караване. — …И то, что эти события произошли одновременно, мне совершенно не нравится, — угрюмо заключил торговец. — Я знаю эту тактику! — не выдержав, горячо заявил кто-то из ветеранов войны. — Эльм научил тварей этому: выманивать одного с тем, чтобы в его обличье вернулся морок! — Его бесполезно искать, — закивала Бивверре, маг. — Мы только зря распылим силы. Скорее всего, Тартен уже мертв. Нужно двигаться дальше. — …Он жив, — уверенно сказал Кангасск. Наемники все как один обернулись к нему, ожидая объяснений. — Я слышал крик ночью, — припомнил Кан, — и сказал Тартену об этом. Не удивлюсь, если он пошел проверить… — Врешь… — презрительно бросил Шонн, отставной Алый Стражник. — Я был дозорным этой ночью, и я ничего не слышал. Другие — тоже. — Он гадальщик… — вдруг тихо произнесла Тимай. Голос ее по-прежнему был чист, а дыхание ровно. — Он слышит то, чего нам слышать не дано. И никто не осмелился возразить. — Сумеешь его найти? — сухо осведомился Кирн у Кангасска. — Думаю, да, — утвердительно кивнул Ученик. — Дай мне пару человек в сопровождение. Принуждать приказом никого не пришлось: Бивверре и Шонн вызвались идти сами, несмотря на свое отношение к подозрительной личности Ученика миродержцев. Видимо, война приучила этих людей забывать о личном ради общего дела. …Кангасск и понятия не имел, как выбирать дорогу в болотах. Он просто шел на зов своего сердца; так в темной ночи летят на свет мохнатые совки и мошкара. Не задумываясь, не глядя по сторонам, Ученик шел мимо топких мест… и вскоре его спутники уже благоразумно начали следовать за ним шаг в шаг, потому что, стоило отклониться от пути Кана в сторону, как кто-нибудь обязательно проваливался в жижу по колено. Цель приближалась. Странный зов звучал в душе все яснее. И настал момент, когда Кангасск еле удержался от того, чтобы в отчаянье не хлопнуть себя по лбу: это не Немаан… точно не он. Дэлэмэр шел спасать попавшего в беду друга. А теперь, когда до зовущего маячка осталось лишь несколько десятков шагов, выясняется, что это кто-то другой… Если бы предчувствия могли звучать, то это отозвалось бы детским плачем. Сердце болезненно сжалось… Чужая боль… такая искренняя, такая настоящая… Это могла быть ловушка. Харуспекс легко определяет ложь, исходящую от человека; но определит ли он притворство детей тьмы, иных по природе, чем люди? Кирн говорил о веталах… со слов Немаана, эти твари — мастера внушения на расстоянии… Кангасск остановился. Закрыл глаза. Надо было решать. Развернуться спиной к подозрительному зову и уйти, не подвергая риску жизни своих спутников? Или рискнуть… тогда в случае неудачи два человека могут погибнуть по его вине. — Что стряслось, Дэлэмэр? — окликнула его Бивверре. — Почувствовал что? — буркнул Шонн. Кангасск обернулся. Его спутники стояли поодаль, опираясь на посохи, и ждали ответа. Дождь равнодушно напитывал влагой их плащи и стекал с поникших седых волос… Решать нужно было здесь и сейчас. И, каким бы ни оказалось решение, отвечать перед совестью придется в любом случае. — Просто будьте начеку… — сказал Кангасск и двинулся дальше. Маги переглянулись и, не сговариваясь, прямо на ходу задействовали над всей группой магический щит и принялись готовить боевые заклинания. Что готовил Шонн, Кангасск, по незнанию, не разобрал, а вот у Бивверре был Зирорн… Ого!.. что ж, эти двое прекрасно знают свое дело. С такой поддержкой Ученик почувствовал себя гораздо спокойнее. …А загадочный зов, меж тем, стал понемногу утихать, словно зовущий терял надежду… и силы… Одолев небольшой подъем, густо облепленный молодой донгоровой порослью, группа поднялась на сухой островок, из тех, что изредка встречаются на болотах. С его склона сбегал чистый ручеек, а земля тут не прогибалась под ногами и была твердой, как на дороге. Первую мысль любого путника, ступившего на этот сухой остров, можно предугадать сразу: прекрасное место для ночлега! И точно: едва отойдя от края, группа Кангасска наткнулась на покинутую стоянку. Костер давно потух, — должно быть, еще до того, как начался дождь. Уходя, кто-то оставил на земле дорожную сумку и старый плащ; а над холодными, вымоченными дождем углями висел одинокий походный котелок… — Кангасск? Бивверре… Шонн… — с удивлением произнес знакомый голос. Кан поднял глаза и увидел Немаана. Тот шел навстречу нарочито медленно, выставив вперед открытые ладони. Облик пожилого вояки был все еще при нем. — Не подходи! — предупредила Бивверре. Немаан благоразумно остановился. С Зирорнами шутки плохи… — Бив, это я, — с улыбкой сказал он. — Смотри… — с этими словами маг сотворил несколько белых Лихтов и равнодушно дал им упасть на землю. — Ну, где ты видела мороков-колдунов? Шонн негромко выругался. — Влетит тебе от Кирта, — сердито пообещала Бивверре, рассеивая за ненадобностью и Зирорн, и магический щит. — Не думаю, — скептически отозвался Немаан и обратился к Кангасску: — Я ходил проверять твой «крик», — сказал он. — На рассвете костер еще дымил… — И что? — настойчиво спросил Кан. — Иди глянь, что нашел… Немаан развернулся и направился куда-то прямиком сквозь заросли крешника, усыпанного в эту пору мелкими ярко-рыжими ягодами, которые по ядовитости всегда готовы поспорить с лунцом. Пожав плечами, Кангасск и его спутники двинулись следом. Редкое растение способно жить и плодоносить на голой глине. Где глина — там пустырь, обычно напоминающий рваную рану на зеленом покрове земли. К такому пустырю и вывел всех троих Немаан. …Плеск крупных дождевых капель, падающих в кровавые лужи. Вода все равно красна, как ни разбавляй. И в ней лежат мертвые тела. Мужчина и две женщины… Шагов двадцать до них. Но даже отсюда видно, как изуродованы трупы… И от этого колючий, злобный холод трогает сердце… Кто мог такое сделать?.. Захваченный жутким зрелищем, Кангасск не сразу заметил ту, что звала… Пятнисто-рыжая, она походила на глиняный холмик. Она давно лежала без сил, но, почуяв чужаков, открыла синие, как сапфир, глаза и поднялась на все четыре лапы. Чарга… Совсем юная, по меркам своего народа. Котёнок… Но такой котенок уже в состоянии целый день нести на себе человека и стоит в бою пары хороших воинов. Даже сейчас, израненная, истекающая кровью, эта чарга все еще была опасна. — Ууу, зверюга! — погрозил ей кулаком Немаан и пояснил с досадой: — К хозяину своему даже подойти не дает, даром что тот мертв невесть как давно уже! И к себе тоже не подпускает. Я битый час тут с ней переглядываюсь!.. — Можно попробовать усыпить ее заклинанием, — предложила Бивверре. — А потом взять в петлю левитации; втроем до каравана дотащим. — Самая умная, да? — ехидно усмехнулся Немаан. — Ну усыпишь, ну притащишь, а что толку? На что эта зверюга сгодится, когда проснется, если она не признаёт никого? — Ты что, предлагаешь просто бросить такое сокровище? — возмутился Шонн. — Это же чарга! Ты прикинь ее вес да умножь на два — сколько золота за нее дадут… — Он прав, дикая чарга ничего не стоит, — вздохнула Бивверре. — Более того, дикую мы и не довезем. Клетки нет, а магией сон дольше двух суток держать — смертельно… — Ну должен же быть способ!.. — Шонн завелся. — Может быть, если… Кангасск слышал — и не слышал их. Слова спорящих достигали его ушей, но он не вникал… Ученик миродержцев смотрел в печальные сапфирово-синие глаза чарги и чувствовал, что его душу переполняет чужое страдание. Она звала. И Кан пришел… «Не бойся, маленькая… я не враг,» — прошептал он. Чарга повела ушами — даже сквозь шум дождя разобрала шепот… И тогда Кангасск сделал шаг навстречу. И еще один, и еще… — Стооой! — спохватилась Бивверре и бросилась было за ним, но рык чарги остановил ее. Да, эта рыжая бестия ослабла от ран, но на смертоносный прыжок ее еще вполне хватит; и, пусть это всего лишь котенок, а смять человека одним ударом ей труда не составит… — Назад, Дэлэмэр, — осторожно, но настойчиво произнес Шонн и поманил Кана к себе. — Назад… медленно… — …Пусть идет, — подал голос Немаан, как-то по-своему оценив обстановку. Ни намека на сомнение в его голосе не прозвучало. Спиной чувствуя напряженные, внимательные взгляды Бивверре и Шонна, Кангасск невольно порадовался тому, что на какой-то миг перестал быть для этих людей «подозрительным хмырем» и «лишней проблемой в караване» (их слова), а стал просто человеком, которому грозит опасность. Как на войне… там люди тоже забывали, кто откуда и что натворил на своем веку, когда в воздухе веяло смертью… Забывали — и понимали то, о чем не сказать словами, как вспоминал Немаан… Не чувствуя угрозы, Кангасск осмелел совсем. И к чарге подошел так, словно это была поранившая лапу домашняя кошка. К удивлению наблюдателей, огромный зверь жалобно заурчал и ткнулся носом в ладонь Ученика миродержцев. Миг назад грозная и опасная, теперь чарга напоминала просящего помощи ребенка. — Признала, признала! — победоносно засмеялся Немаан. — Лечи ее теперь! Лечи, Кан, пока не поздно. — Ран слишком много, я не справлюсь… — крикнул в ответ Кангасск, перекрывая шум дождя. В который раз ему приходилось делать подобное признание и стыдиться своих ничтожных способностей в магии. — Тогда наложи усыпляющее, чтоб мы могли подойти! — велел ему Шонн. Кангасск опустился рядом с чаргой на одно колено (о том, что ему еще пару дней придется оттирать штаны от красной глины, он тогда не думал), и чарга легла рядом, положив голову на вытянутые лапы и доверчиво закрыв глаза. Кан осторожно погладил ее широкий лоб, мягкие мохнатые уши… Стараясь не поднимать взгляда, чтобы не видеть залитые кровавой водой трупы, лежащие всего в трех шагах от него, Ученик сотворил заклинание сна. И после сделал магам знак подойти. Бивверре и Шонн занялись врачеванием, а Немаан сразу направился к распростертым на склизкой глине телам. Проходя мимо Кангасска, он и его прихватил за рукав и потащил с собой. — Спрашивал про детей тьмы? — сказал он сурово. — Так смотри… Немаан бесцеремонно перевернул ногой труп женщины. Кангасск аж отшатнулся, когда увидел ее лицо… Это существо не было человеком, хотя тело сохраняло все человеческие пропорции. И при одном взгляде на круглые и стеклянистые, как у рыбы, глаза и усаженные кривыми зубами челюсти становилось не просто жутко… Ученику миродержцев понадобилось секунд пять, чтобы успокоиться и вновь встать с Немааном рядом. — Не обращай внимания… на меня… — упавшим голосом произнес Кангасск. — Я просто не видел ничего подобного раньше. — Понимаю. Сам в первый раз так же… — отмахнулся маг. И продолжил уже без всяких эмоций, точно на уроке: — Вторая такая же… Это навки. Разновидность мороков. Есть несколько родственных видов: навки живут в лесах, а русалки и сирены предпочитают воду… ну про сирен тебе каждый мореход расскажет: еще до войны их было много. У всех трех одно общее: специализация. Догадался, какая? — Мужчины… — безрадостно отозвался Кангасск. — Именно… — Немаан перешагнул через мертвую навку и остановился у третьего трупа. — Вот он и попался, — заключил маг. — Это о нем ты рассказывал? — тихо спросил Кан и прищурился, тщетно пытаясь рассмотреть что-нибудь среди утопленных в воде кровавых лохмотьев. — О страннике с чаргой? — Сейчас посмотрим… — с готовностью отозвался Немаан. Ступать в кровавую лужу он побрезговал, а убитый как назло лежал в самой середине. Потому Немаан поступил как истинный маг: поймал тело в петлю левитации и вытащил его на сухое место. Растерзанное, обглоданное до неузнаваемости… с одной рукой, повисшей на лоскуте кожи… Воистину, Кангасска спасало сейчас только то, что он с утра ничего не ел… Неизвестно, на что Немаан надеялся, вглядываясь — зорко и профессионально, точно инквизитор или фрументар, — в останки несчастного хозяина чарги: навки мало что оставили от бедняги. — Хмм… лица у него нет, — задумчиво произнес Немаан, потирая щетинистый подбородок. — Но, думаю, это он… — маг нервно усмехнулся и покачал головой. — Кому ж еще быть… — Ты его знал? — отрешенно произнес Кангасск. — Знал, — честно признался Немаан. — Это известный охотник на стигов. Нарвек Роэль, мир его праху… Злая ирония, правда: охотиться на стигов и погибнуть от зубов детей тьмы? — он обернулся: Беввирре и Шонн все еще колдовали над раненой чаргой. — А знаешь, это ведь чарга подвела, — заметил маг. — Молодая она, неопытная. Не предупредила вовремя. Или подоспела слишком поздно. Но сильная, этого не отнимешь: уложила-таки навок!.. Впрочем, Нарвеку уже все равно. Сказав так, Немаан равнодушно развернулся к мертвому охотнику спиной и зашагал прочь. Кангасск посмотрел в хмурое небо — просто, чтобы отвести взгляд от растерзанных тел. На душе была пустота, глухая, темная. И еще его немилосердно тошнило. Какие уж тут мысли… Кан старался просто дышать глубже. …А Немаан уже вовсю спорил с Беввирре и Шонном о том, как поднять тремя петлями левитации спящую чаргу и дотащить ее до каравана. Мысль о чарге согрела душу, словно горячее дыхание — заледеневшие пальцы. Она звала… И Кангасск почувствовал, услышал, но не потому, что носит три харуспекса… Караван так никуда и не двинулся в этот день, и драгоценная чарга, а вместе с ней и Ученик миродержцев оказались в центре всеобщего внимания. Не стоит скрывать, что почти каждый посматривал на Кангасска с завистью: так люди всегда смотрят на тех, кому, по их мнению, незаслуженно повезло. К вечеру впервые за последние дни люди развели большой общий костер, и донгоровый лес услышал сдержанные разговоры и даже смех: гибель одинокого охотника мало кого волновала, а вот мертвые навки и чистый голосок Тимай обернулись всеобщей радостью. …Кангасск сидел рядом со своей чаргой. Промучившись с харуспексом минут пятнадцать, он даже выудил из прошлого ее имя: Эанна. Сейчас она понемногу отходила от последствий магического лечения. Вряд ли ей было лучше, чем упрямцу Рафдару в свое время, но Эанна, как все чарги, пережидала беду молча и в полусонном состоянии; беспокоиться — рычать и озираться по сторонам — она начинала только тогда, когда Кангасск отходил от нее надолго. — Симпатяга котенок, — с восхищением произнес один из амбасиатов, подсев к Кангасску поближе. Кажется, он даже намеревался погладить Эанну, но не стал. Вместо этого он угостил Кана светлым элем и представился: — Я Керто Харадин. Будем знакомы, Дэлэмэр. Кангасск пожал плечами, но все-таки прихлебнул эля за знакомство. Краем глаза он заметил, как подбирается поближе вся амбасиатская семерка, между делом тесня слишком любопытных вояк и магов. — Скажи-ка, как ты ее нашел? — с нарочитой небрежностью в голосе спросил Керто. Он даже улыбнулся; во рту его при этом сверкнул в свете костра платиновый зуб. В целом, этот пожилой амбасиат производил приятное впечатление, но чутье подсказывало, что не так этот человек прост, как хочет показаться. — Почувствовал… — честно ответил Кангасск. — Будто кто-то зовет. Я даже сначала не разобрал, кто. Думал, что Тартен… — сказав так, Ученик бросил краткий взгляд на иллюзиониста. Тот старательно делал вид, что ничего не слышал и занят исключительно горячим супом и вяленым мясом. — Зов почувствовал… — задумчиво произнес Керто. — Надо же… как интересно… А как она признала тебя, Дэлэмэр? — последовал очередной вопрос. Кангасску очень хотелось бы знать, к чему он клонит. — Не знаю, — пожал плечами Кан. — Я просто подошел. Просто знал, что она на меня не бросится. — Чудеса да и только! — Керто наигранно улыбнулся и всплеснул руками. В следующую секунду он уже провозглашал тост: — Выпьем за чудеса!.. Он мог обмануть этим кого угодно, но только не Кангасска. И когда лагерь уснул, Ученик миродержцев уже спокойно дожидался продолжения разговора. Керто не заставил долго ждать. — Ты амбасиат, — с ходу начал он. — Что ты знаешь о своих возможностях? — Почти ничего, — просто ответил Кан. Врать ему было не о чем. — Глупый… — с сожалением произнес Керто и, вздохнув, присел рядом. — У тебя редкий дар: понимать тех, кто мыслит иначе, чем ты. — Ты имеешь в виду животных? — переспросил Кангасск. — Не только, — Керто покачал головой. — Животные близки нам: мы от самого начала творения разделяем с ними общий мир. Но ты, с такой большой чашей, способен на большее, Ученик миродержцев. Ты можешь понять тех, кого не было в сознательном замысле Владиславы и Серега — это дети тьмы. И тех, кто пришел неизвестно откуда — это стиги. И это печальный дар, Дэлэмэр… — Почему?.. Керто посмотрел на Кангасска с отеческим сочувствием и положил тяжелую мозолистую ладонь ему на плечо. — В войну люди, подобные тебе… умеющие понимать ИХ… — он замолчал на миг, а затем выдал суровое заключение: — … разделили участь чарг. Подумай об этом. Больше он ничего не сказал. И Кангасск Дэлэмэр, провожая взглядом его, уходящего, думал почему-то совсем не о себе… Наверное, он до сих пор не привык считать себя кем-то важным и обладать чем-то опасным, чтобы относиться к подобным предупреждениям серьезно… Или причина была другой… Но он думал о словах Керто и вспоминал Сильвию Бриан, маленькую сестренку Флавуса, у которой даже самый дикий зверь становился ручным… …Эанна сладко потянулась во сне, словно большое дитя. — Спи… спи, — приговаривал Кангасск, ласково трепля холку чарги. — Спи, котенок… Глава тридцать вторая. Цветочный мёд Дни пути тянулись неспешно, без происшествий. Для каждого наемника в караване это был просто подарок судьбы. И люди искренне радовались ему. Даже Невен и Золх, двое любителей рассуждать о маневрах, на которые способны веталы, как-то притихли и больше не поднимали сомнительную тему. Неуместное, гнетущее чувство терзало одного только Кангасска. И он не мог этого объяснить. И причины найти не мог. То и дело он возвращался в своих мыслях к последнему прочитанному им письму Максимилиана и, кажется, начал понимать юного миродержца… Предчувствовать беду среди всеобщей радости — высшая форма одиночества. Предчувствовать беду — как предчувствует осень березовый драк. Предчувствовать… С чего бы? Ведь все хорошо! Дети тьмы не показываются и не пытаются нападать. Что же до отношения к Кангасску в караване, то оно изменилось к лучшему. Вначале Керто, Беввирре и Шонн, а потом и все остальные прониклись приятельской симпатией к Ученику миродержцев, быстро оценив, что, несмотря на странную репутацию, он очень душевный собеседник и честный малый. Эанна полностью пришла в себя на второй день. Вид у чарги был потрепанный: в рыжей шерсти засохла глина, а о страшных ранах напоминали свежие рубцы на шкуре. Кангасск поначалу котенка, едва оправившегося от ран и последствий магического лечения, пожалел и решил работой не нагружать. Но когда Эанна принялась со скуки нарезать круги по лесу, шкодничать и, требуя внимания, игриво прихватывать хозяина то за штанину, то за голенище сапога, Кан понял, что чаржью живучесть он крупно недооценил, и решил призвать свою подопечную к дисциплине. С этого момента Ученик миродержцев ехал верхом на чарге и тряску на спине тарандра вспоминал, как страшный сон. Иногда он сажал впереди себя Тимай; нести двоих Эанне было пока тяжеловато, так что через пару часов такой езды чарга упрямо останавливалась и, припав на передние лапы, начинала урчать и жаловаться. Тогда девчушка пересаживалась на тарандра или же, если караван двигался медленно, Кангасск спешивался и шел рядом, положив ладонь на холку чарги. Иначе никак: смирная и послушная рядом со своим хозяином, Эанна совершенно дичала в его отсутствие. Стоило отойти ненадолго, как она уже, рыча и поднимая шерсть на загривке дыбом, не подпускала к себе никого. …Кангасск быстро научился понимать ее без слов. К примеру, взгляд, полный вселенской печали, означал, что котенка следует отпустить на охоту. Возвращалась Эанна неизменно сытая и довольная. От нее пахло кровью и мокрой шерстью, а рыжая шкура по обыкновению оказывалась заляпана свежей грязью, точно одёжка непоседливого ребенка. «Все дети одинаковые,» — заметил однажды Керто Харадин, грустно улыбнувшись. С неизменным терпением пожилой амбасиат каждый раз пытался завоевать доверие строптивой чарги. Все было безуспешно, конечно же: фырканье и рычание в награду за все труды. Но Керто лишь посмеивался над собой и кивал Кангасску. О даре Ученика он больше не упомянул ни разу. Зачем? Они уже друг друга прекрасно поняли — нет нужды трогать эту тему снова. Тем не менее, каждое слово, каждый жест выдавали Керто… Он был внимателен, отзывчив — видимо, то обстоятельство, что при всем желании, он ничем не может помочь Кангасску, не давало ему покоя. Кан искренне ценил заботу, конечно же. Но его проблем Керто разрешить действительно не мог. …Как не хватало сейчас Учителя… Влады… Ее слова, ее взгляда, да хотя бы просто ее присутствия… Да и суровый непреклонный Серег тоже разрешил бы все вопросы одним махом… Или молодой — к моменту ухода, двадцатитрехлетний — Макс Милиан, не по годам мудрый парень, сказал бы что-нибудь дельное. Но они ушли. Оставив полный загадок Омнис; письма, стихи, книги… и светлую память — клеймо Ффара на душе последнего Ученика… Дни шли… Старая дорога выбралась из болот — и вскоре вдали показался разрушенный Кириак. Само поселение давно разнесли по камешку, но небольшой, ощетинившийся сосновыми кольями форт, что помнил Максимилиана и финал семилетней войны, был цел. В пустых бойницах, точно в глазницах черепа, дремала тьма, а сквозь трещину, раскроившую стену надвое, сочился алый закатный свет. Даже для Кангасска маленькая гордая крепость значила много, а уж люди воевавшие и вовсе остановили тарандров и, спешившись, склонили головы в память о последнем миродержце… великом полководце, поэте и человеке, имя которому — Макс Милиан Ворон. Никогда еще Кангасску не доводилось слышать столько военных сказаний, как в этот вечер, под стенами кириакской крепости… Какие слова, горькие и искренние, звучали над пламенем костра! И как блестели глаза говоривших — словно в них стояли слезы. И кто-то сказал: «Ты их наследник, Дэлэмэр. Ты наша надежда…» У Кангасска сердце дрогнуло, когда он это услышал, и тяжелое предчувствие вновь дало о себе знать… Что-то должно было случиться в ближайшее время. Неминуемо. Но сейчас, даже чувствуя всю тяжесть ответственности, что камнем легла на плечи, Кангасск уже не допускал мысли: «Я не готов»… Так бутон назарина не имеет права на сомнения — он должен цвести, стоит появиться первому лучу солнца: он задуман для этого, создан для этого, и выбора у него нет… Путь от развалин Кириака до Нави занял еще четыре дня: смешно сказать, но дороги туда не было вообще. Потому и получилось так долго. Но удача хранила маленький караван, и затянувшееся путешествие никому не было в тягость. Особо суеверные (среди простых вояк, лишенных подсвеченных амбассой талантов, магической защиты и природного иммунитета Марнсов, таких полно) даже начали поговаривать о том, что удачу приносит Ученик миродержцев. Кан лишь горько смеялся над этим… — …Мы будем в Нави на закате, — задумчиво сказала Кангасску Тимай. Она сейчас ехала верхом на чарге, а Кан, по обыкновению, шел рядом. Не по годам серьезная и рассудительная, как все, кто зовет Марнадраккар своей родиной… и очень милая, несмотря на болезненную бледность лица: дань постоянной охоте на детей тьмы и подтачивающему силы кашлю. В ее глазах отражалось спокойствие бывалого воина и печаль, которую Кангасск сам до конца не понимал. Тимай часто говорила с ним, но больше любила слушать. Возможно, впервые в жизни Кан чувствовал, что ему тоже есть что рассказать. Ему, проспавшему войну и шесть тяжелых лет послевоенного мира!.. Ему, увидевшему собственную дочь уже взрослой и знающему о ее детстве лишь из писем Макса!.. Ему — было что рассказать… Когда закончились истории из жизни, подаренные кратким временем Ученичества, Кангасск, удивляясь самому себе, пустился в рассказы об иных мирах. Сигиллан, Саренга… и многие, многие другие. Они всплывали в памяти один за другим. Увиденные за тринадцать лет странного сна. Однажды, в силу своей доверчивости, Кан рассказал Тимай и про мир-первоисточник. Он и представить не мог, какой это произведет эффект… наверное, признайся он девчушке в любви и пообещай ей половину Омниса в подарок, восторг был бы меньше… Смутившись, Кангасск отвел взгляд — и увидел шагающего рядом Немаана: в глазах того тоже был восторг, но иного рода — как если бы к этому сильному чувству примешали что-нибудь не вполне достойное: жадность или коварство. Но это быстро прошло, и маг, рассмеявшись, шепнул Кангасску на ухо: «Осторожнее, Кан. Она и так уже пойдет за тобой на край света!» — и, крепко хлопнув друга по плечу, прибавил шагу; пару секунд спустя он уже беспечно болтал о чем-то с Киртом. Странная печаль в глазах… «О Небеса… — вздохнул Ученик. — Не надо…» Проницательность иллюзиониста Кангасска неприятно удивляла каждый раз. Этот знаток людских душ частенько бесцеремонно открывал чужие тайны и совершенно не понимал намеков на то, что этого делать не стоит. «Она воин, хоть и кроха такая, — заметил Немаан вечером того дня, ни с того ни с сего. — Такие в бой идут с именем любимого на устах. А тебе она ничего не скажет…» Спокойствие и печаль… Потому что этот день пути — последний… — Рассказать тебе что-нибудь, Тимай? — ласково спросил Кангасск. Вечно быть причиной чужой грусти… таков удел последнего сына Сайнара, клявшегося в свое время ни за что не повторять пути отца. — Нет, не надо, Кан, — покачала головой Тимай. Во всем караване Ученика Миродержцев звали так только она и Немаан. — Почему-то сейчас не хочется историй… хотя потом я буду жалеть об этом: тебя очень интересно слушать… Но лучше скажи, что ты будешь делать дальше? Останешься в Нави? Или пойдешь с караваном обратно? — Честно говоря, не знаю, — Кангасск виновато улыбнулся и пожал плечами. — А ты? — Я? — грустная Тимай улыбнулась. Не сказать, что улыбка вышла веселой, но глаза хрупкой девушки озарил едва уловимый внутренний свет. — Для начала я отведаю цветочного меда. А там видно будет. — Цветочного меда? — с удивлением переспросил Ученик. — Да, — бодро отозвалась Тимай. — Это традиция гильдии Астраха: угощать медом тех, кто прошел новый маршрут впервые. И тех, кто встретил пришедших. Будет праздник. — Праздник? — сдержанно рассмеялся Кангасск. — Ага. Потому к тебе просьба: не исчезай до конца праздника. Обещаешь? — Обещаю. Произнося это, Кангасск себя прямо-таки ненавидел. И отца заодно… А потом перед мысленным взором предстала безлунная ночь, где в дрожащем тумане мерцали десятки красных голодных глаз, и — хрупкая фигурка с коротким мечом, одна против всех… Хриплый, срывающийся голос, далекий, как эхо, прокричал в кишащую тварями тьму: «Кангааааск!!!»… и все пропало. Осталось три года, девять месяцев, восемь дней… время пошло… И ничего нельзя изменить. Марнс, даже юный, не боится смерти. Марнс смеется в лицо детям тьмы… Но как же все это несправедливо… …Под порывами северного ветра скрипели древние сосны; алое солнце садилось за горизонт, окрашивая во все оттенки заката добротный деревянный город с высокой стеной, увенчанной смотровыми башенками. Нави принимал торговцев медового пути. Расцвеченный белыми Лихтами караван вошел в открывшиеся ворота под тихие приветствия встречающих и неуемный стрекот ночных сверчков. И прежде, чем были расседланы тарандры и разгружен товар, в руках гостей и хозяев появились незабвенные березовые плошки, в которые каждому наливали прекрасного цветочного меду — кто сколько хотел. — Дошли! — сказала Тимай, угощая своим медом Ученика миродержцев. — Дошли… — машинально повторил он и пригубил тягучий сладкий напиток. Нави обладал духом, чем-то похожим на дух старого Таммара. И это наводило на мысли… Возможно, предсказание, посетившее Кангасска недавно, именно этому духу и обязано своим появлением на свет. И — ни один гадальщик не замахнулся бы на такое, — но Кан был слишком зол, чтобы оглядываться и размышлять: он сказал себе — так быть не должно! Не должно! — Тебе не нравится мед? — Тимай заглянула Кангасску в глаза и поразилась тому, насколько дик его взгляд. — Ты морщишься… — Мед прекрасный! — воскликнул Ученик почти с отчаяньем. — А ты… ты будешь жить долго и счастливо, Тимай! У тебя будет лучший в мире муж и трое прекрасных детей. А внукам ты будешь рассказывать о своих победах, об иных мирах и, может быть, о глупом Ученике миродержцев и о его рыжей чарге… Я говорю тебе, так будет! — Ты… ты что… — сбивчиво произнесла Тимай и выставила вперед ладошку, призывая Кангасска успокоиться. — Он гадальщик, — сказал чей-то строгий и недовольный голос. Незнакомец стоял поодаль, скрестив на груди руки. Пожилой, но еще не старый; с курчавыми волосами и аккуратно подстриженной бородкой. Худой, высокий, он смотрел на Кана сверху вниз. Взгляд этого человека был непроницаем, и белые Лихты каравана дьявольскими огоньками отражались в его глазах. Оценивающе посмотрев на Кангасска, навийский гадальщик без всякого снисхождения подытожил: — …И вправду — очень глупый… Глава тридцать третья. Дух старого Таммара — Я долго ждал, когда ты объявишься, — ухмыльнулся незнакомец. — И у меня есть к тебе разговор. — После праздника, — хладнокровно ответил ему Кангасск. — Что?! — с вызовом произнес гадальщик. Похоже, давно никто не разговаривал с ним так и подобное обращение задело его за живое. — Я праздник человеку обещал, — не принял вызова Ученик миродержцев. Обернувшись к Тимай, он подал ей руку и повторил: — Так что — после праздника. Лишним взглядом Кангасск высокомерного гадальщика не удостоил. Как и тот его — лишним словом… незнакомец просто развернулся и зашагал прочь, поднимая сапогами клубы городской дорожной пыли. Возможно, не стоило с ним ссориться, но Кан подобных ему с детства терпеть не мог и просто не удержался. Праздник был весьма скромен. Разноцветные Лихты, которые маги каравана щедро развесили по всему городку; нехитрая музыка; и — много цветочного меда. Танцы были тоже, но желающих потанцевать оказалось всего десять пар: в городе было на удивление мало молодежи. В основном суровые, отмеченные аноком меллеосом воины, которые не очень-то охочи до подобных развлечений. Пожалуй, и Кангасску больше подошло бы их общество, но он обещаний не нарушал. И танцевать пошел, несмотря на неподвижную правую руку и полное незнание танцев: чувство такта, как у всякого, кто умеет обращаться с оружием, у Ученика миродержцев присутствовало, потому, благодаря терпению Тимай, уже через десять минут Кан танцевал вполне сносно. Что же до девушки, то она была просто счастлива. Даже вечная болезненная бледность, присущая народу Марнадраккара, отступила: на щеках Тимай появился румянец, и это ей очень и очень шло. А Кангасск смотрел на нее — и не верил самому себе: эта судьба не несла печати обреченности, смерти, горя… больше не несла. Оставалось радоваться… и — мучиться вопросом: «Что же я такое сделал?». Праздник закончился тихо и мирно: без традиционного черного эля, к сожалению многих. Кирт, со свойственной ему суровостью, пообещал, что, как только между Луром и Нави наладится стабильная торговля, эль будет… как и многое другое. Для отдыха караванщикам отвели небольшой дом, построенный недавно, по всем правилам Дикой Ничейной Земли — с обитыми железом порогами и рамами и множеством ухищрений, о большинстве из которых Кангасск узнал впервые. На комнаты дом не делился, в лучших традициях солдатских бараков времен последней войны, когда ополчение каждого города насчитывало тысячи и тысячи людей, которых только так и можно было разместить на отдых. Но никто не жаловался. Даже наоборот: крыша над головой, крепкие стены, теплая печь — а дело шло к осени (это уже чувствовалось и без предупреждений березового драка), потому ночи становились все холоднее. Что до Ученика миродержцев, то он уснул, едва его седая голова коснулась подушки. Так сладко он не спал уже давно. Кангасск проснулся одним из последних: большая часть караванщиков уже разбрелась куда-то по своим делам. Торговцы сейчас наверняка развертывают навийское «медовое» представительство, улаживая все формальности, а простые вояки… что ж, эти, скорее всего, гадают. Как же это можно — в кои то веки прийти в город гадальщиков и не погадать!.. К тому же, человек — существо любопытное, этого не отнимешь. Приподнявшись на локте, Кан увидел клубящийся за окнами непроглядный, молочно-белый туман. При мысли о том, какая сейчас на улице промозглая сырость, его передернуло. Благо, в доме кто-то догадался растопить печь, потому внутри было тепло и уютно. Прямо хоть ложись спать дальше!.. Трое вояк, похоже, так и сделали: решили отоспаться разом за все путешествие. Кангасск уже размышлял над тем, не стоит ли последовать их примеру, когда почувствовал чужой взгляд. Он интуитивно обернулся: у самой печи, красный до кончиков ушей от ее жара, сидел Немаан. Драконью броню он снял, теплую куртку — тоже; линялая синяя рубашка была расстегнута, отчего взору открывалась внушительная коллекция боевых шрамов: похоже, облик Тартена иллюзионист воспроизвел до мелочей. Хайн, к примеру, у него выглядел более небрежно — Кан даже лицо его, серое и неприметное какое-то, успел забыть. Немаан жестом подозвал к себе Кангасска. Неспешно, зевая и потягиваясь по пути, Ученик подошел и сел рядом. — Доброго утра, дружище Кан! — вполголоса, чтобы не тревожить спящих, приветствовал его маг. — Утро доброе, Немаан, — ответив улыбкой на улыбку, отозвался Кангасск. — На улице такая дрянь, — пожаловался Немаан, — лучше не выходи. — Да придется, видимо, — Ученик миродержцев с трудом подавил зевок. — Я ж сюда не отдыхать приехал. Про Занну надо порасспрашивать… да еще какой-то местный умник мне «разговор» обещал. — Это не просто «местный умник», — беззвучно рассмеялся Немаан, — это местный царь и бог — Сейвел Нансар. Глава города Нави, в общем… — маг выдержал многозначительную паузу и, лукаво улыбаясь, добавил: — Как ты лихо его вчера! Прямо-таки спустил с небес на землю!.. — Он меня разозлил, — с досадой признался Кангасск. — Лезет не в свое дело… — А что за дело? — полюбопытствовал Немаан. — Я подошел, когда вы уже препирались. — Да так… — Кан замялся. — Я судьбу Тимай предсказал… — Ох, Кангасск, Кангасск… — посмеиваясь, закивал маг. — Однорукий; седой, как старикан, а женщины все равно от тебя без ума… Завидую… — Да чему тут завидовать! — буркнул в ответ Кан. — …А вообще, со стороны Небес, это несправедливо — вручать такой дар закоренелому однолюбу, который к тому же во все тяжкие пускается, чтоб разыскать свою зазнобу! — по лицу Немаана было видно, что он едва сдерживает хохот. — Эй, давай-ка тему сменим, — нахмурившись, настоятельно порекомендовал Кангасск. — Предлагай! — беспечно всплеснув руками, отозвался Немаан. — Я тут выпил местной бражки, сыру с хлебом откушал, у печки пригрелся — могу теперь хоть весь день болтать о чем угодно! — Расскажи мне об этом Сейвеле Нансаре, — попросил Ученик. — Хе-хе, ты привык, что я ходячая энциклопедия Омниса? — поддел его Немаан. — Ладно-ладно, не злись. Сейчас расскажу, что знаю… Интрига тут ого-го, дружище. И лет ей тысячи две, не меньше. Дело было так: Таммар основали двое… Азария и Самберт, кажется так… и с тех пор их семья — Илианн — из поколения в поколение передавала свои секреты, простым смертным их не доверяли. А Нансары — потомки приемной дочери этой семьи. То есть, часть секретов им досталась от нее. Не знаю, чего они не поладили, но дочь та из семьи ушла, и с тех пор различают две династии: оригинальную — Илианн — и нансарскую. Нансарской где-то две тысячи лет. И все две тысячи лет они боролись за власть в старом Таммаре. Причем, правитель города всегда был простой гадальщик и никакого отношения к ним не имел. Предположу, что династии делили власть иного рода. Чем Нансары отличаются от Илианнов, я понятия не имею, но мира между ними не было никогда. Замечу: несмотря ни на что, оригинальная династия держала Таммар до самого последнего дня. Потому не удивляйся Сейвелу: человек до власти дорвался и загребает ее теперь обеими руками. Это мелкий тиран, со всеми вытекающими отсюда последствиями… — в завершение своего рассказа Немаан весело хмыкнул. Но, заметив, как посуровел Кангасск, спросил уже совсем другим тоном: — Кан? Все в порядке? Или я что-то не то сказал? Отмалчивался Ученик миродержцев долго, с каждой секундой все больше напоминая готовый взорваться паровой котел. Пожалуй, Зига-Зига, как минимум, проорал бы какое-нибудь черное ругательство, чтобы выпустить пар, устроив попутно жуткое пробуждение всем, кому выпало несчастье спать неподалеку… Кангасск же сделал глубокий вдох и произнес с поразительным спокойствием: — Что ж ты раньше не сказал… — Не сказал чего? — Немаан несколько опешил от такого поворота событий… — Про главу Нави… — Кан невесело усмехнулся. «И ведь Эдгари молчала,» — добавил он про себя. — Я бы знал, что Занну здесь стоит искать в последнюю очередь. — Почему так? — иллюзионист задумчиво поскреб затылок. — Она принадлежит к оригинальной династии, вот почему… — с досадой хлопнув ладонью по колену, Кан поднялся. Затем он прихватил теплый плащ и направился к выходу. — Пойду поговорю с местным тираном… раз уж пришел… — безрадостно сообщил он уже на пороге и, накинув капюшон, шагнул в молочный туман. …В белом месиве тонули одинаковые улочки, разбегающиеся от центральной площади, словно спицы колеса. И окна домов испускали уютный рыжий свет, рассеивающийся в туманной дымке. Сырой холодный воздух заставлял то и дело покашливать и прочищать горло. Мрыкнув, из-за угла гостевого дома выскочила Эа — лохматая, рыжая, вся в серебристых капельках туманной влаги. Одним прыжком догнав хозяина, она игриво боднула его в бок; Кан с трудом удержался на ногах. А ведь это просто котенок… и она просто играет!.. Преданности и послушанию такого могучего существа, как чарга, Ученик миродержцев не переставал удивляться. — Пошли, кроха, — сказал ей Кан, потрепав за мокрый загривок. — Тут у нас пара слов к местному руководству… Обзор в таком густом тумане был невелик, и с каждым шагом вперед взору открывалось совсем не много пространства, зато ощущаемый лишь носителем харуспекса особый пульс города «звучал» все отчетливее. Смутное предчувствие теснилось в душе. По сравнению с ним вчерашняя неурядица казалась мелочью. В какой-то момент Кангасск осознал, что совершенно не злится на Сейвела. Что идет к нему с легким сердцем… Это было воистину неожиданное открытие. — Дэлэмэр! — Кангасска окликнули. Из тумана выступили Кирт и еще двое торговцев. Настроены они были решительно. — Да? — остановившись, спросил Кан. — Тебе придется поговорить с Сейвелом, — ледяным тоном заявил глава каравана. — Торговое соглашение на грани срыва из-за вашей ссоры. — Я как раз к нему, — спокойно ответил Ученик. — Что бы там ни было, думаю, мы решим это дело миром. — Ты знаешь, куда идти? — Кирт подозрительно прищурился. — Честно говоря, — хмыкнул Кан, — нет. Но с харуспексом я его найду, не переживай. Повисла долгая пауза. — Мне не нравится твой тон, Дэлэмэр, — угрюмо произнес Кирт и скрестил на груди руки. — Ты понятия не имеешь, чего нам будет стоить разрыв торговли с Нави. А Сейвел угрожает прекратить ее даже через трансволо, как было раньше. — Тогда введи меня в курс дела, — предложил Кангасск, делая шаг навстречу, чтобы можно было разговаривать тише. — Харуспексы. Они, Дэлэмэр… в них все дело… — понизив голос, сказал Кирт. — Сейчас, когда каждый взялся восстанавливать собственный природный стабилизатор, эти камни — самый ценный товар… Да, залежи холодного обсидиана остались в окрестностях Таммара, но камни, добытые оттуда, никуда не годятся. Они просто не действуют. Как их активировать, мы не знаем. Это один из секретов основателей Таммара, который передавался из поколения в поколение тысячи лет. Пока обсидиан не активирован, он «спит» и не проявляет никаких особых свойств: ни гадальных, ни лечебных. Так вот: Сейвел и его дочь — последние люди в Омнисе, владеющие секретом активации обсидианов. А теперь оцени, Ученик миродержцев, — с нажимом произнес торговец, — чем грозит твоя вчерашняя глупость!.. Твой титул тебя не извиняет… — Во-первых, они не последние, — уверенно заявил Кан, вспомнив о семье Занны, — есть еще один человек… — на лице Кирта отразилось тревожное недоумение. Кангасск тем временем продолжал: — А во-вторых, я все улажу. Он кликнул чаргу и двинулся дальше, оставив Кирта размышлять над своими словами. «Кажется, я превращаюсь в несносного человека,» — с тоской подумал Кан. Он уже не помнил, когда успел так сильно измениться… и даже представить не мог, как оценила бы такую перемену Влада… Вернувшись в своих мыслях к Занне, Кангасск попытался хотя бы предположить причину, заставившую ее скрываться от мира и стремиться быть забытой всеми… Дэлэмэр думал и так, и эдак, но никак не мог представить, что же могло сломить ту отважную, полную жизни девчушку, которую он помнил… — …Сейчас придет тот, о ком я говорил, — сказал Сейвел дочери. — Иди впусти его, Миа. — Да, отец, — послушно кивнула девочка и вприпрыжку направилась к двери. Открыв ее, Миа Нансар увидела на пороге невысокую для взрослого фигуру, закутанную в видавший виды дорожный плащ. Кангасск замер с поднятой рукой: в тот самый миг он как раз собирался стучать в дверь. Откинув капюшон, Кан небрежно пригладил взъерошенные седые волосы и улыбнулся встретившей его девчушке. Миа была удивительно похожа на своего отца… и отчего-то это сходство вспыльчивого правителя Нави и милого ребенка заставило Ученика миродержцев относиться к Сейвелу теплее. — Здравствуй, — почти шепотом произнесла девочка и отступила в сторону, приглашая гостя зайти. — Здравствуй, — мягко ответил Кан, переступая порог. Вспомнив о чарге, он обернулся и сказал светящимся в туманной мгле зеленым глазам: — Останься там, Эа: иначе затопчешь все в доме. — Это твоя чарга… — девочка осторожно выглянула за дверь. Чистое, доброе любопытство в один момент заставило ее забыть все нелестные отцовские речи, касающиеся того, кто только что вошел в этот дом. — Пусть зайдет… Это не страшно, если она посидит в прихожей, правда. Жалко оставлять ее на улице в такую погоду… Я ей даже молока принесу… В тонком голоске было столько надежды, что Кангасск возразить просто не смог. — Заходи, кроха! — он махнул рукой чарге. Та не заставила себя уговаривать и, с топотом, пробежав мимо маленькой хозяйки дома, развалилась на соломенном коврике у печки. — Какая славная! — восхитилась Миа, не сводя взгляда с диковинного зверя. — А можно ее погладить? Эанна подняла голову и, требовательно посмотрев на Кангасска, фыркнула и прижала уши. — Значит, так… — строго произнес Кан, погрозив ей пальцем. — Не трогать мебель. Не рычать. Не фыркать. Вести себя прилично. Ясно? Чарга отвела взгляд. Это можно было перевести так: мне все это не нравится, но я, так и быть, послушаюсь. Что ж, прекрасно. — …Думаю, можно, — ответил девочке Кангасск. — Спасибо! — заулыбалась она. Но, будучи хорошо воспитанным ребенком, даже сейчас не забыла о своем поручении: — Отец ждет тебя в гостиной, — уважительно сказала Миа. Повесив на крючок мокрый плащ и сняв сапоги, заляпанные грязью по самые голенища, Кан покинул прихожую. В гостиной, застеленной роскошными меховыми коврами и освещенной лишь парой теплых Лихтов, его встретил выжидающий взгляд Сейвела Нансара. — Приветствую, — сказал ему Кан. — Я пришел поговорить, как и обещал. Сейвел медленно, угрюмо кивнул и опустился в мягкое кресло. Кангасск пожал плечами и остался стоять где стоял. Он ощущал ясно и отчетливо: сейчас Сейвел потихоньку преодолевает собственную неприязнь и готовится говорить бесстрастно и свысока, как и подобает правителю. Почему-то от подобной догадки стало смешно; Кан едва сдержался, чтобы не улыбнуться. — Я хочу знать цель твоего визита в Нави, — выдал наконец Сейвел. И, подперев кулаком щеку, внимательно посмотрел на своего собеседника. — А я хочу знать, что я тебе сделал, чтобы заслужить такое отношение. И как это связано с тем, что ты отказываешь «медовому пути» в торговле. Говорил Кангасск Дэлэмэр уверенно, честно и без злобы. И чувствовал при этом себя совершенно свободно. Ученик Влады и Серега, навсегда сохранивший память о них — великих, могущественных, никогда не требовавших преклонения и не говоривших ни с кем свысока… будет ли он пресмыкаться перед простым смертным?.. Нет. И унижать другого — тоже. Видеть в любом человеке равного — не боясь его и не возвеличивая себя, — на это способны немногие. И это… всегда восхищает… И Сейвел тоже взглянул на своего гостя совсем другими глазами. — Садись, — пригласил он и указал на кресло напротив себя. Кангасск пересек гостиную… В потрепанной за время похода одежде он уже здорово напоминал бродягу. Нансар это отметил, как и то, что, несмотря на свой жалкий вид, этот наемник держится спокойно и с достоинством. В душу главы Нави стало закрадываться противоречивое чувство, называемое обычно уважением к врагу. В нем много от искренней симпатии. …Прошествовав к креслу, Кангасск сел. — Ты не похож на обычного последователя Крогана, — задумчиво произнес Сейвел — Я вообще не его последователь, — с кислой улыбкой возразил Кангасск. — Скорее, наоборот… — Вот как? — в голосе гадальщика зазвучали удивленные нотки. — Я был у него в храме, — кратко поведал Кан. — Оттуда меня выгнали с позором как исчадие зла. А ученик Крогана еще и догнал меня на дороге и пытался убить. Так что я кто угодно, но не последователь. Ты не за того меня принял. — Ты не врешь, — подтвердил Сейвел, хмурясь. Его харуспекс не давал повода сомневаться в услышанном. — Что ж, это несколько меняет дело, — навиец смягчился. — Я дам добро на торговлю: теперь я могу быть уверен, что пробужденные обсидианы к Крогану не попадут… по крайней мере, законным путем, — поморщившись, добавил он. — Ты говорил, что ждал, когда я объявлюсь, — припомнил Кан. — Почему? — Я ждал, когда Кроган решит ступить на мою территорию. И слышал, что у него есть ученики, достаточно отчаянные, чтобы это сделать, — Сейвел Нансар откинулся на спинку кресла и продолжил: — Он вещает о добре и зле все, что видит. И часто сам тащит зло за собой… Ты сделал то же самое. — Тимай… — с горечью признал Кангасск. — Да… я знаю… Не удержался. — Ты изменил будущее этой девушки, — сурово заявил Сейвел. И заговорил с жаром, словно о наболевшем: — То же обычно и делает Кроган: меняет судьбу своими предсказаниями. Говорит то, чего говорить нельзя, не нарушив незримого баланса судьбы… Есть вещи, которые, будучи узнаны не вовремя, ломают человека, оставляют его с чувством обреченности, толкают на необдуманные поступки… Глубинная природа этого явления вообще не ясна. Ясно одно: нельзя сообщать человеку то, к чему он еще не готов. В этом искусство и честь гадальщика. Как для врача, первая заповедь для него — не навреди!.. Твоя вина меньше, чем вина Крогана. Твои слова стали тем перышком, которое перевесило чашу весов в пользу чужого счастья. Ты уловил момент. Почувствовал? Повезло? Неважно… Теперь девушка останется жива. И проживет долгую и счастливую жизнь… Но ты не знаешь, даже не подозреваешь, что еще мог изменить. И чем это обернется. — Понял… — Кангасск понуро опустил голову и добавил шепотом: — Многое понял… …И он еще задавался вопросом, что могло сломать такого волевого человечка, как маленькая Занна, оставшаяся в его памяти!.. Гадальщики не заглядывают в собственную судьбу. Для них нет ничего страшнее… Но так случилось, что Занна в судьбе парня, пришедшего погадать к ней, увидела и свое будущее. Все так, как есть. И уже не было рядом ее мудрой бабушки, которая, увидев все то же самое, не сказала внучке ничего лишнего, словно лекарь, умеющий подобрать дозу сильного лекарства так, чтобы соблюсти баланс между лечебным действием и ядом. И что останется от воли и жизнерадостности человека, за которым четырнадцать лет всюду следовал призрак того, несвоевременного предсказания? Предсказания, которому душа противится всеми силами и которое не изменить… … Учитель, Влада… почему она не объяснила всего этого тогда, когда совершенное зло еще не успело возыметь тяжелых последствий?!. Почему приходится слышать все это не от нее, а от едва знакомого человека?!! Не успев до конца озвучить в мыслях этот вопрос, Кангасск уже ответил на него: Влада была права, промолчав о свершившемся… Она поступила как настоящий гадальщик — не сказав того, что будучи оглашено несвоевременно, способно сломать судьбу человеку… а именно глупому и беспечному Кангасску Дэлэмэру. Теперь же, когда пришло время, он все узнал сам. — …Почему я не ощущаю тебя через харуспекс? — до ушей Ученика донесся настойчивый голос Сейвела Нансара. Похоже, он задавал этот вопрос уже не в первый раз. — Я ношу три обсидиана… — рассеянно, еще пребывая в собственных мыслях, произнес Кангасск. — Носитель трех обсидианов?.. — шепотом произнес Сейвел и аж привстал. Он был просто ошеломлен услышанным. — Ученик миродержцев?.. Ты?.. Здесь?.. — Да, — только и ответил на все это Кан. — Прости, не знал, — сокрушенно покачал головой Нансар. — А ведь я столько слышал о тебе… — он невесело усмехнулся. — Знаешь, я представлял тебя иначе. И никак не ждал, что ты вдруг придешь сюда, да еще как простой наемник… — Ты мог просто спросить мое имя… — пожав плечами, произнес Кан. — Да… — Сейвел замолчал, потом издал смущенный смешок: — Это бы все упростило… Подумать только… носитель трех обсидианов, здесь, в моем городе… — он процитировал: — «Холодный видит паутину судеб. Перебирает ее нити Горящий. И Нарра подобен хитрой мухе, что путает и рвет ловчую сеть паука…» А ведь это слова Крогана, Дэлэмэр… — когда Нансар поднял глаза на Кангасска, взгляд у него был уже прежним: гордость, своенравность и толика высокомерия остались при нем. — И все-таки: цель твоего приезда? Тогда Кангасск рассказал ему о Занне. Без особой надежды, просто чтобы успокоиться и избежать сожалений в будущем. И ответ наследника Нансарской династии был таков: мертва… Глава тридцать четвертая. Ларец с гарпионами — Она жива, Сейвел. Я знаю… — Да что ты можешь знать, бессмертный мальчишка с тремя харуспексами?!. Я последним покинул Таммар. Я видел, как они все остались так. Все! Даже дети. Они предвидели свою смерть и ничего не пытались изменить. Они даже благословили мой род… после двух тысяч лет вражды — благословили… на продолжение традиции. И вот приходишь ты и говоришь, что кто-то остался жив? Твои доказательства? Ты даже не чувствуешь никого из них своими тремя харуспексами! И я говорю тебе: это оттого, что они мертвы, Ученик миродержцев. Ты гоняешься за призраком… …Как быть, когда сталкиваются два правды: правда сердца и правда разума?.. Их нельзя примирить, можно лишь поверить какой-то одной… После всего, что выпало узнать в этот день, верить Кангасск уже ничему не хотел. Закутавшись в дорожный плащ, он сидел в углу гостевого дома, тупо уставившись в стену. Невыразительный, неподвижный взгляд ушедшего в себя человека… Поодаль с глиняным кувшином светлого эля расположился Немаан. Сладко потягиваясь и вальяжно прихлебывая свой хмельной напиток, он выглядел старым котом-мышеловом, напустившим на себя ленивый и полусонный вид, в то время как на самом деле он весь собран и сосредоточен на охоте. Час спустя к нему подсела Тимай. — Что с ним, Тартен? — спросила девушка. — Это у него бывает, — успокоил ее маг. — Он часто задумывается так, что ничего не замечает, хоть из пушек пали. А так все нормально. Дела с Сейвелом Кан уладил; даже Кирт доволен. — Тартен… — Да? — Ты его друг и хорошо его знаешь, — Тимая зябко повела плечами, хотя в доме вовсе не было холодно. — Скажи, зачем ему все это?.. Наниматься в караван, рисковать жизнью и многое другое?.. Ведь он… он бессмертный и друг бессмертных. Он наследник тех, кто творил Омнис. И, в конце концов, он, должно быть, просто сказочно богат. Одно его слово — и мир изменится так, как ему угодно: власти у таких, как он, на это хватит. И вместо того, чтобы месить грязь сапогами, он мог просто взять трансволо куда угодно — почему же он этого не сделал? Какой смысл? — Всегда поражался вам, Марнсам, — Немаан звонко прицокнул языком в знак восхищения. — Вы лет с шести начинаете задавать недетские вопросы… В общем, задала ты старику задачку!.. Но попробую ответить… — отхлебнув еще эля, он продолжил: — Этот парень тринадцать лет спал, представь себе такое, — просто, даже с улыбкой объяснял девушке иллюзионист. — Он как бы выпал из времени. В мире за это время война началась и закончилась. Эпоха сменилась. Из тех, кого он знал юнцами, кто-то умер, кто-то забылся, кто-то поднялся на такие высоты, что другие позавидуют. За это время у него подросла дочь, которая сейчас немного младше тебя… Представь себе — это ж как в другой мир попасть. Все изменилось, Кан один остался таким же, как был. Ему сейчас тридцать три года, но на самом деле он просто двадцатилетний парень — такой, каким уснул. Мне, знаешь, тоже не по себе делается, когда осознаю, сколько у него власти и на что он по-настоящему способен. Все дело в том, что он сам этого не понимает. Вот и ищет непонятно что… Ничего страшного, — Немаан лукаво подмигнул Тимай, — скоро наш Кангасск успокоится и будет тогда из него великий правитель… или даже тиран — такой, что все взвоют… — Никогда, — мотнув головой, решительно возразила девушка. — Кан не такой. — Ох не скажи-и, — насмешливо протянул Немаан. — В нем это есть. Эдакий ларец с гарпионами, как у вас в Марнадраккаре говорят… такое только выпусти — и уже никаким прежним воспитанием и даже Ученичеством не перекроешь. — Не верю, — с тихим упрямством заявила Тимай и вновь посмотрела на Кангасска: тот уже крепко спал, привалившись к стене и ткнувшись носом в собственное колено… «Зря не веришь,» — подумал Немаан… Матёрый котище сомкнул челюсти на шее мыши… до хруста… враз растеряв напускную лень и приняв истинный хищнический облик… и тут же милейшим зверем обернулся к хозяйке… Тимай нахмурилась… Разогревшийся элем, улыбчивый и словоохотливый Тартен… что-то в нем не так… странный он. Не сказать, что это плохо, просто это… настораживает… И то, что он поведал о Кангасске, — тоже. — Ого, — неожиданно произнес Немаан, — чуешь, магией потянуло? Да сурово-то как!.. — усмехнулся он. — Ни с чем подобные выкрутасы не спутаю: трансволо это. Причем, неподалеку. Пошли глянем, кто явился… Не дожидаясь ответа, Немаан сгреб в охапку свой плащ и, уже в дверях накинув его на плечи, вышел из дома. Тимай ненадолго задержалась. Подойдя к спящему Кангасску, девушка бесшумно опустилась рядом с ним на одно колено и, с нежностью обняв Ученика миродержцев за поникшие плечи, поцеловала его в лоб. Как на прощание. А потом, вышла из гостевого дома, унося с собой гнетущее, тяжелое чувство сожаления о том, чего не может быть… «Ты догонишь свое время, Кан, — мысленно произнесла она. — Осознаешь, кто ты есть и где твое место в жизни, и поход этот будешь вспоминать с усмешкой, как юношескую дурь… А однажды, быть может, встретишь меня еще раз… и у меня уже будут внуки, а сама я буду стара и некрасива; тебе же — навечно тридцать три…» Встречать незваных гостей вышла добрая треть города: наверняка нашлись умельцы, которые предсказали это событие заранее. Тимай пришлось пробираться сквозь толпу и вытягиваться в струнку, пытаясь разглядеть что-нибудь. — Вот ты где! — довольно хмыкнул вынырнувший неизвестно откуда Немаан. — Что там, Тартен? — спросила Тимай, встревоженная тем, что собралось так много народу. — Сейчас сама посмотришь. Иди сюда, — кивнул маг и, подняв худенькую Тимай легко, как ребенка, усадил ее себе на плечи. — Кто они? Тартен, ты знаешь? — спросила девушка, глядя на двоих прибывших. Новенькая, стильная одежда одного делала его похожим на городского жителя, но грубый просоленный голос, запросто перекрывавший гул толпы, выдавал бывалого моряка. Второй же был облачен в форму Серого Охотника, с золотым шитьем по краю плаща и отворотам рукавов, что свидетельствовало о высоком положении; насколько оно высокое, Тимай судить не бралась. — Я их не видел, — признался Немаан. — Но, если развесить ушки, — он коротко рассмеялся, — то это знатные гости, Тимай! Один из них — герой войны, мореход Орион Джовиб… проще говоря, пират на службе Омниса… но это не суть важно. А второй, представь себе, младший Советник Севера — Ваннах Лоэн. — Что все это значит? — с недоумением произнесла Тимай. Немаан спустил девушку на землю и, приобняв за плечи, наклонился к ее уху. — Я тебе скажу, что все это значит, — сказал он, мгновенно оставив насмешливый тон. — Похоже, друзья нашего Кана решили, что хватит парню мотаться по миру и валять дурака… Они пришли за ним… — неспешно говорил маг, в то время как высокие гости в сопровождении Сейвела двигались к гостевому дому. — …Мы с тобой счастливые люди, Тимай: нам все дороги открыты, целый мир. И мы никому ничего не должны… В отличие от Кана… Вот уж кому даже в глуши не спрятаться… Кангасска трясли за плечо. Он долго цеплялся за ускользающий сон, совершенно не желая возвращаться в реальность, где придется что-то решать и куда-то идти… Но некто неизвестный в своих попытках разбудить Ученика миродержцев был неумолим. С трудом разлепив веки, Кан увидел улыбающегося во весь рот Ориона Джовиба. Одетый с иголочки — в черной шелковой рубашке, на груди которой расправил крылья вышитый белый дракон; в легких кожаных штанах и лакированных ботинках на шнуровке, он выглядел так, будто шагнул сюда прямо с городской улицы. Скорее всего, так и было… — Привет, Кан, — сказал Джовиб, радушно улыбаясь; но тут же принял притворно-суровый вид: — И не надо так на меня смотреть! — Привет, — зевнул Кангасск и тоже не удержался от улыбки, пусть и грустной: — Ты бороду сбрил… Не переживай, так оно лучше даже. Прямо помолодел, — с усмешкой добавил он, хлопнув друга по плечу. — Очень смешно, — передразнил Орион. Драконья натура его ничуть не изменилась с возрастом. — Но как же я рад тебя видеть! — И я… — честно признался Кан. — Я тебя едва нашел, — дружески укорил его Джовиб. — А искать начал дня через два после того, как ты отправился в это свое путешествие. — С чего вдруг? — осведомился Кангасск, усевшись поудобнее. — Стоило тебе исчезнуть, как ты разом понадобился куче народу. И, по мере того, как ты шел по миру по-амбасиатски, количество желающих срочно тебя видеть росло как на дрожжах… — Орион выждал недолгую паузу, но, поскольку Кангасск не спешил с вопросами, продолжил: — Сначала тебя искали Астэр и мой тезка. Но потом решили задействовать меня, потому что, кхм… я имею доступ к — так сказать — неофициальным источникам информации. В Бывшей Ничейной Земле только так и можно чего-то добиться. Но даже мне пришлось несладко, знаешь ли… — Что все-таки случилось, Орион? — задал наводящий вопрос Кан. — Ну, проблема номер один — вселенского масштаба, — хохотнул Джовиб. — Твоя дочура поссорилась со своим Лайелем Грифоном… не надо было гадать девчонке: теперь ты кругом виноват… — Я это предвидел, — спокойно возразил Кангасск. — Это их первая и последняя ссора. И предсказал я все верно, просто умолчал об этом моменте. — Ну это вы сами разберетесь, — Орион прокашлялся. — А теперь серьезно. — Слушаю, — с готовностью отозвался Кан. — Через два дня после твоего ухода тебя пожелал видеть Серый Совет. Один Советник даже прибыл со мной; он сейчас готовит трансволо. — Зачем я Совету? — нахмурился Кангасск. — Этого я не знаю и вызнать не пытался, — уклончиво ответил ему Орион. — Слушай дальше… После инцидента с Рафдаром (кстати, Раф меня на тебя и навел) тебя жаждет видеть Центральная Сальватория и лично твой братец Абадар. Я с ним говорил: он, мягко сказать, на тебя зол. — Догадываюсь… — что придется ответить перед братом за срыв его операции, Кан даже не сомневался. — И, в довершение всего, ты вызван в Столичное управление Серой Инквизиции для дачи показаний… — вздохнул Орион. — Каких делов ты наворотил? Кангасск не ответил. На душе у него было мрачно. — Сколько до готовности трансволо? — глядя в сторону, сухо осведомился он. — Минут двадцать, — Орион пожал плечами. — Хорошо, — кивнул Кан. — Пойду попрощаюсь… Он вышел за дверь, даже не взяв с собой плаща. Тепло, сбереженное тонкой рубашкой, мгновенно разворовал хлесткий сырой ветер… …У порога, словно каменный сторожевой лев, расположилась Эанна. На стоящих поодаль караванщиков чарга посматривала строго и подозрительно. Но Кан был приятно удивлен, что все, с кем он прошел этот путь, собрались здесь ради него одного; чтобы просто попрощаться… Такие маленькие чудеса судьба порой дарит тем, кто начал терять веру в людей… — Уходишь, Дэлэмэр? — первым заговорил Кирт. Как всегда строго и требовательно; но глаза не врали — ему тоже было жаль… — Да. Я должен, — тихо проговорил Кан. А говорить было тяжело: от непонятно откуда взявшегося чувства вины перехватило горло. — Я нарушаю контракт, Кирт. Потому денег не надо… — Как скажешь, — спокойно отозвался торговец и улыбнулся краем рта. — Рад был познакомиться с тобой, последний Ученик. — Не забывай нас, — печально произнесла Беввирре. — И чаргу береги, — проворчал Шонн; но в глазах бывалого вояки была печаль. — Себя береги, — настоятельно произнес Керто Харадин, встретившись с Кангасском взглядом. — Помни, о чем я говорил. — Буду, — твердо пообещал Кан. Дружески прощались даже те, с кем Дэлэмэр за весь поход перемолвился едва ли парой слов; даже они сочли нужным похлопать уходящего по плечу, чего-нибудь пожелать… Кан даже пожалел, что в свое время не узнал их: люди-то, похоже, замечательные… Найдя глазами Немаана и Тимай, он подошел к ним. Иллюзионист в обличье Тартена и девушка-Марнс стояли рядом, в стороне от остальных. Немаан даже отдал ей свой плащ; но как Тимай ни куталась, дрожь била ее все равно. — Дай угадаю, что ты сейчас скажешь, — насмешливо, но не зло произнес Немаан, зябко переминаясь с ноги на ногу. — Предложишь махнуть с тобой на трансволо в город. — Как догадался? — несколько опешил Кан. — Э-эх, — с укором протянул маг. — В долгих походах надо изучать людей, дружище, а не скучать. Когда хорошо знаешь человека, нетрудно порой и догадаться, о чем он думает… Расставаться жаль, честное слово. Но в Столицу с тобой я не полечу. — Ясно, — сказал Кан, вспомнив, что и в Лур идти Немаан наотрез отказался, и что уговаривать его было бесполезно всегда. Потому, смирившись с решением друга, он обратился к девушке: — Тимай? — Нет-нет, что ты… — поспешно отказалась она. — Я единственный Марнс в караване. — Я просто не могу… Тут и харуспекса не надо, чтобы распознать этот маленький обман: голосок-то дрожит… — Что ж… — Кангасск вздохнул. — Тогда прощайте. Подошедшая Эанна ткнулась мокрым носом в его ладонь и вопросительно уркнула. — Конечно, — вымученно улыбнулся ей Кан. — Куда ж я без тебя… …Пребывая средь звезд трансволо, наедине со светом бессчетного множества миров Кангасск размышлял о содеянном, очень серьезно размышлял. Он, конечно же, наломал дров и влип в кучу историй, но это ерунда; амбасиату не привыкать… Печаль же в том, что, вглядываясь в недавние события, Кан видел итог: величайшее поражение всей своей жизни. Он проиграл. Судьбе, самому себе — неважно… Теперь нужно было решать, что делать дальше. Смириться, признать поражение, оставить все как есть? Упрямо продолжать гнуть свою линию, подобно воину, сражающемуся за безнадежное дело? Или — смирив гордыню, отойти в сторону и искать другой путь… совершенно другой?.. Юный Кангасск Дэлэмэр, ученик оружейника, привыкший всегда и во всем быть последним, избрал бы первый вариант. Второй избрал бы Зига-Зига, гроза морей. И третий остался тому, кого дух Нарры звал Кангасскнемешгханом… последнему Ученику миродержцев… «Я выясню, что с ней стало, — пообещал себе Кан. — Найду способ… И если она жива, я разыщу ее хоть на краю света. А если мертва, как говорит Сейвел… то буду знать, что сделал все, что мог, и совесть моя чиста…» Глава тридцать пятая. Побежденный побеждает победителя «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15004 от п.м. июль 5, Столица Севера У меня только чтоб был серьезный разговор с отцом, друг мой… Отец… я уже достаточно знаю его для того, чтобы угадывать любовь за ледяной суровостью и отчаянье в командирском крике, и печаль в сухих фразах… С ним бывает тяжело. Я, конечно, тоже не сахар. Потому каждый наш разговор с ним — противостояние людей… в общем-то, похожих между собой. С мамой мне проще. У нее доброе сердце, и она совсем не умеет врать — даже по части сокрытия истинных эмоций, хотя это ближе к актерскому мастерству, чем к настоящей лжи, — уж я как носитель харуспекса такие вещи различаю (мастер этого дела — Андроник Руф — порой даже харуспекс умудрялся дурить, так искренне играл). Я в чем-то схож с мамой; быть может, даже больше, чем с отцом. В ее присутствии я становлюсь более мягким и открытым, а при отце — собираюсь, как рука в кулак, и строго слежу за своими словами. Но я отвлекся… Мы с отцом обсуждали Новый Серый Совет. Вопрос поднял я — предложил сменить состав Совета и, более того, четко новый состав обозначил… Объясню все с самого начала, ибо ты, друг мой, всегда был далек от политики, если верить словам моих родителей. Итак, прежний Совет составляли три Инквизитора: Зонар Йарих, Андроник Руф и Мадвид Изодельфос. Вместе с прежним Алым Советом, в которых входили три Фрументара: Айрин Уар, Галан Браил и Киаф Нанше, эти люди состояли в заговоре против миродержцев и сотрудничали с Орденом Горящего Обсидиана. Иными словами, они готовили меня — к тому, чтобы я сделал то, что сделал… Год я жил в резиденции Главы Совета (тогда — Зонар) и проходил курс обучения магии и боевым искусствам. Так что прежних Советников — и Алых, и Серых — я знаю куда лучше, чем мои родители, которые видели их не чаще нескольких раз в год. А теперь отдельно скажу о людях, которые учили меня, не ведая, кто я и какую цель преследует мое обучение. Их имена: Ваннах Лоэн, Орестес Роум, Ромул Элиор, Айгир Рет, Велион Рихт. Пять лучших Охотников Омниса. Люди, перед которыми я вечный должник… и в печальной судьбе которых я навеки виноват. По моей вине они оказались назначены Зонаром в самые глухие уголки Севера. По моей вине после коллапса погиб Велион, а при первом смещении границы остался калекой Айгир. По моей вине погиб в прошлом месяце Ромул: я не успел с подкреплением, самую малость не успел… не прощу себе никогда… …Идет война. И эта война не щадит никого. И меня берет свирепая злость, когда я вижу, что люди, виновные в этой войне, не только ничуть не пострадали он нее, но даже до сих пор занимают кресла Советников и правят двумя третями Омниса. Мама со мной согласилась почти сразу и сказала, что моя мысль уже давно витала в воздухе. Сейчас они с Астэр обсуждают новый состав Алого Совета. Я не вмешиваюсь. Мама выберет сердцем — и, как всегда, не ошибется… Но за новый состав Серого Совета я буду биться до победного конца, как бы ни упорствовал отец. Пока у него два железных аргумента. Во-первых, менять состав Совета в разгар войны он категорически отказывается, кивая на ослабление командования и прочее. Во-вторых, ему не нравится тот состав, что я предложил. А предложение мое таково: Айгир Рет, Ваннах Лоэн и Орестес Роум. От должности главы Совета Ваннах и Орестес отказались сразу. И верно: тут нужен дух лидерства, и им из всех троих в полной мере обладает самый молодой — Айгир. „…Я не нарушу традиций, что сам заложил тысячелетия назад! — заявил мне отец. — Они Охотники, при всех их заслугах. Всего лишь Охотники. Тогда как только Инквизиторы могут быть допущены к управлению Севером“. „Так сделай их Инквизиторами!!!“ — признаюсь, я сорвался и проорал это довольно громко. „Дело даже не в титуле, сын, — уперся он. — Инквизитор — это состояние души. Это определенный склад ума. Это характер. Если этих черт нет…“ — тут он замолчал и не удостоил меня больше ни словом. Мы разошлись по комнатам, каждый в своих мыслях. Этот разговор еще продолжится. Завтра. Послезавтра… Я своего добьюсь. Потому, что я прав. И отец знает, что я прав. Просто так уж повелось, что почти каждое мое предложение он поначалу воспринимает в штыки. Оттого ли, что мы слишком похожи… Оттого ли, что я не такой, каким он хотел бы видеть своего сына… Оттого ли, что я пытаюсь порой править не только свои, но и его давние ошибки… Мне не дано знать настоящей причины… Как и того, почему я не могу просто подойти и обнять его как любящий сын… что мешает?.. чего боюсь?.. Глядя в будущее, я вижу этот Новый Серый Совет, Кангасск. Утверждение его — лишь дело времени. И я уже говорил с Ваннахом, Орестесом и Айгиром насчет тебя… Просто… с некоторых пор меня терзают смутные сомнения, что я, возможно, не успею поговорить с тобой сам… Но я бы очень этого хотел. Постараюсь дожить до нашей встречи.      Макс М.» Резкая смена непроходимых диких лесов на строгую геометрию городских улиц; туманной дымки — на высокое чистое небо; переклички диких птиц — на переливчатые песни халенов в Рунном Парке… Это казалось нереальным… Еще вчера — довольствоваться походной похлебкой и радоваться плошке цветочного меду, а сегодня — пить кофе с корицей и есть жаркое по-домашнему… И — сменить откровенно грязную дорожную одежду на легкую шелковую рубашку и штаны из модной после войны файзульской ткани, именуемой «индижи», а тяжелые походные сапоги — на ботинки для мягкого шага, городские, едва доходящие до лодыжек. …Глядя в зеркало на себя, чистого, приодевшегося по местной моде и аккуратно подстриженного, Кангасск чувствовал нереальность происходящего еще острее. Его ждало нечто важное, а он никак не мог собраться и настроиться на нужный лад. И мысли, словно отпущенные на волю птицы, летели в разных направлениях, пытаясь охватить все и сразу. А караван, оставленный в Нави, отчего-то казался теперь родным… вопреки всему, было желание туда вернуться… глупое желание… — Он идет… — мягко, чуть улыбнувшись, произнес Айгир. — О Единый! — шумно вздохнул Орестес и рассмеялся: — Я никогда к этому не привыкну… — Я, наверное, тоже, — с легкой грустью ответил Старший Советник. — Слух, даже такой острый, никогда не заменит мне глаза… Опираясь на посох, он поднялся с кресла и, осторожно ступая, подошел к окну, выходящему на Рунный Парк. Младшие Советники — Ваннах и Орестес — встали рядом, по правую и по левую руки от Айгира. Над городом раскинул крылья роскошный, прямо-таки бархатный вечер. Деревья на другой стороне парка, подсвеченные окнами резиденции Главы Совета, были полны жизни… Издавна в их кронах жили халены. Крохи в птичьем мире, тихие и сонные днем, сейчас, с наступлением сумерек, они выводили такие протяжные и громкие трели, что Ваннаху с Орестесом оставалось лишь недоумевать, как Айгир способен услышать сквозь все это птичье торжество чьи-то шаги. Сами Младшие Советники наблюдали лишь одинокую фигурку человека, который, засветив белый Лихт, неспешно шел через парк. — Какой у него неуверенный шаг! — вслушавшись, отметил Айгир. — И, не будь у него мягких ботинок, он бы топал… Но, думаю… судя по ритму… боец он неплохой и в бою ступает куда легче. Наверное, сейчас он просто сильно задумался. Или его гнетет что-то. — Вполне возможно, — Ваннах прокашлялся. — Видно, что он не торопится. Гадает о причине нашего к нему интереса, наверное. Или додумывает по пути запасные варианты на всякий случай… — Знаете… — вступил Орестес, даже не дослушав сухих изречений Ваннаха. — А я просто рад его видеть… Ваннах и Айгир обернулись к нему; Айгир до сих пор не потерял привычки оборачиваться, точно зрячий. — Да… — Орестес Роум кивнул в сторону окна, за которым мерцал, точно светлячок, приближающийся белых Лихт. — Наш Хален звал Кангасска Дэлэмэра другом… помните, как он все время говорил о нем?.. как на него надеялся?.. Не знаю, как вы, а я просто рад… точно письмо получил от нашего парня. Тишина была ему ответом. Каждый молчал о чем-то своем. Молчал, предаваясь воспоминаниям и невеселым мыслям. Вспоминать Макса Милиана этим троим всегда было больно. Ибо есть раны, которые не заживают… — …Victrem a victo superri saepe vidimus, — с тенью иронии произнес Макс. …Любовь к древним языкам мира-первоисточника досталась ему от последнего из девяти — Милиана Корвуса, — как и стихи. Произносить со вкусом и чувством каждое слово, вслушиваться в него, точно в музыку; ощущать в нем дыхание вечности… это он умел. И порой фраза, произнесенная на древнем языке, звучала в его устах гораздо весомее и притягательнее, чем если бы она была переложена на привычный лад… «Мы часто видим, как побежденный побеждает победителя» — …Я мог бы выйти против него тысячи раз. С мечом. С магией. Безоружным. Армией против армии. И победить. Но настоящая победа не в этом! — он вздохнул; закашлялся. Как Марнс, он уже давно не обращал внимания на подобные вещи… даже если от кашля срывался голос. Продолжил Макс уже почти шепотом: — Побеждает тот, кто в нужный момент сумел затронуть главные струны чужой души. Как Кангасск Дэлэмэр. Несколько его слов — и все мое «могущество» стало ничем. И все то, что обычно называют победой, стало бесполезно. И все вернулось на свои места… Смертельно раненный, беспомощный на полу обсидиановой пещеры — он был победителем. И я этого никогда не забуду. — Тебя это злит, Хален? — с беззлобной усмешкой спросил Айгир. Увечье не сломило его воли и не изменило характера: он все так же был молод душой и остер на язык. — Не-е-ет, — Макс Милиан засмеялся. Смех вышел хрипловатый: смех Марнса, слишком много сил отдающего охоте. Больные легкие… — Меня может злить что угодно, только не это. Он обернулся к окну и со скрипом протер рукавом запотевшее стекло. С той стороны в него колотил град, мелкий и сыпучий, точно крупа. — Теперь я понимаю, почему Нирк Мисаль просил у меня ученичества… И почему Орион, сын звезд в свое время пошел за Зигой — пиратом, убийцей… простым смертным, проще говоря… Бросил все — и пошел… А вообще, — Максимилиан хмыкнул, — я тут ерунду горожу тебе, Айгир! Все, что я пытаюсь сейчас объяснить, любой изумрудный дракон скажет одним словом. — Это каким же? — полюбопытствовал слепой Охотник. И Макс Милиан, разведя руками, с пронзительной грустью в голосе произнес: — Ффар… «Добрый вечер!» — прозвучало в слепой тьме… Айгир вскинул голову; призраки воспоминаний рассеялись, как дым, потревоженный сквозняком. Всё возвратилось на круги своя. И Хален, чей голос только что звучал в памяти так живо и ясно, — давно мертв; война, которую начал этот мальчишка, — давно окончена; былого мира, в котором для старого Охотника были свет и краски, — нет больше… и Ученик миродержцев, гость из эпохи, когда все было иначе, стоит на пороге зала и говорит «Добрый вечер»… Что ж, а у него приятный голос. Голос человека, в чьем характере мягкость и сила сочетаются в равных пропорциях. Прекрасное равновесие!.. …Пожалуй, Максимилиан немного недооценил осведомленность Кангасска: быть может, он и не разбирался в политике, но он знал и помнил прежний Серый Совет. Те трое смотрели на него едва ли с большим интересом, чем на один из старых, намозоливших глаза гобеленов, что до сих пор висят в этом зале: простой смертный (читай, пустое место). Потому новый Серый Совет Кана приятно удивил: приветствовали его очень просто и искренне. Как равного… Серег был прав: эти трое не Инквизиторы по своей натуре и никогда не будут ими. Даже сейчас, во главе Севера, они остаются настоящими Сальваторами, которых связывают боевая дружба и доверие и которым чужды ложь и политические интриги. Таково было первое впечатление… Наверное, Максимилиан знал, что делал, когда утверждал такой состав Совета. И пережившему столь разрушительный заговор Омнису, возможно, нужны сейчас именно такие люди… «Ваннах Лоэн,» — представился первый Советник. Высокий, широкоплечий, он казался рядом с Кангасском, уступавшем в росте даже пятнадцатилетнему Максу, настоящим великаном. «Орестес Роум,» — представился второй, с легкой грустью в голосе. Он улыбался, не в пример невозмутимому Ваннаху, и, наверное, оттого казался живее и моложе. «Айгир Рет,» — представился Глава Совета… Самый молодой из всех троих — это даже в голосе слышалось — он выглядел куда старше и Ваннаха, и Орестеса… Война навеки оставила свои следы на лице этого человека. Таких страшных шрамов Кангасск еще никогда не видел… Айгир был слеп, и слепые глаза закрывала широкая повязка из мягкого черного фарха. Однако, вопреки всему, беспомощным калекой Глава Совета не выглядел. Что-то подсказывало, что даже в бою — и магическом, и обычном — он до сих пор очень и очень опасен, и что слепота нисколько не умаляет его способностей как правителя… — Нам о многом нужно поговорить с тобой, Кангасск, — мягко, но решительно произнес Айгир. — Думаю, раз уж время вечер, лучше нам всем пойти выпить кофе. Разговор будет долгий… И прошу меня извинить, но Зал Совета я недолюбливаю, — слепой Охотник зябко повел плечами и пространно произнес: — Вечный сквозняк и эхо… В моем кабинете гораздо спокойнее. А пока мы туда дойдем, будет готов кофе. Кангасск почувствовал мягкий толчок в сердце — харуспекс дал о себе знать. Нет, Старший Советник не соврал (сквозняк и эхо в зале действительно были), потому сказанное им было не ложью, а скорее, «подменой причины», когда истинная мысль замалчивается и взамен говорится какой-нибудь правдоподобный пустяк. В данном случае Кан предположил, что этот зал отчего-то кажется Айгиру ненадежным местом для тайных разговоров. Иногда и у стен бывают уши, сколь бы нелепо это ни звучало. — Что стоим? — с веселой усмешкой окликнул всех Айгир. — За мной!.. …Когда-то Здание Совета было крепостью… Задуманное как крепость, построенное как крепость, с потерей своего боевого статуса оно обзавелось большими окнами лишь в нескольких залах. В коридорах же древние узкие бойницы по-прежнему скупо резали на полосы свет луны и солнца. Мрачные даже днем, по ночам эти коридоры и вовсе погружались в непроглядную тьму. Для Айгира, который, ступая четко и осторожно, обходился без помощи сопровождающего, не было никакой разницы — светлы или темны эти коридоры, ибо весь мир для него теперь лежал во мраке, но, помня о своих зрячих спутниках, слепой маг засветил Лихт… Неся светящуюся сферу на вытянутой руке, он шел впереди всех; и тени испуганно шарахались от чистого света, и дальние очертания стен открывались взорам идущих, а ночь за просветами бойниц чернела так, что невозможно было разглядеть в ней ничего. Слепой, несущий свет… От подобной мысли Кангасску стало немного не по себе. Было в этом что-то символичное, прискорбно-правдивое и — необъяснимым образом — знакомое… …За круглым столом Главы Совета четыре человека разместились совершенно свободно. Айгир сел напротив Кангасска. Похоже, комнату недавно проветрили; и теперь в прохладном воздухе белёсый пар, поднимавшийся над кофейными чашками, извиваясь, создавал причудливые фигуры, плавно перетекающие одна в другую… дракон, птица, роза, женский силуэт… воображение выхватывало один образ за другим из завихрений простого пара. Аромат крепкого кофе дразнил ноздри; и сам южный напиток отлично оживлял затуманенное дремотой сознание. Пара минут сосредоточенной тишины — и Айгир начал обещанную беседу… — Посмотри сюда… — сказал Охотник и положил на середину стола заполненный кристалл изображения. Одно безмолвное заклинание — и над ним объемной, цветистой иллюзией развернулась карта Омниса. Кангасск с удивлением отметил, что на ней все еще обозначены границы действия стабилизаторов: пересекающиеся серебряный и золотой круги. — Старая карта, — словно угадав его мысли, произнес Айгир. — Но в ней еще осталось порядочно смысла… Насколько я знаю, ты путешествовал по Ничейной Земле со своими Учителями. — Да, — подтвердил Кангасск. — И, более того, ты там вырос, — с улыбкой заметил Старший Советник. — Да… Но… в чем дело? — не вытерпев, осторожно поинтересовался Кан. — С давних времен мир был разделен на три части… — неспешно начал Айгир. Ваннах и Орестес дружно отхлебнули кофе; Ученик последовал их примеру. Горячий пар нетронутой чашки Старшего Советника поднимался к потолку прямо сквозь иллюзорную карту, наводя на ее красочные земли туман. — Юг, где заклинания действовали одним образом; Север — где те же заклинания действовали по-другому; и — Ничейную Землю, где магию не использовали вообще. Естественные границы — и никаких сомнений. Магам нечего было делать на Ничейной Земле; воинам Ничейной Земли — на Севере и Юге. Мир. И своего рода равновесие. Сейчас все несколько иначе… Сейчас все жители Омниса равны в своих возможностях, но о равновесии не может быть и речи. Власть над Ничейной Землей после войны пытались установить и Юг, и Север. Твой брат, Кангасск Абадар… он пытается до сих пор. Уважаемый амбасиат, герой войны, глава Сальватории Омниса… герой, легенда — слов нет, конечно. Но, мое мнение, все эти разрозненные города, мелкие поселения, крохотные страны — вроде полисов Кулдагана — ему под свою руку не собрать. Даже войной не подчинить. Не тот человек. Наш Хален именно так и говорил: «Не тот человек»… — Он об этом просил вас поговорить со мной? — с недоумением произнес Кан, отстранившись. — Он очень верил в тебя, — сухо сказал Ваннах. — И я еще не помню случая, когда наш парень в ком-то ошибался, — кивнул Орестес. Кангасск пожал плечами и, задумчиво постучав ногтем по краю своей чашки, вновь перевел взгляд на Айгира. — Это твоя земля, Кангасск Дэлэмэр, — только и сказал тот. — Что… — Прислушайся к моим словам. Прислушайся к своим харуспексам. Прислушайся к самому себе, — тихо и спокойно проговорил Старший Советник. — Это твоя земля… Вспомни, как тебя встречали в каждом городе, что ты посетил. И Лур… Абадар бьется за влияние на Лур лет десять уже… тебе же обязан жизнью лурианский теневой король. Ты просто пришел и получил такую власть, какой твой брат не будет иметь никогда. И если его просто уважают, то ты для многих — как свет в окошке… — Хален говорил, ты властвуешь над чужими душами, — вмешался Ваннах. Глядел он хмуро и недоверчиво; на то у него были свои причины. — Опасный дар для амбасиата. — Ван… — пытался прервать его Орестес, но Лоэн не слушал. — Я был против того, чтобы сразу затевать этот разговор, честно скажу, — продолжал он. — Я не знаю тебя как человека. Я не видел тебя ни в бою, ни в мирной жизни и понятия не имею, отчего Хален так тебе верил. Мне остается лишь надеяться, что он в тебе не ошибся… — Он тоже меня совсем не знал. Мы и разговаривали-то от силы минуты две, — с горечью ответил Кангасск. — Я не тиран и не великий правитель… — он мотнул головой и категорично заявил: — И я не рискну браться за подобное дело. — Прошу тишины… — тихий, ровный голос Айгира заставил затихнуть назревающий спор. Все взгляды устремились на него. Выждав небольшую паузу, Старший Советник сказал: — Кангасск… ты врешь сам себе в данный момент: я слышу, как дрожит твой голос. Ты не уверен в своих силах: это я понял, слушая твои шаги, еще когда ты шел через парк. Ты взволнован, ты одновременно рад и несчастен сейчас: это выдает частый стук твоего сердца… Я не гадальщик — я просто слепой человек, что мне остается, как только слушать… Кангасск открыл рот, чтобы что-то сказать, но слова так и не слетели с его губ… Слушая Айгира, Ученик чувствовал, как в груди становится жарко и больно от стыда за себя, а лицо заливает краска. — …Ты более зряч, чем любой из нас, — мягко сказал Айгир. — Даже чем Ваннах и Орестес. Мы, Охотники, слишком привыкли полагаться на простые, понятные вещи — вроде меча и логики… Ты способен размышлять в ином ключе. Ты гадальщик… Ты бессмертный, наследник Владиславы и Серега. Это многое значит. Потому не беги от себя, Кангасск, — он подался вперед и повторил ясно и четко, выделяя каждое слово: — Это. Твоя. Земля. …Город сиял далекими мерцающими огоньками белых Лихтов. Лунный лик глядел с чистого неба. И Рунный Парк объяла полная тишина: птицы закончили вечернюю песнь. Будто они сверяют время пения с появлением на небе вестников истинной ночи — Жисмондина и Иринарха. Серый Совет в полном составе собрался у окна зала и провожал взглядом уходящего Ученика миродержцев. Тот шел через парк без Лихта; одежда из индижи сливалась с темнотой, лишь седые волосы Кана выглядели во тьме белым пятном. — Зря… — коротко произнес Ваннах. — Не скажи… — возразил Орестес, уловив мысль друга. — Ты недолюбливаешь его за то, что он не похож на нашего Халена, Ван… — посмеиваясь, произнес Айгир. — Хален в свои четырнадцать уже был куда более умен и решителен, это верно, — резко отозвался младший Советник. — А ведь он до самого последнего своего дня считал Кангасска другом и учителем, — ехидно заметил Глава Совета. Ваннах ответил угрюмым молчанием. И тогда, оценив победу собственного утверждения, Айгир произнес: — Думаю, его время придет… Вы только вслушайтесь, какой у него теперь уверенный шаг… Глава тридцать шестая. Серебряная паутина — Доброе утро, Кан! — Утро доброе, Орион!.. Из распахнутого окна тянуло сырой утренней прохладой; большими квадратными пятнами на каменный пол коридора падал яркий свет; и голосок невидимой глазу парковой славки доносился из кроны ближайшего дерева. В резиденции Айгира, где вчера было решено разместить новоприбывших — Джовиба и Дэлэмэра, — удивительно светлые и уютные помещения, а широкие коридоры просто созданы для прогулок и размышлений. Окна их выходят на Рунный Парк, не другой стороне которого возвышается древнее Здание Совета. Вместе Здание Совета, парк и резиденция образуют некий особый, замкнутый мирок, остающийся тихим внутри большого города… Кангасск, сидя на подоконнике в главном коридоре, смаковал эту тишину, точно изысканное вино. Видно было, что человек полностью отвлекся от каких-либо мыслей и наслаждается покоем, вслушиваясь в птичье пение, утренний ветер и подставляя лицо неяркому, ласковому солнцу. Орион сел рядом. — Сегодня у тебя совсем другой вид, — заметил он с улыбкой. — Это радует. А то вчера ты был какой-то потерянный, я уж не знал, чем тебе помочь… — Бывает, — лениво протянул Кангасск и коротко рассмеялся. — Я решил, что гору проблем бесполезно пытаться сдвинуть сразу и лучше разбирать ее по камешку… — Проблемы… — Орион хмыкнул. — И как, разобрался? — Пока нет, — пожал плечами Кан и сладко зевнул. — Вчера я успел только поговорить с Советом. Сегодня побеседую со старшим братом. И наведаюсь к Инквизиторам. — Угу, наведайся, — закивал Орион. — Дело ведет некто Суррон Тибальт. Упорный старикан… Меня он убеждал, что ты будешь заинтересован в деле лично и при этом ни в какую не соглашался сказать, что за дело. — Хмм… — Кангасск нахмурился. — Посмотрим. Не хочу заглядывать вперед… Мне еще задушевный разговор с братом пережить надо, — пошутил он. — Кан… я тебя спросить хочу… Ты мне как другу скажи: чего ради ты сорвался в это путешествие? — настойчиво произнес Орион и с нарочитой беспечностью предупредил: — Все равно не отстану теперь, или ты меня не знаешь… — Да я и сам уже собирался рассказать, — Кангасск вздохнул и бросил краткий взгляд за окно: там по испещренным древними знаками парковым дорожкам, чирикая, прыгали шустрые воробьи. — Слушаю… — сказал Орион, закинув ногу на ногу и усевшись поудобнее. Кангасск рассказал. То, что раньше представлялось необъяснимым, чересчур личным, неожиданно легко и просто уложилось в обычные слова. И не было за эти слова ни стыдно, ни горько, словно речь шла о давнем, давнем прошлом… — Эх, дружище Кан, — со вздохом произнес Орион. — Тайны, секреты… сказал бы сразу — все было б куда проще. Оно, конечно, впечатляет — искать кого-нибудь с одним харуспексом; идти туда не знаю куда… но в наше время так людей не ищут… Знаешь что… — Джовиб довольно усмехнулся, — я попытаюсь помочь в этом деле, мне не сложно. Наведу кое-какие справки, пока ты разбираешься с Абадаром и Инквизицией. Вечером встретимся и за ужином все обговорим. Идет? — Идет, — с благодарностью отозвался Кан. — Ты настоящий друг, Орион… — и, словно отдавая дань собственному полузабытому прошлому, добавил: — Зига-Зига тобой гордился бы, это точно. — Кхм… — Орион смущенно кашлянул. — Не понял, к чему это ты, но на добром слове спасибо… Встретив недоумевающий взгляд друга и на миг представив, какой эффект произвело бы на него правдивое объяснение сказанного, Кангасск не выдержал — расхохотался. Орион охотно присоединился к веселью. …За окном испуганно вспорхнула воробьиная стайка… Центральная Сальватория — неуловимая вещь… Довольно странно, что Абадар, создав по представительству в каждом из городов Бывшей Ничейной Земли, так и не установил ни в одном из них Центра. Возможно, этого просто не требовалось: все девять главных Сальваторов мира — девять Кангассков — обычно рассредоточивались по своим городам и держали связь друг с другом через кристаллы звука и изображения. Все в месте, в одном городе братья и сестры собирались редко, по особым случаям… таким, как этот… Самым большим залом в резиденции Айгира был тренировочный, и, с разрешения хозяина, встреча была назначена там. Причина проста: трансволо нежелательно открывать в тесном помещении. А девять трансволо — тем более… Кангасски прибывали один за другим — у магов, сопровождавших их, было разное время подготовки заклинания. Те, кого Дэлэмэр помнил еще совсем молодыми, представали перед младшим братом в своем нынешнем облике. И каждый раз у Кана возникало глухое, тоскливое чувство утраты… этого было не объяснить; от этого было не отмахнуться… Молодой бессмертный, еще не осознавая того, предчувствовал время, когда он один останется прежним, не изменившись нисколько, тогда как все, кого он знал и любил, покинут этот мир… Он пока не осознавал… но грустно было уже сейчас. Военное время сильно потрепало главных Сальваторов, многих из них заставив постареть раньше срока. …Кангасск Лар даже в свои сорок пять остался эдаким неунывающим живчиком, хотя и в его глазах притаились давняя, неизбывная усталость и печаль. Он, прибывший первым, долго, с увлечением рассказывал Кангасску Дэлэмэру о своей семье… Молодая жена, трехмесячная дочка и подросток-ученик… Лар неплохо устроил жизнь, и остался человеком, умеющим радоваться от души даже малым вещам. Еще Лар много говорил об Орионе Джовибе — он им гордился по праву, хотя и упрекал много за что… …Добродушный Мажеста, никогда не отличавшийся железной волей, теперь вовсе сник; он почти ничего не говорил, предпочитая отрешенно кивать или ограничиваясь короткими фразами. Словно сломанный назарин, хранящий отсвет былого сияния, при виде младшего Кангасска он на несколько мгновений стал прежним — заулыбался и крепко обнял своего «седого братишку». Но потом печаль вновь возобладала над ним; самый мягкий и бесхитростный из всех потомков Сайнара, Мажеста потерял волю к жизни еще четырнадцать лет назад, так и не оправившись от смерти ученика. …Кангасск Аджар с годами стал невероятно похож на отца. И выглядел он по-настоящему счастливым. Взгляд его был спокоен, как и речь. И если счастье Лара напоминало кулдаганский фонтан, то счастье этого Кангасска — широкую ленту реки, в которой отражается чистое небо: проверенное испытаниями и временем, оно и должно выглядеть именно так… Взрослые дети, взрослые ученики — все это у Аджара уже было. Казалось, он достиг благодатного пика жизни, когда можно пожинать плоды своего труда. Но если к Аджару судьба оказалась благосклонна, то к Оллардиану — напротив… Даже если умолчать о том, что погибший во имя Ордена ученик был его сыном… Дело в том, что легкой руки Гердона Лориана, вся семья этого Кангасска — жена и трое маленьких детей — была призвана в качестве первых Марнсов на службу Омнису. И, пока к армии миродержцев не присоединился Марнадраккар, Оллардианы были единственными людьми, способными распознавать присутствие детей тьмы… У них просто не было никаких шансов остаться в живых. Но о младшей дочери, пропавшей без вести, Оллардиан думал с надеждой… Надежда, вера в чудо… кажется, судьба сломила дух этого гордого и самоуверенного человека и оставила его, умчавшись, как буря… оставила в одиночестве — надеяться и верить… Он был слишком горд, чтобы показывать свою слабость, потому, коль уж младший брат был столь любопытен, о судьбе своей поведал в словах довольно скупых и сдержанных, но Кан его понял. И почувствовал, как при упоминании о пропавшей дочери дрогнуло сердце… харуспекс… — Скажи, ты обращался к гадальщикам? — вдруг спросил младший брат. Вопрос был неожиданный. Кангасск Оллардиан и не предполагал, что он уцепится за пару мимоходом оброненных фраз. И это настораживало. — Нет, — решительно ответил Оллардиан. — Почему? — последовал еще один странный вопрос. Похоже, этот разговор было лучше даже не начинать; это все равно что бередить старые раны. — Это не твое дело, младший! — с раздражением ответил он и отвернулся, давая понять, что тема закрыта. Почему… почему… А потому, что если дочка, последняя, пропавшая много лет назад, мертва, это страшно — знать такую правду. На это не каждый решится. Кан всего на миг представил себя на месте брата и ужаснулся… Да, он бы тоже не стал. Тоже предпочел бы верить и надеяться всю жизнь, потому что иначе эта жизнь потеряла бы всякий смысл. Но и жить, каждый день задаваясь вопросом «А что если я спрошу и мне скажут, что она жива и здорова, и где ее найти…» — мучение… — Она жива, — тихо произнес Дэлэмэр. — Что?.. — ошарашено переспросил Оллардиан, резко обернувшись. Лицо его выражало… ужас… — Жива, — повторил Кан, глядя в безумные глаза старшего брата. — Я чувствую… — Где она?! — перебил несчастный отец, не желая слушать сторонних объяснений. — Я не знаю точно, где, — ответил ему Ученик. — Будущее и прошлое туманны… до тех пор, пока человек сам не позволит заглянуть в них. Если ты позволишь, я могу попытаться отойти от твоей судьбы и взглянуть на судьбу твоей дочери: в прошлом они должны идти рядом… — Разрешаю Кангасску Дэлэмэру заглянуть в мое прошлое и будущее, — взяв себя в руки, твердо произнес Оллардиан. Адепт Ордена Горящего Обсидиана не мог не знать этой фразы. И произнес он ее так, словно давно хотел это сделать, но решился только сейчас. — Хорошо… — отозвался Кангасск, стараясь не замечать выжидающих, удивленных взглядов других братьев. — Я посмотрю… Кангасск мог распознать присутствие каждого обсидиана: они не похожи. Потому он прекрасно отличал их один от другого, когда те просыпались. И если раньше он пользовался каждым в отдельности (дымчатым — предчувствуя ходы Макса, холодным — предсказывая судьбу своей дочери, горящим — меняя судьбу Тимай), то сейчас… очень было похоже на то, что вся триада пробудилась сразу… и картина стала полной… …Перед последним Учеником миродержцев разверзлась бездонная пропасть. Множество серебристых нитей пронизывали в ней тьму и свет, слагая замысловатый узор. У каждой нити было свое место, свое назначение. Это было похоже на грандиозную паутину… И эта паутина дрожала, словно на ветру. И выглядела незаконченной: часть нитей вились беспорядочно, порой стягиваясь в узлы или заканчиваясь в пустоте… Видение посетило и оставило Кана, исчезнув, подобно миражу. Но он поклялся бы чем угодно, что это был не мираж… Он был так поражен, восхищен и напуган увиденным, что даже не придал значения тому, насколько легко читает в судьбе Оллардиана отблески судьбы пропавшей девочки… Это были лишь две серебристые нити, что поначалу шли совсем рядом… а вот и момент, когда они окончательно разошлись… — Я вижу битву, которая была проиграна, и ребенка, которого унесла на руках девушка, Алый Стражник… — отрешенно говорил младший Кангасск. — Она погибла от ран через два дня, а твою дочь нашли жрецы Единого. Они всегда были добры к детям; думаю, они воспитали ее в одном из своих храмов… Больше ничего не могу сказать, только что она жива и здорова. Если судьба и хотела чему-то научить Оллардиана через такое наказание, то урок был завершен… Не сказав ни слова, этот Кангасск с благодарностью обнял брата. Он дрожал, как от жуткого холода, и едва сдерживал слезы. От фанатичного воина Ордена, самоуверенного и жестокого, не осталось ничего… Если бы только то, что он понял сейчас, пришло к нему много лет назад, когда он с легким сердцем положил на Черный Алтарь собственного сына… …Новоприбывшие Кангасски, едва ступив на деревянные доски тренировочного зала и увидев обнявшихся Дэлэмэра и Оллардиана в окружении молчаливых братьев, останавливались в нерешительности, пытаясь понять, какое горе или счастье постигло всех, и присоединялись ко всеобщему молчанию. Молчали Марини, Веспери, Евжения… Даже Аранта и Абадар — вот уж кто собирался всю душу вытрясти из младшего, который сорвал захват Лура (а именно Аранта — главный лурианский Сальватор и второе крыло — должна была занять место Рафдара)… даже они не произнесли ни слова. Пришел в себя Оллардиан не сразу. После стольких лет надежд и разочарований слова Дэлэмэра повергли его в настоящий шок. Евжения ласково обняла старшего брата за плечи и отвела в сторону; Марини вызвалась принести горячего чаю, а Веспери наложила успокаивающее заклинание… Да, такова теперь Веспери: вначале смерть Пая, а потом война заставили ее переменить свое отношение к магии… Грустно и светло — вспоминать, что азы магического искусства она постигла тогда, когда, тоскуя по погибшему ученику, стала разбирать его записки, в которых были и самодельный Фиат-люкс, и мечты о трансволо… — Что случилось? — шепотом осведомилась Аранта у Лара. — Наш младший нашел дочку Олларда… — развел руками тот. — Я сам не знаю, что и думать… и слов у меня тоже нет… Абадар ничего не сказал на это, лишь перевел взгляд на Дэлэмэра, одиноко стоявшего посреди тренировочного зала. Меж ключиц младшего Кангасска на общей нити висели два обсидиана: холодный и горящий, мерцающий в такт биению сердца. «Мальчишка…» — сокрушенно подумал Абадар, глядя на седого, как лунь, младшего брата. — Здравствуйте, братья и сестры, — с толикой печали обратился к прибывшим Кангасск. — Простите, не со всеми успел поздороваться. Из всех ответивших на приветствие Абадар был последним. — Здравствуй, брат, — сказал он неожиданно спокойным тоном. — Думаю, сначала нам с тобой следует поговорить наедине. Потом, когда придет в себя Оллард, мы соберем общий совет. — Как скажешь, — просто согласился Кан. …Они стояли посреди безлюдного Рунного Парка, на виду у окон Резиденции и Здания Совета. Только вот услышать их могли разве что парковые славки и халены, которые днем столь тихи и неприметны. Да, пожалуй, еще шустрые воробьи, скачущие вдоль дорожки с кирпичика на кирпичик. На удивление Абадара, младший, которого он мнил мягким и нерешительным, начал разговор первый. Это должен был быть разговор двух противников, двух чужаков, но Кан, со свойственным ему простодушием, заговорил как брат, давно не видевший брата… — Я немного поговорил с Ларом, Оллариданом, Аджаром и Мажестой… с остальными еще не успел, — сказал он. — Как они? У них все хорошо, я надеюсь?.. Как ты сам?.. И что слышно об Орлайе и об отце? Абадар пристально посмотрел на младшего брата. Миг назад он хотел высказать нечто резкое, но после этого вопроса смягчился и ответил: — Отец наш подался в файзульские земли, почти сразу, — он вздохнул и пожал плечами. — Орлайя — с ним… Это хорошо, что он не останется один… А файзулы всегда его уважали, иначе не отдали бы ему Джуэла… — подумав, Абадар добавил: — Это файзульский знак дружбы: отдать на воспитание одного из своих детей. Видно было, что вспоминать погибшего ученика суровому воину больно до сих пор. Кан справедливо решил не заострять на этом внимания, дабы не тревожить старой раны. — От отца есть какие-нибудь вести? — поинтересовался он. — Письма иногда приходят, — ответил ему брат. — Иногда там какие-то планы… все это бесполезно уже, конечно: Орден свое отжил… А иногда просто спрашивает про нас. И чаще всего — про тебя. Дэлэмэр молча принял этот упрек. Кивнул. — А что сестры? — продолжал расспрашивать он. — Евжения вышла замуж в прошлом году. Марини и Веспери все силы отдают Сальватории и не любят говорить о личном. — А как Аранта? И ты? — Слушай, Дэлэмэр, — Джуэл скрестил на груди руки и посмотрел на брата сверху вниз. — Ты делаешь вид, что не знаешь, зачем я зазвал тебя на разговор? — Знаю, Абадар, — печально закивал Кан. — Я спас жизнь Рафдару; оказался не в то время не в том месте и сорвал твои планы… — и добавил с нажимом, словно пытаясь пробиться сквозь незримую броню: — Но я скучал по вам всем, потому не мог не спросить, как вы жили все эти годы. — Час назад я хотел стереть тебя в порошок… — усмехнулся Абадар и мотнул головой. — Мы с сестрой шли к контролю над Луром много лет. И вот появляешься ты — и я отзываю своих людей, чтобы тебя ненароком не прихлопнули вместе с Рафдаром и его братией… — И что изменилось? — с виноватой улыбкой поинтересовался Кангасск Дэлэмэр. — Не знаю… — пожал плечами Абадар. — Пока ты расспрашивал меня о нашей семье, я… я остыл… Умеешь же ты прийти и перевернуть все с ног на голову, прямо как отец… Оллард вот тоже не ожидал… эх… Ладно, теперь хотя бы поговорим спокойно. …Они шли по кирпичным дорожкам парка, в тени древесных крон; оба седые — шестидесятилетний Абадар и тридцатитрехлетний Дэлэмэр; братья, старший и младший… и говорили на равных. Надо признать, за время разговора Абадар проникся к младшему брату искренним уважением и жалел только, что при всей своей находчивости, интуиции и бессовестной везучести, Кан совершенно не опытен в политических делах. Но чем дольше они обсуждали случившееся, тем яснее становилось, что на самом деле все, что делается, делается к лучшему… — …Что ж, передай своему новому другу, что он может спать спокойно, — сказал Абадар; а в завершение разговора он странным тоном произнес: — А тиран из тебя будет похлеще, чем из Максимилиана. Объяснять сказанное он наотрез отказался. Что же до семейного совета, который держали в тренировочном зале, то он довольно странно прошел. За все время Кангасск не сказал почти ничего. Вслушиваясь в проблемы Ничейной Земли, которые выносил на общее обсуждение каждый из девяти главных Сальваторов, он пребывал в состоянии мрачной сосредоточенности… «Это твоя земля»… Да, он осознавал это все ярче. Как и то, что все то, о чем говорят сейчас его братья и сестры, решать в таком случае придется ему. И каждая проблема казалась горой, которую сил не хватит свернуть… …Отдельной темой шел «покоренный» Лур… Скверно было слышать такую формулировку, но, пожалуй, это была суровая правда… Кажется, уже без всяких харуспексов можно проследить тонкие нити судьбы, из которых, подобно пауку, судьба плетет свои узоры… одна за другой эти нити должны стянуться к некоему центру — тогда сеть будет завершена. Но что есть центр?.. С совещания Кан вышел совершенно никакой. А ведь ему еще предстояло наведаться в Инквизицию. «Я приду туда страшным хмырем…» — посмеялся он над собой. Шагая по улице, он отчаянно жалел, что в Северной Столице нет фонтанов — просто хотелось опустить голову в холодную воду; казалось, от этого станет легче. Слишком много мыслей. Нужных и ненужных… Похоже, Кангасски не обсуждали общей темы с Серым Советом, но имели в виду почти то же самое. Разве что видели младшего не властителем всея Ничейной Земли, а одним из главных Сальваторов Омниса. Лур был зачтен ему в плюс… После всего случившегося Кан хотел бы знать, с какого момента он стал для всех столь ценен… Наверное, требуется что-то делать, с чего-то начинать… Но хотелось совершенно другого… а именно — забиться в какую-нибудь каморку, наподобие той, которую в свое время отвели в Резиденции Максимилиану, и посидеть там в гордом одиночестве пару недель. Но что-то подсказывало, что этого в ближайшие месяцы не предвидится. Глава тридцать седьмая. Свидетель Молодой инквизитор… раньше подобное звучало бы просто дико. Молодым до войны мог быть фрументар, ибо Алая Стража и Фрументария — отдельные структуры. Инквизитор же обязан для начала пройти все ступени Охотничьего мастерства, а это долгий путь. Но война, где на долю боевого мага сражений за месяц выпадало больше, чем за год в мирное время, сместила все границы и заставила Охоту и Инквизицию сильно помолодеть. По ступеням Охотничьей иерархии молодежь уже не поднималась, а просто летела, порой перепрыгивая одну-две… Суррон Тибальт никогда подобного не одобрял. Да, юнцы нахватались боевого опыта невероятно быстро. Да, боевые заслуги их велики… Да, почти весь старый состав Серой Охоты погиб в первые два года войны… Но: инквизитор — это не дикий файзул, гордо пересчитывающий свои бои, шрамы и трофеи. Инквизитор — это состояние души. И до него нужно дорасти. Скрипнула дверь. Ронита Гарра, держа обеими руками целую гору пухлых папок и картонных футляров с кристаллами, вошла в кабинет и прикрыла дверь ногой, при этом изловчившись не потерять равновесия и ничего не уронить. — Добрый день, Суррон, — прозвучал из-за кипы бумаг и коробок тонкий девичий голос, в котором, тем не менее, было достаточно уверенности и силы. — День добрый, Ронита, — степенно ответил Суррон Тибальт. Вот и живой пример «молодого инквизитора». Роните двадцать пять лет. Причем девушка явно чувствует себя на своем месте и даже общается с Сурроном на равных… И Ронита не одна в столичном отделении: молодежи в Инквизиции теперь очень много. Суррон не раз и не два ловил себя на мысли, что все молодые инквизиторы напоминают ему фрументаров… иными словами, недавних детей, которым поручили слишком ответственную работу и дали многовато власти. Тем не менее, в сообразительности им не откажешь. Приходилось признавать, что эти люди, недалеко ушедшие от детства, обладают живым умом и порой спасают своими неожиданными догадками самые безнадежные дела. Да, и особенно поражает их неиссякаемая энергия: Суррон уже удостоверился, что порой двенадцать часов работы его молодые подчиненные — Ронита Гарра и Саарин Травель — выдерживают совершенно спокойно, тогда как самому Тибальту, инквизитору старой закалки, приходится поддерживать силы красной сальвией: возраст, все-таки… — Что-нибудь произошло, пока меня не было? — спросила Ронита, попутно разбирая на столе дела и кристаллы. — Что-нибудь новое сообщили? — Нет, — буркнул Суррон, с досадой вспомнив о том, сколько дней уже прошло впустую. — Я тут решила поднять старые дела, — с оптимистической ноткой в голосе произнесла Ронита. — Рано или поздно всплывет что-нибудь, я думаю. Если хорошо искать, не бывает проблем без решения и вопросов без ответов! — Бывают… — нахмурился Суррон. Ронита оставила в покое пыльные бумаги и вопросительно посмотрела на него. Саарин, собиравшийся войти в кабинет, остановился на пороге. — Бывают проблемы без решения и вопросы без ответов, — с горечью продолжил инквизитор. — Бывает и зло, которое всегда остается безнаказанным… что бы мы ни делали… Я до сих пор иногда открываю дело с номером 1010, где среди погибших числится мой брат… За два года до войны целая боевая семерка и один студент погибли на границе Ничейной Земли при загадочных обстоятельствах; парня перед смертью пытали… и что бы я ни делал, как бы ни добивался правды, все было напрасно. И не потому, что искал плохо или улик было недостаточно. А потому, что те, кто стоит выше меня, были заинтересованы в том, чтобы убийца остался безнаказанным. Я просто уверен… Тогда каждое мое действие встречало со стороны Совета преграды или в лучшем случае равнодушие… И таких дел много… Боюсь, это дело — такое же. — Почему? — подал голос Саарин Травель. Кажется, он не совсем понимал, о чем речь. — Все только-только пошло на лад, мы нашли свидетеля… — Кто свидетель? — усмехнулся на это Суррон. — Ученик миродержцев!.. Я даже на допрос его не вызвал, а пригласил… — То есть, он может и не прийти?.. — Ронита скрестила на груди руки и исподлобья посмотрела на Суррона. — Запросто, — мрачно усмехнулся тот. — Такая вот ирония. Три года Ученичества… по сути, самый «недоученный» Ученик миродержцев… ни маг, ни воин. Вы с Саарином запросто притащили бы его сюда за шиворот. Но ты сама представь, что будет, если тронуть Ученика… — инквизитор с особой иронией выделил последнее слово. — Все равно. Даже если так… — категорично отозвалась Ронита. — Прийти и дать показания — в его интересах. — Наследник миродержцев должен беречь свое доброе имя, — вторил ей Саарин. — Это вопрос чести. — …Я не привык слишком полагаться на человеческие честь и совесть, — помолчав с минуту, сдержанно произнес Суррон. — Я слишком стар и слишком много повидал такого, что вообще отучит верить людям… Что ж… если есть на то воля Единого, пусть в данном случае я окажусь не прав, а вы — правы… — К тому же, — сочла нужным добавить девушка, — быть может, Дэлэмэр и не замешан в этом деле. — Быть может, — кивнул ей Суррон Тибальт. — Увидим… Кангасск порядком поплутал по городу, прежде чем нашел здание, где располагалось столичное отделение Инквизиции. Сложенное из блестящего дымчато-серого камня, оно, тем не менее, не выглядело ни мрачным, ни хмурым и уж тем более не походило на крепость. Окна нижнего этажа были витражные и изображали сюжеты такой недавней, но все же ушедшей эпохи: здесь были Влада и Серег, и образно представленная система трех Хор, и первая война, закончившаяся появлением Кулдагана и закрытием Провала… пройдясь мимо этих окон, о многом можно было подумать, пожалеть, помечтать. Здание закона и порядка рассказывало каждому прохожему славные моменты омнисийской истории, а часы на его башенке степенно отсчитывали время. «Инквизитор — это состояние души…» — так писал Макс. Кажется, Кангасск немного его понял, проникнувшись особой атмосферой этого здания и крохотного парка рядом. Нечто притягательное, манящее, воодушевляющее… …Знать бы только, откуда это противное жжение в груди. И почему, при всем искреннем восхищении, на душе так горько… Они встретили Кана у дверей — моложавый мужчины лет тридцати и девушка, которой на вид едва ли сильно за двадцать («двадцать пять» — подсказал харуспекс безжалостно). Теперь Кангасск понял, что имел в виду Орестес Роум, когда в беседе вскользь упомянул о том, что Инквизиция и Охота здорово помолодели после войны… — Я Ронита Гарра, — представилась девушка и кивнула в сторону мужчины: — А это мой коллега Саарин Травель. — Кангасск Дэлэмэр, — кивнул Кан. Несколько мгновений он изучающе смотрел на них, а они — на него. И каждый делал собственные выводы. Ученик, дав волю интуиции наррата и гадальщика, чувствовал настороженность Рониты и вполне благодушное расположение Саарина. Но, надо отдать должное этим двоим в форменных инквизиторских куртках, — ни одной эмоции не отразилось на их лицах слишком явно. Айгир, Ваннах, Орестес… даже стоя во главе Севера, эти трое до сих пор сохранили простую и искреннюю непосредственность, свойственную обычным боевым магам, привыкшим к взаимовыручке и взаимному доверию. Ронита и Саарин были другого склада. Несмотря на молодость, истинно инквизиторские черты у них уже присутствовали. — Я пришел так быстро, как только смог, — предупредил назревающий у Рониты вопрос Кан. — Весть получил вчера. — Хорошо, — девушка кивнула. — Суррон Тибальт ждет тебя. Странно, но, плутая по Столице после совещания с братьями и сестрами, Кан представлял человека, с которым должен был встретиться, совсем иначе. Отчего-то ему казалось, что Суррон Тибальт должен быть чем-то похож на немаановского Тартена. Быть может, все дело в том, что Кангасск часто возвращался к Немаану в своих мыслях. Да, судьба столкнула его с этим бродягой-иллюзионистом совсем не надолго, но… просто Кан еще не зачерствел душой настолько, чтобы легко расставаться с людьми, которым многим обязан; которым доверял свою жизнь. Влада и Серег — двое, что старше самого Омниса, — тоже не умели быть равнодушными… так стоит ли их последнего Ученика винить за это?.. …Итак, на загадочного Тартена Суррон Тибальт совершенно не походил. Ростом этот хмурый зеленоглазый старик был едва ли выше Кангасска; телосложением молодому оружейнику он значительно уступал. Должно быть, в молодости Суррон был крепок телом и ловок — низкорослые воины ловкостью обычно и компенсируют недостаток роста и силы, — но сейчас, когда возраст уже близился к веку, облик его стал… призрачным, чуть ли не полупрозрачным, иначе и не скажешь. Лишь яркие, зеленые глаза до сих пор блестели живо, свидетельствуя о светлом разуме и непримиримом характере этого человека. Кангасск с некоторой иронией поразмышлял над тем, кем он сам выглядит для Суррона. «Недоучка. Калека. И подозрительный тип…» — подумалось. Мысленно посмеявшись над собой, Кангасск немного воспрял духом. — Спрашивай… — пожал плечами Ученик, сев напротив старого инквизитора. Ронита и Саарин расположились поодаль, заняв пару откидных стульев у стены. — Для начала тебе следует знать, что врать Инквизиции бесполезно, — сухо заметил Суррон. — Я знаю, — просто отозвался Кангасск. — Мой Учитель — Серег — тоже был инквизитор… Кан произнес это без всякого умысла, но эффект был… Ронита и Саарин многозначительно переглянулись. Тибальт же остался непроницаемо суров; комментировать сказанное он не стал и повел разговор дальше. — Ты вызван по делу о пропаже Виля Ненно, Кангасск Дэлэмэр, — сказал инквизитор. Учеником миродержцев он Кана не называл принципиально, ясно давая тому понять, что перед законом равны все. — Я немного знал Виля, — охотно отозвался Кан. — Еще до войны шел с его первым караваном в Хандел. В последний раз я слышал о нем от Саланзов из лурианского торгового представительства. Они мне сказали, что Виль пропал. — И что ты ответил на это? — задал Суррон наводящий вопрос. Кан мысленно ругнулся: инквизиторская манера задавать вопросы, на которые заранее известны ответы, его раздражала. К тому же, его явно собирались ловить на слове. — Я сказал тогда, что два дня назад видел Виля и говорил с ним, — честно ответил Кангасск. — Где ты видел его? — требовательно спросил Суррон. — В таверне на торговом тракте. Я там остановился на ночлег. — Кто еще был там? Немаан… мелькнула шальная мысль. Не за ним ли охота? Даже если и нет, то, учитывая все его проблемы с законом, под магией правды он выдаст столько всего, что впору навеки отправиться на рудники… А значит, одно слово Кангасска может сейчас стоить человеку жизни. А ведь если бы не Немаан, Кангасск бы здесь не сидел: весьма сомнительно, что головорезы Кайсана пощадили бы его тогда… И чему уступить? Закону? Совести? «Нет, — решил Кангасск, — я не сделаю этого. Не знаю, как он поступил бы на моем месте, а я предавать друга не собираюсь…» — Наемники Виля, — ответил Ученик совершенно правдиво, ибо Немаан к названной категории относился тоже, если вспомнить его рассказы. Кажется, Суррон поверил. Кивнул. Далее последовал трехчасовой разговор, где у бедного Кангасска была выспрошена каждая мелочь. Дотошного старика интересовало все, вплоть до погоды. То, что постоялый двор выглядел заброшенным, показалось ему особенно важным обстоятельством. Ронита и Саарин, услышав это, перебросились парой фраз. К концу третьего часа Кан уже сидел, облокотившись на стол, и, понуро опустив голову, боролся с голодом и сном одновременно. — Свободен, — сказал вдруг Суррон и, встав со своего кресла, отвернулся к окну, давая понять, что разговор закончен. — Ты можешь идти, Дэлэмэр. — Подожди, — упрямо произнес Кан, наперекор своему желанию оказаться отсюда как можно дальше. В его усталом голосе вновь зазвучали решительные нотки. — Виль был моим другом. Я имею право знать, в чем дело? — Что конкретно ты хотел бы знать? — бесстрастно осведомился Суррон, даже не обернувшись. — Саланзы говорили мне о наемнике из каравана Виля… О парне, который сошел с ума… — Да. Одижио Серевар. Тебе что-нибудь говорит это имя? Суррон Тибальт обернулся: кажется, Кангасск вновь стал ему интересен. — Ничего не говорит, — покачал головой Ученик. — Но я хотел бы его видеть…. Повисла долгая пауза. Три испытующих взгляда уставились на Кангасска. Чувствовалось, что молодые инквизиторы навострили уши, почуяв, что дело приобретает совершенно иной оборот. Но решающее слово все равно оставалось за Тибальтом. — Хорошо. Даю добро, — изрек он после минутного молчания. — Я отведу, — с готовностью произнес Саарин… — …Кажется, моя теория провалилась, Суррон, — сказала Ронита, когда Саарин с Кангасском покинули комнату. — Скорее всего — да, — заключил старый инквизитор и, скрестив на груди руки, обратил взор на витражное окно, изображавшее первую омнисийскую войну. Сквозь цветные стекла был смутно виден ухоженный столичный парк. Витраж делал его иллюзорно-пестрым. — То, что Дэлэмэр до сих пор жив — явное тому доказательство, — добавил Суррон задумчиво. — Это даже к лучшему, — вздохнула Ронита. — Значит, это дело рук человека… или нескольких человек. Люди способны на ужасные вещи, но все равно — это просто люди… — она оборвала фразу. — Что-то не так, Суррон? — Все так… — старик кашлянул. — И все-таки чего-то в данной истории не хватает… У меня плохое предчувствие. Не обращай внимание: кажется, с возрастом я становлюсь мнительным. — Как скажешь, — с улыбкой отозвалась Ронита. — Думаю, следует подождать, какие новости принесет Саарин. Глава тридцать восьмая. Потерянный во времени Дом скорби — тихое место, и каждый камень здесь насквозь пропитан магией спокойствия и сна. Запах трав с «запахом» магии причудливо переплетаются в длинных коридорах, где немного тянет сквозняком и колышутся сонно зеленые занавески на окнах… Стараясь ступать тише, Кангасск шел вслед за Саарином Травелем и пожилой женщиной — здешним лечащим магом, — которая представилась как Авира Кае. — …Бедному парню нужен покой, — отчитывала Авира смущенного инквизитора по пути. Голос у нее был недовольный. — Дня не проходит, чтобы к нему не наведался кто-нибудь! Какое тут может быть лечение… — Мы всё прекрасно понимаем, госпожа Кае, — сказал ей Саарин очень мягко и уважительно. — Но в данный момент Одижио — наш единственный ключ к тому, что произошло. Видимо, он говорил это уже не раз: никакого эффекта дежурная фраза не возымела. Махнув рукой на учтивого молодого инквизитора, Авира обратилась к Кангасску: — Скажи, сынок, — лукаво прищурившись, произнесла она, — ты действительно тот самый — последний Ученик миродержцев — или я что-то путаю? — Действительно, — не удержался от улыбки Кан. — В таком случае, если ты что-то сможешь сделать для бедного Одижио, сделай. Случай очень тяжелый… Но это просто просьба, — тут же уточнила она. — К сожалению… — Кангасск всегда боялся давать людям ложную надежду, потому осудил себя жестоко и сразу: — Я всего два года был Учеником… строго говоря, я даже не маг… — Скромность украшает, — заявила на это Авира, не желая слушать оправданий. Остановившись возле раздвижной двери, она обернулась к Кангасску и Саарину и строго предупредила: — Прошу вести себя тихо, молодые люди. И еще раз напоминаю: с душевнобольным человеком ни в коем случае не следует спорить. Ученик и инквизитор, не сговариваясь, оба послушно кивнули. Дверь вела в маленькую светлую комнату, почти без мебели; замкнутый сонный мирок, который делили между собой пять человек — двое мужчин и три женщины. Взгляды их, отрешенные от всего, тем не менее таили в себе безумие. Кангасск чувствовал его — так, как быстроногие кулдаганские ящерки чувствуют слабую дрожь земли, что предшествует землетрясению и не заметна для большинства созданий. Внутреннее горение присутствовало в каждом из пятерых, и лишь магия спокойствия держала его под контролем. Авира подвела Кангасска и Саарина к худому смуглому парню, который беспокойно дремал в своей койке. Это и был Одижио-наемник… Едва присмотревшись к бедняге, Кан поспешно приказал всем трем харуспексам замолчать… сразу — как только почувствовал, что чужие бредовые сны коснулись его собственного восприятия. Упаси Небо от такого!.. Если у обычного человека изможденный безумец Одижио вызвал бы жалость, то для гадальщика этот парень являл собой настоящий кошмар. Он казался существом, у которого все нити судьбы связаны в тугой, уродливый узел, где уже не различить ни прошлого, ни настоящего, ни будущего, словно человек потерян во времени. Должно быть, самому Одижио так и казалось; вряд ли он смог бы внятно объяснить, кто он сейчас — мальчик, юноша или древний старик, — и какой на дворе год. Требовать от него вспомнить, что с ним случилось, — тем более глупо. — Разбудить его? — осведомилась у Кангасска Авира Кае. — Нет, — покачал головой Ученик. — Нет, не нужно… Скажи, — обратился он к Авире, — что могло вызвать подобное состояние? Женщина нахмурилась и в упор посмотрела на Ученика. — Я могу назвать тебе причину, — сказала она, бросив краткий взгляд на Одижио: тот тихонько постанывал во сне. — Подобные вещи с людьми делает магия правды в больших дозах. Нам не раз приходилось лечить людей, прошедших допрос Инквизиции, — без всякого снисхождения к стоящему рядом Саарину произнесла она. — Если использовалось больше четырех доноров, человека, как правило, уже невозможно вернуть к нормальной жизни. Вот это, — она простерла руку над больным парнем, — происходит с теми, кому насильно подняли на поверхность глубинные слои памяти… Лично я всегда считала подобный «допрос» пыткой. Саарин шумно вздохнул и одарил долгим взглядом безликий белый потолок. Спорить с упрямой женщиной он не собирался. Кангасск невольно поморщился: в груди жгло немилосердно, и мысли его посещали одна мрачнее другой. Происходило нечто очень и очень серьезное, но понять и осмыслить этого Кан все еще не мог. Не складывалась мозаика, никак не складывалась… — Ты можешь помочь ему, Ученик миродержцев? — требовательный голос Авиры вывел Кангасска из забытья. — Можешь? — Купите ему харуспекс, — неожиданно выдал Кангасск. Брови Авиры Кае удивленно поползли вверх. — Нити судьбы… — Кан закусил губу и пару раз щелкнул пальцами, пытаясь найти нужные слова. — Настоящее, прошлое, будущее… в представлении этого парня они перепутались. Харуспекс расставит все события по местам. Я просто уверен. — Гадальные камни стоят очень больших денег… — с сомнением произнесла Авира. — Это не важно, — отрезал Кан. — Обратитесь от моего имени к Центральной Сальватории. Или к Сейвелу Нансару из Нави. Харуспексы будут. — Хорошо, — тихо произнесла женщина. Кангасску даже показалось, что в ее глазах промелькнул испуг… должно быть, он говорил чересчур резко… или что-то еще не так сделал… некогда было думать об этом. …Оказавшись на улице, Кан встретил вопросительный взгляд Саарина. Молодой инквизитор ждал объяснений. — Я его видел, этого парня, — сходу заявил Кангасск. — Вместе с Вилем и другими наемниками. — Этого не может быть! — возразил Саарин, скрестив на груди руки. — Одижио нашли неделей раньше того срока, о котором ты говорил. — Виль тоже пропал раньше… — напомнил Кан. — Да… — вздохнув, согласился молодой инквизитор. — Похоже, я был прав… — он поддел ногой камешек, некстати оказавшийся на дороге, и кашлянул, устыдившись этого детского жеста, столь странного для того, кто носит форму инквизитора. — Все это смахивает на грандиозную иллюзию… Поглядеть бы на человека, который сумел сделать подобное… и знать бы, зачем… …Немаан… Кангасск уже промолчал о нем дважды. Обратного хода нет. И это дело из стороннего неизбежно должно превратиться в личное. «Чувствуется, при следующей встрече у меня к Немаану будет очень много вопросов… — почти мстительно подумал Кан. — Он задолжал мне немного правды, я считаю…» «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15006 от п.м. ноябрь, 1, Файзульские степи …У каждого человека есть свои страхи… Глупые, бессмысленные, скрытые… Вот взять меня… Везде, где бы я ни жил, где бы ни останавливался, я приказываю выносить из моей комнаты всю мебель, или же выбираю для себя самый дальний, самый пустой чердак — и чтоб непременно окна были большие и без штор. Я боюсь замкнутых пространств. Мне важна возможность в любой момент, обернувшись, увидеть небо. И нагромождение вещей тоже вселяет в меня тревогу. Странно, да? Я убивал — людей; тварей; тварей, похожих на людей… Я многое видел и многого перестал бояться. И — до сих пор живу в полупустых комнатах. Этого не было у Милиана Корвуса. И ни у кого из Девяти — не было. Это мое. Я принес неразрешенный страх с собой. Из „мира, где все началось“. Это его печать, дань тому, что я там пережил. И только там я смогу это исправить. Иллюстрация… вот чем является то, что я рассказал. Потому это не просто досужая мысль, что зря занимает твое время, друг мой. …Мы несем тяжкий груз. Все, кто сменил достаточно жизней; или живет одну слишком долго. Порой до корней своей беды добраться так сложно, что многие даже не пытаются. Что до меня, то мне кажется, я тащу на плечах целую гору. Что-то я исправлю — здесь, а что-то — только Там… все к тому идет. …Впервые за долгие годы я иду по земле, где небо огромно и просторно, как купол, и ничто не закрывает горизонта. Земля эта ровна, как стол; ее покрывают ломкие желтые и бурые травы: такова здешняя осень. Подобного простора я не видел уже давно; с ним сравнимо лишь открытое море, каким оно запомнилось Бале Мараскарану, когда тот покидал Черные Острова. Здесь легко и свободно дышится. Даже мне — угробившему легкие подчистую, как почти все Марнсы за эти несколько лет. Впервые за долгие годы я не окружен многочисленной армией: со мной лишь двадцать воинов и Милия. Это тоже позволяет вздохнуть свободнее — и быть самим собой, не распыляясь на громкие речи и масштабные действия на полкарты. Здесь можно, не повышая голоса, говорить с каждым… я почти забыл, что это такое. Моя миссия здесь — дипломатическая. И, ступая по файзульской земле, готовясь предстать перед файзульскими вождями, я чувствую, как во мне оживает память маленького Джуэла Хака… три года — те, что были до Черного Алтаря. Я не знаю, что сказать на это. Я просто молча внимаю памяти трехлетнего человечка, погибшего ради замысла Гердона… ради того, чтобы в этот мир явился я… …Чувство вины… похожее на снежный ком, оно лишь растет со временем. Файзульские степи — всепрощающи и творят со мной настоящие чудеса… Но даже они не лекарство — лишь средство облегчить боль; дать еще времени; сберечь немного сил. Однако я поднял голову и расправил плечи, почувствовав: я еще боец; я еще не догорел. Даже не обижусь, если ты сочтешь все, сказанное выше, за минутную слабость, что никогда не была к лицу воину. Но что-то мне подсказывает, что ты этого не сделаешь… что ты и сам несешь давний груз на плечах и понимаешь меня. Потому прими совет: если судьба нежданно предложит тебе короткую передышку, как предложила мне, подведя к мысли обратиться к файзулам за помощью, соглашайся. Соглашайся, даже если душа требует борьбы, а в груди пылает непримиримое пламя. Подарки судьбы бесценны, Кангасск. И ты никогда не пожалеешь о потраченном времени.      Макс М.» — Я ждал тебя к ужину, между прочим, — с легким укором заметил Орион Джовиб. Он стоял недалеко от входа в кухню, прислонившись спиной к стене; черный шелк рубашки сливался с густой тенью, и лишь белый дракон, раскинувший на груди вышитые ажурные крылья, был виден в полумраке. — Знаю, — вздохнул Кангасск, устало проведя ладонью по лицу. — Прости… я ужинал с братьями и сестрами: давно их не видел… Когда еще соберемся все вместе… — Ну и вид у тебя… — не дослушав, буркнул Орион и предположил: — Тяжелый день выдался? — Ага, — кивнул Кан. — А еще я немного выпил… — Ну прям! — Орион скептически фыркнул. — Выпил он!.. Не смеши людей: я-то знаю, тебе достаточно пробку понюхать. — Стакан вина, — упрямо возразил Кан. Джовиб махнул на него рукой. Видимо, не поверил. — В общем, голова у тебя пока варит, — заключил он. — Я тут говорил с приятелем о твоей проблеме. — И как? — с внезапно проснувшимся интересом спросил Кангасск; у него даже взгляд прояснился. — Он сказал, можно попытаться поднять закрытые архивы, — неспешно продолжал Джовиб. — Дело в том, что одиночные гадальщики — все те, что не вошли в две первые волны ухода из Таммара, были учтены в списках… заинтересованных людей, — какое слово он этим заменил, можно только гадать, — которые пользовались их услугами в своих интересах. По таким гадальщикам должны были остаться архивные записи. Причем, не только в архивах Инквизиции, но и в архивах Теней. Мой друг предлагает составить список таких гадальщиков. Возможно, это даст тебе зацепку. — Что он хочет за это? — хмуро спросил Кан. — Я тоже его спрашивал, — усмехнулся в ответ Орион. — Он говорит, что ничего. Мол, надеется установить хорошие отношения с тобой. Кхм… дальновидный парень… В общем, если ты согласен, я даю ему свободу действий. Только учти: все это не вполне законно. Так что? — Согласен… — не без досады произнес Ученик. — Сколько времени это займет? — Думаю, месяца три-четыре, а то и больше, — прикинул Джовиб. — Работа предстоит нелегкая. — Месяца три-четыре?! Это много!!! — Кангасск аж вскочил, но, спохватившись, взял себя в руки и медленно, со вздохом опустился на стул. — Слушай… — Джовиб сделал пару шагов на встречу и, сев напротив друга, заглянул тому в глаза. — Ты весь на нервах. Хватит травить себя уже. И метаться по миру больше не надо. Кангасск отвел взгляд. Орион был прав, это приходилось признать. — Полетели со мной в Серую Башню, — по-дружески предложил Джовиб. — Я тебя с женой познакомлю, с сыном… и… хм… с тестем тоже. — Ты женат? — удивился Кангаск. Слабая улыбка тронула уголки губ. — Я не знал… А сын… большой? И тоже Орион, согласно традиции?.. — Нет, — покачал головой Орион. — Сын у меня Лайнувер… Традиции я не ломал: мальчонка приемный. Десять лет ему сейчас. Когда я женился на Карине, ему было семь. Он полукровка, как твоя Милия. Отец его — Сейнор — изумрудный дракон; погиб во время войны, сына даже не видел. Я парня усыновил, даже фамилия теперь моя. Вот и получается, что первый сын у меня не Орион и не Зига… Ну да это неважно. Мы с Кариной ждем маленького, — Джовиб улыбнулся; какая-то тихая, светлая радость угадывалась в улыбке бывалого воина, и в тоже время грусть… — Орион… или Мералли. — Я рад за тебя, — тихо рассмеялся Кангасск, совершенно забыв, как злился на все и вся каких-то пару минут назад, а потом, вспомнив письма Макса, задумчиво произнес: — Лайнувер… Знакомое имя. — Мало ли на свете Лайнуверов… — нарочито небрежно отмахнулся Орион. Вряд ли он надеялся обмануть Кана этим жестом, скорее просто намекнул не трогать эту тему. — Так ты со мной? В Башню? — Да, — твердо заявил Кан. — Судьба предлагает мне передышку, — он усмехнулся краем рта, — и я решил не отказываться. Спасибо тебе за помощь… Я дождусь этих списков. — Ну, — Орион довольно расхохотался и развел руками, — собирай пожитки — отправимся завтра с утра; Ваннах как раз с рассветом встает, вот пусть и состряпает нам трансволо. Я тебе обещаю, ты и не заметишь, как пролетят все эти месяцы! — Верю на слово! — отозвался Кан. Глава тридцать девятая. Путь горячего шоколада …Тогда я предложил названия согласно бинарной номенклатуре: дикие желтые драконы должны были отныне зваться Draco troglodytes, а зеленые, равные по разуму человеку, — Draco sapiens… И недели не прошло, как новоявленные «Draco sapiens» выступили с возмущенным отказом. Я долго смеялся, когда узнал, что их так возмутило… «Безмозглое, наглое, грязное создание, которым является желтый дракон, по твоей номенклатуре выглядит чуть ли не нашим родственником! Эти неразумные ящерицы вообще не достойны называться настоящими Драконами…» Таким образом, мне было выказано официальное драконье «фи». Вняв их чувству юмора, я назвал желтых «ящерицами». Отныне те — Lacerta troglodyta… и вряд ли будут возмущаться.      Лайнувер Джовиб, натуралист. «Путевые записки молодого меня»      Запись 2332, 9 сентября, год от прихода миродержцев 15026 «Какая жалость, что ты не умеешь заклинать трансволо! Теперь придется топать через весь запретный радиус,» — зевнув, без особого сожаления произнес с утра Орион. Над мелочами, о которых могут слегка сожалеть люди, потомки изумрудных драконов просто смеются. Честно говоря, Кангасск и сам собирался попросить о том, чтобы пройти пешком запретный радиус. Хотелось подышать морозным воздухом, послушать хруст снега под подошвами сапог и вой ветра в горах; вновь пройти тот путь, который он однажды уже проходил с Учителем… с Владой. Путь, отмеченный запахом горячего шоколада и теплом доброй памяти. …Здесь ничего не изменилось. Равнина, горы, снег — все как тогда. И — такое же радостное солнце. На плечах приятной тяжестью лежит зимний плащ, наброшенный поверх теплой куртки. И ноги в здоровенных сапожищах, утепленных медвежьим мехом, по щиколотку утопают в снегу. Погасли звезды трансволо; большой город, занятый вечным движением, сменился просторами безлюдного Севера… Больше всего такому повороту событий была рада Эанна. Предыдущие два дня в распоряжении юной чарги были только Рунный парк и резиденция Главы Совета (где слугам после мохнатого гостя еще долго придется править заклинанием ресторации мебель, о которую были всласть поточены когти)… надо ли говорить, что котенок заскучал… Сейчас рыжая бестия, взрывая лапами пушистый снег, носилась вокруг неспешно идущих Ориона и Кангасска, и вид у нее был истинно счастливый. — Я на нее даже смотреть устал. Часа два уже скачет, — пожаловался Орион и беззлобно проворчал: — И откуда у нее столько сил? — Сам удивляюсь, — пожал плечами Кангасск. — Хотя, когда я сам увидел снег впервые, тоже был счастлив так, что напрочь забыл об усталости. — Так ты в курсе, что за зверь у тебя? — Джовиб понимающе закивал. — Ты о чем? — Кангасск обернулся и с удивлением посмотрел на друга. — Просто ты сказал, что она видит снег впервые. Учитывая ее происхождение, это, скорее всего, правда. Это файзульская чарга, Кан… — начал объяснять Орион и вдруг настороженно замолчал: Эанна в тот момент шустро метнулась к нему и, игриво припав на передние лапы, нацелилась прыгнуть. Похоже, она собиралась шутки ради повалять героя войны в снегу, как игрушку или собрата-котенка. Кангасск намерение своей чарги уловил и, нахмурившись, молча погрозил ей пальцем. Эанна фыркнула и, взметнув целый ворох снежинок, умчалась прочь. — Так о чем это я… — Орион прокашлялся и недоверчиво проводил взглядом бегущую вдали чаргу. — Ах да… Родина этих рыжих — файзульские степи. В отличие от наших чарг, эти — дикие. Я слышал, у них в жизни бывает лишь один хозяин и больше они не приручаются… Стиги почти уничтожили наших чарг в войну. Так что файзулы со своими дикими бестиями были очень кстати. — Дикая, это верно, — согласился Кан. — Я не знал, откуда она. Ты меня удивил, честно скажу. — Рад, — коротко ответил Орион. — Как говорит Карина, удивление — лучшее лекарство от равнодушия и тоски. Ты еще наудивляешься сегодня. Сразу скажу, Башню теперь не узнать. — Почему? — Увидишь, — Орион хитро подмигнул. — Не буду сюрприз портить. — А кто сейчас смотритель в Башне? — пользуясь случаем, поинтересовался Кан. — В последний раз был Нэй Каргилл. Услышав это имя, Орион нервно рассмеялся. — Был, был… — сквозь смех произнес он. — Но все это было давно и неправда. Теперь смотритель — я… Мореход, беспечно ухмыльнувшись, продемонстрировал Кану связку кристальных ключей. Что ж, должно быть, сын звезд очень доверял тезке, раз оставил Башню на его попечение. И — что-то подсказывало, что Каргилл подобным выбором остался, мягко говоря, недоволен… Берег Архангела, берег Дьявола… Каменные стражи все так же стоят по обе стороны от беснующейся в узком проливе реки. Здесь ничего не изменилось… и вряд ли когда-нибудь изменится. Кан поднял голову, непроизвольно — будто почувствовав чей-то пристальный взгляд… Свет резанул по глазам: яркое солнце; ослепительно белый снег на плечах гигантов, в складках каменных крыльев… безоблачно… Прищурившись, Ученик разглядел их… и, тронув за плечо Ориона, указал ему на крохотных крылатых змеек, ныряющих в солнечных лучах на головокружительной высоте. — Изумрудные драконы, — сказал Кангасск с уверенностью. — Я видел их однажды. Тоже издали. После того боя… — Не напоминай… — вздохнул Орион и честно признался: — Когда я узнал, что мы с покойной капитаншей «Ювеля» одной крови, я пил неделю… — Хорошо, — с пониманием отозвался Кан. — Не буду. — Вот и славно, — Джовиб невесело ухмыльнулся, а потом, оставив тяжелые мысли, поднял взгляд к небу и помахал драконам рукой. — Это местная молодежь, — пояснил он Кангасску. — Пусть спускаются, познакомлю… Судя по тому, что далекие изумрудные змейки перестали беспечно кружить и начали снижаться, жест Ориона был замечен и понят (быть может, его даже ждали). Но тогда зрение у этих драконов не хуже, чем у горных орлов; человеку о таком и не мечтать никогда. Описав широкий круг и подняв в воздух целый рой снежинок, три дракона приземлились неподалеку от Кана с Орионом. Сложив крылья, оставшееся небольшое расстояние они преодолели пешком. — Привет, ребята, — дружески произнес мореход. В ответ послышалось нечто непонятное, рычаще-фыркающее. Неудивительно: драконий облик — драконий язык; должно быть, будучи драконом, весьма затруднительно произносить человеческие слова. …Кангасск впервые видел изумрудных драконов так близко и был приятно удивлен тем, что они, оказывается, совершенно не похожи на желтых… Изумрудные раза в три меньше и куда изящнее своих диких «собратьев»; у этих существ, равных по разуму человеку, высокие лбы и ловкие, способные к артистической жестикуляции руки (назвать их лапами язык не поворачивается), а глаза — серые, карие, золотые — исполнены глубины и обаяния. Дэлэмэр не понимал, о чем они говорят, но речь драконов, пусть и чужая, была щедро сдобрена эмоциями, которые переводить не нужно… — Хватит фыркать и пыхтеть! — строго сказал им Орион. — Давайте по-человечьи уже… — Пррифффет, — отозвался один из драконов, переминаясь с ноги на ногу. — Орррион и К'анннг'асск. Слова он выговаривал с тщательностью послушного школьника. Человечьи звуки давались ему непросто, а «к» и «г» получались щелкающими: с таким щелчком раскалываются спелые лесные орехи. И… принимая во внимание тон, с которым обратился к драконам Джовиб, и смущенные взгляды последних, складывалось впечатление, что вся эта троица — дети. Подумав так, Кангасск невольно расплылся в улыбке. — Привет, — ответил он. — Это Зейна, Чиун и Навер, — представил троицу Орион и тут же пояснил: — Это на человечий манер… на драконий — язык сломаешь выговаривать. И, Кан… — он скрестил на груди руки и бросил в сторону Ученика косой взгляд. — На будущее… построже с ними: сразу скажу, это ровесники моего сына. Их двести годков — что наши десять… Страшные разгильдяи все трое. Драконы смущенно переглянулись. Кангасск не выдержал — рассмеялся. Давно он не смеялся так весело. — И чего вы тут делаете, хотел бы я знать? — с нажимом произнес Орион, обращаясь к изумрудным ребятишкам, которые, словно предчувствуя этот вопрос, отступили на шаг и сбились в кучу; похоже, знали, что с этим человеком шутки плохи… Даже то, что Джовиб был на голову ниже любого из них, храбрости им не добавляло: взрослый есть взрослый. — Прррог'уллллиффаемсаа, — протянул сероглазый Чиун и зябко повел крыльями. — И еще… — добавил Орион, — где четвертый? Вас только трое спустилось. — Нассс и есссть трррое, — выглянув из-за крыла Чиуна, произнесла Зейна. Голос у нее был мягче; девчоночий голос. — Хе-хе, врут и не краснеют, — весело заметил Кангасск. Драконью ложь харуспекс распознавал не хуже, чем человеческую; Кан был так удивлен этим, что высказал свою догадку сразу, не успев задуматься над тем, что сейчас лучше: подыграть детям или встать на сторону Ориона. Потом задумался, но было поздновато… — У меня плохое предчувствие… — вздохнул Орион и велел: — Зовите своего четвертого. Драконы все как один подняли головы — и в небо понеслись тонкие крики. Как тогда, над залитым кровью «Ювелем»… только не было в этих криках скорби: дети просто звали своего товарища. И он появился, вынырнув из-за снежной шапки на голове Архангела. Он снижался, описывая большие круги; сразу было заметно, что летит осторожно, а когда спустился достаточно низко, то стало ясно, почему: на спине у дракона уже можно было разглядеть крохотную человечью фигурку. — Аглайн… — констатировал Орион. …Дракон, носивший имя Аглайн, выглядел куда больше и старше дожидавшейся внизу троицы. Поровнявшись с Зейной, Чиуном и Навером, он вытянул крыло и спустил на землю щуплого человеческого мальчишку лет десяти (человека тяжелее изумрудный дракон, наверное, даже не поднимет). Тот был одет явно для полета в холодных высотах: меховые сапоги, три теплых плаща сразу, и — огромные очки, закрывающие половину лица… Кан их узнал: эти очки ему четырнадцать лет назад сделал сам сын звезд. В них Ученик, тогда еще совсем молодой и глупый, катался на лыжах, заворачивал неумелые виражи и смотрел на зимнее солнце, не щурясь… славное было время. Подойдя к Ориону, мальчонка сдвинул очки на лоб и, подняв голову, счастливо улыбнулся. — Привет, пап! — звонко произнес он и обнял Джовиба. — Мой сын, Лайнувер, — с кислой улыбкой произнес Орион, обернувшись к Кангасску. — …Лайн, я тебя побью когда-нибудь… — отчитал он мальчишку, доверчиво глядящего на него снизу вверх и улыбающегося во весь рот. Должной суровости во фразе не прозвучало; тем не менее, мореход продолжал: — Ты о матери думаешь? Ей волноваться нельзя, бестолковая ты голова. Если она узнает… — Пап, я ей ничего не скажу!!! — горячо заверил его приемный сынишка. И, сияя от радости, сообщил: — Мы на самом верху были! — он махнул закутанной в две варежки рукой в сторону гигантских каменных стражей. — Оттуда все-все видно! Я даже в кристалл заключил картинку… — Ооооохсвятыенебеса… — вздохнув, скороговоркой произнес Орион. — Не вздумай матери кристалл этот показывать… А с тобой, — он ткнул пальцем в сторону Аглайна, отчего дракон-подросток насупился и гордо расправил плечи, — я отдельно поговорю. Аглайн что-то проворчал по-драконьи. — Я знаю, что он не рухнет, дурила, — проворчал в ответ Орион. — Но, разрази тебя гром, я беспокоюсь все равно… а Карине вообще лучше не знать, где Лайн пропадал сегодня. Вы четверо, отнесите парня туда, откуда взяли — и чтоб такого больше не было! …Улетающую драконью четверку Джовиб провожал взглядом долго и задумчиво. За это время вернулась Эанна — видимо, к драконам чарга подойти опасалась. — …Вот ведь сорванец… — покачал головой Орион, последний раз взглянув на опустевшее небо. — Я в его возрасте такой же был… И никогда не понимал, отчего за меня кто-то беспокоится… — он печально посмотрел на Кангасска. — Скажи, я дурак, что не бью сына, да?.. Ему б пошло на пользу… — Вряд ли, — с большим сомнением произнес Кан, улыбнувшись, заметил: — А сын у тебя замечательный… — Знаю… — Орион тихо рассмеялся. — Я скучал по нему. И по Карине… Две недели дома не был. Давай шагу прибавим, что ли… — Давай! — с улыбкой согласился Кангасск. Они шли быстро. Очень. К вечеру Ученик даже не вспомнил, каким же берегом прошел вдоль узкого места реки. Не важно это было. …Две карты у входа. Знакомая прихожая… Встречать их юный Лайнувер Джовиб, заговорчески улыбаясь, выбежал первым. За ним вышла Карина… Кану даже объяснений не потребовалось, так она была похожа на своего отца — Нэя Каргилла. Орион ласково обнял жену при встрече… «Как ты, как малыш?..» — много было радостных и поспешных вопросов… Наблюдая чужое счастье, Кан стоял в стороне, возле вешалки, на которую повесил свой плащ. Всего несколько минут — которых хватило на то, чтобы в сердце закралась печаль… Это на так уж сложно — быть одному… До тех пор, пока не увидишь счастливую семейную пару. …Заныл старый шрам, тот, что навсегда перечеркнул левую бровь. Невелика цена, Сохраняющий Жизнь, за то, что ты сейчас видишь; за одно это уже можно простить себе кучу ошибок и просчетов, не так ли?.. и не судить себя слишком строго… — Здравствуй, Кангасск… Задумавшись, Кан не сразу понял, что обращаются к нему. — Здравствуй, Карина, — спохватился он. — Извини, сплю на ходу… Она была прекрасна. Как прекрасна всякая женщина, которая любима и любит. Ребенку, которого она носит, предстоит родиться в замечательной семье… — Ничего, — Карина улыбнулась. — Сегодня какой-то сонный день. Проходи, не стой у порога. Я угощу тебя горячим шоколадом. Шоколад был последним, что напомнило Ученику о старых временах. Шоколад и тишина небольшой гостиной с камином… К ужину Кангасск понял, что Башня изменилась до неузнаваемости, как и предупреждал Орион… Не сказать, чтобы это радовало или печалило. Скорее, отрезвляло… Судьба всегда находит способ заставить человека смириться с тем, что прошлое вернуть невозможно. Всегда… Глава сороковая. Памятник одиночеству Серая Башня — памятник одиночеству. Оно навеки там, где нет дорог и городов; где на многие мили вокруг тянутся снежные пустоши и изумрудные хвойные леса; где на запад из высоких окон открываются взгляду земли, не нанесенные ни на одну из карт… Кангасск помнил обитель Серега молчаливой и безлюдной. В ее огромных пустых залах каждый шаг отдавался многократным эхом. А по утрам в открытые окна летело колкое снежное крошево, и все немногочисленные обитатели Башни ходили в толстых вязаных свитерах с высоким воротником… …Цепочка воспоминаний пронеслась перед мысленным взором последнего Ученика. Сейчас он шагал по тем же коридорам и не верил своим глазам. Дух прежней Серой Башни присутствовал — словно улыбка, исчезающая в темноте… Всюду были люди; их шаги, слова, смех — всё сливалось в единый фон, напоминая первый аспект арена (каким его чувствует Странник) — бесконечный град несвязанных нот, несозданных мелодий… …Кажется, с Каном здоровались; кажется, приветствовали… он лишь отрешенно кивал. Он сам не понимал, отчего так тяжко воспринял эту перемену. Понимал только, что у него, бессмертного, таких перемен будет много, и научиться мирить себя с ними он должен. — Удивлен? — спросил Орион. Кан обернулся к нему и ответил лишь рассеянной улыбкой. — Я расскажу, — тихо произнесла Карина, взяв мужа под руку; жизнерадостный дракошка Лайнувер продолжал старательно вышагивать рядом с гостем. — Во время войны сюда был эвакуирован весь Северный Университет Серой Магии, по приказу Серега. Я слышала, на Юге сделали то же самое, только на два года раньше: сюда все-таки на трансволо нужно добираться, и в первые два года — без магии — это было невозможно. Когда война закончилась, здание Университета восстановили и большая часть магистров и студентов вернулась туда, а часть осталась здесь, с разрешения сына звезд. — Да, тезка не возражал, — зевнув, сказал Джовиб. — После войны он перебрался к Астэр, на Юг и рад был оставить Башню под чьим-нибудь присмотром. — Здесь остались в основном те, кто изучает харуспексы, — увлеченно подхватила Карина. В глазах ее загорелся столь знакомый Кангасску огонек научного интереса, истинный, тот что сродни детскому восторгу и любопытству. О да, она несла тот ореол, что давным-давно на краткие несколько дней обрел ее отец… — Интересно, — улыбнулся Кан краем рта. — Могу полюбопытствовать как дилетант? — Дилетант? — дочь Нэя звонко и весело рассмеялась. — Шутишь, Ученик! Думаю, ты знаешь о харуспексах куда больше, чем все те, кто экспериментировал тут с ними тринадцать лет. Ты их чувствуешь. Ты с ними связан. А мы просто смотрим и измеряем. — Даже если так, — Кангасск смущенно хмыкнул, — мне все равно интересно. — Тогда устрою тебе экскурсию. Завтра же, — заверила его Карина. Столь доброжелательным ответом Кангасск был по-настоящему восхищен. Он еще не забыл, как отец Карины ответил на подобную просьбу… Потому Ученик дал себе твердое обещание завтра посетить лабораторию. Обеденный зал был полон: местные светила омнисийской науки, согласно старой традиции, делили вечернюю трапезу со своими учениками. Нэя Каргилла Кан увидел еще издали, и сразу же заметил, как насупился и подобрался Орион. — Я так понял… — Джовиб прокашлялся, — …вы с моим тестем давно знакомы. — Да, — Кангасск кивнул и бесхитростно заметил: — А он почти не изменился с тех пор. Только поседел еще больше. По Ориону было видно, что он хотел добавить нечто ехидное и язвительное, но сдержался. Вздохнул… — Ну что ж, — сказал он, — тогда можно вас не знакомить. Пошли… К Каргиллу он двинулся крайне неохотно, словно к корзинке с живыми змеями. — Здравствуй, папа… — сказал он и невесело улыбнулся. Последнее слово, как он ни старался, все-таки прозвучало с долей иронии. — Здравствуй, — произнес Каргилл сухо. Пожалуй, если бы не Карина и Лайн, эти двое друг к другу даже не подошли бы. — Здравствуй, Нэй, — сказал Кан как можно приветливее, чтобы хоть немного разрядить обстановку, и… встретил недоуменный взгляд. — …Дэлэмэр? — после некоторого раздумья Каргилл все-таки узнал в седовласом мужчине юного «неуча», каким запомнился ему Ученик миродержцев. — Да, — пожал плечами Кангасск. — Орион пригласил меня погостить немного в Башне. Нэй бросил на зятя хмурый взгляд. — Я всегда рад гостю, — сказал он Кангасску. — И, думаю, общение с последним Учеником миродержцев пойдет на пользу нашим студентам… — Ты надолго? — вдруг подал голос Лайнувер, про которого все забыли. Для верности он даже тихонько подергал Кангасска за рукав. — Лайн, не перебивай старших, — строго сказал ему Нэй. — Месяца на три точно, — ответил Кангасск мальчишке. Он никогда не считал, что недостаток роста или возраста — это повод игнорировать человека или не давать ему слова. — Здорово! — обрадовался Джовиб-младший. — А ты правда бессмертный? Сколько тебе лет? — Тридцать три, — не удержался от улыбки Ученик. Разговор завязался. И никто не осмелился вмешаться. Кангасску стало очень не по себе, когда он это осознал… Редко, но встречаются в мире люди, от рождения несущие дар слова. И они не обязательно поэты или актеры… Просто другие невольно замолкают, когда они говорят… и — идут на гибель и муки за такими словами. Будто за волшебной дудочкой… Зига-Зига был таким… даже бессмертный сын звезд оставил ради него все. Воистину, отправляясь в «путешествие налегке», мы забираем таланты с собой. Мы всегда у себя есть, что бы ни случилось. …Осознал. Только сейчас. А ведь такое бывало раньше. Порой замолкал и прислушивался даже суровый Серег. И теперь: никто не вмешивается в веселый разговор Кана с мальчишкой; пустая трата времени, по сути, и тем не менее… — Лайн, пошли ужинать, — свернул затянувшуюся беседу Кангасск. — Еще наговоримся с тобой за три месяца. — Кхм, — кашлянул Нэй. — Я бы тоже не против поговорить, Дэлэмэр. Загляни в мой кабинет завтра. — Загляну, — Кангасск кивнул. …За столом он сидел между Каргиллом и Джовибом, как меж двух огней, что, впрочем, не помешало в полной мере насладиться превосходным ужином. После ужина заговорчески улыбающийся Лайн показал своему новому другу тот самый кристалл изображения, который заполнил сегодня на дикой высоте. Вид оттуда открывался божественный и страшный; Кангасск поразился храбрости мальчишки (сам бы он не полез так высоко ни за что), а потом вспомнил о настоящем отце Лайна… Должно быть, сложно не рваться в небо, когда драконьей крови в тебе половина. «Интересно, как Милия оценила бы этот поступок? Тоже ведь дракон-полукровка… Пожалуй, стоит их познакомить,» — подумалось Кану. Они пока не задумываются, а ведь им обоим суждено жить меж двух миров, не имея возможности сменить облик и взмыть в небо, как драконы, или состариться и умереть, как люди… Дружба многое бы для них значила… …К ночи коридоры и залы Башни опустели; ненадолго вернулась древняя, строгая тишина, и гулкое эхо вновь принялось многократно умножать шаги. — Ну, что скажешь, Кан? — с усталой ухмылкой осведомился Орион. — Все так изменилось, — покачал головой Ученик. — Да уж… — Джовиб вздохнул. Пару минут они молча брели по длинному, прямому, как стрела, коридору. За окнами выл ветер; откуда-то тянуло сквозняком… — Вы не очень-то ладите с Нэем, — заметил Кангасск. — Хех! — Джовиб горько усмехнулся. — Мягко сказано — «не ладите»! Он искренне считает, что я бандит-убийца-маньяк и воплощение зла на земле. И дочери-то его я недостоин, и на внука-то его я плохо влияю… и вообще, пиратское прошлое мне поминает все время… В общем… — Орион махнул рукой и продолжать не стал. — И то, что Карина и Лайн счастливы, его не разубеждает? — спросил Кан с сомнением. — Нет, — отрезал Орион. — Ну я так и сказал: он ничуть не изменился… — заключил Кангасск. — Да-а уж… — протянул Джовиб. — Ну сейчас мы, вроде, установили нейтралитет. Он со мной даже здоровается, с ума сойти… Было время, грозился запретить мне появляться рядом с его дочерью и внуком. Я тогда просто позакрывал все комнаты в Башне. Подействовало… Понял, что, если он хочет продолжать свои научные дела, со мной придется считаться… Потом, пока я дома не был три месяца из-за дел, он взялся настраивать против меня Лайна; магию и фехтование запретил изучать мальчишке еще… — Орион замолчал. — И что ты? — спросил его Кангасск. — На этот раз я ничего на закрывал, — угрюмо отозвался Орион. — Просто пригрозил старому упрямцу, что увезу Карину и Лайна в Пиратские Гавани. Я был здорово зол тогда и не шутил ни грамма. — Не дело это, когда нейтралитет держится на страхе, — заметил Кангасск неожиданно профессиональным тоном. — Лучше так, чем никак, — возразил Орион. — Поверь мне, больше всего его злю даже не я, а закрытые комнаты. Девять из десяти комнат Башни закрыты для всех, кроме Астэр, тезки да нас с тобой. Там древние книги и много чего еще, что Нэю давать не следует… сам понимаешь… Я вот думаю, — голос Джовиба смягчился, — Лайн подрастет, я тезку уговорю — откроем мальчишке комнаты. Из него тоже ученый, похоже, получится. Только не такой, как дед его… Я б и Карине все открыл, да тезка не велит. Впрочем, понятно же, отцу она не откажет. Дай ей старинный фолиант сегодня — и завтра на него Нэй лапу наложит, точно знаю… Ну… — он тряхнул головой и произнес уже веселее: — Давай расходимся до утра. Иди в свою комнату; там ничего не меняли с тех пор, как ты в ней жил. Только заклинанием ресторации проходились раз в неделю. — Спасибо… — ответил ему Кангасск. — Тебе спасибо, — вернул благодарность Орион. — Мне-то за что? — Ученик миродержцев беззвучно рассмеялся в ответ. — Я часто вспоминаю ту битву на «Ювеле»… — Джовиб оборвал фразу, не договорив. — Ну, спокойной ночи тебе, Кан. — Спокойной ночи… Глава сорок первая. Последний «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15005 от п.м. январь 6, берег реки Фэрвиды, временный лагерь Последним Учеником миродержцев назовут тебя, Кангасск, но тебе следует знать, что есть еще один… тот, кому я подарил несколько недель Ученичества в свое время. Его зовут Нирк Мисаль. Сестры Нирка тоже учились у меня, но истинное Ученичество — это нечто большее, ты знаешь сам. Это любовь, вера, самоотверженность, единство — все то, что заставило тебя, тогда еще простого смертного парня, заступить дорогу мне… Я часто корю себя: судьба подарила мне любимую, а я стал виновником ее смерти; судьба подарила мне Ученика, а я уделил ему считанные дни и оставил его… И ничего уже не вернуть. Правда, Нирк теперь снова со мной (а его сестры тренируют моих новобранцев), он в этом лагере; только несколько минут назад принес мне отвар шалфея — меня третий день терзает марнсовский кашель. Он до сих пор зовет меня Учителем; стараюсь соответствовать, хотя момент я упустил, этого не отменишь. Он очень светлый человек, мой Нирк, не чета мне, и все больше становится похож на того, кем всегда мечтал быть я сам. Моя тьма не касается его; наверное, напротив, его свет сияет в ней ярче. Нирк смертен. Он уйдет из этого мира, состарившись, как и суждено людям. Ты же — останешься. Потому это ты — Последний. Просто помни его, он заслужил это как никто другой      Макс М.» — …а здесь мы изучаем влияние массы харуспекса на его стабилизирующие свойства, — сказала Карина, перейдя с Кангасском в очередную белую комнату. Несколько молодых ученых, сидевших там, обернулись к ней и дружно поздоровались. — Этим занимаются самые молодые наши коллеги, — продолжила Карина. — Вот, например, Аглайн… конечно, в пересчете на человеческие года его возраст впечатляет, но по драконьим меркам он еще совсем юн, а в человеческом облике живет всего четыре года. Аглайн с Каном переглянулись; понимающе кивнули друг другу, не сговариваясь — мол, случай в горах останется между нами. На вид парню можно было дать лет шестнадцать… белокурый, с юношеским пушком над верхней губой; необычайно и трогательно серьезный. Конечно, ему как дракону ничего не стоит резко сменить облик, но вряд ли он будет это делать — из уважения к своим человеческим друзьям и коллегам. Не сказав ни слова, молодой дракон вернулся к своей работе: он чинил некий несложный магомеханизм, периодически касаясь его то магией, то инструментом. — Ты не устал, Кангасск? — заботливо осведомилась Карина. — Мы прошли уже кабинетов десять; наверное, многовато на один раз? — Устал немного, — честно признался Кан и добавил шутя: — Я старый любопытный неуч, но тут любопытства явно не достаточно: надо и знать кое-что. Дочь Нэя покинула лабораторию и неспешным шагом двинулась вперед по коридору; Ученик шел рядом. Определенно, лабиринт коридоров был задуман для того, чтобы на досуге тихонько бродить в нем, предаваясь размышлениям. Каменные стены, местами серые, местами узорчатые, к этому очень располагают. — На самом деле все это ужасно скучно, Кан, — с доброй улыбкой сказала ему Карина. — Рутина это все. Но, думаю, мы с тобой родные души, потому я могу поделиться с тобой кое чем интересным, — она хитро прищурилась. — Ты готов? — Да, — незамедлительно ответил Кангасск. — Я считаю, у ученого должна быть большая мечта, — Карина вновь улыбнулась и развела руками. — Ну, то, что придает смысл всей его долгой и скучной работе. У меня такая есть, я счастливый человек… Отец, конечно, ее не одобряет нисколько. Коллеги относятся доброжелательно, но всерьез не воспринимают. Ты появился как раз тогда, когда я отчаялась найти того, кто меня поймет. — А что это? — с легким недоумением произнес Кан. — О чем ты мечтаешь? — Я с детства люблю древние сказания, — ответила Карина чуть смущенно. — И считаю, в них содержится много правды. Что это не просто сказки, как говорит отец. Так уж получилось, что всю жизнь я поднимаю сказания по любой теме, которую берусь изучать. В них много тайны, и мало прямых ответов… Особенно касательно харуспексов. Мне всегда была интересна такая параллель: три Хоры и три Обсидиана. Первые составляли магическую систему и работали взаимосвязанно. Мне кажется, Обсидианы должны быть как-то связаны тоже. Или их возможно связать. Иными словами, я верю, что существует Триада… и что у каждого из видов обсидиана — холодного, горящего и дымчатого (нарра, если не ошибаюсь) есть в ней свое место. И, Кан… — она остановилась и посмотрела ему в глаза. — Мне кажется, ты — человек, несущий Триаду. — Триада… — отрешенно повторил Ученик. Оллардиан, пропавшая дочь… и — грандиозная паутина судьбы в темной глубине вселенской пропасти… — Тебе есть, что рассказать мне? — с надеждой спросила Карина. — Пожалуй, да, — Кан опустил глаза. — Однажды я прочувствовал, что значит, когда все три харуспекса работают одновременно… И это ни на что не похоже. — Расскажи! — не удержавшись, воскликнула дочка Нэя, и в голосе ее прозвучала мольба. — Я расскажу, — чуть отстранился Кангасск. — Сразу же, как только найду нужные слова. Мне… непросто выразить, что я тогда почувствовал. Дай срок до завтра. — Хорошо, — согласилась Карина. — Конечно, я не буду тебя торопить… — она возобновила шаг. — Тебя все утро искал Лайн. Он от тебя в полном восторге… — Да ну? — Кангасск рассмеялся. — Я, кажется, обещал рассказать ему что-то… где он? — У него уже должны были закончиться утренние уроки… — произнесла Карина задумчиво. — Наверное, фехтует сейчас. Кстати, — она оживилась, — у нас тут прекрасная школа фехтования! Ты как воин и оружейник должен оценить. — Оценю, — весело хмыкнул Кан. — Кто мастера? — Семья Мисаль. Брат и сестры… «Мисаль… Макс, опять твое письмо попало в точку…» — Тогда я схожу присоединюсь к тренировке. Не буду больше тебя мучить, — извиняющимся тоном произнес Кангасск. — Сходи, — кивнула ему Карина. — Но знай, общаться с тобой только в радость. Жду завтра рассказа про Триаду!.. Остановившись у двери тренировочного зала, Кан слушал доносящиеся оттуда голоса, стук мечей деревянных и звон мечей стальных: не заточенные клинки часто используются на тренировках более опытными учениками… Все это сливалось в бесконечный пульсирующий шум, который, просачиваясь в коридор, разносился по нему эхом. «Сколько же там народу…» — подумал Кан, покачав головой. И вправду — сколько? Пара сотен?.. Это самый просторный зал Серой Башни, и он легко столько вместит. Кангасск не совсем отдавал себе отчет в том, зачем он все-таки сюда пришел. Тренироваться? Нет, при его любви к уединению и тишине, он бы выбрал, скорее, один из маленьких тренировочных залов на верхних этажах, и позвал бы Джовиба составить компанию. Тогда зачем? Повидать Лайнувера? Глупости… шустрый мальчонка легко отыскал бы его сам через час-другой. Значит, остается одно: пришел к Нирку Мисалю, Ученику Максимилиана. Почему это так важно и почему все, что напоминает в этом мире о Максе, ему так дорого?.. Ведь, строго говоря, Кан и не знал толком сына Влады и Серега… хотя, несмотря на это, назвал его своим другом тогда, перед боем с Кайсаном. От всей души ведь сказал «Он мой друг»… Медленно вдохнув и выдохнув, Кангасск толкнул дверь и переступил порог зала. Учеников у семьи Мисаль действительно было великое множество. Каждого из них окружало мерцающее поле слабенького защитного заклинания, призванного уберечь тело от травм, — так что весь зал был погружен в сиреневое сияние, и «запах» магии стоял тут довольно-таки густой. Присматриваясь к разновозрастным поединщикам, Кангасск неспешно шел краем зала. Обойдя половину, он мысленно посмеялся над собой и присел на низкую скамеечку у стены. Рядом в каменной чаше плескался питьевой фонтанчик; в здешнем шуме он казался немым. Вглядываясь в сиреневый сумрак, Кан смутно различал фигуры мастеров, неспешно движущиеся от одной пары к другой. Вряд ли они могли сейчас объяснить что-то своим подопечным на словах — для этого пришлось бы кричать во все горло. Но… быть хорошим учеником — значит и без слов понимать своего учителя… …Это было подобно волне: вначале опустили мечи и погасили защитное сияние несколько человек в центре зала; их примеру последовали те, кто стоял рядом, и так далее. И вот зал, где минуту назад люди, даже крича, не могли бы услышать друг друга, уже наполнен прозрачным утренним светом, и тих настолько, что от тишины звенит в ушах. Слышно, как подвывает за окном метель, как журчит питьевой фонтанчик… Ученики отступили к краям ковра, где каждый без шума и суеты занял свое место. В центре зала остались только Мисали. «Так вот ты какой, последний смертный ученик…» Нирк был высок, пожалуй, даже выше Максимилиана. На вид он был чуть постарше Кангасска; года на два-три, может быть… Мягкие рыжие волосы спускались до плеч. Он носил белое. И белый цвет шел ему не меньше, чем его Учителю — черный. Три женщины рядом с ним… должно быть, сестры: видно семейное сходство. Они тоже в белом. Но, в отличие от Нирка, излучают не торжественный свет, а покой и тихую мудрость. …Завороженно глядя на Мисалей, Кангасск чувствовал себя странно… Чувствовал, что Макс, всегда считавший себя Тьмой, ему ближе, и что сам он вряд ли в ближайшие тысячу лет будет столь светел и чист… что вполне справедливо, если верить снам, скроенным из памяти Ффара и ясно говорящим о том, кем он был раньше… а уж о таком покое, какой чувствовался в каждом взгляде, каждом слове и жесте сестер, ему и мечтать не стоит. — Я скажу несколько слов перед тем, как мы продолжим, — сказал Нирк Мисаль. — И первое мое слово будет о посохе. Кангасск впервые обратил внимание на посох в его руках… Удивительно, но это была простая донгоровая палка, отполированная до блеска ладонями. Настоящие боевые посохи были лишь у сестер. — …Учитель мой, Максимилиан, всегда отдавал предпочтение мечу, — продолжал Нирк. — Но жизнь заставила его сменить меч на посох. Вот с этим, — он провел ладонью по гладкой донгоровой древесине, — он прошел множество дорог и одержал множество побед, в том числе и против меча. Я встретил Учителя, когда тому было пятнадцать лет, а мне — двадцать пять. Я вызвал его на бой и проиграл. В задних рядах пронесся восхищенный шепоток. Видимо, пятнадцатилетние ученики очень воодушевились, услышав такое… Но, из уважения к наставнику, быстро замолчали. — Это просто донгоровая палка, — покачал головой Нирк и обвел взором зал. — Но дело не в ней. Дело в духе того, кто держит ее в руках. Это больше, чем просто замечание бойцу: сама жизнь устроена так… Какое тело досталось каждому из вас? Здоровое, сильное, одаренное умом и памятью — ровно прекрасный сияющий меч или сбалансированный боевой посох? Или слабое, несущее болезнь, страдающее — ровно палка, попавшаяся под руки?.. Это не важно, я говорю вам. Важно то, что вы несете внутри, в душе. Важно то, кто вы есть… …Я проиграл бой пятнадцатилетнему мальчику, вооруженному простой палкой; который без этой палки хромал так страшно, что с трудом мог ходить. Его дух был силен — и я ничего не сумел с этим поделать… И Максимилиан… мой победитель, Учитель и друг… миродержец… он проиграл бой простому смертному — Кангасску Дэлэмэру. Тот не превосходил его в мастерстве боя. Тот даже не успел вынуть меча из ножен. Но победил. Это победа иного уровня. Вот как… а Кангасск еще искренне считал себя не замеченным! Сейчас Ученик невольно затаил дыхание и настороженно выпрямился, чувствуя, как сначала один, второй, а потом все больше и больше взглядов обращается к нему… — Он перед вами, — подытожил Нирк, кивнув в сторону Кана. Теперь на недоумевающего Дэлэмэра смотрел уже весь зал. — И пока он здесь, учитесь у него. Если не бою, то тому, что гораздо выше. Я все сказал… Теперь возвращайтесь к тренировке. Ученики повиновались; зал вновь потонул в грохоте и сиреневом сиянии. Если им и не терпелось поговорить с тем, кого столь высоко оценил их наставник, то они умели ждать. Нирк подошел; Кангасск встал ему навстречу. Долгих разговоров не последовало: два Ученика смотрели друг на друга молча, очень долго. После Нирк жестом пригласил Кана на ковер и предложил ему выбрать оружие. Дэлэмэр остановил выбор на незаточенной сабле, и Нирк согласился: похоже, он как настоящий мастер умел обращаться с любым оружием. Это обычное качество и оружейников, за исключением того, что они в большинстве своем ограничиваются лишь базовыми навыками и не стремятся к вершинам мастерства… Час тренировки пролетел незаметно. Кан оказался не так уж плох в этом дружеском бою, хотя четко осознавал: будь бой настоящим, Нирк убил бы его, без всякого сомнения. Это был мастер. И, глядя на такое мастерство, хотелось и самому уметь так же. Пожалуй, трех-четырех месяцев, которые Кангасск намеревался провести здесь, будет не просто мало… Глава сорок третья. Слово на снегу Одного Лихта оказалось вполне достаточно, чтобы осветить этот зал. Кан любил здесь бывать и в довоенное время, и сейчас. Тогда его влекла лишь уютная атмосфера: небольшое, но не тесное пространство, маленькие окна — отчего-то все это напоминало знакомый с детства Арен-кастель. Как истинный горожанин, Кан всегда опасался бескрайних просторов Кулдагана и всего, что на них похоже, будь то снежные пустоши или чересчур большие залы: сказывалась тысячелетняя память города… Сейчас же Ученика манила другая память… Влада и Серег покинули этот мир; глупо даже помышлять о встрече с ними сейчас, но здесь… здесь они, вопреки всему, кажутся ближе, словно присутствуют незримо. Порой Кангасск приходил сюда вечерами — размяться и помахать саблей в одиночестве, когда никто не может видеть его ошибок, кроме него самого… или просто посидеть и помолчать наедине с мыслями о тех, кто ушел. Пожалуй, он слишком задумался и потерял чувство времени: когда кто-то осторожно переступил порог маленького зала, Кан вздрогнул… но это оказался всего лишь Нирк. Одетый в светло-серый костюм из индижи, великий мастер выглядел куда более земным и, если можно так выразиться, человечным. Такого Нирка Кангасск, пожалуй, мог бы запросто похлопать по плечу и позвать прокатиться на лыжах. Численность населения Серой Башни близка к таковой в каком-нибудь небольшом городе, а уж комнат и коридоров здесь и вовсе немеряно, потому не стоит удивляться, что пути двоих людей могут не пересекаться более нигде, кроме тренировок… Тем непонятнее то, как Мисаль нашел Кана здесь. Разве что Лайнувер подсказал: Кангасск не далее чем час назад выпроводил сорванца спать… Милый, добрый малыш Лайн… как хвостик ходит за седовласым Учеником, стараясь вечно быть рядом… неудивительно, что он знает все тайные прибежища Дэлэмэра. Нирку было достаточно просто спросить… — Доброй ночи, — мягко произнес Ученик Максимилиана, присаживаясь напротив. Сидеть здесь, кроме как на тренировочном ковре, было больше негде. — Доброй… — запоздало отозвался Кан и чуть погодя добавил: — Забавно… я тут уже восемь дней, и в первый раз мы с тобой говорим. — Я не любитель долгих разговоров, — Нирк пожал плечами. — Бой, меч, тренировка… взгляд… они способны поведать о человеке куда больше. — Возможно, — чуть слышно усмехнулся Кангасск, — но я не специалист в таком «общении». — «Специалистом» тут может быть только миродержец, — на полном серьезе возразил ему Нирк Мисаль. — Да, — Кан поймал себя на том, что продолжает говорить полунасмешливой манере. — Влада, Серег… друг друга они без слов понимали, но не пренебрегали даже простым разговором о погоде. Особенно Влада. Мы много говорили с ней… я сначала и помыслить не мог, что она миродержец, думал, обычная девушка… Нирк как-то странно посмотрел на него. Чувствовалось, что слова Кангасска его задели за живое. Мастер долго молчал, прежде чем ответить. — Я не зря говорил своим мальчишкам и девчонкам учиться у тебя, — сказал он, покачав головой. — Мне и самому есть, чему у тебя учиться… — Я что-то не то сказал? — спокойно осведомился Кан. — Прости, если обидел чем. Честно, не хотел. — Я был высокомерен, — Нирк вздохнул. — Ты просто вернул меня с небес на землю. На том тебе спасибо. Кангасск промолчал. — С этого дня я буду ценить простой разговор. Как ценил раньше, — подытожил Нирк. — Расскажи, как тебе новая Башня? — Я здесь уже неделю, — невесело хмыкнул Кан. — И всю эту неделю каждый местный житель смотрит на меня с такой надеждой… как будто я пришел мир перевернуть. Честно признаться, меня не покидает ощущение, что меня с кем-то перепутали. — Отчего так? — удивился Мисаль. — Я явно не тот, за кого меня принимают, — произнес Кангасск с горечью. Зачем делиться такими мыслями с Нирком, он не понимал. — Я не светоч добра, не герой и не мессия. Если смотреть на вещи трезво, то я недоученный оружейник, недоученный Ученик миродержцев и гадальщик — тоже… Я никто, в общем-то. И я не люблю обманывать чужие ожидания. — Ты еще ни чьих ожиданий не обманул, — заметил Нирк. И в самом деле… Кангасск пытался возразить так и эдак, но не нашел, за что зацепиться. Флавус, Сильвия — их ожидания Кан оправдал в полной мере. Так же как и ожидания своих Учителей… И даже Рафдара… других — тоже… Казалось, словам Нирка нечего противопоставить, но было одно «но»… все-таки, было… — Обманул… — сказал Кан, вспомнив Занну. — Я не буду спорить с тобой, — ответил на это Нирк. — С самовнушением спорить бесполезно. Ты еще поймешь, что несправедлив к себе. Это вопрос времени, и не стоит терзаться им каждую минуту. Предлагаю сменить тему… Скажи, ты читал дневник Максимилиана? — Да, — ответил Кангасск кратко. — Это хорошо… — Нирк Мисаль грустно улыбнулся. — Я правильно сделал, что передал его на хранение Астэр: так он быстрее тебя нашел. Я собирался рассказать тебе о последнем дне своего Учителя. Для того и выведал у Лайна, где ты обычно бываешь… Дневник тебе этого не расскажет, только я могу. Ты готов выслушать? — Готов, — решительно отозвался Кан. — Забудь все, что я наговорил тут… Просто расскажи. — Вот! — Нирк лучезарно улыбнулся и развел руками. — Истинный друг моего Учителя! Ты умеешь править ошибки, Кангасск… Но не будем об этом. Слушай… Второго декабря 15007 года мы начали строить укрепления на развалинах города Кириак. Все было спокойно, не считая единичных вылазок детей Тьмы, которые мы быстро пресекали. Уже тринадцатого числа постройка укреплений была завершена. Воины пребывали в хорошем расположении духа. Мы пришли закончить войну и не подозревали, что это сражение будет самым страшным из всех. Я заметил, что Учитель не взял с собой Милию, но не думал об истинной причине. Стоял жуткий мороз. Мы жгли костры, как магические, так и обычные; над фортом все время поднимался в небо дым. Учитель тяжело болел: кашель не отпускал его ни на минуту. Это могло означать только одно из двух: либо он серьезно простыл, либо нас окружают небывало огромные орды темных… Я спрашивал его, но он отвечал односложно или же отмалчивался. А потом начались нападения. С семнадцатого декабря. Я никогда не видел столько тварей. Они шли на наш форт, как волны, бесчисленными полчищами. Люди не спали неделями — держались на красной сальвии, она дает сил и прогоняет сон. Но легионам Эльма не было числа… Последняя битва случилась тридцать первого декабря. Я сражался с Учителем спина к спине. Черной кровью детей тьмы у нас были заляпаны лица, и рукава вымокли в ней по локоть. Вокруг полыхала магия; мечей же становилось все меньше и меньше. Я помню момент, когда в суматохе боя вдруг ясно осознал: никого больше нет, мы с Учителем — последние защитники форта Кириак. Тогда он сделал нечто страшное… Помню, магический щит накрыл нас обоих, а потом — вокруг полыхнул Зирорн такой силы, какую способен придать ему лишь миродержец… Кангасск невольно вспомнил прием Немаана, и сходство показалось ему недобро-подозрительным… Тем временем Нирк Мисаль продолжал: — Силы моего Учителя ушли в красный сектор; с несколькими обезумевшими тварями, которые чудом не попали в поле действия Зирорна, расправился я. Мы остались одни. Учитель был почти беспомощен. Я отнес его к очагу на руках. Детей тьмы не стало, и он дышал гораздо свободнее, я был рад уже этому… Пока я варил что-то лечебное в котелке, он говорил со мной. Я был еще под действием шока, и не понимал всего ужаса его слов. Он говорил, что знал, что так будет, знал, что ведет людей на гибель. А потом сказал, что завтра встретит Эльма в бою. И война будет окончена. Я не поверил. Предо мной лежал человек, который был даже не в состоянии подняться на ноги. Какой бой? Это же верная смерть! Я стал возражать. Стал уговаривать вернуться, спастись; стал изобретать тысячу и один способ добраться в безопасное место… Он слушал. А потом сказал… как сейчас помню: «Я встану, Нирк. И выйду против Эльма, как должен. Я не самоубийца, я буду сражаться до конца. Но вот в счастливом конце я не уверен. Возможно, ты больше меня не увидишь…» А потом вручил мне дневник и сказал, что я должен уйти. Я умолял Учителя не отсылать меня. Умолял на коленях, клялся в преданности… я был безумен. Он слушал, кивал и повторял, что я должен уйти. А потом, когда я совсем замучил его своими глупыми причитаниями, он добавил: «Это приказ. Ты солдат Омнисийской армии. И не имеешь права ослушаться приказа своего командира»… Мне до сих пор стыдно за это… я должен был внять слову Учителя и не дожидаться, пока меня устыдят приказом. Моя ошибка… Тогда я сдался и, мучимый совестью, ушел. Унося этот дневник. Учитель отправил меня на трансволо. Зачем, зачем было тратить на меня последние силы?.. Сил у него хватило только до Гуррона, оттуда я уже добрался до Столицы сам: на мое счастье в Гурроне был проездом старший магистр Эйнар Шарлу, он помог мне с трансволо до Столицы, где я передал дневник Астэр. Возвращаться мне Учитель запретил строго. Но я все равно не выдержал: я вернулся на следующее утро. Утро первого января 15008 года… — Нирк замолчал и опустил взгляд. Кажется, нахлынувшее в тот момент воспоминание до сих пор было болезненно. — Я нашел Учителя мертвым. Он был сед, как ты, и лицом черен, как человек, хлебнувший чужой магии через край… Судя по всему, не в силах противопоставить магии Эльма щит, он просто поглощал его заклинания. Дрейн без согласия донора это называется. Только миродержец может обойти подобный запрет. И… он был весь изранен; на мече Эльма осталась его кровь… Эльм… он лежал рядом, мертвый. Учитель не раз рассказывал мне об этом существе. Но я не увидел ни острых зубов, ни янтарных глаз… На снегу лежал вполне обычный человек, пожилой, с сероватым, точно покрытым пылью лицом. Наверное, проклятие оставило его после смерти и отправилось туда, откуда когда-то было вызвано. Я рыдал, как дитя, над телом своего Учителя. Винил себя во всем… А потом заметил, как, привлеченные запахом крови и смерти, к месту битвы собираются голодные лесные хищники. Это заставило меня опомниться. Я поднял на руки тело Учителя (он был легкий, как ребенок, так истощила его эта война) и забрал его диадемовый посох-меч, который сам подарил ему когда-то… Потом… вызвал по кристаллу Эйнара и отправился на трансволо в Столицу. В тот день объявили об окончании войны. Я сам не мог — у меня тогда от горя пропал дар речи… Объявляла Милия. Я помню, как твоя дочка шла с диадемовым посохом Учителя вдоль строя солдат и говорила: «Война закончена! Мы победили!» Люди плакали от счастья и горя… каждый помнил, чего это стоило. Кангасск ничего не сказал на это. Наклонившись вперед, он лишь молча положил руку Нирку на плечо. — Спасибо, — с грустью отозвался Мисаль и добавил: — Я вот еще что хочу сказать… Я пришел тогда слишком поздно. Я не успел услышать его последних слов. А это было важно… Эта кровавая надпись на снегу до сих пор не дает мне покоя… — Надпись? — переспросил Кан. — Да, — кивнул Нирк и процитировал: — «Второй»… Глава сорок четвертая. Триада Когда-то Влада решила; вместе с Серегом они решили: не навязывать свою веру Омнису, какой бы она ни была и священных книг своего мира не цитировать. Но, видимо, вопрос Ученика, а вернее, тон, которым этот вопрос был задан, Владу растрогал. — У нас говорили: Бог един в трех лицах, — сказала она. — И благословляли так: во имя Отца, Сына и Святого Духа. Аминь. Тонкий, сточенный на конце мелок, ведомый пальчиками Карины, бесшумно касался доски. Прямые белые линии, пересекаясь, слагали сложный узор, и каждая из них должна была стать дорожкой для магической энергии: в отличие от отца, Карина не ограничивалась лишь теорией магии… — …Число три очень необычно, — бойко объясняла она Кангасску, пока меловые отметки одна за другой ложились на черное лаковое покрытие доски. — Оно упоминается во множестве легенд, даже у народов, тысячелетия не контактировавших друг с другом! Такие магические символы как Три, Триада, Треугольник, можно найти и у нас, и у файзулов, и у островитян… даже у драконов! — Хмм… — Ученик миродержцев задумчиво потер подбородок. — Потому я предполагаю, — продолжала Карина, — что все эти легенды берут начало еще в мире-первоисточнике. — Скажу точнее: это действительно так, — кивнув, с уверенностью заявил Кангасск. — Правда? — Карина несколько опешила и на миг застыла с мелком в руке. — Что ж… это шаг к истине… — дочертив последние несколько линий, она попросила: — Прости, ты не мог бы снять доску со стены и на стол ее положить? Кангасск просьбу выполнил, на удивление легко справившись одной рукой; привычка — великая вещь… Склонившись над доской, дочь Нэя провела ладонью над сплетением линий. Кан почувствовал, как безмолвное заклинание, что она сотворила, привело в движение магию, и узор стал больше чем узором: теперь он пульсировал энергией, мчащейся по сотням меловых дорожек, готовый выполнить то, для чего был предназначен. …Множество треугольников, заключенных один в другой. И в центре всей конструкции — главный, с равными сторонами и тремя очерченными вершинами… — Кажется, я догадываюсь, к чему это все… — нахмурился Кангасск. — Я… — Карина в смущении закусила губу и сплела пальцы рук. — Я… Прости… — выдохнула она, так и не решившись на просьбу. Кан молча посмотрел на нее, поймал ее взгляд… Страх… «Отчего люди стали боятся меня?» — помрачнев, подумал Ученик и ответа на собственный вопрос не нашел. В какой-то момент он невольно вспомнил Нэя, требовавшего осколок харуспекса для эксперимента… И… без лишних слов снял цепочку с обоими обсидианами — Горящим и Холодным — и протянул ее Карине. Не сомневаясь, не сожалея. Ему даже казалось, что, вздумай она оставить обсидианы у себя, он не сказал бы теперь ни слова. …Она приняла оба харуспекса так, как принимают великий дар, а не «материал для эксперимента» — доверчиво, в открытые ладони. И Горящий, сменив носителя, на миг погас, лишь с тем, чтобы вспыхнуть снова, приняв чужой ритм: порывисто пульсирующий, отражающий биение не одного сердца, а двух — не только Карины, но и ее нерожденного ребенка. — Чем бы нарру заменить… в эксперименте… — задумчиво произнес Ученик. — А, знаю. Оглядевшись по сторонам, Кан сгреб со стола фарфоровую ступку, в какой обычно растирают в порошок химикаты и травы, и достал из ящика, третьего сверху, скальпель — удивительно, что после стольких лет в лаборатории все было так, как он помнил. Без особых сожалений Кангасск рассек скальпелем бесчувственную правую ладонь; и на серый фарфор ступки закапала темная, застоявшаяся кровь. — Я владею наррой лишь по праву крови, — просто пояснил Кан. — Думаю, замена будет подходящая. Опомнившись, Карина сотворила заживляющее заклинание, а следом — и обезболивающее. — Спасибо, — кисло усмехнулся Кан, — но не стоило: боли эта рука все равно не чувствует. Вернув правую руку на перевязь, он решительно пододвинул к Карине ступку с «заменителем нарры». Как он давно заметил, ученые, как правило, питают к крови едва ли большее отвращение, чем бывалые воины или опытные лекари; потому большинство из них не то что смутить, даже удивить видом крови нельзя… Молчаливая и сосредоточенная, дочь Нэя расположила все три элемента на отведенные им места. — …Ничего не произошло? — поинтересовался Кангасск через пару минут. — Не знаю, — озадаченно произнесла Карина. — Ты… не видишь ее? «Паутину»?.. — Нет, — Кан отрицательно покачал головой. — Подождем еще немного? — в голосе Карины прозвучала нерешительная просьба. — Хорошо, — просто отозвался Ученик. — Я не прочь скоротать время за беседой. Вздохнув, Карина Джовиб откинулась на спинку стула. Похоже, все мысли ее были сосредоточены сейчас на эксперименте и отвлечься от них ей было непросто. — …Лайн сегодня вытащил меня покататься на лыжах, — с улыбкой произнес Кангасск и посмеялся над собой: — Однорукий лыжник! Большего посмешища мир не видывал. — Он никогда над тобой не смеялся, — покачала головой Карина. — Он просто счастлив, что ты есть на свете. — Лайн славный малый, — тепло произнес Кан. — Он смотрит на мир так, как будто в этом мире нет ничего невозможного. Мне всегда такой уверенности не хватало… Мимолетный взгляд, который Карина в тот момент украдкой бросила на горящий обсидиан… Вспомнила что-то?.. Теперь Кан поклялся бы чем угодно, что для дочери Нэя один этот камень значит очень много. Даже оставшись без Холодного и Горящего, Ученик все еще владел Наррой и не мог не почувствовать, как что-то дрогнуло в душе молодой женщины. Давнее воспоминание. — Лайнувер… — вдумчиво произнес Кан. — Могу я спросить, откуда такое имя?.. Взгляды их встретились… Порой достаточно одного слова, одного вопроса, чтобы беззаботная беседа, призванная убить время, перешла в нечто, похожее на осторожный шаг по тонкому льду, за которым лежит далекий берег, куда очень давно никто не ступал. Одно неверное действие — и не видать тебе берега; возможно, уже никогда… — Я никому об этом не рассказывала, — нахмурилась Карина. — Ориону даже. — Тогда и мне не стоит, — сразу оговорился Кангасск. — Тебе как раз стоит, — возразила она, сплетя тонкие пальцы. — Ты принес мне Горящий и отдал мне его. Так же доверчиво, как я однажды отдала его Лайнуверу. Наверное, ничего не бывает зря… Еще до войны; еще в то время, когда будущее было неизвестно и необъятно, словно сказочная страна туманов, Карина Каргилл встретила парня, носившего имя Лайнувер Бойер. Он пришел с небольшим отрядом — десяток юных Сохраняющих Жизнь — и принес Нэю странную весть. Малоизвестному тогда ученому из-за этой вести пришлось потом спешно сворачивать лагерь и бежать из Ничейной Земли, бросив все разработки. Беспокойство оказалось напрасным: не было ни погони, ни угроз, а отряд Лайнувера бесследно исчез на следующее же утро после того… как Карина отдала парню горящий обсидиан. — …Ты скажешь, это странно, что я назвала сына именем незнакомца, — печально проронила дочь Нэя, поправив прядь волос, выбившуюся из пышной прически. — …Но просто… за какие-то несколько минут, что мы с ним говорили, он стал мне дороже всех на свете. И я знаю, почему, — она подняла на Кангасска грустный взгляд. — Я тогда не удержалась и надела цепочку с Горящим, а он позволяет чувствовать мир иначе, более тонко. И я чувствовала, что Лайнувер не врет мне… и — эту дрожь под сердцем — признак светлого и доброго чувства. Я говорила с ним несколько минут, но мне казалось, я всю жизнь его знаю. Знаю и люблю. — Карина… — хотел было остановить ее Кан, понимая, что бедняжка едва сдерживает слезы, но осекся. — Я предчувствовала, что он не вернется, — прошептала она. Нет, эта женщина не расплачется ни за что, как бы больно ни было вспоминать… — Но столько лет надеялась. Помню, даже бросилась навстречу сыну миродержцев, когда увидела знакомый плащ, и Горящий… — Карина невесело улыбнулась, и заговорила спокойнее: — Максимилиан тогда странно на меня посмотрел… Мне показалось, он даже внешне был похож на Лайнувера в тот момент. Это было странно… Впрочем, когда слишком долго ждешь и надеешься, начинаешь видеть знакомое лицо всюду… — она вздохнула и зябко повела плечами. Кангасск опустил глаза. Он многое мог бы сказать сейчас, но промолчал. «Не показалось тебе… Это был почти Лайнувер. Почти. По крайней мере, Макс все помнил. И о чем ты думал, Макс, когда снова увидел ее? Ту, которая тебя ждала, верила, надеялась? О чем думал, когда прошел мимо? А если бы не прошел?.. Все могло бы быть иначе. Тысячу раз иначе…» …Стоило только представить… Они побежали в разные стороны — мириады путей и дорог, бесчисленные варианты несбывшегося, возможного и невозможного. Все они шли от этой точки — точки выбора. Серебряные нити неведомого паука… они разбегались все дальше и дальше друг от друга, и где-то Макс был жив и звал маленького Лайна сыном, а где-то… всего было не перечесть. И лишь одна нить, короткая и потускневшая, одиноко обрывалась в пустоте: он прошел мимо, он выбрал… и этот путь стал его судьбой, тогда как другие сияли рядом… — Я понял, что такое Паутина, — сказал вдруг Кангасск, вскинув голову. — Это место, где встречается то, что было, что будет, и что могло и может быть. — Я не понимаю, — произнесла Карина растерянно. — Постараюсь найти слова… — Кан говорил с увлечением и с горечью, совмещая невозможное. — Три обсидиана… Холодный… с ним судьба кажется линейной; с ним она похожа на книгу, которую можно листать вперед и назад. Горящий… с ним судьба похожа на извилистый лабиринт, где много путей и тупиков. Дымчатый, Нарра… при нем судьба видится картой дикой страны, где кто-то пометил крестиками основные пункты пути, а уж как пробираться к ним сквозь дебри, это дело каждого, и любой путь придется прокладывать самому. Я чувствовал все три появления в отдельности. Но вместе… вместе они больше, чем просто сумма; вместе они дают нечто качественно новое. — Не книга, не лабиринт, не карта, но Паутина? — с живым интересом произнесла Карина, подавшись вперед. — Да, — вдумчиво продолжал Кан. — Там все, что мы называем «может быть» или «могло быть» не пустые мечты, сожаления и домыслы. Все это существует на самом деле. Все это для чего-то нужно. Возможно, для того же, для чего нужны опорные нити в ловчей сети паука… или… — он невольно покосился на свою неподвижную правую руку, — множество мелких сосудов или нервов, видимых и не видимых глазу… я не знаю. — Организм — сложная система, — сказала Карина, скрестив на груди руки и подняв взгляд к белому, подсвеченному электрическими лампами потолку, — а уж мир… он еще сложнее. И все-таки, — она вновь посмотрела в глаза Кангасску, — как ты заставляешь Паутину появиться? Как объединяешь три харуспекса? — Кажется, я понял, как… — уверенно произнес Ученик. — Это происходит, когда я начинаю рассматривать варианты. Дымчатый, Горящий, Холодный — когда они просыпаются в таком порядке, все встает на свои места. — Последние два лежали рядом, ты их не касался, — заметила Карина. — Или мое объединяющее заклинание подействовало? — Вряд ли… — нахмурился Кангасск. — Помню, все три обсидиана проснулись в первый раз, тогда открылась эта пропасть. Теперь же я просто в нее заглянул. Некоторые двери нужно открыть лишь один раз… — И к чему мы пришли? — Карина провела ладонью над меловым узором, гася не нужное теперь заклятье. Несколько мгновений спустя Кан уже забрал свои харуспексы. — К чему, Кангасск? Судьбы нет? Можно выбрать что угодно? — Есть, — возразил Ученик. — Иначе владельцы холодных обсидианов не могли бы ее предсказывать. Но даже они осторожны в своих предсказаниях. — Как это понимать? Ты говоришь загадками… Возможности, пути, варианты… И отчего испокон веков человек с трудом верит во что-то, пока оно не повторится ТРИЖДЫ?.. Ученик миродержцев не исключение… Кангасск даже не знал, что толкнуло его на этот шаг — взглянуть сквозь сплетение серебристых нитей, пока оно не исчезло, на судьбу не родившегося еще ребенка Карины… Столько путей, столько возможностей — просто поразительно! Но тогда… «Судьбы нет? — подумал Кан. — Я проверю…» И заставил умолкнуть Нарру… Паутина пропала. Перед мысленным взором поплыло кроваво-красное марево: когда-то такое не позволяло угадать намерения Максимилиана, делая его невидимым для всех гадальщиков Омниса. Насмотревшись, Кангасск заставил умолкнуть и Горящий. И тогда остался только холодный обсидиан, предсказания которого похожи на книгу, которую не так-то просто читать без разрешения хозяина… Но тут и нечего было читать: если так представлять судьбу маленькой Мералли, которая вскоре должна появиться на свет, то в ней не будет и пары страниц… — …Такой взгляд на мир делает человека свободным… — опомнившись, Кан понял, что все это время Карина размышляла о чем-то вслух, вновь став такой бодрой и жизнерадостной, что думать о том, что ждет ее и ее ребенка, было уже просто жутко. «Менять судьбу можно… и нужно… — мысленно сказал себе Кангасск. — Но не так, как я сделал это для Тимай…» — Карина, — решительно обратился к ней Ученик, поднявшись из-за стола. — Да? — отозвалась она. — Мне нужно срочно связаться с Орионом, — сказал Кан и уточнил: — …сыном звезд. Глава сорок пятая. Злобный сказочник Таких жутких миров Кангасск не посещал еще никогда. Ни в годы Ученичества, ни в годы долгого сна под обсидиановыми сводами Пятой Горы он не видел ничего подобного… выходит, что у Вселенной, доступной пониманию человеческому, есть край, и пройтись по нему — занятие не из приятных. Впрочем, какой смысл расточать по этому поводу красивые слова?.. в просторечье все это называется просто пьяным бредом: чтобы провалиться в такой беспробудный сон, Кангасск выпил все спиртное, которое подвернулось под руку. Кажется, начал он со светлого эля, а закончил крепкой диадемовой настойкой. Южное вино, изысканного вкуса которого Ученик даже не почувствовал, находилось где-то в середине списка… Голова по пробуждении болела чудовищно; перед глазами плыли разноцветные пятна, а память выдавала противоречащие картины. Сев на кровати, Ученик миродержцев приложил дрожащие пальцы к виску и вызвал к жизни заклинание для снятия головной боли. Простенькое, знакомое сызмальства, его теперь приходилось шептать слог за слогом. Кангасска трясло и бросало в холодный пот: организм, похоже, счел все выпитое ядом, и не без оснований. Наконец заклинание сработало — полегчало. Прояснилась память (теперь уже можно было хотя бы вспомнить, зачем понадобилось так напиваться), а в освеженное магией сознание проникли мягкий свет раннего зимнего утра, приглушенное подвывание ветра за окном и — далекий, отраженный коридорным эхом звук: ребенок плакал… новорожденная дочка Карины. Слабо улыбнувшись, Кангасск рухнул на обратно на кровать с твердым намерением снова заснуть — надолго и без сновидений… — Вот ты где, — в дверях появился Орион, сын звезд. — Ба-а, что я вижу! — сурово и в то же время насмешливо сказал он. — Можешь не продолжать, — кисло отозвался Кангасск, вновь коснувшись виска; на этот раз заклинание удалось задействовать безмолвно. — Я здорово набрался вчера… — Позавчера, — невозмутимо уточнил сын звезд и, скрестив на груди руки, привалился плечом к стене, явно настраиваясь на продолжительный разговор. — Жуть какая… — поморщился Кан. — Вот же провал в памяти… Как Карина? Орион ответил не сразу. — Сносно, — угрюмо произнес он. — Тяжелые роды, да еще намного раньше срока… Я увел в минус четыре донора, чтобы спасти ее и ребенка. При ребенке донор стоит до сих пор… Погоди… — Орион нахмурился. — Ты что, знал?! Ты для этого меня сюда вызвал?! — Ага… — не открывая глаз, отозвался Ученик. — Правда, я ожидал, что ты прибудешь раньше. Но ты прибыл вовремя, просто вовремя… — Да уж… — Орион устало вздохнул. — Не ручаюсь, что местные лекари сумели бы спасти их… — Не сумели бы, — перебил его Кан. — Я видел возможный вариант будущего. И чувствовал, что обратный отсчет пошел. Неделя, шесть дней, пять… а от тебя ни слова. Как и от Астэр… — Дааа, — сын звезд окинул взглядом ряд пустых бутылок. — Напиться было отчего. — Лучший способ на время исчезнуть из этого мира, — согласился Кангасск. — Я просто не выдержал ожидания… нервы сдали. — Прости уж… — сын звезд безрадостно усмехнулся. — Туда, где были мы с Астэр, вести быстро не доходят. — Ничего… главное, вовремя. — Хватит похмельем терзаться, герой, — сказал Орион уже чуть веселее; безмолвное восстанавливающее заклятье коснулось Кангасска, нейтрализуя последствия отравления и возвращая бодрость душе и телу. Теперь о сне нечего было и думать. — Спускайся к завтраку! — донеслось уже с лестницы. На середине этой лестницы Ученик и нагнал сына звезд. — Что стряслось? — с подозрением осведомился Орион. — Ничего, — замотал головой Кангасск. — Просто не говори никому… ну ты меня понял… Ладно? Орион, сын звезд смерил друга долгим, задумчивым взглядом. — Хорошо, — кивнул он, согласившись без лишних расспросов. — Я изобрету какую-нибудь причину, по которой я здесь «случайно» оказался… Скажем… решил подлечить тебя. — Меня?! — Руку твою… Я здесь пробуду пару месяцев — понаблюдаю за Кариной и ее дочкой, пока все не будет в порядке. Заодно и тебя подлатаю. И не думай отвертеться на этот раз… Что ж. Так тому и быть… Рука была вновь растерзана медицинской магией в тот же вечер: Орион никогда ничего зря не скажет. За три часа, пока длилась очередная операция, Кангасску было о чем подумать… Во-первых, он, кажется, нашел способ преодолеть отчуждение и страх, которые с недавних пор стал вызывать в людях. Нужно просто меньше откровенничать о некоторых вещах. Например, Карине лучше думать, что ее спасение — счастливая случайность. И все прекрасно — нет никаких всесильных последних Учеников, способных слишком многое видеть и менять… …И во-вторых, что-то подсказывало, что пора волнующих событий отгремела, как гроза, и теперь дни настанут тихие. Вспоминать прошлое, скучать по дочери, которую давно не видел, подумывать пригласить ее погостить в Башне (сразу, как только помирится со своим Лайелем и перестанет дуться на гадальщика-отца), тренироваться, читать древние фолианты, запрещенные простым смертным, и ждать — вот что оставалось Кангасску. Большего пока не предвиделось. И не надо… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15006 от п.м. август, 30, Юга, главный военный госпиталь Злобный я сказочник, друг мой. Не знаю уж, смеяться над этим или плакать. Вчера Астэр впервые полистала книгу сказок, которые я написал для Милии… и я получил мощный нагоняй, несмотря на то, что отношусь к больным и раненым, на которых злиться, в общем, как-то не принято. Что ж, видимо, для „злобных сказочников“ делаются исключения. Вот такие. С дочерью звезд у нас всегда были в лучшем случае прохладные отношения. Ей есть за что держать на меня личную обиду, как ты помнишь. Да и по поводу воспитания твоей дочери мы спорили часто, и всегда будем спорить, пока я живой… Выслушав Астэр, я подумал, что ты, наверное, сказал бы то же самое. Да еще бы поразился, как это ребенок может нежно любить именно такие сказки — этому я сам поражаюсь. Читать меня-сказочника — это все равно, что жевать мармелад пополам с полынью. Хотя… все мы можем быть не правы. Милия в данном случае всем судья. И раз ей дороги мои сказки, и, что более поразительно, я сам — такой, какой есть, — значит, все это чего-то да стоит. В моих сказках редок счастливый конец. В этом моя вина. Но иначе и не получается. Полынь, полынь… горькая и лечебная. И кого я лечу такой горечью? Себя, видимо; некого больше… Суди меня как знаешь, друг. В обиде не буду. Ранение я схватил ох какое серьезное (раны, что достались мне от Ингриза, третьего шута, даже магия, оказывается, не очень-то берет), так что, пока буду выздоравливать, успею написать еще кипу сказок. В своем стиле…      Макс М.» Рождение маленькой Мералли обернулось большим переполохом для всей Башни. Нэй Каргилл на добрых полтора месяца, пока состояние матери и ребенка оставалось тревожным, забросил все исследования и превратился просто в любящего, переживающего отца и деда. Порой Кангасску казалось, что тот самый ореол истинности, что четырнадцать лет назад столь поразил его, простого смертного тогда Ученика, теперь вновь окружает сутулую фигуру старика-ученого… Случившееся, как ни странно, сблизило Нэя с зятем; столь искренне переживали оба. Что до попыток забрать у Кангасска горящий обсидиан (а намеки ранее были), то Каргилл махнул на них рукой; воистину, понял, что все это мелочи и ерунда в сравнении с тем, что ценно по-настоящему… Забытый всеми маленький Лайн большую часть времени оставался рядом со своим бессмертным другом; Кангасск (также всеми забытый в это время), очень привязался к мальчишке. Все чаще эти двое проводили долгие часы за разговорами о самых разных вещах. Говорили на равных, благо юный Джовиб был умен не по годам. Для Лайна, который большую часть своей жизни провел в Башне, каждый рассказ Кана, успевшего немного побродить по миру, был захватывающим путешествием. Кулдаган, море, Странники, Ничейная Земля, дети тьмы… все это расцветало в воображении мальчика, словно кулдаганские цветы после дождя. Лайн был в высшей мере любознателен (дракон! истинный дракон!); его интересовало абсолютно все. И, видя извилистые линии его судьбы, Кангасск мог только поражаться тому, сколько путешествий ждет сына Ориона, когда тот вырастет!.. и вопрос «что за пределами карты?» перестанет быть для молодого ученого вопросом… Лайнувер Джовиб… почему-то, чем больше Кангасск общался с ним, тем больше скучал по дочери. Скучал по ребенку, которого и не знал толком; по ребенку, тринадцать лет жизни которого просто проспал… тем обиднее было пропускать теперь даже считанные дни… И потому, когда одним хмурым утром в Башню доставили письмо Милии, седовласый Ученик только не прыгал от счастья. «Скучаю по тебе, папа! Можно к тебе?.. Я с Астэр прилечу, на трансволо…» — была там такая жалобная строчка. «Да конечно можно, милая,» — не удержавшись, вслух ответил Кангасск. Через пять минут он уже написал ответное письмо и вручил его одному из магистров, владевшему трансволо… Милия прибыла вечером. Дочь звезд не отправилась с ней, но снарядила девочку на Север со всей серьезностью. Теплая шубка с пушистым капюшоном, сшитая точно по детской фигурке; меховой рюкзачок, в котором уютно разместились оба дракона-зажигалки — Игнис и Сайфер; туго набитая сумка с вещами… и (а вот это Астэр вряд ли одобрила) знакомая Кану книга с потертым корешком — сказки Макса… сколько лет прошло, а Милия до сих пор всюду берет ее с собой!.. …Похоже, все обиды, если таковые еще оставались, были мгновенно забыты: поспешно сложив на пол прихожей вещи, дочь бросилась обнимать отца… Месяц, что Орион колдовал над рукой Кана, даром не прошел; да, рука все еще оставалась вялой, а пальцы не чувствовались вовсе, но все же Ученик мог теперь обнять свою девочку — обеими руками. Никакой победе этот неопытный воитель еще так не радовался… Выпустив из объятий Милию, Кангасск поймал взгляд Лайна — мальчик, всюду следовавший за Учеником миродержцев, точно тень, стоял поодаль и хмуро взирал на встречу отца и дочери… Детская ревность — чувство столь простое и искреннее, что сложно его не почувствовать. Впрочем, день-два — и юные дракошки нашли общий язык; теперь долгие часы в прогулках и разговорах Лайн проводил уже не со взрослым, тяжелым на подъем Каном, а со своей новой подругой. Они стоили друг друга — любопытные, шустрые, веселые… — …Давно пора было их подружить, — сказал Орион Джовиб, обернувшись к Кангасску. …Пустой тренировочный зал был погружен во мрак, и с высокого смотрового балкончика был виден лишь островок золотого света: развесив вокруг себя Южные Лихты, отгородившись от всего мира сразу, дети с увлечением читали что-то сказочное, из той самой книги… От Лайна так и веяло преданностью и восхищением, когда он бросал взгляд на Милию, которая была его старше и выше… Орион не мог смотреть на сына без улыбки; Кангасск же был задумчив. — Да… — запоздало отозвался он. — Слушай, мне не нравится, когда у тебя взгляд такой… — прищурившись, произнес Орион. Отблески детских Лихтов светились в его глазах искорками. — Вообще, я понял, когда у гадальщика такой взгляд, не жди ничего хорошего… — Ну что ты! — отшутился Кан. — Нет, у этих двоих все будет хорошо. — Ты сказал «У этих двоих»? — мореход поймал его на слове. — Кажется, я тебя понял… — Я что, прозрачный? — тихо и несерьезно возмутился Кан. Кажется, он уже говорил это однажды. Орион не ответил, лишь многозначительно улыбнулся в ответ. — Ну что, спустимся к ним? — спокойно осведомился он. — Почему бы и нет? — пожал плечами Кангасск. — Они тысячу раз звали меня на свой «Вечер сказителей», я все отказывался… пора бы и посетить. — Вечер сказителей? — Орион весело хмыкнул. — Ишь как красиво назвали свои посиделки!.. Ну пошли… Кангасск засветил пару Лихтов дабы обозначить свое присутствие, и они с Орионом начали спускаться. — Как здорово, что ты пришел, папа! — Милия даже в ладоши хлопнула от радости. — Почитай нам что-нибудь, — с теплом произнес Кан, присаживаясь рядом. — Хорошо! — бодро отозвалась девочка. — Дядя Милиан всегда выбирал так… С этими словами она добросовестно зажмурилась и открыла книгу наугад… У Кана сердце кольнуло, когда он это увидел… достаточно вспомнить, что письма Максимилиана он и сам читал так же. Причем, каждое письмо оказывалось подходящим… — Читаю! — объявила Милия. …Мрачная сказка — тихим напевным детским голоском… Есть мир далекий, мир иной, где в небе две луны. От моря там подать рукой до сказочной страны. И ту страну в недобрый час увидел я во сне: там о беде пророк кричал и дело шло к войне. Как две луны на небе том восходит из-за гор, так правили страной вдвоем два брата с давних пор. Я их имен до сей поры не вспомнил наяву. Я лучше Первым и Вторым двух братьев назову. И если Первый был король и правил на земле, то незаметен был Второй — как тень при короле. Да, был тираном первый брат, но тот, кто из теней смотрел, опасней был в сто крат, коварней и страшней. Страна такая — злой сосед; пришел войне черёд. И Первый на виду у всех — в бой армии ведет. Громит чужие города, пленит детей и жен. Он на виду у всех всегда и всеми проклят он. Дела Второго не видны, как смертоносный яд. Шпионы, воры, колдуны ему благоволят. Они являются везде, где их никто не ждал. Не раз в ночи такой злодей ворота открывал. Врывался враг, и град тонул в безжалостном огне… Казалось, как плохому сну, не знать конца войне. Меняли облик колдуны; царил повсюду страх. Бывало, другом в дни войны прикидывался враг. Но вот в печальный год потерь нашелся свой герой, в бою безжалостен, как зверь; фанатик и святой. Он королю другой страны на верность присягнул; переломил он ход войны, надежду всем вернул. Златой грифон всегда при нем — зверь множества легенд. Сияет меч его огнем; он сам — оживший свет. Крушит врага в бою герой, могуч, непобедим. И той же раненых рукой врачует паладин. Но смерть оставила печать на благостном челе; ему жизнь мирную начать нет права на земле. Гадалка молвила, смотря в огромный черный шар: «Цена победе — жизнь твоя, несчастная душа». «Что ж, я готов,» — сказал тогда герой, потупив взгляд… И вот уже недолго ждать, последний замок взят. Встречай последнюю зарю, осталось жить чуть-чуть… Не внемля страху, к королю он прорубает путь. Сражен в бою грифон златой — сей знак несет беду. Речами же гадалки той надломлен гордый дух. Он молод, он дитя еще, как можно не жалеть о том, что дням подходит счет, что скоро умереть, что, кровью землю и траву своею напоя, он сложит светлую главу за злого короля… Он принял бой, и в том бою сражен им был тиран. Герой же, кровь пролив свою, погиб от страшных ран. Его народ в тот славный день, ликуя, горевал. И, неприметен, словно тень, Второй на то взирал. «Что ж, ведьма верная моя, — он обернулся к ней; та, хладнокровна, как змея, смотрела из теней, — Сыграла ты гадалки роль Прекрасно. Что ж, виват! Свершилось: мертв святой герой, и мертв мой старший брат. Глупцам недолго пировать на выжженной земле. Я — Тьма, а Тьма умеет ждать. О новом короле пророки скоро закричат, и я верну свой трон. Настанет, ведьма, день и час нам править здесь вдвоем. Так выпьем вместе за войну, что я так долго ждал!» — сказав так, ведьме протянул Второй вина бокал. Кроваво-красное вино та испила до дна. Но, знайте, с темным колдуном не стоит пить вина… Смертельный яд был в чаше той, и ведьма умерла, и тайну страшную с собой в могилу унесла. Погиб злодей. Что впереди? В земле почил герой… А меж тенями, невредим, момента ждет Второй. — Что такое, папа? Тебе сказка не понравилась? «Второй». Кровавое слово на снегу… Вот что ты хотел сказать, Макс Милиан… Откуда приходят сказки? Уж не оттуда ли, откуда и вещие сны?.. Иносказанно, перевернуто, запутанно… но суть… — Понравилась, — поспешил отозваться Кангасск. — Просто я вспомнил Макса Милиана… — Мне тоже грустно его вспоминать, — Милия опустила взгляд и вздохнула, бережно прижав к груди любимую книгу. — А еще мне кажется, он похож на этого героя из сказки. Дядю Милиана, наверное, тоже обманул кто-то… он был так уверен, что не вернется… Кангасск не нашелся с ответом. Минута молчания в память об ушедшем герое получилась сама собой… Глава сорок шестая. Терпкий привкус Тяжелый плащ, подбитый мехом белого волка… меховые сапожищи… легкий кожаный костюм — сняв зимний плащ, в таком можно ходить дома… Наслаждаясь уютным, добрым теплом, которое хранила его северянская одежда, Кангасск Дэлэмэр с легкой грустью подумал, что уже мало похож на кулдаганца. Даже густой пустынный загар давно сошел — теперь он, потомок Дэл и Эмэра, бледен лицом, как настоящий северянин. И тепло… он научился ценить тепло, тогда как для пустынника ценнее всего прохлада. …Над Башней сиял великолепный зимний день. Солнце грело скупо, но светило с праздничной яркостью, заставляя искриться снег и края нежных перистых облаков. Столь чудная погода выманила из серых стен не одного лишь Кангасска. Возле самой Башни играли в снежки местные ребятишки. Их было немного: Милия, Лайнувер, да несколько их юных приятелей-драконов, которые в человеческом облике выглядели не старше, чем на двенадцать лет. Студенты и некоторые молодые ученые, также высыпавшие на улицу, подошли к развлечению более основательно: занялись постройкой двух снежных крепостей, явно замышляя потешную войну. Впрочем, не каждого прельстило подобное занятие: со стороны гор ветер то и дело доносил радостные вопли тех, кто отправился кататься там на лыжах. Средь этого праздника жизни чинно бродили ученые дамы и мужи; не иначе, вели беседы о судьбах мира и чистой науке. А Кангасск… он чувствовал себя островком посреди реки, и это было одинокое чувство. Как Орион и Астэр тысячи лет живут с таким?.. Впрочем… они есть друг у друга, им куда проще… Входные двери Башни сегодня не закрывались: все время кто-то слонялся туда-сюда. Мимо Кангасска прошли Нирк Мисаль, его сестры и толпа старших учеников… Кан через полчаса уже устал здороваться; к тому же, он не знал по имени половину людей их тех, кто его столь сердечно приветствовал. Но вот в дверях появилась Карина, и оба Ориона шли рядом; муж — по правую, сын звезд — по левую руку. Маленькая Мералли, завернутая в меховой плащ (а то и в два, судя по тому, какой внушительный и пушистый получился сверток), весело попискивала на руках у матери. Воистину, день выдался прекрасный. И Карина с дочкой, такие счастливые, давно не вспоминают, как прошлись по краю смерти каких-то три месяца назад… Кан приветствовал всех как можно сердечнее, но, похоже, грусти своей ему полностью скрыть не удалось. — Как рука? — с напускной беспечностью поинтересовался Орион Джовиб. По хитрому прищуру сразу становилось понятно, что у него на уме нечто веселое. — Нормально, — браво хмыкнул в ответ Кангасск. — Ну тогда хватит киснуть, пошли бороться! — громогласно объявил мореход и, не дожидаясь, пока его друг придумает, что возразить, немедленно перешел в наступление. Кангасск, по-прежнему державший правую руку на перевязи, тем не менее, не собирался так просто дать вывалять себя в снегу, так что шуточная потасовка затянулась. — Орион! — с укором окликнула мужа Карина. — Ну что ж ты как мальчишка до сих пор! — впрочем, по голосу было ясно, что она едва сдерживает смех. — Вали его, папа! — с радостным криком подбежал поболеть за отчима Лайнувер. — Папа, дава-а-ай! — в свою очередь поддержала Кангасска Милия. …А ведь это на самом деле было весело! И вскоре Кан почувствовал, как боевой азарт камня на камне не оставил от всех печалей. Воин остается воином, даже когда в нем просыпается шкодливый мальчишка и сражение — шуточное… так что кое-какие рукопашные приемы все-таки шли в ход, и со стороны это смотрелось захватывающе, особенно для тех, кто в бою еще ни разу не был. В итоге в снегу вывалялись оба поединщика, но положен на лопатки был все-таки Кангасск. — Хаха! — ликующе рассмеялся Орион и помог другу встать на ноги, затем, обернувшись к сыну звезд, многообещающе изрек: — Ты уж долечи ему руку, тезка, чтоб мы как-нибудь сразились по-честному. — Всему свое время, — расплылся тот в острозубой улыбке и скрестил на груди руки, глядя, как Милия заботливо отряхивает плащ отца от налипшего снега. — Заметано! — подмигнул Джовиб и поспешил откланяться: — Вы тут пока погуляйте, а мы одежку просушим и присоединимся, — с этими словами он, не церемонясь, взял Кангасска за плечо и потянул за собой. Уже у самых дверей Башни он добавил: — …И еще, пожалуй, по элю замахнем для согреву… Кангасск понимающе улыбнулся в ответ: теперь, когда веселый азарт оставил его, он ясно понимал, что ему собираются сказать. …Глоток эля Ученик все же сделал, но после благоразумно отодвинул кружку. — Ну что, гадальщик, — лукаво подмигнул ему Орион, — у меня для тебя хорошая новость. Сам знаешь, поди? — Списки готовы, — высказал свое предположение Кан. — Верно, — Орион осушил свою кружку и потянулся за кружкой друга, уяснив себе, что тот пить больше не будет и намерен безжалостно оставить добрый эль выдыхаться. — Я даже думал отдать их тебе сегодня, да вот приятель мой настаивает, чтоб ты забрал их сам. И чтобы пришел один. — Значит, пойду один, — подытожил Кангасск. — На подходе к Безлюдному Северу есть городишко — Табириум, — пояснил Орион. — Он назначил встречу там, в таверне. — Звать-то его как? — Кан хмыкнул, весьма скептически, ибо таинственность сего нежданного «помощника» начала его раздражать. — Фрил… — пожал плечами Джовиб. — Так он себя называет, и только на это имя отзывается теперь. Раньше его звали иначе… сам поймешь, на месте. Комментарии Кангасск решил оставить при себе, лишь загадочно поднял правую бровь. Вид у него при этом был на редкость угрюмый. — Это было одно из условий: чтобы я молчал о его настоящем имени, — развел руками Орион. — Не знаю, зачем ему это надо. Одно скажу: бояться Фрила у тебя нет оснований. Я знаю его давно. Почти столько же, сколько Милиан… Милиан учился у него в свое время… Казалось, Макс Милиан Корвус и Орион Джовиб всегда существовали в разных мирах: столь редко мореход упоминал о своем старом знакомом. Словно и не состояли они в одном Ордене… и не воевали потом на одной войне… А если и упоминал, то вскользь и таким холодным тоном, на какой только был способен. Кангасск не раз уже замечал такое. И все гадал, что может быть тому причиной… — Хорошо. Покажи мне Табириум на карте и я отправлюсь сегодня же, — решил Кангасск. …Пока Орион разворачивал на столе оминсийскую дорожную карту, Ученик бросил краткий взгляд за окно. За кружевом снежных узоров сиял все тот же радостный день. Приглушенный, сквозь стекло доносился смех… По ту сторону окна даже время шло иначе; быстрое, радостное, летящее… «А ведь раньше я даже мечтал о путешествиях и готов был бежать куда угодно,» — с грустью подумал Кангасск. Да, когда-то он умел перечеркивать все одним решением… Когда-то он схватил рюкзак и оружие и бросился за незнакомой воительницей в Горелую Область. Глупый был. И решение — глупое, поспешное… но, воистину, самое верное в жизни… Что изменилось?.. Теперь покидать мирное, обжитое не хочется отчаянно. Должно быть, это и означает фраза «тяжел на подъем»… — Вот он, Табириум, — Орион ткнул пальцем в карту. Городок был столь мал, что даже название, вынесенное на ее поля, над невзрачной точкой заменяла цифра. — Это самая граница Безлюдного Севера, дальше только Башня. — Сколько он будет ждать меня там? — спросил Кангасск, мысленно переводя расстояние в дни пути. — Не заморачивайся этим, — отмахнулся Джовиб. — Возьми трансволо. Только тезку моего не проси; я бы не хотел, чтобы он заинтересовался Фрилом; ни к чему это. Проси любого старшего магистра в Башне, тебе никто не откажет. За запретный радиус не переживай; с тебя — разрешение на трансволо, с мага — само трансволо, и все в порядке. Вчера только у тезки вызнал, что так можно. Мага отпусти потом; обратное трансволо тебе Фрил обеспечит. К обеду обернешься. А я тут развлеку всех, чтобы не задавали лишних вопросов… идет? — Идет. Спасибо, Орион… Трансволо открылось в белоснежную круговерть метели. Ветер швырял в лицо мириады колких снежинок; трепал мех на плащах. Магистр Чинуа отпустила несколько нелестных слов в адрес местной погоды и посетовала на то, что сосредоточиться на магии в таких обстоятельствах будет непросто — добавится еще десять минут к подготовке трансволо, как минимум. В таверну строгая жительница Серой Башни идти отказалась наотрез, мотивировав свое решение тем, что этот город ей сразу не понравился. Кангасск отрицательных эмоций по поводу Табириума не испытал, но с тем, что тут довольно-таки мрачно, согласился бы… Города ушедшей эпохи — древние, строившиеся без спешки, с тщанием и любовью, — уютны, каждый по-своему. Даже промышленный Люменик. Даже известная теснотой улиц Фираска… И столица Теней — Лур, он тоже по-своему органичен и красив. Но перелом эпох даром не прошел. Это отразилось и на городах, появившихся во время войны и после. Людей, лишившихся своих родных городов и деревень, меньше всего заботили в то неспокойное время удобство и красота новых поселений. Какой там… быстрее отыскать подходящее место, разбить лагерь и начать строить стены!.. потом — впихивать в эти стены уродливые каменные и деревянные домики с маленькими окнами-бойницами, и каждый укрепить так, чтобы он был небольшой крепостью. Все эти тесные убежища обычно уходят под землю на пару этажей. Неказистая коробка на поверхности — лишь верхушка дома. Табириум был воплощением «архитектуры страха» военного времени. Лишь два здания немного разбавляли мрачную картину: церковь Единого — каменная, изящная, с круглым витражным окошком над входом; и — таверна «Сорок Злых Сальваторов» (вот же название! определенно, своя история за ним кроется). Похоже, они были построены здесь уже после войны. …Узкие извилистые тропки оплетали городские улицы хитрой паутиной. Местами Кангасску было проще пройти по сугробам, чем разбираться в ней. Благо, у таверны дорога была хорошо утоптана: сразу видно, место довольно посещаемое… не в пример стоящей поодаль церкви. Однако, переступив порог этой таверны, Кан поразился тому, как пуст общий зал: видимо, затянувшаяся метель всему виной. За кружечкой местного эля коротали время лишь три человека. Кангасск не стал скромничать и позволил предчувствиям говорить в полный голос. Так что к Фрилу он подсел сам. — Здравствуй… Фрил… — приветствовал он незнакомца. — Здравствуй, Ученик миродержцев… Человек, откликавшийся на имя Фрил, поднял глаза и задумчиво посмотрел на Кангасска. А после сладко потянулся, разминая затекшую спину, и устроился поудобнее, положив на стол локти. …Он еще не был седым, несмотря на то, что скоро должен был отметить пятый десяток лет. Одежда его, невзрачная и простая, была, тем не менее, идеально чиста и аккуратна («запах» магии и незримые следы часто применяемого к ней заклинания ресторации говорили сами за себя). Нет, это не бродяга и не вор — это маг… и человек, привыкший когда-то к богатой жизни и высокому положению, которое ко многому обязывает (в том числе и к тому, чтобы всегда выглядеть безукоризненно). В пользу этого говорил и взгляд Фрила: гордость, воля и сила читались в нем ясно. Но, похоже, судьба здорово потрепала этого человека, надломила что-то в нем… потому и было в его глазах нечто отчаянное. Так смотрит тот, кто все потерял и держится храбро лишь из гордости и упрямства. — Будем знакомы, я Галан Браил… — сказал маг… и протянул Кангасску руку. Это был не просто знак приветствия, начавший в последнее время завоевывать популярность в Омнисе. Нет. Галан вложил в него особый смысл, и Кан это понял. Горечь потерь… Память — об Ордене Горящего Обсидиана, о Максе Милиане, о времени, когда все было и могло быть иначе. И Ученик пожал эту руку; слабо — ведь его правая рука до сих пор скверно слушалась, — но пожал… Он должен был видеть в этом человеке врага. Должен был винить его во многом. Но не мог. И даже почувствовал, что ему жаль Фрила-изгнанника, искренне жаль. Обошлись без лишних слов. Видимо, Галан и так получил от этой встречи то, что хотел. Опытный маг, он готовил трансволо, не прекращая неспешной беседы. Он ничего не просил, ничего не утверждал, говорил только о списках: скопированные из разных источников, они требовали вдумчивого изучения и знания некоторых сокращений и хитростей, чтобы можно было разобрать, что к чему. Это и объяснял Галан Браил. И Кангасск, в свою очередь, не задавал посторонних вопросов. Наконец трансволо было готово. Тридцать одна минута. Почти рекорд. — С твоего разрешения, Ученик, — грустно усмехнулся Галан и уточнил: — запретный радиус. — Разрешаю… — согласился Кан. — Тогда до встречи… Ученика миродержцев приняла звездная бездна трансволо. Странное чувство охватило его, когда он вновь взглянул на списки и мысленно вернулся в таверну забытого небесами Табириума… странное… Хитрый коктейль из разочарования, грусти и жалости, с терпким привкусом недоброго предзнаменования… Глава сорок седьмая. Подвиг не отменяет кары «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15005 от п.м. сентябрь, 12, Цитадель Владиславы Есть одно давнее сказание, сложенное еще в эпоху покорения Севера… Сам понимаешь, Кан, тогда людям несладко пришлось, каждый клочок земли приходилось отвоевывать у детей тьмы, дисциплина была железная, нравы жестокие… Так вот, сказание это о парне, который заснул на посту и прозевал атаку. Но потом он сражался так отчаянно, что сумел переломить ход битвы и обратить детей тьмы в бегство. Маг он был талантливый и увел свои силы почти в ноль, но исправил то, что натворил. Много воинов, которых нападение застало врасплох, полегло по вине этого парня, но те, кто выжил, смотрели на него как на героя, потому что никогда еще не видели, чтобы столь юный маг сражался так отважно. Тогда к любимцу толпы вышел Инквизитор. И сказал так: „Ты герой, ты сражался превосходно и спас всех нас, за это я тебя награжу“. Воины возликовали. Под радостные крики толпы Инквизитор вручил ошеломленному парню свой посох и повысил его в звании. А потом жестом заставил всех вокруг умолкнуть и продолжил: „Но ты уснул на посту, и пятидесяти жизней стоил нам твой сон. За это я приговариваю тебя к смерти“. И испепелил героя на месте. Многие плакали о нем. …А теперь вернемся в наши дни… и я скажу: ныне, как и в древности, подвиг не отменяет кары… Не так давно я призывал к смещению Советов. И дождался этого дня. Не было суда, не было показательных речей. Судьба шести человек решалась под багровым закатным небом на Восьмом Холме Назаринов, где шел разговор между мной и моими родителями. Им непросто смотреть на меня как на равного, я чувствую это каждый раз. Но они не выдают этого ни единым словом. Правда, меня и Горящего не обманешь… сегодня отцу не раз хотелось проорать мне в лицо: „Заткнись, щенок!!!“ Да, разговор был непрост. „Смертная казнь!“ — сказал отец, и тон его не подразумевал возражений. В отличие от мамы, которая решила судьбу своего Совета, Южного, куда как мягче, он избрал высшую меру. Мама хотела возразить, но я опередил ее… я не позволю родителям ссориться сейчас, и если кто-то должен получить сполна за то, чтобы советники остались живы, пусть это буду я. „Я виновен в случившемся не меньше их, — сказал я. — И должен быть осужден вместе с ними. Но я прощен мамой и тобой, толпа носит меня на руках, воины идут в бой с моим именем… Как бы истинный Инквизитор поступил на твоем месте, отец? Подвиг не отменяет кары…“ Этой фразой я привел его в тихое бешенство… Гнев Инквизитора подобен пламени, в которое вылили кувшин масла. Он страшен… Но чего бояться мне? Я уже отбоялся свое, и терять мне нечего. Так что я был холоден под гневом отца. Холоден и спокоен. И улыбка моя, которая казалась ему наглой, на самом деле вмещала лишь усталость. Пусть я негодяй, да и мои подзащитные далеко не невинные жертвы, я не мог отправить на смерть тех, кто учил меня. Предавший учителя — навеки проклят; всем миром и самим собой. „Ты хочешь казнить заговорщиков, отец, — сказал я тихо, но твердо. — Но ты даже речи не ведешь о Сайнарнемершгхане Сайдонатгарлыне, главе моего Ордена, ибо он отец Кана, так ведь? — я не удержался от легкой усмешки. — И брат его Гердон Лориан, виновный куда больше, тоже вне твоей кары. В чем причина? Если в том, что он работает на благо Севера, тогда и Совет свою вину искупил: Зонар, Мадвид, Андроник… они не скрылись от тебя, хотя могли… вместо того, чтобы спасать свои жизни, эти люди занимались делами Омниса все эти годы. И вряд ли их вклад в войну меньше, чем вклад Гердона… Или, быть может, все дело в том, что мама замолвила за Гердона слово и с тех пор он под ее защитой?“ Отец молча взирал на меня с высоты своего роста. Глаза пылали синим. Значит, дьявольски зол… но держится. Настало время завершать речь: „…Тогда я беру этих троих под свою защиту. Если решишь казнить их, казни и меня…“ Мама собиралась сказать что-то: я почувствовал. Стыдно использовать Горящий против собственных родителей, но я уже настолько сжился с этим, что не останавливаю себя порой… „Не надо, мама, не вступайся, — сказал я прежде, чем с ее губ слетело хотя бы слово. И добавил: — Пока этот треклятый обсидиан собирал по кускам мою душу, я умер девять раз. Если будет десятый, я не расстроюсь. Омнису придется чуть тяжелее без меня, чем со мной; мне же — все равно…“ Страшные слова. Жестоко было произносить их при матери. Но я такой. …А смерть… я давно живу так, будто уже умер. И порой… даже желаю смерти, когда все будет забыто, смыто, начато заново… Ход мой сработал: отец уступил и заменил смертную казнь для Серого Совета на каторгу. Такая же участь предназначалась и для Айрин, Киаф и Галана — советников Юга. Что до браслетов, то они были наложены на всех шестерых еще два с лишним года назад А теперь подведу итог. Отец был прав, желая им смерти. Ибо даже без магии эти люди способны на многое. Я знаю. Но я пошел на этот риск. Счел, что так будет справедливо. Прав ли я был, решит время. И ты, Кангасск. Не удивляйся, если однажды те из осужденных советников, что пройдут живыми войну и каторгу, будут искать твоего доброго расположения. Новый бессмертный, ты для многих будешь предметом раздора, как золотая жила или не поделенная территория. И кто-то преуспеет. С этого момента их судьба окажется в твоих руках. Я спокоен за тебя. Да, Галан и Андроник умудрялись танцевать на лезвии бритвы, заменяя ложь иносказаниями и недомолвками, так что не замечал Горящий. Но против трех обсидианов такая тактика не пройдет, уж поверь.      Макс М.» — Как твоя рука, Кангасск? — задумчиво хмурясь, спросил его сын звезд. Ученик молчал, мысли его были далеко. Стоило смежить веки, как пред глазами начинали мелькать рукописные строчки Списков, наедине с которыми он провел уже две недели и четыре дня с тех пор, как получил их от Фрила. Имена, имена, чужие, незнакомые… пометки на полях… багровые штампики: «мертв», «сослан», «пропал без вести»… и ни одного намека на Занну!.. — Кан?! Ответь! — Орион повысил голос. Высокомерные нотки на краткий миг выдали в нем былого пиратского адмирала. Видимо, он это заметил, ибо тон сменил сразу же. — Мне необходимо знать, в каком направлении двигаться дальше. Потому что пока я большого прогресса не вижу… — Рука… — опомнившись, повторил Кангасск. — Ах, да… ну что, кружку могу в ней держать. Меч не поднимаю пока. Три пальца до сих пор не чувствую. Сын звезд вполголоса выругался и звонко припечатал стол ладонью. — Я зол, — сказал он с раздражением. — Так и кажется, что каждый раз смотрю и не замечаю чего-то важного!.. — Мне тоже… — отрешенно проронил Кан: о своих Списках он был такого же мнения. — Ты о чем? — с подозрением спросил Орион, искоса глянув на друга. — Так, ни о чем… — вздохнул тот. — Ладно, — сдался сын звезд и встал из-за стола. — Расходимся. Мне надо подумать. А ты — разрабатывай руку. — Как скажешь… — странным тоном ответил Кангасск; голос его был холоднее стали. Он шел по коридору, тяжело печатая шаг. На пути встречались люди, много людей, но он не замечал никого, словно вернулись давние времена, когда Башня была пуста. Кан видел себя морем, что отступает, оголяя каменистое дно, — лишь затем, чтобы, поднявшись исполинской волной, броситься на берег и смести с него все… Пустынник, пробывший в море всего три дня, где ты видел это?.. Видел — тысячи лет назад. И помнил — как сейчас. Распахнув дверь своей комнаты, Кангасск решительным шагом пересек ее и сгреб со стола ненавистные списки… …Правая рука была слаба, и это добавляло жару в молчаливую злость Кана: целиком пачка списков не поддалась: пришлось разделить ее надвое… Вскоре все, что неимоверным трудом добыл Галан, превратилось в ворох обрывков на полу гостиной. И тогда гнев сменился безразличием… Взглянув на пустой камин, Кангасск подбросил в него дров; следом полетела маленькая огненная сфера — жалкий результат четырех месяцев учебы у магов Башни… Занявшемуся пламени Ученик принялся скармливать бесполезные клочки бумаги… если уж рушить за собой мосты, то рушить основательно… «Успокоился?!» — со злобной усмешкой сказал себе Кан, когда понял, что не добился ровным счетом ничего. Он хотел все бросить, сдаться и спокойно жить дальше, забыв о Занне, потому что давно научил себя оставлять в покое то, чего изменить нельзя, — как Сигиллан, навеки ставший для него символом неизбежности… Но не сумел… и уже не отличал слепую веру от обсидианового предчувствия… Списки не могли помочь. В них нет ни слова о маленькой гадалке. Сжигай их, не сжигай — все равно, и Кан, уже с полной отрешенностью, отправлял горсти бумажных обрывков в камин… — Ты что?! — с удивлением произнес Джовиб, в один прыжок оказавшись рядом. Кангасск отвел взгляд от пляски каминного пламени и в упор посмотрел на друга. — Ее нет в этих списках, — заявил он. — Хех… — Орион вздохнул и неспешно опустился в кресло. — Может, и была, — сказал он, пожав плечами, — теперь уже точно не узнаешь… — Мне нужно снова видеть Фрила, — требовательно произнес Кангасск. — Зачем? — усмехнулся в ответ Орион. — Если ты думаешь, что он тебя обманул… — Не думаю, — отрезал Кан. — Я одно знаю: это не все списки. Есть еще. Орион встретился с ним взглядом. Нахмурился… Что бы он ни думал сказать по этому поводу, он оставил свои слова при себе. — Хорошо. Я свяжусь с ним… Кангасск лишь благодарно кивнул. …Пять минут спустя он уже стоял у распахнутого окна своей комнаты. Буря миновала, оставив в душе неприятное, саднящее чувство, и теперь Ученик всматривался в мир за окном так жадно, словно пытался утопить это чувство в холодной синеве неба, в бесконечности белоснежных пустошей и изумрудной зелени лесов… …У подножия Башни Милия Дэлэмэр играла с чаргой. Поначалу нетерпимая к кому-либо, кроме хозяина, Эанна стала верной подругой его дочери. Большой, рыжий котенок… Пожалуй, любой другой отец запретил бы ребенку играть с существом столь когтистым, зубастым и сильным, но только не гадальщик, видящий линии судеб. И только не хозяин чарги, доверяющий своему зверю… Глядя на прыжки и ужимки Эанны, столь похожие на кошачьи, Кангасск с грустью вспомнил Экспоната — кота Серега, существо больше магическое, чем живое. Не надо долго думать, чтобы догадаться, какова оказалась участь бедняги во время коллапса… Это был кот, пестрый, как щука, серый с темными пятнышками. И, несмотря на свои двести лет возрасту, — кот самый обычный. И все же… Символ прежней Башни, безлюдной, пронизанной холодом по утрам, когда на нижних этажах открывались все окна; и — мечта о бессмертии для сына, воплощенная в существе из плоти, крови, и хоровой магии… Его больше нет. Много чего больше нет. И с этим тяжело мириться. …Кангасск закрыл окно… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15007 от п.м. май, 24, Гуррон В этом городе любят изумрудный цвет. Особенно если дело касается куполов храмов и фонтанных статуй… Милия в восторге… дракошка. Я — не очень. Впрочем, когда я в последний раз был от чего-то в восторге? Не помню. Я устал… Итак, Гуррон, „младший брат“ Лура всегда и во всем. И сейчас, когда в Луре чуть ли не ежедневно меняются теневые короли, а лязг стали по ночам не дает спать спокойно, Гуррон — столица теней. В Луре своя война. И я заставлю его вспомнить о том, что настоящая угроза не миновала. Гуррон поможет мне в этом. Сегодня у меня был гость. Вор вором с виду, а манеры все равно фрументарские, как ни крути! Галан Браил, учитель мой и обманщик. Всегда был хитер и красноречив, как Андроник, только куда тоньше и изобретательнее. Когда я был мал, я очень доверял Галану, а тот рулил мной как хотел. Помню, как мастерски, буквально парой фраз он настроил меня против отца. Обычно такое не прощают. Я же слишком устал для долгих обид, потому еще в начале войны простил всех и сразу. Мне уже все равно. И… знаешь, в какой-то момент я даже подумал, что рад Галану. Не знаю, как это объяснить… Детские воспоминания. В те времена Галан был молодым и талантливым магом, на которого мне невольно хотелось равняться. Я и сам был светлее. Мечтал о чем-то… о чем, не помню. Правда, туман уже тогда периодически на меня накатывал… Да… пожалуй, я был действительно рад видеть этого пройдоху. До его прихода я жил как в дурном сне, а теперь проснулся немного… интересно, надолго меня хватит?.. Незваного гостя я принял почти дружески, хотя, если верить Горящему, Галан (или Фрил, как он теперь себя называет) — беглый каторжник и гурронский теневой „осведомитель“… плохо, очень плохо: с такой историей, наверное, каждую минуту приходится оглядываться… А придя ко мне, он рисковал жизнью; и его улыбка меня не обманет. За беседой мы пили вино. В свой стакан я доливал красную сальвию и назариновое масло — по привычке: эти вещи помогают смягчить извечный кашель. Галан долго смотрел на меня, потом сказал: „Я бы помог тебе… если бы был свободен…“ Искренне так сказал, с горечью. Понимаю, об этом он и хотел просить меня с самого начала — чтобы я, по старой дружбе, снял ему браслеты, — но та фраза сама вырвалась и не была запланирована… Воистину, вернейший шаг: если бы Галан попытался крутить мной, как в детстве, я бы сделал нечто страшное, наверно, ибо порой я на расправу более скор, чем мой отец… „спасибо“ туману. „Я сниму с тебя браслеты, — сказал я. Он, видимо, не ожидал, что я соглашусь так просто; в глазах его страх отразился. Что он там себе подумал, даже и не знаю. Я же продолжал: — У меня есть предчувствие, что снять их действительно стоит. Но я тебя знаю, Галан. Маг ты — сильный; обещания с тебя брать — бессмысленно: как только меня не станет, они рассыплются прахом…“ И я выдал ему свои условия. Хочет помочь? Пожалуйста; от личного теневого „осведомителя“ не откажусь. Особенно в данной ситуации с Луром и Гурроном. Но, когда Омнис останется без миродержцев… тут я Галана предупредил сразу: в случае чего даже тогда браслеты его не минуют. Я тебе их оставил, Кан. Право накладывать браслеты, запрещающие магию, можно лишь передать, лишившись его. На том свете мне оно будет не нужно. А тебе — пригодится, пожалуй. Заклинание браслетов очень простое. Столь же простое, как знаменитый Дрейн без согласия донора, доступный лишь миродержцам (о, я помню, как именно им Пай спас весь отряд; вечная память парню… до сих пор не очень-то верю, что он — это тоже я)… и как вход в Провал из любого места Омниса. Дело лишь в праве творить его. Я даю тебе это право. И на браслеты, и на этот Дрейн, и на Провальное заклинание. Если самих заклинаний еще не видел, нарушь правило случайности и просто открой последнюю страницу моего дневника. Первое произносится в шесть слов, второе — в девять, третье — уже не помню, столько раз творил его безмолвно, но оно тоже короткое. Вернемся к Галану. Как ты понял, браслеты я с него снял… Знай, Кан, ненавидит ли тебя этот человек, как лютого врага, или любит, как брата, а страх вновь потерять магию сделает его самым верным твоим союзником. А значит, и союзником Омниса. Отныне и навсегда. Вряд ли он осмелится врать тебе или откажется помочь. Более того, он все сделает, чтобы ты был о нем хорошего мнения. Кажется, я невольно отомстил ему. Что-то не чувствую сладости мести… скорее, сожалею. Я бы выбрал свободу. Но… я никогда не любил магию так, как любили ее Пай и Галан. А она порабощает тех, кто в нее влюблен. Иногда — становится смыслом жизни. И, возвращенная после нескольких лет запрета, становится для обладателя ценнее во сто крат. Я же всегда относился к ней как к средству, а не как к цели. Гердон Лориан мне в этом плане близок. Кстати, этот омоложенный негодяй даже с браслетами и в самом центре войны счастливее всех на свете. Не думаю, что он хоть сколько-нибудь жалеет о потере магии. Он свободен. Галан же поработил себя сам. Без браслетов он еще больший раб, чем с ними… Ну да Небо ему судья, он сам этого хотел. Мне кажется, он еще здорово поможет тебе, друг мой. Об этом я просил его особо. А если нет… что ж, не думай долго: вешай на него браслеты и всё. Впрочем… тут даже просто пригрозить будет достаточно. Я понимаю теперь: того Галана, которого я знал, больше нет…      Макс М.» Табириум лежал в сизой мгле. Ветер пылил снегом где-то на горизонте; тяжелые тучи окутали небесный купол. И мороз стоял такой, что глаза начинали слезиться, стоило немного пройтись по улице. Магистр Чинуа, которая вновь вызвалась помочь Кангасску с трансволо, на этот раз преодолела свою неприязнь к подобным городам и устроилась готовить себе обратное заклинание в таверне, пропустив перед этим стаканчик согревающего коктейля. Фрил появился не раньше, чем Чинуа распрощалась и исчезла. Шагая к дальнему столу, где ждал его Кан, бывший советник ступал тяжело и осторожно… Нет, истинным вором он никогда не будет: походка каторжника остается с человеком навсегда. И руки… такое ощущение, что на них до сих пор висит незримая тяжесть… Так и не сумел забыть… — Здравствуй, Ученик, — ровным голосом произнес Фрил, присаживаясь рядом. Он умел скрывать свой страх, не выдавая его ни словом, ни жестом, ни взглядом, но Кан все равно чувствовал этот липкий холодок, поселившийся в груди мага. Возможно, раньше Галан Браил и обманывал Горящий. Но с Триадой такое не пройдет. — Здравствуй, — сказал ему Кангасск, просто, без особых эмоций. — Орион сказал, ты не нашел в списках того, что искал, — виновато улыбнулся Фрил. — Но это не моя вина. Я сделал все, что мог. — Знаю, — Кан согласно кивнул. — Дело лишь в том, что это не все списки. Есть еще. — Это все по гадальщикам, — несмело возразил бывший советник. — Твои харуспексы подтвердят, что я не вру. — …А также то, что ты отдал мне не всё, что забрал из архивов, — закончил Ученик и, пригубив вина, выжидающе посмотрел на Фрила. На миг смятение отразилось на его лице, но потом маг взял себя в руки. — Есть еще один, — согласился он. — Но там о гадальщиках ни слова. Я нашел его случайно, когда делал копии, и забрал — для того, чтобы стереть из инквизиторской истории свое имя. Это последний документ, где я упомянут: остальные я изъял из архивов годы назад. — Что за список? — с интересом спросил Кан. — Список тех, кто не попал под магическую амнистию Максимилиана, — честно ответил Фрил и протянул Ученику небольшой бумажный свиток, пояснив: — На нем Печать Миродержцев; рукописи, помеченные такой печатью, нельзя уничтожить… Печать Миродержцев — Этэрр… серебристые жилки, слагающие сложный витиеватый узор. Обложка фолианта «Размышлений о природе магии», который Кангасску доводилось держать в руках, была отмечена таким же. Правда, тогда Ученик и помыслить не мог, что это более чем украшение. Но теперь все встало на свои места: камни, слагающие Кулдаганскую торговую дорогу; кирпичики Рунного Парка в Столице; Этэрр… сердцевина узора всюду та же, и лишь по краям он меняется… Хитросплетение дорожек для магической энергии, хоровой, естественной, любой… Один путь — одна цель… И еще… едва дотронувшись до последнего списка, Кангасск уже знал: это и есть то, чего он ждал четыре месяца. Хотя к уверенности примешивалось и странное полуразочарование, которое обычно вызывает грустную усмешку. Теперь Ученик мог быть уверен: путь прямым не будет… если это вообще будет тот путь, на который он рассчитывал… Оставив сомнения, Кангасск развернул свиток… «Список лиц, не попавших под амнистию 15003 г. от п.м., объявленную миродержцем Максом Милианом Корвусом для магов, осужденных на ношение запрещающих браслетов: 1. Айрин Уар 2. Киаф Нанше 3. Галан Браил 4. Зонар Йарих 5. Андроник Руф 6. Мадвид Изодельфос 1–6 — бывшие советники Юга и Севера. В амнистии отказано ввиду чрезвычайной тяжести преступления 7. Ториа Бердези 8. Нитгор Равен 9. Зар Хлит 7–9 — В амнистии отказано ввиду непригодности к последующей службе в вооруженных частях Омниса по состоянию здоровья 10. Гердон Лориан Вопрос об амнистии для этого гражданина миродержцами не поднимался 11. Немаан Ренн Добровольный отказ от амнистии Список составлен архивариусом второй ступени — Зилией Отиханн» Кангасск поднял глаза. Он не видел в тот момент ни замершего в ожидании своей участи Фрила, ни серых стен таверны — ничего… Ярко, живо, жутко… Ученик вспомнил ослепительно-белый Зирорн, на мгновение затмивший собой весь мир… Обрывки фраз, словно осколки, сохранившиеся в памяти… «В первый раз видишь Зирорн?..» «…Немаан?» — «Да. Здравствуй, Кан. Давно не виделись.» — «Ты спас мне жизнь. Зачем?» — «Ты тоже был добр ко мне в свое время…» «…Тогда Ворон объявил амнистию для осужденных магов… Он лично снял браслеты мне и еще куче народу…» Немаан!!! Нет, не может быть… Да мало ли на свете Немаанов? …Но собственные предчувствия смеялись над Кангасском, утверждая: «Да. Немаан. Тот самый»… Он и раньше казался Кану темной личностью, но теперь дело зашло уже слишком далеко… — Фрил… — Ученик тяжело вздохнул, возвращая Галану свиток. — Да? — упавшим голосом произнес маг. — Мне нужна информация по номеру одиннадцать этого списка. Я хочу знать, где он сейчас. — Сделаю, — пообещал Фрил и рассеянно засмеялся: — Так это и есть то, что ты искал? — Нет, — покачал головой Кангасск. — Но это важно. Более чем. Глава сорок восьмая. Spector — Ты уверен, что мы с тобой говорим об одном и том же человеке? — с сомнением произнес Фрил, нахмурившись. …За окном лучи закатного солнца причудливыми оттенками расцвечивали гурронские изумрудно-зеленые крыши. Город выглядел празднично; младший брат Лура скрывал свою теневую сущность куда более тщательно, чем теневая столица. Да и обиталище самого Фрила выглядело уютным домом прилежного горожанина. …Кангасск не спешил с ответом. Открыв окно, он посмотрел вниз, на внутренний дворик дома: Эанна была все еще там. Более того, она делала попытки ловить рыбу в фонтане, но Ученик решил Фрилу об этом не сообщать. Подняв взгляд к закатным небесам, Кан тяжело вздохнул… он и сам не понимал, что происходит. — Начнем сначала, — сказал он, обернувшись к гурронскому «осведомителю». — Немаан, по твоим сведениям никогда не состоял в Тенях и проблем с Тенями не имел? — Верно, — Фрил согласно кивнул и скрестил на груди руки. — Единственная запись о нем встречается в архивах Инквизиции — там говорится, что он организовал разбойную банду на подходе к Ханделу и получил запрещающие браслеты. До этого еще — запись об исключении из Университета Серой магии за неуспеваемость. — Да, это все о нем, — согласился Кангасск. — Ты описал мне его как личность темную и в определенных кругах известную, но я тебя уверяю: никто в теневом братстве не знает Немаана Ренна, — подытожил Фрил. — Странно… — Кангасск мотнул головой. — Бред какой-то… Помню, он даже подойти к Луру отказывался, говорил, что успел насолить в свое время и Сальватории, и Теням. — Я задействовал некоторые дополнительные источники, — спокойно заметил Фрил, — и скажу точно: Немаан бывал в Луре. И во многих других городах. Судя по всему, промышлял одно время мелкой торговлей. Мелкой настолько, что не интересовал ни «медовый путь», ни Тени, ни Сальваторию. — И главное: браслеты. Они до сих пор на нем? — Да… Кангасск промолчал. Он бы мог рассказать сейчас о Зирорне, иллюзиях и прочих магических умениях Немаана Ренна, но не промолвил ни слова. Фрил тут помочь ничем не сумеет, так что ни к чему болтать лишнее. — Я разберусь с этим, — кратко заявил Ученик. — Где сейчас Немаан Ренн? — Точного местонахождения сказать не могу, — пожал плечами Фрил, — на это потребуется время, а ты просил срочно, к тому же, уж прости, этот малый — личность настолько серая, неприметная и законопослушная, что искать его весьма не просто. Ориентировочно: группа поселений у Больших Полей. Дэнка, Коссель, Ивен, Девалла. Похоже, твой бродяга устал мотаться по миру и осел где-то там. — Отлично. Подробнее не нужно, я найду сам, — сказал Кан угрюмо. На несколько секунд в комнате воцарилась тишина. Кангасск хотел уйти сразу же, так чего терять время?.. Но то ли сонный закат тому виной, то ли что-то еще… но Ученик не сделал и шага. Фрил задумчиво посмотрел на него — и что-то изменилось в лице бывшего советника. Наверное, был миг, когда он увидел перед собой не могущественного наследника миродержцев, а просто седого, раньше времени повзрослевшего парня, который ввязался в темное дело и не очень-то понимает, как быть дальше. — Куда отправишься? — спросил Галан неожиданно тепло, с участием. Так старший спросил бы растерявшегося младшего. Вечный страх перед потерей магии, который обычно пропитывал каждое слово, обращенное к Кангасску, куда-то исчез. — В Ивен, — ответил Кангасск, в свою очередь невольно сменив суровый тон на обычный, и даже пояснил: — У меня там друг живет… повидаюсь, и, может быть, разузнаю про Немаана. — Прямо сейчас? — уточнил бывший советник, хотя потертый костюм Кангасска, а также ожидающая во дворе оседланная чарга и походная сумка, притороченная к ее седлу, говорили сами за себя: Ученик миродержцев планировал поход еще до разговора со своем «осведомителем». — Да. Прямо сейчас. И так слишком много времени потерял, — с досадой произнес Кан. — Тогда помогу тебе с трансволо, — пожал плечами Фрил и грустно улыбнулся: — Ивен так Ивен… Бывший советник благоразумно открыл трансволо вдали от Ивена: на неспокойных территориях, к коим до сих пор относятся Большие Поля, открывать трансволо в стенах поселений крайне не желательно. В лучшем случае вторженец наткнется на запрет — и все время, ушедшее на подготовку трансволо, будет потрачено зря; в худшем случае (если на постоянное поддержание запрета у данного поселения не хватает сил и средств) — на выходе может сработать несколько магических ловушек, простых, но действенных… Дабы оградить Кангасска от подобных неприятностей, Фрил избрал целью перехода не сам Ивен, а холм неподалеку от города. …Кан усмехнулся: он помнил этот холм… именно здесь он когда-то привел в исполнение свой безумный план по изгнанию витряника. И здесь же слушал на следующий день хвалебную песнь, что сложила в его честь Охотница Рамуне. С тех пор много воды утекло в Безымянном Притоке, и Холм у Притока успел запомниться иначе. Для тех, кто отстаивал Ивен в первые годы войны, он навеки останется последней высотой, за которую многие герои сложили голову. И которая пала… Уже шесть лет как война закончена, а люди все еще приходят сюда — воздать почести погибшим. Многие плачут — кто о сыне или дочери, кто — о родителях и друзьях… Но… порой, утерев слезу, кто-то, грустно улыбнувшись, вспомнит и довоенное время, и Ученика миродержцев — простого парня, совершившего невозможное… Боль потери остра и сейчас затмевает собой все, но пройдет время, много времени — и военные воспоминания потускнеют в памяти последующих поколений, а легенда о победе над витряником будет жить вечно. Справедливо ли?.. никто не ответит… С этого холма, как помнил Кангасск, открывался прекрасный вид на город, но сейчас Ученик усомнился в том, что видит: Ивен было не узнать… Во-первых, он стал в три раза меньше. Война смела большинство домов, оставив от них обломки стен, торчащие из снега, словно гнилые зубы, и сеть разбитых каменных дорожек. Во-вторых, центральная часть города, обросшая внушительными стенами, лабиринтом перегородок, лестниц, мостиков, ощетинившаяся шипами и смотровыми башенками, превратилась в единый, невообразимо уродливый форт. Со времен окончания войны домов за стенами этого форта, напоминающего стальной муравейник, было построено всего двенадцать, да и те неизменно следовали «архитектуре страха». Больше всего современный Ивен походил на отмеченного аноком меллеосом воина; все это нагромождение стен и укреплений как раз неприятно напоминало вздувшиеся, бесформенные рубцы, какие оставляет панацея… Стальной гигант бдил: то и дело глаза винтовок Сэслера бликовали на башнях; закат, отраженный ими, превращался в дьявольские красные огоньки… «Пойдем, Эанна, — ласково произнес Кан, устраиваясь в седле. — Покажемся местным стражам… — и добавил с тихой усмешкой: — Может, узнает кто…» Подросший котенок послушно зашагал к городским воротам, прямо по глубокому снегу. Вздумай Кангасск пройтись по таким сугробам в сапогах, неизменно проваливался бы на каждом шагу. Мягкие же лапы чарги и здесь ступали мягко. Стоило выйти из-за холма, как на одинокого путника, что ехал верхом на чарге, уставились эти дьявольские огоньки, все, как один. Вскоре послышался скрип открываемых ворот. Из их темной пасти на утоптанную снежную площадку у стен вышел всего один человек. Ветер трепал его Охотничий плащ; винтовка Сэслера с зачехленными линзами висела на ремне за спиной; в ножнах на поясе покоилась пара мечей; черная повязка закрывала левый глаз… …Кангасск узнал бы этого человека, где угодно. Просто почувствовал бы… Флавус Бриан. Он сильно изменился. Стал старше, выше, крепче. Внешне он теперь сильно напоминал своего отца, Смарагда, хотя, если поставить их рядом, Флавус все равно выглядел бы рядом с отцом маленьким и щуплым… Но обманываться не следовало: это опытный воин. Умелый, бесстрашный… опасный… Много ли в нем осталось от того мечтательного мальчишки, которого Кангасск помнил?.. Спешившись, Ученик шагнул навстречу старому другу. Волнение всегда мешает гадальщику ясно «видеть», и сейчас Кангасск не знал, чего ожидать и мог лишь надеяться на то, что их с Флавусом дружба выдержала испытание временем. …Флавус узнал его, узнал еще тогда, когда приник к глазу винтовки, чтобы разглядеть одинокого путника, неспешно приближавшегося к воротам верхом на рыжей чарге. Узнал… но самому себе не поверил сначала… Слишком много времени разделяло его и Кангасска Дэлэмэра. И не только времени… Семь лет войны, шесть лет мира — целая пропасть. Сам Флавус разительно изменился за эти годы, многое пережил, многое потерял. Наивный паренек, мечтавший разгадать тайну Кулдагана, и — Охотник первого уровня, командир Ивенского ополчения, герой войны, Смотрящий — неужели это не разные люди?.. Флавус с трудом верил в это… потому даже предположить не пытался, как с той поры мог измениться Кангасск Дэлэмэр. Все известия о наследнике миродержцев, что долетали до Ивена, зачастую походили на легенды и небылицы. Новый бессмертный. Человек, вернувший Омнису магию, а своим учителям — сына, Макса Милиана Ворона… Простой кулдаганский парень взлетел за четырнадцать лет так высоко, что для Флавуса превратился в миф. И вот он здесь… Белоснежно-седой. Со шрамом на лице — обычным шрамом, ровным и четким: этой раны точно не касалась панацея… А взгляд все тот же. Невероятно… словно всех этих лет и не было!.. словно он просто взял и шагнул в сегодняшний день, миновав их… — Кангасск! — опомнившись, радостно произнес Флавус. — Здравствуй, старый друг! — Здравствуй, Флавус, — улыбнулся в ответ Кан и крепко обнял повзрослевшего Бриана. — По всем правилам, я должен задать тебе десяток вопросов, прежде чем впустить тебя в город, — отстранившись, произнес Охотник. — Но не буду. И так вижу, что это ты. Пошли… — он расхохотался. — С главой местного ополчения спорить никто не будет, — и махнул рукой, сделав своим людям знак открыть ворота. — В моем доме тебе всегда рады, Кан. Приглашаю к обеду… и зверя твоего, не переживай уж, накормим!.. Ворота закрылись с лязгом, вновь отрезав Ивен от окружающего мира. Изнутри город для того, кто бывал в нем до войны, выглядел еще более печально. Металл, камень; железные прутья, торчащие отовсюду, изогнутые, тонкие, чем-то напоминающие паучьи лапы, — частью заграждения, частью — ступени на внутренней стороне стен. Чем-то современный Ивен неуловимо напоминал павший Таммар. Разве что хмурые вооруженные люди здесь смотрели уверенно и смело — как победители; не было в их глазах ни покорности изгнанников, ни фанатичных огоньков, как у приверженцев кроганского учения… — Что произошло здесь? — сокрушенно покачал головой Кангасск, тщетно вглядываясь в бронированные строения. — Я город едва узнал… — У Ивена была непростая судьба, — сказал Флавус, замедлив шаг. — В начале войны он стал последним прибежищем в Больших Полях… современные Дэнка, Коссель, Девалла — все они построены заново, на пепелище. Тогда выстоял только Ивен, да и то чудом. После его превратили в заградительный форт на подходе к Столице… Сейчас, — Охотник пожал плечами, — ну что сейчас… Время мирное; от ополчения осталась едва ли десятая часть — по два человека на каждую башню, да еще двое на воротах. Но службу несем. Детей тьмы я уже года три вообще не видел; стигийские пауки сейчас тоже редкость, а вот всякий разбойный люд… этого добра полно. Ивен преграждает подобным незваным гостям путь к новым городам на Больших Полях и Столице. Но свое он давным давно отвоевал… Дорога петляла меж громоздких, тронутых ржавчиной конструкций; в некоторых можно было еще узнать прежние, довоенные дома: их выдавали затейливая отделка камня, витые бронзовые перила и большие окна — в войну заложенные кирпичом, сейчас почти все они были возвращены в прежний вид. Иногда металлические перемычки и прутья, тянущиеся с одного дома на другой, заслоняли над головой небо или бросали полосатые тени на утрамбованный сапогами снег… Кажется, Кангасск сумел принять этот новый Ивен. Несмотря на некоторое сходство с нынешним Таммаром, этот город имел особый дух; он не был сметен, раздавлен и уничтожен, как город гадальщиков, он лишь изменился, чтобы выстоять, чтобы победить… Флавус Бриан изменился тоже, но не перестал же он от этого быть самим собой. — Пришли, — объявил Флавус за очередным поворотом дороги. Тот самый дом. И каменные чарги по-прежнему смотрят на каждого гостя сапфирово-синими глазами. Фигуры их местами посечены и раскрошены — даже им война оставила шрамы… — Пойдем в дом, — мягко произнес Флавус. — И зверя бери: в прихожей посидит пока, а там подумаем. …Прихожая… Окинув ее взглядом, Кангасск не удержался от улыбки: помимо нескольких обычных плащей на стене, подвешенные за капюшоны, висели плащи детские, не меньше трех десятков. «Да, у нас все еще есть школа, — заметил Флавус не без гордости, поймав взгляд своего друга. — Даже в войну здесь учились. Тогда это давало людям особую надежду…» Оставив плащи в прихожей и сняв с Эанны седло и поклажу, друзья перешли в гостиную. Пустота… Когда-то здесь стояли книжные шкафы; они ломились от книг, старых, толстых, с потертыми корешками… Кресла возле камина, развернутые друг к другу, словно приглашали к беседе… С потолка спускалась на витом металлическом шнуре старинная люстра… А теперь — нет ничего; нет даже занавесок на окнах; и каждый шаг отдается в четырех стенах гулким эхом. У Кангасска, захваченного воспоминаниями и радостью встречи, что-то оборвалось в душе, когда он переступил порог этой комнаты. Так может чувствовать себя человек, на глазах у которого произошло что-то, во что он не хочет верить… или гадальщик, не желающий слышать подсказок своего обсидиана. Переменился в лице и Флавус; взгляд его теперь отражал печаль, тихую, светлую, давнюю… Казалось, он вошел в храм… Подняв глаза, Кангасск увидел висящую над камином пару мечей. Катаны. Обе — в простых коричневых ножнах. Обе — выкованы задолго до войны, во времена, когда каждый меч делался на заказ, так, чтобы приходился хозяину по руке, а не штамповался в спешке по единому стандарту. Одна из катан — длинная и тяжелая — предназначалась воину огромного роста и силы. Другая — изящная, легкая — подошла бы подростку или невысокой женщине… — …Здравствуй, мама, здравствуй, отец, — вполголоса, склонив голову, произнес Флавус. «Нет… — стиснув зубы, подумал Кангасск. — Смарагд… Рейне… Нет!..» — …В Ивене все спокойно, — продолжал Флавус Бриан. Эхо пустого помещение следовало каждому его слову; мягкий закатный свет, льющийся из окон, окружал его вихрастую голову мерцающим рыжим ореолом. — …Да вот еще старина Кан в гости заглянул. Так что я с дежурства пораньше… Вздохнув, Флавус обернулся к Кангасску. Вид у командира ивенского ополчения был несколько виноватый. Он сказал: — Пойдем на кухню, Кан. Оружие можно здесь оставить, — и добавил зачем-то: — Все в порядке… Кангасск несколько раз пытался найти какие-нибудь слова, но, как всегда, не нашел. Сдавшись, он растерянно произнес: — Прости… Я не умею соболезновать, я только сопереживаю… — и тут же укорил себя: — Вот ведь глупость сморозил!.. — Нет, — покачал головой Флавус. — Я тебя понял. На кухне царил полумрак; было прохладно, и потчевать ужином друзей никто не спешил. Хозяин привычным жестом сотворил пару теплых Лихтов и отправил их под потолок. Стало гораздо уютнее. — Сильвия сейчас ведет вечернюю тренировку у ребятишек, — пояснил Флавус. О сестре он говорил ласково, с любовью, этого трудно было не заметить. — А я, конечно, не ахти какой домохозяин, но чаю тебе налью, — тут он издал веселый смешок. — Не грусти, Кан. Сейчас соображу чего-нибудь. Ты садись пока. Со сковородой и прочими кухонными принадлежностями Флавус Бриан управлялся довольно-таки ловко: похоже, ветеран войны не видел в приготовлении ужина ничего зазорного для воина. Так что вскоре на столе уже были горячий чай, гора сырных бутербродов и две солидные порции яичницы с салом. Ужин друзья проглотили мгновенно, благо голодны были и тот, и другой, а вот целый чайник горячего чаю обещал долгую беседу. — …Как рука? — спросил вдруг Флавус, лукаво прищурившись. Кан, которого вопрос застал врасплох, не сразу нашелся с ответом. Тогда Бриан с улыбкой пояснил: — Я многое слышал о тебе. Ты — легенда… А рука, смотрю, все же не так уж безжизненна, как говорят. — Стараниями Ориона… — смущенно усмехнулся Кангасск. Едва начавшись, беседа угасла. Теперь друзья молча смотрели друг на друга и потягивали чай из кружек. Наводить мосты после долгой разлуки оказалось непросто. Про Рейне и Смарагда же Кан и вовсе спрашивать не решался, чтобы не бередить старые раны. Хотелось поговорить для начала о чем-нибудь нейтральном. И, бросив взгляд на черную фарховую повязку, закрывавшую левый глаз Флавуса, Кангасск решил задать давно мучивший его вопрос… — Я заметил странную вещь, — сказал он, потянувшись за очередной порцией заварки, — в какой бы город я ни пришел, у ворот меня неизменно встречают Марнс и человек с повязкой, как у тебя. По поводу каждого приходящего в город свое мнение высказывают именно эти двое. Зачем Марнс, я понимаю, а вот второй… — Ты, наверное, и вправду провел во сне много лет, — на лице Флавуса отразилось нешуточное удивление. — Ты не слышал ничего о Спекторах? И о стигийский камнях? — Нет, — вздохнув, признался Кан. — Расскажи… Глава сорок девятая. Что есть звезда? — …Стиги настолько чужие Омнису, что даже умирают не так, как те живые существа, что нам привычны. Поверженный стиг просто растворяется в воздухе, как туман. Все, что остается от него, это небольшой круглый камешек размером с кармасанский орех. Он похож на стеклянный, сердцевина — молочно белая, через некоторое время чернеет. Это и есть стигийский камень. Флавус прервал рассказ и налил себе еще чаю. — Честно говоря, не знаю, кто был первым Спектором, — с сомнением произнес он, зачерпнув ложечку диадемового сахара, красного, точно рубиновая крошка. — Какой-то сумасшедший охотник на стигов, наверное. — Сумасшедший? — переспросил Кангасск. — Да, видимо… — кивнул в ответ Флавус. — Стигийский камень позволяет человеку «видеть» стигов так же, как они — друг друга. Он что-то там творит с восприятием, как бы добавляет дополнительное чувство. Если верить выкладкам Гердона Лориана, то стигийские камни устанавливают прямую связь с человеческим мозгом. Прямую, понимаешь?.. Для этого камень вживляют в пустую глазницу и поливают аноком меллеосом сверху. Он просто врастает в рану, как любой другой предмет, забытый в месте действия панацеи. Потому я и говорю, что тот, кто ПЕРВЫЙ придумал этот способ, явно был не в своем уме… — подняв взгляд от чашки, Флавус увидел целую гамму чувств на лице друга. О да, Кангасск Дэлэмэр всегда был впечатлительным… — Ты тоже Спектор… — упавшим голосом произнес он. — Да, — ответил Флавус. — А повязка?.. зачем?.. Бриан не ответил; он просто сдвинул повязку на лоб… Кангасск с трудом удержался, чтобы не отшатнуться. Зрелище было жуткое: этот проклятый камень, тускло светившийся среди застарелых рубцов панацеи, походил на спрута хиджитога, запустившего свои щупальца в тело жертвы… — Чтобы «видеть», свет ему не нужен, — продолжил Флавус, вернув повязку на место. — И теперь ты понимаешь, почему любой Спектор предпочитает закрыть такой глаз… — он развел руками и криво улыбнулся. — Скажем так, из этических соображений… — …А ведь большинство Спекторов, что я видел… дети… — вслух подумал Кан. — Дети… — печально покачал головой Флавус. — В войну ребенком считали только человека до десяти лет. Если Марнс, то и вовсе до шести — у них так тысячи лет заведено… А чем человек моложе, тем легче приживается у него стигийский камень. Для взрослого это всего большой риск: безумие, смерть — все возможно. Ребенок такому риску не подвержен. И, знаешь, — он угрюмо нахмурился, — когда Гердон вывел эту зависимость от возраста, тогдашние десятилетние взрослые просились в Спекторы сами. — А ты? — А что я? Я стал Спектором потому, что было некому больше. После смерти стига камень активен лишь несколько часов, потом он чернеет и вживлять его бесполезно… Наш Спектор в том бою погиб… а я был в отряде самый молодой. Кангасск молча сжал зубы. Нет, он не хотел думать об этом… В период, когда даже простого обезболивающего заклинания нельзя было применить… Вдали от поселений, там, где единственным «наркозом» может стать только львиная доля высокоградусной красной сальвии, а единственным лекарством — анок меллеос… Старательно отгоняя неприятные мысли, Кангасск все-таки невольно потер левый глаз. Что до Флавуса, то он, похоже, ненадолго предался давним воспоминаниям, с задумчивым видом помешивая чай, изрядно покрасневший от трех ложек диадемового сахара. Однако справедливости ради следует заметить, что Охотник, даже задумчивый, всегда начеку… — Сильвия! — беззаботным тоном позвал Флавус, едва заслышав легкие шаги в коридоре. — Не проходи мимо! У меня тут для тебя сюрприз!.. Минуло несколько долгих мгновений. Кангасск мог только догадываться, как выглядит теперь та, кого он помнил совсем еще крохой, и что думает она теперь о своем спасителе, лишившем ее пути амбасиата. Едва Сильвия перешагнула порог кухни, Ученик встал ей навстречу… — Кангасск! Ты… — удивленная, Сильвия смотрела на гостя во все глаза. О, она была прекрасна, Кангасск не сказал бы иначе… «Милая» или просто «красивая» — это все не о ней. Именно — прекрасна. Светлые вьющиеся волосы, черные брови и ресницы; взгляд смелый, но теплый, ласковый. Кровь аристократов Юга… Яркая, цепляющая за душу красота, которая не выцветет и с возрастом. Восхищенный, Кангасск, тем не менее, не удержался от печального вздоха: очень уж Сильвия Бриан напоминала Рейне, свою покойную мать — и фигурой, и безупречной точностью движений… …Не было никаких лишних слов и церемоний; Сильвия просто подошла к Дэлэмэру и крепко обняла его, а потом еще и расцеловала в обе щеки. И всё — словно рухнула незримая стена, возведенная годами разлуки. Больше никто не уходил в молчание, тщательно подбирая слова; разговор пошел легко и искренне. Словно Кангасск и не покидал никогда Ивен; словно не было всех этих лет… А говорили о многом. Равно как о веселом, так и о грустном. Кангасск узнал, как погибли Смарагд и Рейне: в бою на Последней Высоте, на том самом холме, мимо которого он прошел столь легкомысленно. Узнал и о том, как тяжело было нести свой опасный дар Сильвии. Еще Керто Харадин говорил Кану, что люди, подобные ей, люди, умеющие понимать тех, кто мыслит иначе, во время войны «разделили участь чарг». Стиги охотились на таких людей с небывалой яростью и уничтожили почти всех… — Кстати, Кан, — Сильвия дружески потрепала его за плечо, дабы отвлечь от печальной темы, — вы тут наелись вдвоем, вояки, а чаргу не покормили. Бедный котенок! Когда я ее нашла, она уже начала помышлять о том, не сгрызть ли с голоду парочку кожаных сапог в прихожей… — Оййй, прости… — виновато протянул Кан, хлопнув себя ладонью по лбу. — Я и вправду забыл про Эанну… — Ничего, — успокоила его Сильвия. — Я ее покормила. Знаешь, я была очень рада видеть здесь чаргу. Их осталось так мало… Кстати, откуда она у тебя? Это ведь файзульская чарга. Я голову сломала гадать, как ты ее приручил. — Долгая история… — Расскажи, ну пожалуйста… Сильвия… ну как ей откажешь… И Кан поведал часть своих послевоенных похождений. Только о последнем походе: на все ему не хватило бы вечера. — …Простите уж, — зевнул Флавус, — но я носом клюю. Не пора ли на отдых? Кстати, ты надолго к нам, Кан? — Не знаю, — развел руками Ученик миродержцев. — У меня есть дело, которое надо закончить, тогда я буду полностью свободен, а сейчас, боюсь, от моего желания мало что зависит. — Дело? — Бриан сладко потянулся и спросил: — Могу помочь чем? — Ты не знаешь, где мне найти Немаана Ренна? — спросил Кан. Честно говоря, он немного сожалел, что дружеский разговор собирается перейти в деловой. — Я слышал, он где-то здесь. — Да-а, он слоняется из города в город, — лениво отозвался Флавус. — В Ивен не заглядывает, правда. Но всегда дает знать, где его найти. — В смысле? — не понял Кангасск. — Он актер, — ответила за брата Сильвия. — Подожди пару дней, наверняка услышишь об очередной его постановке. Как раз узнаешь, в каком городе будет спектакль. — Актер… — Ученик рассеянно засмеялся, вспомнив Немаана-иллюзиониста: даже если это и разные люди, то наклонности у них схожи. — Подумать только… А это правда, что он до сих пор в браслетах? — Правда, — посуровев, подтвердил Флавус. — Я давно обратил на это внимание. Сдается мне, этот Ренн не всегда был столь безобиден… — Оставайся, Кан, — ласково попросила Сильвия. — Погости хотя бы пару дней. А там и твой знакомый отыщется. — Хорошо, — Кангасск согласился сразу… Ночевал он в той самой комнате, в которой ему пришлось гостить четырнадцать лет назад. Здесь было очень спокойно. За окном в безветренной ночи щедро сыпал мелкий искристый снег, а мирную тишину нарушали лишь далекая перекличка часовых на стенах да сладкое посапывание чарги: расстаться с хозяином Эанна отказалась и устроилась на ночлег в одной комнате с ним, свернувшись клубком у двери. Засыпая, Кангасск послал мысленный привет Милии и… Занне. С некоторых пор ему начало казаться, что люди чувствуют, когда о них думаешь. Хотя… до миродержцев, способных без спросу навестить человека во сне, ему еще далеко… Старик Осаро всегда говорил, что ученик должен превзойти учителя. Но пока что каждый раз, вспоминая Владу и Серега, Кангасск лишь осознавал, насколько мал, глуп и неопытен сам. И ко всем испытаниям, что ему выпали, он никогда не был готов. Никогда… Это не новая мысль, она посещала Кана довольно часто в последние полгода. Но сейчас, убаюканный радостью встречи и ощущением мира и безопасности, Ученик воспринял ее с улыбкой. Ничто не казалось невозможным. Ни о чем не хотелось сожалеть заранее… День, другой, третий… Весть о необычном госте быстро облетела весь Ивен и окрестные города. И, видя на вышке Кангасска (он взялся дежурить вместе с Флавусом), торговцы и местные подшучивали, что Большим Полям ничего не страшно, пока Ученик миродержцев стоит на страже. Легенды редко возвращаются к своим истокам, редко предстают вновь во плоти. Кангасск Дэлэмэр стал для Ивена такой ожившей легендой. Людей восхищало то, что он вернулся. Вернулся, седой, могущественный, с удивительной рыжей чаргой. И несет он теперь три обсидиана, и рука его, которой лишил его в бою сам Макс Милиан Ворон, жива вновь… О да, люди замечали каждую деталь и во всем находили тайный смысл и некое особенное величие. Даже в сабле, висящей на поясе справа, а не слева, как обычно принято. И, похоже, легенда обещала получить продолжение… Кангасск относился к происходящему спокойно; за полгода он сумел примирить себя с подобным незаслуженным восхищением и вниманием. Героем он себя не считал ни в коем случае до сих пор, но за то время, что прошло с момента пробуждения, Кан понял одно: не стоит разубеждать никого из верящих в него, даже если очень хочется разубедить. Эта вера… она важна для них, и у кого-то больше ничего нет, кроме нее, так справедливо ли отнимать у человека веру?.. Ученику, тем не менее, удалось соблюсти тонкий баланс: будучи в глазах многих живой легендой, он все же оставался самим собой. Молодое поколение искренне поражалось тому, насколько их кумир прост в общении, тогда как личности, куда менее значительные и наделенные куда меньшей властью, зачастую чересчур заносчивы, горды и высокомерны. А старое поколение… оно еще помнило миродержцев и потому на подобные восторги молодежи отвечало так: «Это достойный наследник Владиславы и Серега…»; между собой же ветераны часто говорили, что последний Ученик еще неопытен и порой слишком наивен, но самому главному бессмертные наставники успели его научить, а остальное придет со временем… Кусачий мороз, который выдался ночью, и с приходом утра не спешил отступать. Рассветные лучи неспешно разбавляли темные тона неба, наполовину ночного, все еще сияющего самыми крупными звездами. Крохотные колючие снежинки в полном безветрии опускались на землю, искрясь и мерцая, точно волшебная пыль. А горизонт пылал; солнечный диск восходил над ним, возвещая о новом дне. Не один только Кангасск с его обостренными амбасиатскими чувствами заметил, что в это холодное утро в суровом Ивене царит атмосфера вдохновения, душевного подъема и бодрости. Видимо, ядреный морозец тревожил не только тело, но и душу каждого. Или… или же некое предчувствие витало в воздухе, делая жизнь ярче. Сам город давно не спал: ивенцы привыкли вставать с рассветом, и над городской суетой дозорных поднимали лишь высокие городские стены. …Флавус ловко перебрасывал теплый Лихт из одной ладони в другую. Привычный трюк, позволяющий одновременно согреть руки и не подпалить снайперские беспалые перчатки, он исполнял не задумываясь. Вообще, командир ивенского ополчения был увлечен беседой с Учеником миродержцев. Еще в юности оба — и Флавус, и Кангасск — успели прочесть несколько запрещенных глав из «Размышлений о природе магии»; сейчас давние знания, подкрепленные собственным опытом, вылились в захватывающую дискуссию, которая, в свою очередь, плавно перетекла в полумечтательные рассуждения о… Солнце, благо к тому времени край как раз его показался над горизонтом. — Мне иногда приходила в голову шальная мысль, — с воодушевлением произнес Флавус и, прежде чем продолжить, дружески попросил: — Только не смейся над старым балбесом, ладно? — Не буду, — безобидно усмехнувшись, пообещал Кан. Флавус поднял свой Лихт и, сотворив направляющее заклинание, заставил его медленно поплыть вперед. Светящаяся сфера послушно нырнула в снегопад, плавя вокруг себя летящее снежное крошево, и остановилась там, где хотел маг… теперь для смотрящих прямо маленький Лихт иллюзорно закрывал собой восходящее солнце. Кангасск улыбнулся: он понял, что имел в виду Флавус… — Я, еще будучи мальчишкой, размышлял о том, откуда же берется магия, — Флавус смущенно пожал плечами. — И сколько лет прошло, а никто не сумел объяснить мне это. Много догадок, много теорий, но никто не знает, откуда она берется и почему не иссякает вот уже тысячелетия. Зато многие говорят, что знают, что такое звезда… Но мне кажется, — он вздохнул, — что наше Солнце и другие звезды — это что-то вроде гигантских Лихтов… или огненных сфер… Суть в том, что это магические образования. Горящая магия. Источники всей магии для своих миров. Флавус произнес все это так вдохновенно, что Кан был тронут. Он мог бы поклясться, что видел сияющий ореол вокруг этого сурового воина, сумевшего и после войны остаться в душе все тем же любопытным мальчишкой, каким был за год до нее. К мечтам, подобным этой; мечтам горящим, как пламя, всегда хочется прикоснуться; они заразительны и прекрасны… — Я их так представляю, все эти звезды… и Солнце. Ну не верю я, что это просто горящий сгусток газа, который загорелся сам по себе и горит сам по себе. Любой ученый будет смеяться над такой идеей, и пусть его… — хмуро буркнул Флавус и, вздохнув, притянул свой обогревательный Лихт обратно и вновь принялся ловко перебрасывать его из ладони в ладонь. …давно это было… — Какие планы на вечер, коллега? — подбоченившись, осведомился Нэй. — Думаю подняться в обсерваторию и посмотреть на звезды, — простодушно отозвался Кангасск и предложил: — Пойдешь со мной? — У меня нет времени на подобные глупости, — презрительно фыркнул Каргилл, с чувством собственного превосходства посмотрев на растерявшегося Ученика. — Но они прекрасны! — наивно возразил тот, все еще не понимая, что происходит, и, видимо, надеясь все-таки задеть Нэя за душу. — Только подумать — тысячи миров видны нам издалека! Это удивительно… — В твоем возрасте, юноша, — ученый назидательно кашлянул, — пора отрываться от романтической ерунды и читать серьезные книги. Да знаешь ли ты хотя бы, что есть звезда? — Это солнце иного мира… — в смущении повел плечами Кан. — Прежде всего, это небесное тело огромной массы, достаточной для того, чтобы запустить и поддерживать термоядерные реакции… Кангасск тряхнул головой, отгоняя обидное воспоминание. Именно — обидное. В том растерянном пареньке он с трудом узнавал нынешнего себя… Сейчас Нэй Каргилл не смеет перечить ему, не пытается даже. А тогда каждое его слово звучало с победным торжеством… — Флавус, — обратился к нему Кан. — Да? — подняв взгляд, отозвался тот. — Посмотрел бы я на того, кто стал бы над тобой смеяться… — произнес Ученик с укоризной. Охотник задумчиво повел бровью и, глядя на сверх всякой меры серьезного Кангасска, едва успел уткнуться носом в рукав, чтобы не захохотать слишком громко. Через пару мгновений к внезапному веселью присоединился и Ученик. — Ну ты сказал… — успокаиваясь, произнес Флавус. — Я так не веселился уже лет… много… — он вытер рукавом выступившую от смеха слезу. — Прямо врасплох застал… — Да уж, — все еще посмеиваясь, закивал Кан, — уж что что, а глупость вовремя я ляпнуть умею. — Кстати, у нас гостья, — как бы между прочим заметил Охотник. Кангасск прильнул к биноклю, но всюду, куда бы он ни посмотрел, простиралась лишь снежная холмистая пустошь да плясали искристые снежинки. — В бинокль ее не будет видно еще некоторое время, — Флавус сладко зевнул; похоже, после ночного дежурства его нешуточно клонило спать, даже недавний хохот надолго не взбодрил. — Я ее вижу стигийским глазом. — Как это?.. — опустив бинокль, обернулся к другу Кан. — Да она тоже Спектор, — пояснил Флавус. — А Спекторы друг друга видят, как и стигов. Тоже ведь стигийские камешки носим. А поскольку они все чем-то различаются, по ним я могу узнать, кто идет. Это Гравианна Изос, но мы ее зовем просто Сорока, ласково так. За то, что привозит не только товары, но и новости. Отчего-то вспомнился Немаановский Тартен… Повязку Спектора он носил, и, похоже, в караван тогда и был взят как Спектор. Значит, Немаан — все-таки обладатель стигийского камня. Должно быть, в обычном состоянии этот хитрец скрывал свой стигийский глаз иллюзией, а не полосой фарховой ткани, как обычно принято… И еще — теперь становится ясно, отчего он опасался подходить к Луру: о его приходе знали бы задолго до того, как он попал бы в поле зрение биноклей или глазастых винтовок… «Все темнее и темнее это дело…» — покачал головой Кан. Через полтора часа у ворот показался караван Гравианны Изос. — Флавуууус!!! — прорезал снежную тишину бойкий молодой голос. — Засоня! Выходи, открывай Сороке двери!! — Ктоооо там спать мешает?!! — артистично возмутился командир ивенского ополчения, выглянув из-за стены. — Я, конечно! — был не менее «возмущенный» ответ. — Открывай, говорю, ворота! Везу вам товары да новости, как обычно. Флавус молча подал своим людям знак открыть ворота. Загремела цепью поднимающаяся решетка; двинулись в стороны тяжелые створки, руша белоснежный сугроб, который намело за ночь… — Пошли встречать, — дружески пихнув Кана локтем, сказал Флавус. Охотник спустился по переплетению труб, тросов и железным обломкам шустрее белки. Ученик чуть запоздал, но перед гостьей они все же предстали вместе. …Гравианна была молода (лет двадцать пять, не больше), и, несмотря на черную повязку, закрывавшую один глаз, очень красива. Дело даже не в чертах лица и не в миниатюрной фигурке… Просто в ней было столько жизни, радости и бесшабашной отваги, что невозможно было не залюбоваться. И то, с какой нежностью смотрит на нее Флавус, от Кана, гадальщика и амбасиата, не укрылось. Похоже, эти двое не просто друзья… — Привет, суровый командир! — задорно хмыкнула девушка. — Здравствуй, Сорока, — мягко ответил Флавус и обнял ее, осторожно, словно опасаясь сделать больно этому хрупкому существу. — Я скучал… — Да и я тож… — вздохнула Грави. Немногочисленные ее караванщики спокойно обходили обнявшихся Спекторов и привычно направлялись в сторону небольшой рыночной площади. Вскоре об усталых людях и прядающих ушами тарандрах здесь, у ворот, напоминал только утоптанный снег. — А вот его можешь не представлять! — Сорока беззастенчиво ткнула в сторону Кангасска тонким пальчиком. — Ученик миродержцев собственной персоной! Да о тебе, Кангасск Дэлэмэр, на Больших Полях только и говорят в последнее время. — Эй, Сорока! — крикнул со стены один из молодых Сальваторов. — Что новенького?! — Праздник в Косселе! Как вам такая новость? — тут же отозвалась она. Над стеной сразу же показалось несколько любопытных голов. Молодежи только скажи «праздник»… — Ого! — отозвался еще кто-то. — Еще какое «ого»!! — передразнила его Сорока. — Празднуют семилетие со дня воссоздания города. Подготовка идет полным ходом: столько бардов, актеров туда сбежалось, не протолкнуться! Похоже, будет весело. Так что начинайте просить отгул у своего командира прямо сейчас! Флавус посмотрел на нее с легким укором; а молодые воины и маги на стенах заметно приуныли. — Ну что? У тебя смена кончилась уже или нет? — деловито осведомилась Сорока. — Давно уже, — улыбнулся в ответ Флавус. — Часа два назад. Но я сначала с Каном заболтался, а потом — тебя ждал. — Нуууу… — задумчиво протянула девушка, подняв взгляд к небу. — Может быть, чайком угостишь с дороги? — Не вопрос… — Флавус развел руками. И вид у него при этом был очень счастливый. Глава пятидесятая. Немаан? — Ну что ж, — сказал Флавус с довольной ухмылкой, глядя на полностью готового к походу друга и его рыжую чаргу. — Вверяю тебя Гравианне, Кан, с ней не пропадешь. — Да я бы и так не пропал… — пожал плечами Ученик миродержцев. — Верю, верю, — тихонько рассмеялся на это Флавус, — но так нам с Сильвией спокойнее будет. А тебе с караваном дорога покажется веселей и короче, так что не возражай. Немаан твой на празднике Косселя должен быть непременно, какой же актер пропустит такое событие! Главное, в толпе не потеряйтесь. — Спасибо тебе… — Кангасск Дэлэмэр крепко обнял старого друга. На том и распрощались. Погруженный в свои мысли, Кангасск не сразу решил оглянуться на оставшийся за спиной суровый Ивен, а когда оглянулся, увидел, что над ним сияет невероятных размеров Лихт… совсем как тогда, перед изгнанием витряника, когда был подан сигнал, что можно начинать… Этот прощальный жест Флавуса что-то потревожил в душе Ученика, онемевшей и холодной в ожидании неизвестного. Кан вздохнул свободнее и велел чарге прибавить шагу, дабы догнать маленького тарандра, на котором ехала Сорока: почему-то он понял, что не имеет права сейчас замыкаться в себе; казалось, это все равно, что уснуть в снегах, рискуя не проснуться больше. Холод души тоже опасен — умереть не умрешь, но можешь потерять волю ко всему… — Решил поболтать, Кан? — весело осведомилась у него Гравианна. — Решил, — таким же тоном отозвался Ученик. — Скажи, если не секрет, почему Брианы не поехали на праздник? Вопрос был резонный: в преддверии праздника караван Сороки увеличился вчетверо за счет тех, кто направлялся на коссельское торжество. — Я его уговаривала поехать… — Сорока вздохнула, и боевая веселость на миг пропала с ее лица. Кангасск еще ни разу не видел ее такой. — Но Флавус тяжел на подъем, знаешь ли… Иногда мне кажется, что он не столь уж занят, как говорит, а просто не решается покидать Ивен. Крепкая привязанность… Может, он и не осознает этого даже. Вот и сейчас: отговорился тем, что отправил на праздник всех молодых Спекторов города, а следить за стигами остались только он и еще один ветеран. — Ясно, — кивнул Кангасск, нахмурившись. …Вереница воспоминаний юности пронеслась у него перед мысленным взором… то время, когда Флавус Бриан мечтал о тайнах Кулдагана и неизвестных землях за пределами карты. Мечтал о том, что в свете Охотничьей карьеры выглядело просто невероятно. Возможно, тоска по несбывшейся мечте жива до сих пор, и именно она заставила командира ивенского ополчения ограничить свой мир пределами одного города. Противоречивое существо человек… — А Сильвия? — спросил Ученик у Гравианны. — Не знаю, не спрашивала, — пожала плечами Сорока. — Но, думаю, решила не оставлять брата одного… Я не очень-то люблю ее, да и она меня, — поделилась Грави, — но брата она любит, в этом ей не откажешь. Всегда восхищаюсь тем, какие они дружные. — …Знаешь что? — Кангасск лукаво подмигнул девушке. — Что? — разом вернув свою обычную манеру разговаривать, отозвалась та. — Не грусти, — улыбнулся Ученик, протянув левую руку и коснувшись кончиками пальцев локтя Гравианны. — Вытащим за пределы Ивена твоего Флавуса. Лично постараюсь, когда улажу кое-какие дела… припомню ему кулдаганские тайны! — Какие такие тайны? — полюбопытствовала Сорока. — Долгая история, — Кан беззаботно хмыкнул; этого вопроса он ждал. — Но расскажу… Он надеялся просто поднять спутнице настроение и немного скоротать дорогу, но, глядя в ее удивленные, широко распахнутые глаза, постепенно осознал, что тот Флавус, о котором он сейчас рассказывает, — для Гравианны такая же тайна, как земли за пределами гор Фумо… Должно быть, Флавус и Грави встретились после войны, или же у сурового ивенского командира были причины не рассказывать о своем прошлом. О юности, о детстве. И не мечтать так открыто, как он осмеливался мечтать при Кангасске… Рассказ же о том, что такое звезда в представлении Флавуса, и вовсе поверг Сороку в легкий шок. Она ни единым словом не выдала этого: Кан просто почувствовал. И понял, что своими историями невольно изменил что-то. К лучшему… …Эти двое — Флавус и Гравианна — вскоре увидятся вновь. Это будет совершенно иная встреча. Возможно, именно такой встречи — сердечной и искренней, не прикрытой дружескими шутками и актерством — каждый раз ждал Флавус Бриан. И, возможно, именно то, что сейчас рассказал Кан, мечтала открыть в прожженном ветеране Гравианна Изос. — …Я помогу тебе найти твоего Немаана, — сказала Сорока вечером, когда караван устраивался на ночлег. — Спасибо, — сказал Кан. И на этот раз решил не отказываться от помощи: Гравианну в данный момент это просто обидело бы… Дорога в компании торговцев и празднично настроенных ивенцев действительно показалась короткой. И прошла на редкость спокойно. Дух веселья царил вокруг, делая ярче даже хмурые краски неба и монотонную холмистую пустошь. Порой Кан настолько растворялся во всеобщем настроении, что забывал, чего ради на самом деле едет в Коссель. Забывал, что ждет его там, в отличие от этих людей, не праздник, а темное и странное дело, которое еще непонятно чем обернется. Кангасск просто жил… замечая каждый поворот дороги, запоминая каждое лицо, каждое имя… впервые он мог похвастаться тем, что знал по именам всех, кто разделил с ним этот недолгий путь. Знал, а потому чувствовал себя здесь своим, не в пример большинству собственных предыдущих путешествий. Небывалый настрой не покинул Ученика и в самом Косселе. Караван Сороки успел как раз к началу праздника… Этот коридор никогда не освещался. Никогда. Он был прямым, как стрела, и не очень длинным, а в конце его отрывистой линией, очерченной проникшим в щели светом, виделся контур низкой двери, что вела к лестнице на сцену малого коссельского театра. Печатая шаг по сырому полу и попутно сравнивая мрачный коридор с окопом, доверху залитым чернилами, Немаан Ренн с какой-то безнадежной мечтательностью подумал о простом белом Лихте, который можно, даже будучи новичком в магии, сотворить безмолвно в открытых ладонях и подвесить в воздухе над головой, чтобы он освещал тебе путь. Непроглядная тьма, такая как здесь, способна порой вызвать искажение чувства времени и пространства. Как сейчас… Немаан поддался этой иллюзии, он сомкнул ладони, словно готовясь сотворить простенький магический мотив Лихта. Но тут же переменился в лице, почувствовав тяжесть незримых браслетов на своих запястьях: каждый раз, стоило хотя бы помыслить о применении магии, они давали о себе знать. Вечные, неспящие сторожа. Ренн остановился у двери. С улицы тянуло сквозняком: сцена малого коссельского театра, на которой позволено выступать бродячим артистам, открывается прямо на северную городскую площадь. У сквозняка был весенний запах — запах отяжелевшего от влаги, ноздреватого снега. Вечер выдался теплый, и это был первый вечер в году, когда весна ясно заявила о себе. Зима еще поспорит с ней, но лишь потому, что не привыкла уступать без боя. В темное царство коридора робко проникали уличные звуки. Судя по ним, основная часть празднующих уже переместилась в центр города, изрядно устав от великого множества пьес, разыгранных сегодня. Что ж, выступать последним всегда тяжело, а кто говорил, что будет просто? И когда в последний раз было просто?.. Немаан Ренн был торжественно спокоен. Пусть зрителей будет сотня, десяток, один или ни одного, это не имеет никакого значения. Можно сказать, сегодня у Немаана был собственный праздник: впервые за долгие годы он собирался сыграть что-то для самого себя. Как четырнадцать лет назад, до того самого дня, когда он получил эти браслеты… К слову сказать, это приезд последнего Ученика миродержцев, о котором все только и говорят, подсказал Немаану такую идею. Ренн всегда вживался в роль, не мог иначе. Будучи предводителем разбойников, будучи бродягой-актером — всегда… И сейчас, сыграв самого себя, собирался вспомнить, как все было раньше. Немаан толкнул перед собой дверь и на миг зажмурился от света Лихтов, развешанных над сценой. Ученики уже ждали его, своего наставника. Они были столь молоды, что Немаан чувствовал себя стариком рядом с ними. Самой младшей из всех семерых, Велли, было восемь лет: эта кроха приходилась Немаану приемной дочерью и в его скромном театре отвечала за иллюзии. Тут Немаан Ренн мог, пожалуй, гордиться собой: не в силах использовать магию сам, он все же сумел научить этому другого человека — мало кому под это под силу… правда, такому таланту, как Веллли, место не в бродячем театре… — Ну что? — ехидно и весело ухмыльнулся Немаан, окинув взглядом свою маленькую актерскую команду. — Сыграем? — Сыграем! — хором отозвалась молодежь. Это был своего рода ритуал, сродни тем, что бытовали во время войны среди воинов и помогали поднять боевой дух. А боевой дух и для артиста значит немало. Как и смелость: далеко не каждый бродячий спектакль встречают на ура. А порой итог бывает таким, что приходится приложить немалые усилия воли, чтобы не опустить руки, не отчаяться и не возненавидеть людей. Спустя минуту, Немаан объявил немногим собравшимся зрителям: — Буду краток: пьеса эта обо мне, Кангасске Дэлэмэре и миродержцах. И, прежде, чем присутствующие успели переварить столь дерзкую фразу, представление началось. …Парней, игравших разбойников, было всего двое, но, благодаря иллюзиям Велли, из них получилась целая армия, даром что полупрозрачная и нечеткая, как обрывки воспоминаний. А Нэйа и Таэр, игравшие Владу и Серега и в жизни не сотворившие даже Лихта, выглядели у Велли настоящими магами. И, наконец, Немаан Ренн, игравший сам себя, предстал перед всеми в том же иллюзорном облике, что так поразил юного Кангасска много лет назад… …Настал момент — и по рядам разбойников пронесся испуганный шепот. Они расступились, пропуская кого-то вперед. Темная фигура приближалась медленно и плавно, словно крадущийся хищник. В темноте, как раскаленные угли, горели два красных глаза. Даже в лунном свете существо это оставалось черным силуэтом. Когда оно остановилось шагах в десяти от Кана, непонятно как оказавшегося впереди всех, он услышал жуткое, леденящее кровь то ли шипение, то ли посапывание… Кангасск почувствовал, как в груди разрастается безумный ужас. У него перехватило дыхание, и, даже если б он захотел, он уже не смог бы убежать, потому что скованное этим ужасом тело отказывалось повиноваться. И он, бледный, точно мраморное изваяние, стоял и смотрел в эти красные, нечеловечьи глаза… и не мог оторвать от них взгляда… Существо, продолжая шептать-посапывать, подняло длинную тонкую руку, и над ней вспыхнул зеленый огонек, высветив безупречное, вполне человечье лицо. Затем в зеленом сиянии маг (а это маг был, несомненно) появился весь. Он был высок, худощав и нечеловечески красив. Кангасск много читал о существах, похожих на человека лицом и статью. Их черты могут быть безупречны, прекрасны. Но по ним всегда видно, что они не люди… — Глупые человечки! — величественно произнес маг и обвел всех взглядом, особо остановившись на Кангасске, отчего тот задрожал крупной дрожью… — Молите о пощаде, и я дарую вам жизнь. Вы будете верными и добрыми слугами мне, Немаану Великому и Мудрому… …Вокруг царило легкомысленное веселье. Красивые иллюзии Велли нравились людям. Многие до сих пор мысленно пребывали в иллюзорной битве, открывшей спектакль, и не вникали особо в сюжет. Скорее всего, мало кто поймет, в чем все дело. Но Немаан привык к непониманию. Унаследовав огромную магическую чашу от своей матери, он, даже будучи студентом Университета Серой Магии, не успел растратить слишком много, а браслеты (и после — отказ от амнистии) предопределили его амбасиатскую судьбу навсегда. Потому, будучи амбасиатом и чувствуя мир тоньше, чем обычные люди, Ренн научился быть снисходительным к ним. Каждый спектакль был для него погружением в море чужих эмоций… и сейчас… сейчас в этом море было что-то не так. Немаан почувствовал взгляд. Особенный, ничем не похожий на взгляды веселых зевак, собравшихся у сцены: так не смотрит сторонний наблюдатель — так смотрит лишь тот, кто причастен… Ренн даже остановился перед решающей фразой, чтобы найти глазами этого человека. И нашел… …Молодой, но уже убеленный сединами воин. Он стоит за спинами зрителей, там, где нет ничего, кроме хлипкого, растоптанного сапогами снега; за его левым плечом висит в воздухе золотисто-желтый Лихт, а у ног его сидит рыжая файзульская чарга… …Немаан расплылся в улыбке. И это была улыбка человека, который нежданно нашел в жизни то, во что стоит верить. Он продолжил прерванную фразу и, подняв свою тонкую руку, указал ею не на юного Тирсена, игравшего Кана, как должен был, а на настоящего Ученика миродержцев; и, по неведомому наитию, люди стали оборачиваться, следуя его жесту. Вскоре уже ни один человек не смотрел на сцену. — …а тебя, Кангасск Дэлэмэр, — с тихим торжеством произнес Немаан, — тебя я возьму в ученики, ибо вижу в тебе большой потенциал… Море эмоций всколыхнулось, и по нему пошли крупные волны: удивление, недоумение, любопытство. Вряд ли, ой вряд ли кто-то поверил в давнее знакомство бродяги и последнего Ученика миродержцев, а тем более — в правдивость разыгранного спектакля… Но появление Кангасска, и — ничуть не меньше — послушная ему файзульская чарга заинтересовали всех и каждого… …Был миг, когда что-то сдвинулось в реальности для Кана; когда он забыл, что все происходящее — лишь спектакль, поставленный вдохновенными бродягами, облаченными в потертые, видавшие виды костюмы; что все это — игра, грим и простенькие, расплывчатые иллюзии. Почему? Да потому что тут совпадало все до последней детали. Каждый жест, каждое слово… Сыгранные на сцене, они, тем не менее, будили настоящую память. Словно все это произошло лишь вчера… вчера — стояли рядом Влада и Серег; вчера — терзала совесть за свою излишнюю доверчивость; вчера… Кан забылся, окунулся в память о давних временах, казавшихся теперь такими светлыми, такими далекими. Лишь Ффар не дал им угаснуть в памяти и наделил их высшей ценностью и вечной жизнью… И вот Немаан указывает на него, глядя мимо паренька, играющего молодого Дэлэмэра, мимо озадаченных таким поворотом событий актеров… и говорит ту самую фразу. …Кангасск лишь виновато улыбнулся и развел руками, без слов отвечая: я помню. И еще: прости, что сорвал спектакль… Это действительно было так: на сцену не смотрел уже никто, и легендарный герой со своей файзульской чаргой казался людям куда интереснее малопонятной пьески… — Пойдем, ребята, — сказал Немаан своим ученикам. Велли послушно свернула иллюзии, юные актеры покинули свои места и последовали за своим наставником, который уже перешагнул порог беспросветно темного коридора. Кангасск бросил последний взгляд на опустевшую сцену. Свет Ффара погас для него, прошлое стало прошлым, настоящее — настоящим. Положив ладонь на холку чарги, Ученик побрел сквозь толпу, ничего не слыша и не замечая… Немаана он нашел, и это, без всяких сомнений, — тот самый Немаан. Даже не будучи гадальщиком, Кангасск не усомнился бы в этом. Но… Но это был человек, носящий браслеты: видеть браслеты Кан уже мог, это несложно и доступно даже юным Сальваторам. Так вот: браслеты были на месте. И иллюзии, точно воспроизводившие давние иллюзии Немаана, накладывал сегодня кто-то другой, причем неумело. Даже внешне этот Немаан отличался от того, которого Кангасск думал здесь найти. Этот был наполовину седой, а болезненную худобу его не скрывал даже мешковатый костюм. И, судя по походке и координации движений, он не воин. Даже близко нет. Ученик стремился в Коссель за ответами, а нашел лишь больше вопросов… — Ну как? Это тот Немаан, которого ты искал? — осведомилась Сорока, когда Кан вернулся. — Тот, — рассеянно кивнул Ученик. — И не тот одновременно. — Нуу, так не бывает, — рассмеялась на это Грави. — Похоже, бывает, — кивнул Кангасск с безрадостной полуулыбкой и спросил: — Он как-то быстро исчез со сцены тогда. Ты не знаешь, где его можно сейчас найти? Я бы хотел поговорить с ним. — Я знаю почти все! — весело заявила Сорока. — А чего не знаю, то могу узнать. Я тебе его найду, раз обещала. Посиди тут, а я спрошу сейчас кого надо… Похлопав Кана по плечу и взъерошив ему волосы, Сорока умчалась куда-то. Стремительная… всю жизнь на бегу, не поспеешь за такой. Ученик переглянулся с Эанной: чарга прижала уши, ясно показывая, что праздничный грохот ей не нравится. Кангасск с нею согласился: он сам устал за день празденств и многое бы отдал за несколько минут тишины. …Озаряя вспышками темно-синее небо, над Косселем раскрывались огненные цветы фейерверков… Глава пятьдесят первая. Получившие Роль — Вот твой загадочный приятель, — сказала Грави Кангасску, положив руку на его плечо, и не удержалась, попросила: — Как распутаешь эту загадку, скажи мне, ладно? — Ладно, — по-доброму рассмеялся Кан, не в силах отказать любопытной Сороке. Поверив на слово, Гравианна оставила его посреди общего зала таверны. Таверна звалась «Драконий хвост». Стены из грубого серого камня, скрипучие доски полов и лестниц, изрубленные (а порой и прожженные магией) столы… от всего этого тянуло духом странствий и приключений (так сказал бы юный Кангасск), или духом бродяжничества и разбоя (так сказал бы Кангасск теперь). И публика собиралась тут соответствующая: по большей части теневая братия, наемники и бродяги. Из общей массы выделялись лишь несколько молодых Сальваторов, заглянувших сюда, видимо, из любопытства… да и сам Дэлэмэр. Он привлекал внимание даже без рыжей Эанны, которая осталась ждать его вместе с караванщиками Сороки. Любопытство было самое разное: от безобидного до угрюмого, с оттенком угрозы. Как ни странно, Кангасску было все равно. Вновь найдя глазами тощую фигуру Немаана, склонившуюся над барной стойкой, Ученик подошел к нему и сел рядом. — Здравствуй, — сказал Кан. Немаан медленно обернулся и уставился на него масляным, неподвижным взглядом: видно было, что, по случаю праздника, принял он изрядно… Созерцал незваного гостя Ренн минуты две, прежде чем ответил: — Здравствуй, Дэлэмэр… — и, допив остатки какого-то мутного дешевого пойла из кружки, спросил: — Чем обязан? — Поговорим? — предложил Ученик и обернулся к хозяину таверны со словами: — Южного вина мне и моему другу, — уточнив: — довоенного, если есть. Хозяин сделал удивленное лицо, однако кивнул и тут же скрылся в погребе. — Щедро, — оценил Немаан. — Довоенное… — протянул он мечтательно и скептически покачал головой: — Разоришься. — Это неважно, — небрежно отмахнулся Кангасск. — Сегодня день такой — вспоминать довоенные времена. — Рад, что ты оценил. Это я про спектакль, — Ренн довольно улыбнулся; улыбке этой не хватало трех передних зубов… Тем временем перед Кангасском оказалась бутыль драгоценного вина довоенного разлива. Несколько завистливых взглядов обратились в их с Немааном сторону. Рассчитавшись за заказ, Кан наполнил кружки. Ренн, к его удивлению, лишь чуть притронулся к вину и, блаженно закатив глаза, принялся смаковать вкус. Вино и вправду было замечательное, даже последний Ученик, в общем-то недолюбливающий алкоголь, оценил… — Я так понимаю, — ехидно и недоверчиво заметил Немаан, — я должен теперь рассказать тебе что-то? — Расскажи, как живешь, — бесхитростно попросил Кангасск, пожав плечами. Немаан многозначительно усмехнулся. — Сам видишь, держу бродячий театр, — он глотнул еще вина. — Мои орлята зовут меня наставником. В жизни не думал кого-то наставлять, но им виднее… Ну что еще… Дочка есть приемная. Это ее иллюзии ты видел сегодня, я-то уже ничего и никогда… — Ренн вздохнул и посмотрел на свои запястья. Браслетов он видеть не мог, но какая разница: все равно всегда знал, что они есть. — Ты не попал под амнистию? — Кангасск, уцепившись за последнюю фразу, осторожно задал наводящий вопрос. — Попал, — возразил Немаан. — Макс Милиан лично предлагал мне снять браслеты. Я подумал и отказался. — Почему? Немаан посмотрел Кану в глаза, с вызовом посмотрел. — Я тебе скажу, почему, — сказал он, выпрямляя спину и в своем порыве становясь чем-то похожим на шипящего кота, тощего, но очень решительно настроенного: кажется, Кангасск невольно задел больную тему. — Потому что я трус-дезертир-обманщик… добавь еще определений, если хочешь… А причина проста: не хотел воевать. Ни магом, ни простым воином. Первого я избежал, когда оставил себе браслеты, а второго — когда пошел в жрецы Единого. Ну, что скажешь? — Немаан выжидающе уставился на собеседника, готовясь с презрительной усмешкой встретить любые обвинения, коих, похоже, в жизни услышал немало. — Ты жрец Единого? — всего лишь спросил Кан, с искренним удивлением и любопытством. Так друг, не коря и не осуждая, мог бы спросить друга… так спросила бы Влада, Учитель… — Был, — коротко буркнул Немаан и вновь согнулся над стойкой бара. — Знаешь… — странным тоном произнес он, — а ведь они это сразу поняли, когда посвящали меня в свою веру. Я же амбасиат, я почувствовал. Они поняли, что все, что я наплел им про веру и любовь… вранье до последнего слова, и что я просто от воинской повинности бегу. А все равно приняли. Как будто думали, я сгожусь на что-нибудь… — Так ты не воевал? — спросил Кан. — Ни дня, — отрезал Ренн. — Я даже не умею обращаться с оружием. Смешное дело: когда я стал жрецом первой ступени, мне поручили детей… жрецы Единого всегда собирали беспризорных детишек в свои монастыри. Мне в обучение и заботу досталась добрая сотня. Чуть с ума не сошел первое время… — он хотел было улыбнуться, но лишь помрачнел еще больше; глотнул вина из кружки… — Война нашла меня все равно, — совсем другим тоном произнес Немаан. — Так уж получилось, что монастырь, где я от ее скрывался, оказался на пути стигийской армии… Мне приказали спасать детей, пока остальные жрецы задержат стигов. Спасать всю свою сотню. Там дело страшное было, безнадежное. Я даже думал сначала бросить все и уйти один, но… не смог. Проклинал все на свете, но вел их. Половину потерял в горах — холод, голод… многие просто не выдержали… Потом дети тьмы постарались, у самой Столицы уже… В итоге со мной осталось шестеро, — Немаан поднял на Кангасска хмурый взгляд. — Шестеро. Это и есть мой бродячий театр. А Велли я уже по окончании войны удочерил. Кангасск промолчал. Да и что было сказать на это?.. Война Немаана Ренна оказалась куда страшнее прочих. Не маг, не воин — просто парень, пытавшийся сделать невозможное… — Не верю больше ни в бога ни в дьявола, — Немаан скривился, словно отведал горечи, — надо ли объяснять, почему я больше никакой не жрец… — А они не зря приняли тебя, — тихо заметил Кан. — Оставь эту тему, — процедил Ренн сквозь зубы. — Хорошо, — согласился Кангасск и перевел разговор в иное русло: — Смотрю, ты один тут… Где твои ученики? И дочурка? — Эх, — Немаан махнул рукой и, смягчившись, произнес: — Отправил их праздновать. Там фейерверки, танцы всякие — им в радость. А я… — он бросил косой взгляд на свою кружку, — я уж староват для таких вещей… предпочитаю выпить чего-нибудь покрепче при случае. — Староват? — Кангасск нервно рассмеялся. — И сколько лет тебе? — Тридцать пять, — ответил Немаан. Пожалуй, это было правдой, хотя на вид ему можно было без долгих раздумий дать все сорок пять. — Да уж, воистину старик, — шутливо изобразил сожаление Дэлэмэр. — Мне тридцать три, тоже не молод! — Не в возрасте дело, — возразил Немаан неожиданно серьезно. Кан прикусил язык; укол совести последовал незамедлительно. О, она никогда не устанет напоминать ему о войне, которую он проспал!.. — Ладно, — шумно выдохнул Ренн и беззастенчиво потянулся за початой бутылкой красного довоенного. — Расскажи что-нибудь. Как был, чем жил… «Расскажи…», а не «Вспомни…» …Кажется, между двумя Немаанами черту провести можно раз и навсегда. — Рассказать… — Кангасск грустно усмехнулся. — Пожалуй… После того, как мы с тобой расстались в Ханделе… Немаан Ренн был благодарным слушателем. Прихлебывал вина, кивал, изредка что-нибудь спрашивал. Кангасск, памятуя о прежних опытах, пить больше не стал: к утру, когда опустели и бутылка, и таверна, его кружка все так же была наполовину полная… или наполовину пустая… Рассказать же Ученик успел много, хотя и умолчал о некоторых вещах; а уж сколько раз порывался поведать Немаану о его «двойнике» или хотя бы поинтересоваться, нет ли у него брата-близнеца, но не решался… — Вот, что я тебе скажу, Кангасск Дэлэмэр, — сказал Ренн, подняв на Ученика мутный взгляд: крепкое довоенное вино, выпитое вслед за тем дешевым пойлом, сделало свое дело. — Мир — театр, а ты — человек с Ролью. Мало кому в этом мире вообще дается Роль. Но уж если дается, но неважно, злодей этот счастливец или святой — он движет мир. Макс Милиан, Зига-Зига… их всегда будут помнить… Может, и во мне что-то было, немножко, когда-то… может, потому и взяли в жрецы, обманщика такого… В общем, зря я языком треплю, Кан: у драконов все это зовется одним словом — Ффар. И тот, кто отмечен Ффаром, для них ценнее всего на свете. Так что… не гасни, ладно?.. Ответа Немаан дожидаться не стал: похоже, после выпитого его клонило ко сну. Уснул он несколькими мгновениями позже — прямо за стойкой бара, положив голову на вытянутые руки. Хозяин «Драконьего хвоста» хотел было возмутиться по этому поводу и, разбудив наглеца, вытолкать его за дверь, но Кангасск остановил его. — Не надо, — сказал Ученик, выставив вперед ладонь. — Как знаешь! — хмыкнул в ответ хозяин. Некоторое время он еще вертелся рядом; бессмысленно пыхтел, тер стаканы под молчаливым, угрюмым взглядом Кангасска… а потом все-таки отправился на кухню, сыскав какое-то срочное дело. Сквозь толстые, запотевшие стекла таверны начали пробиваться первые рассветные лучи. Они тонули в душном полумраке, робкие и слабые, и казались здесь чужими, так, словно пришли из другого мира. Глядя на них, страстно хотелось вырваться отсюда и глотнуть свежего воздуха. …Он, Кангасск Дэлэмэр, в этой таверне такой же чужой, как и этот рыжий утренний свет… Кангасск встал и потянулся, разминая затекшую спину. Он уже думал уйти, когда взгляд его упал на тощие, жилистые руки Немаана. Ни следов панацеи на коже, ни мозолей от рукояти меча на ладонях… он и вправду никогда в жизни не воевал… Склонившись над спящим, Кан произнес одно из оставленных ему Максимилианом заклинаний, первое — и магические браслеты, впервые за все четырнадцать лет стали видимыми: две серебристые полосы, охватывающие тонкие запястья. Зачем?.. Кангасск уже устал отвечать самому себе на подобные вопросы: он не знал зачем… просто сотворил заклинанье третье… Это было ошеломляюще просто, не зря Макс говорил, что дело тут лишь в том, имеешь ли ты право… и оба браслета, щелкнув, разомкнулись. Прежде, чем раствориться в воздухе, блестящие половинки полежали на стойке с минуту. «Спи сладко, свободный маг,» — отрешенно прошептал Кан и, развернувшись, направился к двери, оставляя за собой липкий полумрак и ошеломленные возгласы немногих свидетелей освобождения. За стенами таверны пахло весной; шел дождь со снегом. Коссель сладко спал после праздничной ночи, и сон его был подобен сну ребенка, отметившего очередной счастливый День рождения. Что ж, самое время уходить… Глава пятьдесят вторая. Файзульский чай Половину неба закрыло одно пушистое белое облако. Оно походило на летающий замок, или на сахарную вату, или на взбитые сливки — кому что подскажет воображение. Такие облака — спутники теплых дней. Сегодня был такой день, и снег, все еще празднично-белый, медленно плавился на весеннем солнце. Самое время для снежных баталий, которые так любят северянские дети… С грустью, тихой и далекой, Кангасск подумал о дочери: наверное, строит сейчас из липкого снега целые замки вместе с Лайном и его приятелями-драконами. Быть может, даже скучает по отцу… Ученик закрыл глаза и представил Милию, играющую среди своих ровесников, представил так ясно, что, казалось, смех ее слышал наяву. Да, где-то идет совсем другая жизнь. Она так близко — ведь что мешает уйти сейчас в Провал и через день быть дома?.. Кан горько усмехнулся, вновь открыв глаза: пропасть — целая пропасть была между ним и этой жизнью. Тринадцать лет сна. И — гнетущее предчувствие: третье за все прожитые годы, только на этот раз Кангасск даже понятия не имел, откуда оно исходит. Хотя насчет расстояния, не задумываясь, ответил бы: совсем рядом… …О спину Ученика со звонким шлепком разбился сырой снежок. Второй, брошенный следом, Кангасск, обернувшись, поймал. Гравианна. Кан велел чарге сбавить шаг, и через некоторое время Сорока поровнялась с ними. Маленький тарандр, на котором она ехала, поглядывал на рослого рыжего котенка с опаской, вполне осознавая, что в иных обстоятельствах хищница вполне могла бы им пообедать. Сорока сердито вздохнула и с укором посмотрела на Кана. — Ты куда удрал, дикий ты гадальщик?! — выпалила она вдруг. В ответ на «дикого гадальщика» Кангасск, не удержавшись, прыснул со смеху. Но ответить все же пришлось. — В Ивен обратно, — пояснил Ученик, посерьезнев. — У меня есть разговор к Флавусу. — Что стряслось? — тут же требовательным тоном спросила Сорока. — Это по поводу Немаана? — Не только, — покачал головой Кангасск. — Мне нужен совет. Я зашел в тупик, Грави, и уже не понимаю, что происходит. Темное дело… — Хмм… — Сорока задумчиво закусила губу и, поразмыслив, сообщила: — Я иду с тобой, — это была констатация факта, споров не подразумевающая. — А как же твой караван? — усомнился Кангасск. — За ним есть кому присмотреть, — заверила его Грави, — вот уж не тебе беспокоиться о моем караване. Для одинокого путника, не обремененного тяжелым грузом, Ивен и Коссель разделяет всего один дневной переход — верхом на тарандре, разумеется. На чарге то же расстояние можно было бы преодолеть куда быстрее, но кто же в современном Омнисе измеряет время и пространство чаржьими шагами?.. Ехали в основном молча. Обычно жизнерадостную, говорливую Грави Кангасску непривычно было видеть такой серьезной и сосредоточенной. Странное дело, но сейчас она чем-то походила на Флавуса. У этих двоих куда больше общего, чем кажется на первый взгляд… Ближе к концу пути на кроху-тарандра, едва передвигавшего тонкие ножки от усталости, было жаль смотреть; Эанна же, которой всю дорогу пришлось бежать вполсилы, казалось, не устала совсем: этот рослый котенок легко добежал бы еще до Деваллы, наверное. Потому решено было дать отдохнуть тарандру, да и самим, пользуясь моментом, спешиться и размять ноги. Чтобы сэкономить время, Кан применил свои скромные познания в магии: простое восстанавливающее заклинание, которое он произнес над тарандром Грави, только и годилось на то, чтобы частично снять усталость, но в данном случае ничего большего и не требовалось. Сама же хозяйка зверя в это время, приставив ладонь козырьком ко лбу, вглядывалась во что-то далекое. — Вижу Флавуса! — с улыбкой сообщила Сорока. Ну, что до Кана, то он видел пока лишь показавшиеся вдали стены Ивена. Впрочем, у Спекторов слово «вижу» имеет два значения, так что удивляться тут нечему. — Хмм… — недоверчиво протянула Грави, прищурившись. — Что такое? — спросил ее Кангасск и даже огляделся по сторонам. Тщетно: для него окружающий мир был столь же безлюден и неподвижен. — У нас что, новый Спектор? — Сорока недовольно хмыкнула. — Я «вижу» Флавуса и Сайерта, а кто третий?.. Ладно, — махнула она рукой, — поехали, там узнаем. Тогда, когда произошел этот разговор, в небе еще только начинали сгущаться вечерние сиреневые краски. А к тому моменту, как Грави и Кан достигли ивенских ворот, ночь стала истинной: Жисмондин и Иринарх показались под тонкой, полупрозрачной вуалью облаков, пришедшей вслед за исполинским утренним облаком. …Флавус обошелся без радостных приветствий: все-таки он был подозрителен как истинный Сальватор, и друзья, спешно вернувшиеся в Ивен, добрых предчувствий ему не внушали. Потому он спросил сразу: «В чем дело?» — Пока не забыла… — вступила Грави прежде, чем Кангасск успел ответить. — У нас что, новый Спектор? — Нет, — покачал головой Флавус и, сотворив Лихт, сделал знак следовать за ним. — Надеюсь, это хотя бы человек… Грави помрачнела при этих словах и сердито пнула некстати подвернувшийся по пути камень; пролетев полметра, тот с грохотом врезался в груду железных обломков, оставшихся в этом переулке, видимо, со времен укрепления города. — Ты о чем, Флавус? — с недоумением переспросил Кан. — Прости за глупый вопрос… А что, стигов и Спекторов невозможно отличить? В принципе, это было бы логично: стигийские камни носят и те, и другие. Но — да, для любого современного жителя Омниса, который застал войну, такой вопрос прозвучал бы глупо. — На таком расстоянии — нет, — бесстрастно пояснил Флавус, — если только камень не принадлежит твоему знакомому Спектору. А так — нет. Нужно увидеть его еще и обычным зрением, чтобы сказать точно. Хотя бы в бинокль. Или в Глаз винтовки. Это эффект Спектора: когда стигийское и человеческое зрение задействованы вместе, это больше, чем просто сумма того и другого. Сложно объяснить тому, кто сам не видел. Но суть в том, что стига в человечьем облике можно вычислить, только если посмотреть обоими глазами. — Понял, — хмуро произнес Кан. — Есть еще вариант, кроме этого и того, со знакомым Спектором, — добавила Грави. — Это чарга. Одна чарга в десять раз лучше целой армии Спекторов… за то чарги и поплатились, — девушка печально вздохнула и бросила краткий взгляд на Эанну, со скучающим видом шагавшую рядом с хозяином. — А твоя не беспокоится, я смотрю, — заметила Грави. — Значит, все-таки Спектор, — без особого энтузиазма отозвался Флавус. — Но мне все равно не нравится, что этот малый бродит вокруг города, — он поморщился. — Это, по меньшей мере, странно. — Заговор! — передразнила Грави. — Флавус… — окликнул друга Кан. — Что? — Когда он появился, Спектор этот? — Два дня назад, — сухо ответил ему Бриан. — Стабильно держится вблизи города, но в поле зрения оптики не суется. — Проверить бы его… — Грави пожала плечами. — Не к спеху, — мотнул головой Флавус. — В городе сейчас всего два Спектора, и у меня нет желания оставлять Сайерта или себя любимого дежурить на воротах несколько суток без отдыха, да еще и отсылать часть ополчения на поиски этого бродяги, ослабляя защиту города… Конечно, время Эльма и стигийских подлостей давно прошло, но я еще не стал слишком доверчивым. — Тоже верно, — согласилась Грави и, хитро прищурившись, напомнила Флавусу: — Однако Спекторов в городе теперь три. Я тебе Спектор или кто? — «Или кто», — съязвил Флавус, но тут же извинился: — Прости, Грави… Злой я, и шутки у меня злые. — …Ну, рассказывай, что стряслось, — тихо произнес он, когда все трое уже сидели за кухонным столом в доме Брианов. Голос у него был усталый… другой Охотник на его месте глотнул бы уже красной сальвии; Флавус же, как заметил Кангасск, даже фляжки с ней не носил… «Ну что? — сказал себе Ученик. Под сердцем при этой мысли шевельнулось что-то колкое и жгучее. — Все-таки решил втянуть друга в это дело? Валяй… Похоже, назад пути уже нет…» — Я нашел Немаана Ренна, — начал Кангасск. — Это тот самый Немаан, который при мне получил браслеты от Серега. Без сомнений. Но дело в том, что каких-то четыре месяца назад я видел совсем другого Немаана — тот был боевым магом и пользовался магией свободно… Я гадальщик, Флавус, и я чувствую чужую ложь. Так вот: каждый из Немаанов рассказал мне правдивую историю. У каждого эта история начиналась с амнистии для магов, только вот первый, по его словам, принял ее, а второй — отказался. Слова второго подтверждает и документ из архивов Инквизиции. Так вот: первый прошел войну, второй, будучи жрецом Единого, никогда не воевал. Первый — боевой маг, второй — бродячий актер. Внешне эти двое тоже различаются, хотя и похожи. — Близнецы-братья? — бесхитростно предположила Грави. — Нет, — отрезал Кан. — У них общая память о многих событиях. Различается лишь выбор: один принял амнистию, другой — нет. И последствия выбора. Но так не может быть — чтобы оба они говорили правду. Это же бред!.. — Кангасск перевел взгляд с Грави на Флавуса. — Что-то темное есть в этом деле, не нравится мне все это. А такое скверное предчувствие в последний раз у меня было перед открытием Провала… Я зашел в тупик. И мне нужен совет. Флавус хранил молчание минут пять. — Так… — произнес он, склонившись над столом, и без лишних слов потребовал: — Мне нужно знать больше, Кан. О первом Немаане, который без браслетов. — Хорошо… Рассказ о прошлом порой напоминает рассказ о собственном сне: пока ты спишь, все кажется естественным, логичным, закономерным, а в словесном пересказе — предстает во всей нелепости. Так и реальная история, будучи переложена в слова, порой показывает свои острые углы. Но даже сейчас Кан говорил о том парне как о своем друге и ничего не мог с собой поделать, и за каждый «угол» отчего-то становилось стыдно. С каждой минутой странностей и несостыковок становилось все больше. Они множились, подобно дробящимся каплям ртути, и, казалось, нет им числа. Флавус случал молча, но мрачнел от минуты к минуте. Лишь про историю с пропавшими торговцами, в которой и сам Кангасск подозревал участие Немаана, расспрашивал очень и очень подробно. Упоминание же об обезумевшем охраннике, единственном оставшемся в живых из всего каравана Виля, словно поставило в этом эпизоде точку: больше Флавус об этом не расспрашивал и велел вести историю дальше. Грави, переживавшая за них обоих, занялась завариванием чая по какому-то хитрому рецепту. Похоже, выбрала она его единственно из-за того, что приготовление было долгим и позволяло надолго занять руки и голову, — а значит, отвлечься от тревожной неизвестности. …Когда-то давно, в эпоху совершенно другого Омниса, Кангасск Дэлэмэр и Флавус Бриан сообща решили загадку тысячелетий, изгнав витряника и сохранив в то же время жизнь донору. Два разума, работающих вместе, — больше, чем просто сумма. Чем дальше заходил разговор, тем яснее Ученик понимал, как самонадеян был, пытаясь решить все в одиночку, и как был прав, обратившись за советом именно к Флавусу: чувство уверенности росло в душе Ученика, подобно упрямому северному первоцвету, не взирающему на снег и холод. — …Кан, Грави, — обратился к ним Флавус, поднимаясь из-за стола. — Подождите здесь. — Ты куда? — удивилась Грави, так и застыв с ковшиком горячего чаю в руках. — Позову Сильвию, — сухо ответил Бриан. — У меня есть объяснение всему этому, но я предпочту сомневаться до конца. За сестрой последнее слово. Сказав так, он вышел за дверь; вскоре осторожные Охотничьи шаги ивенского командира затихли в коридоре. Перед Кангасском, находившимся в каком-то тревожном оцепенении, Гравианна поставила кружку чая. Вначале тот лишь равнодушно скользнул по ней взглядом, однако тут же, опомнившись, уставился на странного вида варево с неподдельным интересом; принюхался; недоверчиво попробовал на вкус и многозначительно изрек: — Это что? — Файзульский чай, — с гордостью объявила Грави, вздернув острый подбородок. — Его варят с молоком, диадемовым маслом, душистым перцем, пряными земляными орешками и солью. Рецепт племени Хак. — Больше смахивает на суп! — засмеялся Кан. — Ну, он и вправду очень сытный, — развела руками Сорока: прежняя жизнерадостность в полной мере вернулась к ней. — Ты пей, пей чай, пока не остыл. — …Душистый перец, пряные орешки, соль… — осторожно потягивая через край горячий степной чай, говорил Кан голосом отрешенным, тихим. — …это ж надо такое придумать… — Рада, что тебе нравится, — в словах Грави все-таки угадывалась грусть, как бы она ни храбрилась. Девушка села рядом и положила свою узкую ладошку Кану на плечо; заглянула ему в глаза. — Кангасск… — вздохнула Сорока. — Я знаю, что решил Флавус. И знаю, почему он сомневается. Так или иначе, не ввязывайся в это дело один. Помни, кто ты. Помни, что весь Омнис поднимется по одному твоему слову. — Зачем мне поднимать Омнис? — с горечью произнес Ученик. — Затем… — бойко начала было Грави, но оборвала фразу; покачала головой. — Не буду ничего говорить. Послушай Флавуса… и Сильвию. Глава пятьдесят третья. Бесполезное письмо Летели листья С берёзового драка — Золото мёртвых.      Зига-Зига, Одинокие Хокку Обрывки мыслей, тревожащих рассудок, не дающих заснуть… Они похожи на золотой дождь листьев березового драка — вестника бед и осени, — который кто-то небрежно встряхнул за тоненький ствол. Вчерашний разговор просто не укладывался в сознании, оставаясь вихрем, листопадом, чередой вопросов и ответов, бредовым событием, похожим на сон. И в этот сон не хотелось верить. «Он говорил тебе „вспомни, вспомни“?.. Говорил?» — спрашивала Сильвия. «Да!» — сколько раз Кан отвечал ей это, на каждый вопрос, попадавший в точку… «Неудивительно: стиги читают лишь поверхностные слои памяти, потому он просил тебя поднять старые воспоминания из глубин…», «Он вел себя странно?.. Он предугадывал твои мысли?.. Чего он хотел?» И вправду — чего?.. «Иллюзию, особенно столь подробную, невозможно держать так долго… — покачав головой, сказал Флавус. — Это требует чудовищной концентрации внимания. Ни один человек на такое не способен». «Но он не врал мне! — эта фраза даже в памяти Кангасска до сих пор звучала отчаянным криком. — Недоговаривал, порой уходил от вопроса — да! Но не врал!» «Кангасск, — с нажимом произнесла Сильвия. — Ты не мог читать его так, как читаешь людей. Это не человек». «Это стиг,» — сказал Флавус мрачно, поставив точку. …Ветер, бросающий золотые листья драка прямо в лицо… Лже-Немаан, трясущий тонкое деревце, пожелтевшее раньше всех… «Но он не причинил мне зла! Более того, спас мне жизнь!» — вновь и вновь повторял Кангасск, с каждым разом теряя уверенность и произнося слова все тише и тише; под молчаливыми взглядами Флавуса, Гравианны и Сильвии злость и отчаянье Дэлэмэра постепенно гасли, как пламя, которому не хватает воздуха. «Я не знаю, зачем ему это, — тихо сказал Флавус, когда Кангасск замолчал совсем. — Я даже не уверен на все сто, что я прав… — он помедлил, но все же пояснил: — Никогда, никогда еще стиги не применяли человеческой магии. А из всех, кто занимался проблемой стигов, только Гердон Лориан вообще задумывался, что такое возможно. Если это так, Кан, то есть смысл поднять тревогу на весь Омнис… я не знаю, чем это обернется». «…Тот парень… — блуждая в воспоминаниях, Ученик вдруг вспомнил об Одижио, выжившем наемнике из каравана Виля. — Потерянный во времени… Его искалечили магией правды. Тогда… если это Немаан, то люди Виля, и сам Виль — все, кого я видел на постоялом дворе… иллюзии? Иллюзии, построенные на памяти того парня? — Кангасск сокрушенно вздохнул и покачал головой. — Я должен был задуматься тогда: ведь постоялый двор выглядел заброшенным; не было каравана — животных, повозок…» «Я привык готовиться к худшему, Кан, — устало и хмуро произнес Флавус, скрестив на груди руки. — Потому я допущу, что это стиг, и что он спас тебе жизнь и сопровождал тебя в пути с единственной целью — изучить. Ты — наследник миродержцев. Скопировать тебя — значит, обрести нешуточную власть». «Ты допускаешь, что стиг может думать и действовать, как человек?» — усомнилась Сильвия. «Я допускаю, что он может быть дьявольски похож на человека…» «Бред! — с раздражением бросил Кан. — Да если бы он хотел „изучить“ меня, стал бы он говорить свои „Вспомни, вспомни“ и черпать поверхностные воспоминания?! Он просто выпотрошил бы мою память, как поступил с тем парнем! — после этих слов в комнате воцарилась тревожная тишина. Ученик горько рассмеялся и устало прикрыл глаза ладонью. — Я беззащитен в плане магии, вы все это знаете, — вздохнул он. — Однако же, вместо того, чтобы потрошить мою память, Немаан, стиг он или нет, пытался стать моим другом…» «Кан! — Грави, словно отпущенная пружина, вскочила из-за стола. Маленькая караванщица молчала весь этот безумный час, но теперь ее было не остановить, с таким отчаяньем и рвением пыталась она донести до Дэлэмэра свою правду. — Кан, милый, я тебя всеми богами прошу: не верь стигу! Сколько людей на моей памяти погибли вот так — поверив! Погибли… или без вести пропали! Даже детей тьмы распознать непросто, хотя оно всего лишь бездумно копируют увиденные когда-то слова и жесты, а стиги… они… как актеры — играют роль, вживаются в нее. Они и вправду бывают ужасно похожи на людей!» Роль. Человек с Ролью. В пьяной болтовне того Немаана, настоящего, было зерно истины… Вжившись в роль, поверив в нее всем сердцем, можно даже обмануть харуспекс… Андроник Руф, Галан Браил — они могли. Так почему бы стигу не суметь?.. — Я всегда верил людям, — прошептал Кангасск, вглядываясь в мерцающее за окном звездное небо и мимоходом думая о том, что заснуть в эту ночь ему, видимо, не удастся. — Всегда верил и никогда не ошибался. С первого взгляда определял тех, кто навсегда перевернет мою жизнь и станет ее частью… Осаро, Влада, Занна, Рафдар… и многие, многие другие, в том числе и лже-Немаан. Неужели я ошибся на этот раз и теперь вижу друга в том, кто желает мне зла? Не верю… «Вот что, — в завершение спора сказал Флавус. Сказал уже не как друг юности, а как суровый и непреклонный ивенский командир. — Хватит сотрясать воздух. Будем действовать. И оперировать тем, что есть. Для начала я хотел бы проверить этого „Спектора“, который треплет мне нервы уже два дня. Неспроста он здесь. Завтра наведаюсь к нему лично. Грави, ты возьмешь мое дежурство…» «Я пойду с тобой!» — твердо заявил Кан. Он и сам не понимал, что заставило его настоять на своем решении, и чего в этом порыве было больше: желания обличить обман или желания спасти того, кого считал своим другом. В любом случае, просто сидеть и ждать было бы невыносимо. Флавус отпирался недолго: в конце концов он решил взять с собой упрямца Дэлэмэра, хоть и не испытывал по этому поводу особой радости. …Кангасск спустил с кровати правую руку и коснулся загривка дремавшей на полу чарги. Мягкая шерсть приятно ласкала кожу; даже те пальцы, которым Орион, сын звезд не сумел вернуть чувствительность в полной мере, ощущали тепло — правда, ощущение было далекое, призрачное… Погрузив ладонь в густую теплую шерсть, Кан мог чувствовать спокойное, ровное дыхание Эанны. «Я одного не могу понять, — почти шепотом произнесла тогда Сильвия в завершение разговора, — как он, если он стиг, сумел обмануть чаргу?..» — Мог стиг обмануть тебя, Эа? — спросил Кангасск, бесцельно глядя в потолок. Чарга приподняла голову и, тихонько фыркнув, вернулась к прерванному сновидению. Ответ был понятен. «Стиг…» — мысленно повторил Кангасск. Приходилось признать, что в новом свете смерть прежнего хозяина Эанны — охотника на стигов, по словам того же лже-Немаана, — больше не казалась ни случайностью, ни совпадением. И все же… в этой истории, определенно, не хватало множества страниц. Отчаявшись заснуть сегодня, Кан засветил пару Лихтов и, подвесив их над кроватью, взял в руки книгу писем Максимилиана. Открыл, как всегда, наугад… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15002 от п.м. ноябрь, 27, Юга, Южный Университет Магии В этих стенах пустынно теперь. Я не был в Южном Университете до сего дня, но могу представить, какая жизнь кипела здесь раньше: студенты, магистры, профессора… В залах стоял несмолкающий гул тысяч голосов, и всюду царил запах магии… Университет огромен и древен. Эти лестницы сделаны для тысяч ног; эти витражи — для тысяч глаз. Но вместо многих тысяч — только один я сижу здесь на краю длинного библиотечного стола. Я бродил по этим залам и коридорам, как по царственной гробнице. Ни одной живой души не встретил, кроме хранителя Университета: седой старикан, маг-теоретик… но даже ему, в жизни не ощутившему магии, жаль, что она ушла. Да что там… даже мне жаль, хотя я, не в пример Паю Приору, всегда предпочитал магии меч и посох. Шутка ли — целая эпоха канула в бездну. И то, что происходит сейчас, друг мой Кан, напоминает не войну, а агонию. У меня есть полчаса, прежде чем будет готова к походу очередная армия… смертников, скажу прямо: пара тысяч зеленых новичков и сотня лишившихся магии Алых Стражников, которые сейчас пытаются навести в этой испуганной толпе порядок, а в битве полягут первыми. Я хотел провести оставшееся время в тишине, собраться с мыслями. Не знаю, зачем взялся писать тебе, Кан. Ну что ж… Сегодня я встретился со своими учителями, буду называть их так, памятуя о том, что храню паять девяти. Память… Я порадовался, что среди детей Сайнара, перешедших на сторону миродержцев, не было Орлайи: из всех девяти ее Ирин — единственный, кого бы я хотел вытравить из памяти навечно. Итак, я встретился с теми, кто учил Джуэла, Лайнувера, Балу, Косту, Оазиса, Милиана, Пая и Джармина. Война долго разделяла меня и Кангассков: зная, что они воюют на одной стороне со мной, я не встречался с ними лично до этого дня. Как произошла встреча? О, меня никто не звал, конечно же (смеюсь мысленно), я поступил в своем духе: узнав, что все девять Кангассков находятся в Юге, заявился на одно из их совещаний, никого не спрашивая. Не знаю, чего я ждал: быть может, того, что в душе моей проснется что-то, но нет… Ничего не дрогнуло, Кан. Я смотрел на них, как чужой. Я чувствовал себя чужим. И, возможно, впервые осознал четко и ясно: все те, кто шел сквозь Дикую Ничейную Землю, умерли, когда появился я. Даже Милиан Корвус, которому повезло остаться последним. Простая сумма девяти обернулась совершенно иным существом. Количество, переходящее в качество?.. Можно и так сказать, за неимением лучшего объяснения. ..Я остался хладнокровен, а вот твои братья и сестры являли собой печальное зрелище: они смотрели на меня с надеждой, каждый хотел видеть во мне своего погибшего ученика, тем более, что я легко оперировал в разговоре воспоминаниями любого из них. Разочарование нарастало постепенно, как надрывный островитянский плач. И я знаю, о чем невольно подумал каждый учитель: что его или ее ученик был в сотню раз лучше меня. Будь здесь Орлайя, и она подумала бы так же. Не буду спорить: я вполне согласен с ними. Те девятеро были лучше — светлее, человечнее… продолжай список любыми достоинствами, не ошибешься… а я — сильнее, всего лишь… …Время выходит. Пятнадцати минут, что остались, хватит только на то, чтобы дойти до ворот. Потому прощаюсь.      Макс М.» Кангасск перечитал письмо еще раз и в недоумении отложил книгу. «Похоже, пора заканчивать верить в удачу, — невесело подумал он, — и в милость Горящего. И в собственную правоту…» Это было самое бесполезное из всех писем Максимилиана, что Кангасск прочел с момента своего пробуждения в новом Омнисе. Оно было ни о чем и не к месту… как и должно быть любое письмо, бездумно выбранное наугад. «Я стал ошибаться…» …Раньше каждое письмо Макса казалось одинокому Ученику путеводным лучом во тьме, подсказкой из прошлого, надеждой на будущее; неудивительно, что он быстро привык к такому положению дел. Как привык и к тому, что предчувствия не подводят его и позволяют шагать по жизни с непоколебимой уверенностью в собственной правоте. Каждый. Каждый, кто уверовал в покровительство Горящего, закончил свои дни печально. И Макс предупреждал об этом. Кангасск тяжело вздохнул и погасил Лихты, позволив бархатной тьме поглотить все, кроме узкого прямоугольника окна и пятна лунного света на полу. Как ни странно, но вскоре он заснул, хотя минуту назад был полностью уверен, что спать не сможет, когда на душе так скверно. В сладком забытьи сна Дэлэмэр видел бескрайнее море, спокойное, темно-синее. В этом сне под тяжелыми сапогами скрипели доски; потрепанные паруса наполнял ветер; стройная девушка, окруженная прозрачным ореолом Ффара, держала штурвал маленького димарана; а детский голос где-то рядом напевал куплет о крылатом корабле… Мир, состоящий из моря и неба, дышал надеждой и свободой, а еще — вечностью. Проснулся Кангасск от холода. Не сразу проснулся: он цеплялся за уходящий сон изо всех сил, не давая ему растаять, как воспоминанию, и одновременно пытаясь нащупать рукой одеяло. Но реальность взяла свое: сон погас, оставив после себя горькое чувство разочарования. Серый сумрак комнаты мешался с розовыми красками рассвета, занимающегося за окном. Злосчастное одеяло Кангасск нашел возле кровати… и как оно умудрилось свалиться?.. Неважно: вряд ли теперь удастся заснуть снова. Да и сон тот не вернуть… Для поднятия настроения и боевого духа можно разве что пойти на кухню, сварить файзульского чаю по рецепту племени Хак, а потом удивить Флавуса тем, что тот, кого в сегодняшний поход брать никто не хотел, все-таки встал раньше всех. Такая мысль была, конечно, слабым утешением, но Кан улыбнулся. «Вставай, засоня! — сказал он чарге; та потянулась на полу и широко зевнула, продемонстрировав великолепные, ослепительно белые клыки. — Вставай-вставай. Будешь умницей, налью тебе молока»… Глава пятьдесят четвертая. Золото мертвых Какая же польза от мертвецов? Я расскажу вам, какая! Золото мертвых сынов и отцов Я, победив, забираю. Славлю победу, славлю клинок, Добычу богатую славлю. Золото мертвых, как выйдет мой срок, Тоже кому-то оставлю. Кто-то на память возьмет, победив, Серьги мои и монеты, Чтобы таскать их с собою в пути, Помня Когда-то и Где-то. Или все то, что добыл на войне, Жизнью своею рискуя, Бросит торговцу и душу в вине Утопит за память чужую.      Зига-Зига, окончание неизвестной песни — Что брать, командир? — с ленцой осведомился один из ветеранов; судя по униформе, Алый Стражник. Что здесь делает боевой маг Юга, Кангасск мог только догадываться, но, судя по тону разговора, и он, и пятеро Серых Охотников знали Флавуса прекрасно и немало повоевали плечом к плечу: держались они на равных. Ивенский командир с утра был явно не в настроении, и Кангасск понимал, почему: шестеро ветеранов, которых Флавус намеревался взять с собой, иначе как шутливо о грядущем походе не отзывались. После всех аргументов приведенных ими (спокойствие чарги, неспособность стигов к человеческой магии и проч.), гипотеза Брианов держалась на одних лишь вере и упрямстве. …Двери ивенской оружейной были слишком тяжелы, чтобы открывать их вручную. За открытие их отвечал скрытый в толще стены механизм, а если говорить строже, то магомеханизм: чтобы он пришел в действие, Флавус коснулся простым магическим заклинанием небольшого кристалла на одной из дверей. Магия… Да сама идея такой защиты входов в главные здания Ивена была основана на том, что стиги ей не пользуются. Так что за спинами Кана и Флавуса послышалось несколько сдержанных смешков. Дэлэмэр издал страдальческий вздох; Бриан же насупился и молча шагнул в открывшийся темный проход. — Мы ожидаем необычную тварь. Берите и холодное, и огнестрельное. Клинки и пули — с серебряным напылением, — четко и бесстрастно говорил он, шагая по гулким плитам зала и попутно подвешивая под потолком Лихты, холодные Северные все как один (а как иначе, если рядом порох?). — Необычную? — с подозрением произнесла одна из Охотниц. — То-то ты семерку собрал! — хохотнул Алый Стражник. Его звали Нау Тирран, и он, по мнению Кангасска, был из тех людей, которые смеются не от искренней радости, а скорее, для того, чтобы ужаснулись все вокруг. — Нау, от твоего хохота у меня мороз по коже, — укорила его Охотница. — Брось, Лильна, — он небрежно похлопал ее по плечу. — Если не смеяться над этим миром, лучше вешаться сразу. Лильна, в свою очередь, за словом в карман не полезла, но в дальнейшее развитие дружеской перепалки Кангасск уже не вникал и полностью ушел в созерцание ивенской оружейной. Странное, ностальгическое чувство охватило его при виде стоек с оружием и комплектами брони; пронумерованных ящиков, доверху набитых патронами, стрелами… Взгрустнулось о давних днях, проведенных в оружейной Эминдола и так и не полученном статусе мастера. Конечно, если мыслить реально, это все ерунда: Кан был тогда на пороге завершения своего ученичества, да и «кулдаганским мастером» во всех путешествиях звали его не зря, но все же осталась досада, и этого нельзя объяснить сухими фактами и логическими доводами… просто что-то осталось там, в Арен-кастеле, в первой оружейной — навсегда. …Клинки, произведенные поточным методом, Кангасск нашел взглядом сразу. Их было немного, и стояли они все в одном бочонке, как пучок старых зонтиков у порога какой-нибудь столичной таверны. Если бы с ними не было связано столько воспоминаний, оружейник, верно, и не заметил бы их среди многообразия прочего вооружения, исполненного с настоящим мастерством. Ничего удивительного для города, который и поныне стережет покой северной Столицы. Кангасск особо отметил обилие и разнообразие огнестрелок. Их было действительно очень много, в сравнении с довоенной оружейной, к примеру, Торгора, но в целом, холодное оружие по-прежнему оставалось в чести. Это наблюдение дало повод вспомнить один давний разговор с Владой… Любитель пофантазировать на тему «а что, если?..», Кангасск однажды спросил ее: если бы порох всюду взрывался одинаково, как в мире-первоисточнике, то холодное оружие забыли бы за ненадобностью? Поразмыслив, Влада ответила: «Нет». «Почему?» — полюбопытствовал тогда Кангасск и получил такой ответ: «В Омнисе подобного не произойдет. До тех пор, пока в нем есть магия»… Что ж, она оказалась права. Да, огнестрелки захватили первенство в мире на два первых года войны, пока магия оставалась нестабильной, но потом все вернулось на свои места. Пока есть магия, в Омнисе не быть эре огнестрельного оружия. Магия быстрее, если речь идет о заклинаниях малых ступеней, вроде огненной сферы, и гораздо мощнее, если речь о ступенях высоких: достаточно вспомнить тот же Зирорн… Плюс, она разнообразна настолько, что никакое совершенствование технологии не поспеет за магом, плетущим свой узор. Да и порох, особенно «белый», не дающий дыма, — дорог, тогда как магия, бесплатная и (теперь) вездесущая — всегда с тобой. Разве что учиться обращаться с огнестрелкой куда проще, чем учиться боевой магии. И — курок можно нажать всегда, даже умирая и истекая кровью, а что такое раненый маг, даже повторять не стоит… Потому — они всегда будут, эти пистоли, ружья и глазастые винтовки модели «Сэслер-каратель», правда, только на вторых ролях. Приглядевшись к имеющемуся арсеналу, Кангасск выбрал невзрачный на вид, но удобный в обращении семизарядный Неус, на потертом боку которого красовалась эмблема Торгора — города, чьи руины теперь навещает лишь кулдаганский ветер… Лильна и Нау, глянув на выбор Кана, перестали препираться и многозначительно переглянулись: выбор был хорош, что и говорить. Прицокнув языком, кулдаганский оружейник с довольным видом заткнул огнестрелку за пояс. В случае чего сражаться можно будет по-пиратски: сабля в одной руке и огнестрелка в другой; Орионы, что Джовиб, что сын звезд, одобрили бы… — Мы также можем ожидать сильного мага, — продолжил тем временем Флавус, — потому я и собрал семерку. — Вообще-то нас восемь, — ехидно заметил Нау, кивнув в сторону Кангасска. Послышался сдержанный хохот. — Флав, что за бред все это? — сказал кто-то за спиной Тиррана, и это стало последней каплей… — Меня не считайте, — резко обернувшись, Кан оскалил зубы в мрачнейшей из улыбок. — Я не маг, не воин… Я приманка, — подытожил Ученик сурово и встал рядом с Флавусом. Смех и нездоровое веселье враз растаяли, как дым. Неизвестно, о чем подумал каждый из шестерых, но впечатление слова Кангасска произвели отрезвляющее: когда сам наследник миродержцев заявил себя ПРИМАНКОЙ, для скептически настроенных ветеранов вся ситуация предстала в совершенно ином свете. — Вот теперь вижу правильный настрой, — строго произнес Флавус, окинув взглядом помрачневших магов. — Рекомендую сохранять его до возвращения в город. Если все мои опасения окажутся столь же смешны, сколь казались минуту назад, будет время для смеха. А у Ивена будет новый командующий ополчением. Я все сказал. Нау Тирран кивнул. Насмешника в нем с поразительной быстротой сменил бывалый воин. А Кангасск, поймав благодарный взгляд Флавуса, с трудом подавил стон: теперь, когда боевая семерка выдвинулась в путь в полной готовности, на душе у Ученика стало еще сквернее, чем вчера… Он пытался, честно пытался думать о лже-Немаане как о стиге, обманщике, иллюзии, пытался даже настроить себя враждебно, но что бы Кангасск ни предпринимал, мысль о том, что он ведет этих людей убивать своего друга, не давала ему покоя: она жила вопреки всякой логике. Первые два часа пути, памятуя о способности любой науки притуплять боль душевных переживаний, Кангасск с интересом исследователя наблюдал за семеркой магов. После нескольких месяцев в Серой Башне он понимал в магии несравненно больше, чем прежде, и теперь мог совершенно по-новому оценить, что для боевого мага означает работа в команде. Это не просто усиление друг друга донорством: такой вариант — лишь один из многих. Этим утром Кан увидел другую тактику — заготовку заклинаний и понял, что настоящую мощь боевой семерки он еще только начинает осознавать. Быть боевой семеркой — прежде всего, значит уметь плести общий узор, слаженно и четко. Как петь общую песню, где голоса не сливаются в нестройный хор, а имеют каждый собственный смысл (недаром бывалые Стражники и Охотники, долгое время сражавшиеся в одной семерке, и поют вместе прекрасно). Спеться, объединиться общей мыслью, общей целью, забыть о себе как об одном из семи и быть единым с остальными… это искусство — ключ к тому, чтобы увеличить скорость и силу любого заклинания. Ровно в семь раз. Что означает «в семь раз»? Это — почти одновременно поднятый щит; с небольшой задержкой отпущенный Зирорн; или ловчая магическая сеть, выброшенная мгновенно и имеющая семь степеней защиты… варианты бесконечны. Ограничение лишь одно: подготовиться необходимо незадолго до того, как заклинания будут применены, настроиться друг на друга, «наметить» общий узор, для чего каждый из семерых плетет свою часть, не произнося решающего слова. И тогда боевая семерка обретает небывалую мощь, недоступную ни одному магу-одиночке… если, конечно, он не миродержец. В самом начале пути семерка Флавуса заготовила пять заклинаний; Кангасск безошибочно узнал щит и Зирорн, а в ядре третьего заметил мотив, похожий на тот, что встречается в знакомых ему несложных лечебных заклинаниях. Остальные два были для Ученика новы и не походили ни на что увиденное прежде. Повторить или заучить что-либо он даже не пытался. Это было бы не проще, чем, раз пролистав том древней истории Омниса, начать цитировать его наизусть… Чем не повод для человека впечатлительного почувствовать себя никем?.. внутренний голос так и подначивал на это, но Кан велел ему оставить бесполезные попытки, предъявив тот факт, что Владу, Серега и Макса вряд ли занимала бы совсем уж никчемная человечья судьба. И вообще… у каждого своя Роль, и там, где спасует мастер боевой магии, возможно, преуспеет простой гадальщик. Как уже однажды было… Полная жизни и энергии чарга скучала среди неторопливых тарандров, мерными шагами измеряющих мир, затерянный в мельтешащей снежной крошке. Эанна все время рвалась припустить бегом и, когда Кангасск останавливал ее, обиженно прижимала уши. — Когда-то мы все ездили на чаргах, — шумно вздохнув, нарочито беспечно произнес Нау Тирран. — И я не представлял смешнее зрелища, чем Алый Страж верхом на тарандре! А теперь вот, сам видишь… — Это ж каким странным стигом надо быть, чтобы обмануть чаргу! — Лильна с сомнением покачала головой. — Как хотите, а я не верю… — …Он не двигается с места, — подумал Флавус вслух. Кажется, он не слышал всего, что было сказано. — Не думаю, что он столь глуп, что видит меня и не знает, зачем я иду… — Если это человек, то вполне понятно, что бедняга и не подозревает, кто явился по его душу! — повысив голос, чтобы перекричать ветер, сказала Лильна. — Ха! А если стиг, то когда стигов было просто понять? — с вызовом произнесла Джелона-Охотница; высокая, рыжая, вспыльчивая, она напоминала живой огонь, которым хочется любоваться, но не со слишком близкого расстояния. — В девяти случаях из десяти стигийское коварство не отличить от глупости! — О чем это она? — поравнявшись с Флавусом, осторожно спросил Кан. Ему не нравилась идея влезать с глупыми вопросами в чужой разговор, но то замечание отчего-то показалось важным. — Когда стигов много, они ведут себя хаотично, по крайней мере, в нашем понимании, — пространно пояснил Бриан. — Когда их мало, они умны и почти неотличимы от людей, но их поступков и логики все равно не понять. Получается, пытаться предсказывать стигийские ходы — бессмысленно. — А как быть с одним случаем из десяти? — Кангасск не удержался, все-таки спросил. — Хороший вопрос! — усмехнулся Флавус. — Одно время тактику стигов можно было предсказывать. Когда ими командовал Эльм. Не знаю, что с ним сотворило немагическое вмешательство три тысячи лет назад, но он остался человеком… ровно настолько, чтобы гадальщики могли предсказывать некоторые его решения. — Вот как… — Кан нахмурился и закусил губу. — Значит, Эльм командовал ими… — Да, — кивнул Флавус. — Надо признать, смешанная армия стигов и детей тьмы под его руководством одержала немало побед. А потом, помню, стиги на некоторое время исчезли. Все и сразу. Вернулись они уже в несравненно меньшем количестве и — научившись копировать людей. Сначала на уровне детей тьмы, потом — уже так, что, даже разговаривая со стигом, невозможно было отличить его от человека. Тогда началась совсем другая война, Кан. Никто не верил никому, стига подозревали в каждом… это было чистейшей воды безумие. Спекторы появились уже под конец войны. Надо сказать, с их появлением стиги почти исчезли. Не скажу, что их всех истребили. Скорее, они затаились где-то… — Мне вот интересно, — задумчиво произнес Кангасск, обернувшись к Флавусу. — Это ведь разумные существа, в отличие от детей тьмы… Так зачем им нужна была победа в этой войне? Что они получили бы, победив? Учитель говорила мне, что три тысячи лет назад они рвались к Хоре Тенебрис, но сейчас, когда Хор вообще нет, каков смысл?.. — А он есть? — скептически отозвался Зенраш-Охотник. — Должен быть… — Кангасск пожал плечами. — Если он и есть, мы этого никогда не узнаем, — холодным тоном произнесла Лильна, глядя в даль сквозь летящее с небес снежное крошево. — Мы даже не знаем, кто они, что они, откуда пришли… Эльм, быть может, знал… — Смысл, смысл! — передразнила Джелона, фыркнув. — Мы даже не знаем, чем они питаются и дышат. И вообще, питаются ли и дышат ли… А вы — смысл… Время тянулось медленно. Благодаря усилившейся метели видимый мир сжался до небольшого пятачка заснеженной земли; и небо стало казаться низким и тяжелым. «Видел» что-то в такой неразберихе, пожалуй, один лишь Флавус, которому, подобно маячкам, служили ориентирами стигийские камни: два — Гравианны и Сайерта — отмечали оставшийся позади Ивен, один — возможно, лже-Немаана, — цель пути. По словам Флавуса, неизвестный, добрых три часа сидевший на месте, начал движение. Брел он медленно, как и должен идти человек сквозь метель, и бесцельно. Можно было бы, конечно, прибавить ходу и догнать его сегодня, но Флавус счел за лучшее остановиться на отдых. Остальные шесть боевых магов, конечно, поворчали насчет того, что придется готовить все заклинания заново, но согласились тоже: устали все, и в случае чего сражаться в снежном месиве не хотелось никому. — Свернем к руинам, до них где-то четверть часа пути, — предложил Нау. — Руины? — спросил Кан. — Да. Это старая Дэнка, довоенная. Новая — на северо-запад от Ивена. — Ясно… До чего же приятно было отгородиться от метели; ее бессмысленного заунывного воя, ее бьющих в лицо колких снежинок… Этот дом сохранился неплохо. К тому же он был достаточно большой, чтобы вместить и людей, и тарандров, и чаргу. Четыре стены и крыша — уже сами по себе преграда холодному ветру; а чтобы он не прорывался внутрь, так на то есть простенький магический щит первой ступени. Щит этот раскрыл внутри дома Кангасск, благо особых познаний в магии это не требовало, и теперь свежий воздух проникал в дом лишь в таких количествах, в каких ему это позволяли, без всякой возможности обернуться противным сквозняком. А сваленные в кучу на полу горячие Южные Лихты грели помещение не хуже костра. Перекусив сухим дорожным пайком, шесть магов без лишних церемоний завернулись в плащи и устроились спать прямо на полу. Дежурить остался Флавус. А кто еще, если он единственный Спектор в отряде? — …Спи, Кан, — устало вздохнул он, когда Кангасск присел рядом. — Спи. Бояться пока нечего. — Не сочти за глупость, но давай я тебя сменю. Ты уже носом клюешь… — Нет. Тряхнув головой, чтобы отогнать сон, Бриан взял из общей кучи один Лихт и подвесил его невысоко над открытой ладонью… Впервые Кангасск заметил, что ладони его друга хранят следы множества застарелых ожогов. Когда-то, сжав в кулаке Северный Лихт, Кан отморозил руку; а вот что будет если сжать Южный… — Это чтобы не заснуть на посту. Старый спекторский метод, — пояснил Флавус, точно подгадав ход мыслей друга. — Лихт держит в воздухе заклинание левитации с незавершенным ключом: это значит, что оно требует постоянного внимания, пока не завершено. Потому, если Спектор засыпает, Лихт падает на ладонь и через некоторое время начинает нешуточно ее жечь. На пятые бессонные сутки просыпаешься только когда боль уже адская и ладонь начинает поджариваться, — Бриан невесело усмехнулся. — Значит, Спекторы не используют красную сальвию… — понимающе закивал Кан. — Я давно заметил, что ты не носишь фляжку с ней, как другие маги… — Наблюдательный ты, — прищурившись, произнес Флавус. — Верно сообразил… — он зевнул и задумчиво пощупал большим пальцем Лихт, висящий над ладонью. — Красная сальвия не дружит со стигийским камнем, Кан. Если сказать точнее, то вызывает его отторжение. Это зверски больно, знаешь ли, и порой смертельно. Потому любой Спектор согласится лучше прожечь до костей руку, чем глотнуть шалфейной настойки. То же самое касается назарина и еще нескольких трав. Вот такие дела… «…не дружит со стигийским камнем…» При этих словах Кангасску вспомнился рассказ Флавуса о том, как он сам стал Спектором… «Значит, наркоза не было…» — пришла суровая догадка… «Или был… — съязвил внутренний голос. — Черного эля и пития до потери создания еще никто не отменял». — Иди спать, Кан… — настойчиво посоветовал ему Флавус. — Я не гадальщик, но что-то мне подсказывает, что завтра тяжелый день. — Флавус… — Кангасск положил ладонь ему на плечо. — Да? — Если это действительно Немаан… стиг он или нет, дай мне сначала поговорить с ним, очень прошу. — Не могу обещать, — покачал головой Бриан. — Мало ли чем обернется дело. Но буду иметь в виду. — Понимаю, — кивнул Кан и тяжело вздохнул. — Что ж… спокойной ночи. Завтра все кончится, так или иначе… Сидя на полу, слушая спокойное дыхание спящих, созерцая висящий над ладонью Лихт, стигийским зрением чувствуя где-то вдали одинокий маячок неизвестного, Флавус был странно спокоен. Казалось бы, произошло тревожное, неожиданное событие, готовое перевернуть всю его жизнь… он рискнул оставить город без семи ветеранов, он поставил на карту свой пост командующего ополчением, да и жизнь — если окажется, что все догадки по поводу владеющего магией стига были верны… Откуда же такое спокойствие, безмятежное, почти счастливое?.. Флавус сам себя не понимал. Просто эти дни кардинально изменили что-то… что-то, что давно следовало изменить. С грустной улыбкой он вспомнил, как провожала его Гравианна, необычайно взволнованная, искренняя… да, стоило обратиться в своих мыслях к дому, всегда вспоминалась именно она… и спокойно, без сомнений и колебаний решил: «вернусь — предложу ей стать моей женой; давно пора». А статус командующего ополчением… ха!.. воистину, несчастный человек тот, кто цепляется за власть… шут с ним, со статусом… Глянув на Кангасска, который спал, привалившись к пушистому боку своей чарги, Флавус вспомнил и о загадочном Кулдагане, на который за всю жизнь не взглянул ни разу, сколько ни мечтал. …Давно, очень давно мир не казался бывалому Охотнику таким большим… Лихт не пригодился этой ночью: Флавус так и не уснул. Утро выдалось кристально-прозрачным, морозным: зима не спешила отказываться от своих прав на эту землю и в очередной раз давала весне бой. В небе, похожие на белые перья, плыли высокие, редкие облака. Ни снежинки не кружилось в воздухе… в такую погоду глазастые винтовки Сэслера правят миром… Перед началом похода и Кангасску предлагали взять такую. Он отказался, не сумев толком объяснить, почему… Одинокую черную точку — бредущего по снежной равнине путника — заметили через пару часов пути: по отношению к нему отряд Флавуса находился на возвышенности, что давало хороший обзор. Глянув в бинокль, Кан лишь пожал плечами: точка и точка, что тут еще скажешь. Что до Флавуса, то он прильнул к Глазу винтовки надолго. Самые нетерпеливые — Джелона и Нау — уже принялись ходить из стороны в сторону, точно волки в клетке, когда командир наконец-то решился дать ответ… Впрочем, ответ этот никого не порадовал: «Не могу разобрать. Надо подойти ближе». Слово Спектора — закон… Подошли ближе. Теперь Кангасску в бинокль виделся уже человек: тот кутался в теплый плащ и брел по щиколотку в снегу. Харуспексы дружно молчали, впрочем, с некоторых пор Кан перестал обращаться к ним за советом… На этот раз, когда Флавус опустил винтовку, вид у него был хмурый и — если чувствовать по-амбасиатски тонко — под маской этой скрывалась растерянность. — Ну? — скрестив руки на груди, требовательно произнес Ирэй… на него с удивлением оглянулись остальные: пожилой Ирэй-Охотник был обычно столь молчалив и спокоен, что от него подобного нетерпения никто не ожидал. — Ир, не нервничай так… — озадаченно произнес Горф, самый молодой из ветеранов отряда. — Я не уверен… — Флавус Бриан сжал кулаки в невольном жесте отчаянья. — Не уверен? — подозрительно прищурилась Джелона. — Как так? — Не знаю… — мотнув головой, выдохнул Флавус. — Вроде бы человек. Но… не знаю… — Не нравится мне все это, — проворчал Нау Тирран. — Значит, так… — Бриан быстро взял себя в руки заговорил совершенно иным тоном. — Пусть даже это человек, Спектор, но у меня к нему есть куча вопросов, начиная с того, что он здесь делает. Задержать его нужно в любом случае. Так что сейчас пускаем тарандров… и чаргу… бегом и нагоняем его. Разбираться будем на месте. На подходе задействуем щит, чтобы не было никаких неожиданностей. — Флавус, — подал голос Ученик. — Что, Кан? — Я не Сальватор, но… если позволишь, говорить с этим Спектором буду я… …Он не пытался убегать и не метался на месте как человек, застигнутый врасплох: завидев, что к нему приближается отряд из восьми всадников, он просто остановился, спустил на землю тяжелую дорожную сумку и стал ждать. Молча наблюдал, как все они спешиваются, как семеро из них задействуют магический щит, а восьмой направляется к нему. — Здравствуй, Кангасск, — с легким укором произнес путник, спокойно глядя Ученику в глаза. — Немаан? — спросил тот, чувствуя, как наливается тяжестью ком в горле. — Да, это я, — ответил путник. — Не узнал в гриме?.. один момент… Он безмолвно провел пару магических манипуляций и предстал перед Кангасском в привычном облике… Немаан Ренн, только не столь потрепанный жизнью, как Немаан настоящий… Немаан Ренн, принявший амнистию и воевавший годами… Из-под плаща виднелась драконья браня работы Двэма Дэлэмэра, та, которую Кан видел еще на Тартене, когда шел с караваном в Нави. — Здравствуй… Немаан… — упавшим голосом произнес Ученик. — Какие у тебя суровые друзья-приятели, — не без иронии произнес Немаан, бросив краткий взгляд в сторону боевой семерки. — Сдается мне, они думают испепелить меня на месте. Или банально пристрелить… — Нет… — попытался вставить слово Кангасск. — Что — нет?!! — взорвался Немаан; несносный характер был все еще при нем. — Или я не знаю Сальваторов?! — Не ори на меня… — сдержанно, но очень сурово предупредил Кан. Странно, но пыл иллюзиониста это чуть остудило. — Я узнал, где твоя Занна, — сказал он тихо. — Не веришь мне, гадальщик? И харуспексам тоже? Сердце глухо ухнуло; в груди стало горячо и больно… Даже если бы этот хитрец врал, надежда перевесила бы все равно. А так… судя по всему, он говорил правду. — Но я жить хочу, — продолжал Немаан. — А заодно проверить, насколько ты мне друг… — Кангасск! Отойди! — окрикнули Кана из-за спины; он обернулся. — Не… не надо… — Ученик от волнения запнулся на половине фразы и, еще сам толком не понимая, что делает, заслонил собой Немаана. — Не трогайте его! Теперь за спиной у Кангасска стоял Немаан, а сам он глупо пытался противостоять боевой семерке, закрывая собой того, кого считал другом… до сих пор!.. вопреки всему… Чистой воды безумие. — Каковы наши шансы? — хохотнул за его плечом Немаан. Кангасск не ответил. Вглядываясь в лица семерых магов, он пытался найти слова… Горф, Ирэй, Лильна, Нау, Зенраш, Джелона, Флавус… они смотрели сосредоточенно и, казалось бы, бесстрастно. Но, будучи амбасиатом и гадальщиком, Ученик знал, что их сердца колотятся так же часто, как и его сердце, а чувства еще более противоречивы. И среди этих чувств есть страх… Миг — и Кангасск понял, кого они боятся: не бродягу-Спектора, не стига… а его, Ученика миродержцев… — Они боятся тебя, — шепотом заметил Немаан. — Так что используй момент. Любой твой приказ будет исполнен, если подашь себя правильно. — Ты стиг… — бросил ему Кан. — Был, — беспечно отозвался иллюзионист. — Теперь предпочитаю называть себя человеком. — …Кан, отойди! — крикнула Лильна. — Это стиг. Не верь ему! — Зачем я тебе? — шепнул Кан, и не думая двигаться с места. — А ты недоверчив! — усмехнулся Немаан и продолжил с вызовом: — Тогда я просто скажу тебе, где твоя Занна… если только это тебя держит, чтобы ты не шагнул в сторону… — Кан, отойди! — повторил Флавус. — Нет! Страх — великая вещь… Где это видано, чтобы один человек, практически беспомощный в магии, сдерживал целую боевую семерку?.. А ведь если бы не Флавус, они бы так и не сдвинулись с места… Ученик миродержцев! наследник! что будет, если вызвать его гнев… не лучше ли не предпринимать ничего?.. или сделать так, как он хочет… Флавус наплевал не все это и заставил себя увидеть ситуацию, как есть. Не церемонясь, он выбросил вперед левую руку, отпуская в полет петлю левитации, и, поймав в нее Дэлэмэра, просто и бесхитростно сдернул его с места. В следующий миг он уже жал на курок, целя в лже-Немаана… Выстрел из тяжелого Баргеса, какой носят обычно охотники на стигов и детей тьмы, редко какая броня выдержит… И Двэм, делая свою, «драконью», рассчитывал на удар клинка, который будет соскальзывать по гладким стальным чешуям, а уж никак не на мощную огнестрелку… Кангасск, связанный петлей, не сумел даже выставить руки — так и упал, проехавшись лицом по снегу; снег же, оттаявший два дня назад и теперь прихваченный утренним морозцем, превратился в колючее льдистое крошево, не преминувшее изрезать кожу в кровь… Прогремел выстрел, отразившись далеким эхом в холмах близ довоенной Дэнки… Кангасск оставил бессмысленные попытки освободиться и замер, растянувшись на снегу. Кричать, вырываться, пытаться что-то сделать?.. уже поздно. На смену отчаянью пришло холодное равнодушие — к миру, к себе, ко всему… Петля ослабила хватку, а миг спустя исчезла совсем. Кан поднялся на ноги и, ладонью стерев с лица кровь, обернулся… Что он хотел увидеть? Мертвого стига, чтобы навсегда успокоить совесть? Или живого Немаана, человека… Пропитанная кровью льдистая крошка напоминала россыпь крупных рубинов. Немаан, еще живой, лежал на спине и обеими руками пытался зажать рану на груди… — Что это за существо?! — услышал Кангасск сдержанный возглас Лильны. — Стиг, — безжалостно констатировал Флавус. — Но… он умирает как человек, — развел руками Гроф и, прищурившись, подошел чуть ближе. Эти слова вывели Кангасска из забытья. Решительно преодолев те пять шагов, что отделяли его от Немаана и оставив позади семерых магов, Ученик склонился над умирающим. Ей-богу, если это и был стиг, даже сейчас он не отличался от человека… и лицо его выражало страдание, настоящее, не наигранное. У Кана сердце сжалось при виде него. И, как бы там ни было, Дэлэмэр чувствовал себя виноватым… виноват, не прав… а как, как он должен был поступить?!. — Немаан… — шепотом позвал Ученик. — Кангасск… — вымучив улыбку, протянул тот. Слова давались ему тяжело. — У тебя… такая сила, такая власть… а ты… эх… Нет, я знаю, о чем ты подумал! — предупредил стиг, уже не пытаясь скрывать того, что способен читать поверхностные мысли. — Не надо анок меллеос… я… я еще не настолько человек, чтобы лечиться им… и вряд ли… буду… — Прости… — Охо-хо! — Немаан кашлянул. — Прощение!.. Этого я никогда не умел… А твоя Занна… — Ты вправду знаешь, где она? — без всякой надежды спросил Кан. — Их две… — иллюзионист закрыл глаза и довольно улыбнулся. — И одна уже давно рядом с тобой. Ее и спроси, где другая… Немаан затих… Протянув руку, Кангасск опустил капюшон на глаза покойному. Поднявшись на ноги, Ученик обвел взглядом семерку. Боевые маги больше не скрывали своей растерянности; впервые за много лет они столкнулись с тем, чего не могли понять. И кто знает, что было для них более удивительно: стиг, использующий магию и незримый для чарги… или человек, скорбящий по стигу… — Это стиг, глядите, кто сомневается, — хмуро произнес Флавус, кивнув в сторону лже-Немаана. — Тоже тает, как туман… все они такие… На исчезновение погибшего стига Кангасск смотрел с тяжелым чувством… так чувствует себя каждый, кто начинает осознавать, что дело, за которое он сражался, — лишь пустой звук… и все, что казалось правдой, весьма далеко от нее… Тело лже-Немаана таяло, расползаясь мутной туманной дымкой. Рубиновые россыпи его крови — тоже… Он весь был одна большая иллюзия иного мира; даже одежда и туго набитая дорожная сумка так же растворились в кристально-чистом воздухе весеннего дня. Лишь броня работы Двема Дэлэмэра осталась: Немаан не врал, что купил ее… И последнее — стигийский камень. Перламутрово-блестящий, он беззвучно упал в снег, впитав последние струйки тумана. Глядя на этот камень, Кангасск ни за что не усомнился бы, что он живой. «Жизни» в нем, похожем на застывшую каплю, было даже больше, чем в горящем обсидиане с его красным нутром, пульсирующим в такт биению сердца носителя. Опустившись на одно колено, Кан поднял камень и броню: та, за исключением развороченных на груди чешуек, была цела… Дэлэмэр сам не понимал, зачем так поступает, почему не может просто уйти и оставить все как есть… но возражать ему никто не стал. Исцарапанного, покрытого коркой запекшейся крови лица коснулось лечебное заклинание. Подняв взгляд, Кангасск благодарно кивнул Ирэю. Тот лишь пожал плечами в ответ и, поразмыслив, с отеческой заботой добавил еще и заклинание успокаивающее. Отряд Флавуса взял курс на Ивен. Глава пятьдесят пятая. Серое с серебром Россыпь стальных чешуек поблескивала на ладони. Одна большая, две средних и две малых. Работа тонкая, но Кангасск справился с ней ничуть не хуже, чем Двэм; не поленился даже потратить лишний день на то, чтобы вытравить кислотой тонкий извилистый узор по краю каждой. А уж с какой радостью он провел день в ивенской кузне, пока ковал и полировал эти пять чешуй да помогал потом местному мастеру в его работе! Он ничего, ничего не забыл за прошедшие годы; и левой руке молот был столь же послушен, сколь раньше — руке правой… Смешно сказать, а ведь было время, когда Кан почти ненавидел свое ремесло… Пекло кузни, как ни странно, прекрасно остужает пыл. Горе, гнев… они буквально растворились в пламени и звонких, мерных ударах молота. Конечно, мучаясь с кислотой и узором, Дэлэмэр злился будь здоров, но… уже профессионально, а не так — разрушительно и жутко, как два дня назад. От такой злости руки не опускаются — напротив, тянет работать усерднее. Двухдневное погружение в работу подействовало на Кангасска волшебным образом. Для начала — он вновь стал похож на самого себя… спокойный, немного задумчивый, терпеливо ждущий — как истинный Ученик миродержцев. …Расположившись на кухне, Кангасск взялся чинить «трофейную» броню. Поврежденные чешуйки он снял, а дыру в самой куртке заровнял заклинанием ресторации. Чешуйки теперь можно было нашивать новые, чем Кан и занялся без всякой спешки, то и дело вытягивая шею и бросая взгляд на плиту, где на медленном огня тихонько булькал файзульский чай. Флавус, заглянувший на кухню в поисках завтрака, с удивлением услышал: — Доброе утро! Взгляды старых друзей встретились. В молчании прошла добрая четверть минуты. Затем Кангасск отложил работу и, не глядя протянув руку, снял с огня ковшик с чаем. — Доброе утро, Кан… — запоздало отозвался Флавус, присаживаясь за стол. — Больше не в обиде на меня, я смотрю… — «Обида» — неверное слово, — возразил Кангасск и, разлив молочно-белый, источающий аромат пряностей файзульский напиток по кружкам, продолжил: — Я тебе благодарен, Флавус, правда. Просто я… как бы это сказать… выпал из реальности на пару дней. — Понимаю… — Флавус кивнул. — Ты искренне считал Немаана другом. Не говоря уже о том, что раньше вообще не сталкивался со стигами… Впрочем, тут даже мы, ветераны, были в шоке. Это необычный стиг, более чем… Я сотни раз видел, чтобы эти твари принимали облик людей, любимых кем-то, и использовали эффект узнавания. Но чтобы они завоевывали доверие вот так, практически с нуля — это я впервые вижу. Да и умирал он… почти как человек… — Значит, они изменились, — холодным тоном заметил Кангасск. Флавус нахмурился, но вслух не сказал ничего, лишь шумно вздохнул и осторожно пригубил горячего чаю. — Я думал об этом, — продолжил Ученик. — Чем их меньше, тем они умнее, как ты говорил… Возможно, то, что мы видим сейчас… — он помедлил. — …еще один этап их развития. Они становятся слишкм похожи на людей, если, конечно, Немаан не единичный случай. Но, как бы там ни было, сдается мне, он — как березовый драк — первый признак чего-то. — Боюсь, это вопрос не ко мне, Кан, — покачал головой Флавус. — Ты бы лучше с Сильвией поговорил об этом. — Я говорил с ней, — Кангасск тихо усмехнулся и развел руками. — Она ответила то же самое: что вопрос не к ней. Флавус… — Да? — Ты упоминал как-то, что Гердон Лориан в свое время серьезно занимался проблемой стигов… — Да, — с некоторым удивлением отозвался Бриан; похоже, он успел забыть, что говорил это Кангасску. — Где я могу найти его? — подавшись вперед, задумчиво произнес Ученик. — В пригороде Столицы, — отозвался ивенский командир с плохо скрываемым пренебрежением. — У него там так называемая Академиа Палюстрис. Здоровенное такое здание со стеной и рвом, страшное, как моя жизнь… в общем, мимо не пройдешь. — Эхе… — весело ухмыльнулся Кангасск. — Похоже, ты не очень-то любишь старину Гердона! — Да ну его, старого пройдоху… — отмахнулся Флавус. — Давай лучше чай пить. Прихлебывая сытный степной чай, каждый погрузился в собственные мысли. Что до Кангасска, то в своих размышлениях он все чаще возвращался к событиям двухдневной давности. Во всем безумии, произошедшем близ старой Дэнки, был момент… который не давал Ученику покоя до сих пор… «У тебя… такая сила, такая власть… а ты… эх…» — голос умирающего лже-Немаана звучал в сознании Кангасска вновь и вновь. И каждый раз Дэлэмэр пытался ухватить за хвост ускользающий смысл этих слов, с завидным упорством видя в них больше чем пустое сожаление. Впрочем, все было бесполезно. Слова оставались просто словами… Сдавшись, он отпустил беспокойное воспоминание, и, наверное, оттого невольно взглянул на все случившееся шире… Догадка пришла из ниоткуда, безжалостная и суровая… — …А ведь они испугались меня, Флавус, — произнес Кан с болью и горечью. — Кто? Ты о чем? — вскинул голову Бриан; видно было, что столь резкая перемена в настроении друга нешуточно насторожила его. — Я о боевой семерке, — пояснил Кангасск. — Это да, — ледяным тоном отозвался Флавус, в упор поглядев на него. — Мне тоже не по себе тогда стало, честно скажу… Ты мне как брат, Кан… но тогда я впервые осознал, кто ты есть и что ты можешь… Когда ты взял под защиту этого стига, я представил, что он мог натворить… Ты — наследник миродержцев. Знай: прикрываясь твоим доверием, дружбой с тобой, можно весь мир залить кровью. Не позволяй этого никому. И я не только о стигах говорю… Вообще никому. — Не позволю, — клятвенно пообещал Кангасск. «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15004 от п.м. апрель, 16, Дойр-Кандил, город Странников, Кулдаган Мир, в котором ты родился, друг мой, — это удивительный мир. Можно потратить жизнь на то, чтобы попытаться проникнуть в его тайны. Я бы не пожалел… Я здесь, среди людей, которые считают тебя своим, Кангасск, несмотря на то, что ты горожанин. Нарраты, Странники… Война мало коснулась их: раз отведав магии арена, Эльм и его армия с тех пор носу не казали за пределы Горного Кольца. Так что Локи, три тысячи лет назад забравший себе кусок Омниса вместе с ордой стигийских пауков, имел полное право смеяться над всеми опасениями моего отца. Но смена эпох и для Кулдагана не прошла даром. Самое безопасное место в мире, он принял на себя совершенно особую роль теперь, когда Омнис вновь отведал стабильной магии… Нарраты и Странники никогда раньше не строили городов. Воздвигая монолитный дом, чтобы отдохнуть в своих странствиях, они всегда возвращали его арену и шли дальше, оставляя за собой лишь следы на песке. Теперь есть город Странников, Дойр-Кандил. Ты жил в нем незадолго до нашей с тобой встречи, друг, и при тебе он, обреченный на возвращение в арен, еще не имел названия. С тех пор город обрел иное предназначение и не просто не обратился в первый аспект — он здорово вырос вширь и ввысь. Те, кто ходил в боевых семерках еще в эпоху хоровой магии, учат здесь, под защитой Странников, новое поколение Сальваторов. Да, человека не научишь магии за месяц-другой. Взяв на обучение толпу новичков сейчас, мы получим боевых магов лишь через несколько лет, тогда как они нужны всегда… Пусть учатся. Подождем. Эти два-три года, пока магия обретет прежние стабильность и силу, продержаться нам поможет старый резерв. Первой волной стали маги, освобожденные по моей амнистии. Они полегли в бою почти все. Я знал, что так будет, и они знали, но любовь к магии — безумная штука… Вторая волна идет сейчас — „переученные“. Не-боевых магов в довоенное время в Омнисе была тьма. И обучить их боевым заклинаниям и работе в семерках стало делом нескольких месяцев. Усмехаюсь… то ли грустно, то ли весело… Знаешь, как выглядит теперь боевая семерка? Пять амбасиатов и два мага. Раньше магов было семь — и каких!.. Само предельное число человек в боевой единице — семь — раньше определялось иначе: уж таковы особенности человеческой психики, что больше семи человек не способны слаженно плести общий узор заклинаний и действовать как один. Сейчас же собственно магией из всех семерых пользуются лишь двое. Что до амбасиатов, то каждый из них — живой стабилизатор, и пять — критическое число для того, чтобы создать стабильное поле. Меньше — единого поля не будет. Больше — уже нет смысла: радиус поля все равно останется таким же — не может оно, естественное, быть радиусом больше десяти метров. А маги… Двое — минимум, который необходим (один атакует, другой защищает), и максимум, который сейчас можно выделить на каждую боевую единицу… слишком уж мало их осталось… Новые семерки слабы, скажу сразу. Даже с учетом того, что многие амбасиаты взялись за изучение магии или соглашаются на магическое донорство (а оно теперь, как и любые другие заклинания, стабилизатору не вредит). Так что, как правило, начав бой парой разрушительных заклятий, все семеро хватаются за мечи и огнестрелки и превращаются в обычных солдат. Не хватает опыта. Не хватает сил. Да и два адских года с начала войны приучили людей доверять оружию и знахарским эликсирам больше, чем прочим средствам. Скажешь, люди не знают всего этого? Знают. Но ни жалоб, ни возмущения я ни от кого еще не слышал. Напротив… При всей немощности нынешних семерок, уже само возвращение стабильной магии оказало эффект взорвавшегося Зирорна: такого подъема боевого духа я никогда еще не видел. Одно это обстоятельство уже стоит того, чтобы дело, начатое в Дойр-Кандиле, было продолжено и доведено до конца. Каждый маг ныне — герой, будь он даже сопляк, умеющий лишь зажигать Лихты и огненные сферы, — все равно его чуть ли не на руках носят. Каждый ветеран, служивший Алой Страже или Инквизиции еще до войны — вообще легенда. А Дойр-Кандил… это сердце омнисийской надежды; что-то вроде несуществующего рая на земле. Посмеюсь еще раз: не знаю, кто пустил такой слух, но я то и дело слышу от своих солдат, что в Дойр-Кандиле спишь ты. Я их не разубеждаю. Ни в чем. Даже в том, что победа не за горами. Вера нужна им, как воздух. Пусть верят, вопреки всему. Жаль, я не могу так. Я предчувствую тяжелые и суровые времена. Да, мы находим новые силы и новые решения, но наш враг тоже не стоит на месте и, чувствую, ответ будет более чем достойный. Даже Дойр-Кандил не минует чаша сия… Потому любые попытки уговорить меня оставить в городе Странников Милию я пресекаю сразу. Что-то грядет…      Макс М.» «Не уезжай так сразу, Кан, — попросила его Гравианна, — останься на нашу с Флавусом свадьбу…» Конечно, Кангасск остался. Остался, еще не подозревая о том, какая роль выпала ему на этом празднике… «В Ивене нет церкви, — рассказывала Сильвия, перекладывая вещи в огромном шкафу: искала что-то. — Мы военный город. Командир ополчения у нас за всех: и за полководца, и за главного судью, и за священника… Да, Флавусу случалось благословлять брак. А теперь он сам собрался жениться, так что… — Сильвия Бриан закрыла шкаф и обернулась к Кангасску, зажав под мышкой серый сверток. — Так что я прошу тебя: благослови их с Гравианной… наследник миродержцев. Сам брат не решился попросить, но я знаю, что он будет рад…» — сказала девушка, протягивая сверток Дэлэмэру. Ученик развернул его… Это был плащ, серый с серебром, какой носят жрецы Единого… …Блики ффара смешались с бликами моря за бортом. Кан слышал протяжные крики чаек, круживших над дальним мысом, скрип корабельных досок под ногами своих моряков, их сдержанные возгласы… и — громче всего — частый стук собственного сердца. Прекрасная, светлая, Она стояла рядом, рука об руку с ним. И Орион, сын звезд, облаченный в серое с серебром, раскрыл потрепанную книгу. Его хриплый, просоленный голос… слова свадебного напутствия… и Ее тихое «да» в ответ… …Едва вынырнув из древней памяти, картина вновь растворилась в сиянии ффара… Кангасск был ошеломлен. Он не смог ни слова ответить Сильвии — так перехватило дыхание, — но с твердой уверенностью кивнул, согласившись. И, когда он, накинув на плечи плащ священника, держал в руках Святую Книгу Омниса и читал слова, старые как мир, слова те же самые, что и Орион читал Зиге и Мералли когда-то… сердце стучало так часто, словно хотело выскочить из груди. Гравианна, Флавус, они стояли перед Кангасском, взволнованные, счастливые — и оттого прекрасные; и смотреть на них было одновременно радостно… и больно. Собственное одиночество — вот что отозвалось острой болью слева от сердца и заставило выступить слезы. «Объявляю вас мужем и женой…» Глава пятьдесят шестая. Academia Palustris Издалека, в туманной дымке и на закате, Академия Палюстрис выглядела — ни больше ни меньше — сказочной «Обителью Зла»: суровая темная громада с острыми шпилями башен и мерцающими алыми огоньками в узких окнах (если мыслить здраво, это всего лишь закатные отблески)… Кангасск не мог не улыбнуться этому зрелищу и тем ассоциациям, что оно вызывало. Разговор с Гердоном да и самого Гердона Ученик представлял весьма слабо. Приходилось признать: да, он, по большому счету, идет неизвестно куда неизвестно зачем. Впрочем, не впервой… …Ночевки в близком соседстве с сырым весенним снегом — малоприятная вещь… Спасибо тому смышленому человеку, что догадался поставить ряд крохотных ветхих домиков у дороги, в которых может укрыться от дождя и ветра усталый путник, не успевший добраться до ближайшей таверны к темноте. Впрочем, скорее всего, когда сооружали эти лачужки, никто еще не решался строить таверны за пределами безопасных городских стен… Эанну Кангасск отпустил: с некоторого времени чарга вела себя беспокойно, то и дело проявляя свой строптивый характер во всей красе. В чем тут дело, Кангасск не понимал, но, поскольку страха в поведении Эанны не чувствовал, то решил, что котенку просто приспичило поохотиться. Дожидаясь чаргу с охоты, Кан занялся обустройством своего случайного приюта. Первым делом он, конечно, выгреб оттуда ворох прошлогодних листьев и остатки талого снега, — так взору открылся каменный очажок, с давних времен хранивший сырую золу и столь же сырые угли. За неимением дров, Кангасск набил его огненными сферами и повесил над ним котелок со снегом, надеясь натопить воды и сообразить нехитрый дорожный суп. Огненные сферы хороши в данном случае тем, что дают жар, не производя дыма… теоретически… Но, похоже, надо было не лениться и основательно чистить очаг, ибо дым все-таки пошел. И утекать ему было некуда, кроме как в круглую дыру посреди крыши… Вот что называется — топить по-черному. К утру слой копоти на руках, лице и одежде обеспечен. Впрочем, вряд ли этим стоит пугать оружейника… Знакомое урчание за дверью дало Кану понять, что рослый котенок вернулся с охоты и настроен вздремнуть теперь не где-нибудь, а у магического огонька. Хлипкую дверь Ученик отворил, не дожидаясь, пока о нее начнут скрестись внушительные чаржьи когти. Когда Эанна устроилась у очага, в лачуге стало совсем тесно. Зато решилась проблема с дверью, на которой даже засова не было, чтобы закрыть ее на ночь: теперь, когда к двери привалилась спиной чарга, можно спокойно забыть о незваных гостях. Похоже, охота у Эанны прошла успешно. Однако привычной радости во взгляде своего зверя Кангасск не увидел, а не понятные ему смятение и беспокойство, напротив, стали сильнее. И по-прежнему — ни намека на страх. — Что с тобой, Эа? — шутливо произнес Кан, потрепав любимицу за большое пушистое ухо. — Если бы ты была человеком я бы подумал, что ты влюбилась: такой у тебя хаос в чувствах и мыслях. Ответом ему был лишь долгий и печальный взгляд. Кан вздохнул; шутить дальше расхотелось. — Ты сама не понимаешь, что с тобой такое, да? — с сочувствием сказал он. — Мучительная неопределенность… ну раз так, значит, и на харуспексах гадать не будем. У меня тоже на душе кошки скребут, и тоже не знаю, почему… Подождем. Спи сладко, Эа; завтра к середине дня уже заглянем в гости к Гердону Лориану. Суп был, похоже, готов. Но, несмотря на то, что есть хотелось по-прежнему, Кангасск взглянул на него с грустью: вспомнил первый поход с Владой; и то, как она варила суп из сухого пайка путешественника; и то, как рассказывала удивительные истории, одну за другой, помешивая густое варево ложкой, вытащенной из-за голенища сапога. Под такие истории и суп становился вкуснее… Тогда Кан еще не знал, что Влада — миродержец; для него это была просто девушка, храбрая и милая; девушка, разом перевернувшая его жизнь и влюбившая в себя навеки. Кангасск любил ее, и всегда будет любить. И любви этой не важны пространство и время, разделяющие миры; и обладать эта любовь не жаждет. Она просто есть. «Учитель… — шепнул Кан, глядя в звездное небо, кусочек которого открывался взору сквозь дыру в крыше. — Я скучаю по тебе…» Утром Кангасск нагнал идущий по дороге торговый караван. Седой воин в просторном плаще, из под которого поблескивала изумительной работы драконья броня, путешествующий верхом на чарге, рыжей, файзульской, нешуточно удивил караванщиков. Когда же он представился как Кангасск Дэлэмэр, первоначальное удивление переросло в чистый восторг, а уж просьбы составить компанию последовали незамедлительно. Дэлэмэр не отказался. Он и сам хотел напроситься в спутники: одиночество, ни с того ни с сего ставшее особенно острым сегодня, заставило его тянуться к людям. Он был рад любым сплетням, спорам и байкам. Он слушал, впитывал истории о бытии современного Омниса, растворяясь в них так, чтобы забыть о собственной печали. И это отчасти удавалось. К тому времени, как обсуждение вестей о беспорядках на бывшей Ничейной Земле плавно переросло в жаркий спор о политике Юга и Севера, претендующих на ее территорию, а каждый Советник был отруган отдельно, показались первые поселения… Всюду, насколько хватало глаз, тянулись вереницы островерхих шатров. Одни лепились к придорожным камням, к полуразрушенным домикам, к склону ближайшего холма, другие же, напротив, гордо стояли на открытых местах, раздувшиеся вширь и окруженные десятком шатров-малышей. Академия Палюстрис возвышалась над шатрами, как гора, и выглядела вблизи еще больше и мрачнее. …Сначала Кангасск почувствовал, как вздрогнула Эанна, а миг спустя и у него самого дернулось сердце, да так, что он не смог этого скрыть… — Что с тобой, Дэлэмэр? — обеспокоенно произнес кто-то из караванщиков, тронув за плечо Ученика, склонившегося к холке чарги. — Сердце прихватило, — морщась от боли, признался Кан. Один из наемников, пожилой маг, не долго думая протянул Ученику миродержцев открытую фляжку с красной сальвией. Кангасск глотнул терпкой настойки и, сдержав кашель, вернул фляжку со словами благодарности. Тихонько засмеявшись — нервный, рассеянный смех — Кан выпрямился в седле и сделал глубокий вдох. — Отлегло? — хмурясь, поинтересовался маг. — Да… — Ученик шумно выдохнул. — Еще раз спасибо… Аррин. Все верно: харуспекс, на который Кан давно махнул рукой, не просто выдал жестокое предупреждение, но и начал сыпать пустыми предсказаниями и догадками… совсем как тогда, в Кулдагане, когда стоял вопрос о местонахождении Макса и обеих Хор. Сейчас Кангасску открылось имя мага, а миг спустя он уже знал, чьи это шатры… Бессмысленные мелкие прозрения продолжали капать и позже, и это было ужасно: сквозь такой «шум» никогда не услышать главного. Шатры же принадлежали файзулам. Когда-то файзульская армия Макса Милиана располагалась здесь лагерем. После войны многие вернулись в степи, но нашлись и те, кто остался. Файзулов Кангасск видел впервые… Высокие и могучие, эти люди невольно внушали уважение любому. Караван они провожали молчаливыми взглядами, и по неподвижным лицам их мыслей было не прочесть. Хотя Кан чувствовал: глядят на него. На него и на его чаргу. Рыжую, обычно не признающую хозяином никого, кроме файзула, который ее вырастил. И в то же время — везущую на своей спине чужака. Эанна… о, теперь ее можно было понять. Всю свистопляску чувств и мыслей, всю тревогу, всю печаль… А как иначе должно чувствовать себя разумное существо, увидевшее нечто родное и давно забытое?.. Она вспомнила все: свое детство, свою первую охоту, своего бывшего хозяина… и то, как он погиб — по ее вине отчасти… потому что не уберегла… Самого же себя Кангасск не понимал. Это место чужое для него, чужое во всех возможных смыслах. Но отчего же в груди так горячо, так больно?.. отчего сердце рвется на части и слезы наворачиваются на глаза?.. Отчего… Одно было ясно: Кангасск все-таки не зря сюда приехал. Боль и тревога вскоре улеглись; осталась лишь мысль: предупрежден. Кангасск был уже спокоен и собран как человек, который знает, что делает, когда спешился у подножия Академии Палюстрис. После отрывистого разговора с охраной, Кан еще минут десять ждал, пока ему опустят мост через ров. Ров, к слову, был полон талого снега, обломков льда и грязи. Хотя, если его однажды засеяли губками, теми самыми Lycopersicon abberata, то, как потеплеет, те разрастутся по всему дну и начнут фильтровать воду; за пару дней вода станет чистой, и в ней будет нырять шустрая рыба грызень, сверкая сквозь прозрачную толщу воды золотой чешуей… Мысли, мысли… они двигались в два потока: и один, мирный и спокойный, вместивший рассуждения о судьбе весеннего рва, исходил от самого Кангасска; другой же — подобный этому самому рву, — по-прежнему полнился бессмысленными предсказаниями. К примеру, Кан знал, что его приезд здорово переполошил руководство Академии. Гердон все гадал, чего хочет от него Ученик миродержцев, и все больше склонялся к тому, что тот всерьез взялся за установление своей власти на Ничейной Земле и теперь плетет некую хитрую интригу, в которой он, Гердон, тоже получил роль. Оставалось лишь горько усмехнуться всем этим рассуждениям… Не только у стигов в девяти случаев из десяти коварство не отличается от глупости — у гадальщиков порой тоже. Мост опустили бесшумно. Ни скрежета механизма, ни грохота окованных железом досок о землю… впечатляет, что и говорить!.. По мосту к Кангасску размеренным шагом направились двое. Амбасиаты. — Приветствуем тебя, Ученик миродержцев, — с прохладной строгостью произнес старший амбасиат. — И вам привет, — беспечно усмехнулся Кан. — Могу я видеть Гердона Лориана? — Да, — кивнули оба, затем старший уточнил: — Он ждет тебя. Только одна просьба: оставь чаргу здесь. — Хорошо… — Кангасск обернулся к Эанне. — Посиди здесь, Эа, — попросил он, — только не уходи никуда. Я скоро вернусь. …Чарга в жилом помещении, или в саду, где растут ценные травы, как у Гердона, — сокрушитель тот еще: все-таки зверь большой и любопытный (вместе эти два качества дают порой ужасающий эффект). Так что запрет был ясен. Кангасску и раньше доводилось оставлять Эанну ждать его на улице; она относилась с пониманием. Но теперь… Едва дослушав до конца просьбу хозяина, чарга порывисто подалась вперед, словно собираясь остановить его, уходящего. И в глазах у котенка была такая мольба, что Кан смутился и даже подумал, а не начхать ли на запрет Гердона и не применить ли ту самую эгоистичную власть, о которой лже-Немаан так жалел… Кангасск и сам не знал, что его остановило. Возможно, он просто не привык так поступать. Ученик вздохнул и, подойдя к чарге, ласково обнял ее за шею. «Ну что ты, Эа, — с виноватой усмешкой произнес он, — прям как в последний путь меня провожаешь. Не надо так. Вернусь через час-другой. А может, и раньше вернусь…» Решение. Маленькое, простое, но судьбоносное. Кангасск знал сейчас одно: он выбрал один из двух путей на развилке, и это мелкое событие не такое уж мелкое в плане его собственной судьбы. И не уверен был Ученик миродержцев, что выбрал правильно. …Переходя мост, он спиной чувствовал отчаянный взгляд Эанны и с трудом заставил себя не обернуться. Решил так решил. И будь что будет… Академия Палюстрис — противоречие, выраженное в стекле и камне. Взгляни на многочисленные узкие лестницы, нависающие друг над другом; на изящные изогнутые мостики, что соединяют островерхие башни — красиво! замысловато и сказочно. Но есть и другая сторона: на каждой такой лестнице один человек может сдерживать целую армию; на каждом таком мостике развернет сегмент щита боевая семерка… Стоит тревоге прозвучать над Академией, как все, что просто радовало глаз миг назад, покажет свою обратную сторону… Взгляни на пышные сады, раскинувшиеся под стеклянными колпаками, сберегающими влагу для болотных растений. Красиво? О да, это похоже на окно в иной мир; только тот, кто жил на болоте или вблизи него, не будет восхищен. Почему? Потому что знает, какая смерть ждет того, кто заденет ненароком цветущий алый бахдэр или вздумает пройти мимо взрослой формы Puer unoculus… Даже выросшие вдали от Зеленой Дельты, даже запертые под стекло, эти растения заставляют бояться себя, бояться и уважать… И, наконец, взгляни на хозяина Академии, Гердона Лориана, именуемого также Палюсом. На вид ему лет тридцать, обычное его настроение — нахально-жизнерадостное, как у молодого пирата. Палюс обаятелен и красноречив. У него молодая жена, двое детей; сыну шесть лет, дочери — пять. Примерный семьянин, даром что заслужил в свое время запрещающие браслеты. Но есть вещи, о которых мало кто знает ныне, (и семья Гердона в число этих знающих не входит) — что на самом же деле этому человеку восемьдесят два года; что за плечами его война, Орден Горящего Обсидиана и Черный Алтарь девятерых… Когда он снисходительно улыбается, подумай, не лучше ли тебе бежать со всех ног, нежели улыбаться и шутить в ответ… «Перестань… хватит…» Когда Гердон вслед за женой представил Кангасску своих детей, тот не удержался — коснулся пальцами висков и тихонько застонал: мелочные озарения, не оставлявшие Кана уже добрых два часа, хлынули с новой силой. …Как он назвал детей! Сыну дал имя Марин — в память о «погибшем» ученике… А дочери — имя Нани… тоже в память… Лица, слова, чувства… все чужие и давние… их было так много, что Кангасску показалось, еще миг — и он захлебнется в них. Плохо было уже физически: появились тупая боль в висках и то и дело подступающая к горлу тошнота. Ученик понятия не имел, зачем харуспексу (одному или всем трем сразу) так издеваться над ним. Не стоит думать, что Гердон не смекнул, в чем дело. Быстро свернув разговор, полный отвлеченных тем и нейтральных вопросов, какие задают, присматриваясь к собеседнику, он выпроводил жену и детей за дверь. Теперь в просторном кабинете, где гулял прохладный весенний ветерок, остались только он и его гость. …Кабинет… Высокий потолок, узкие полосы света, льющегося из приоткрытых окон… Кангасск смутно припоминал путь сюда: замшелые лестницы и короткие коридоры со множеством дверей и арок. О Небеса!.. кажется, он прошел все это один, не спрашивая дороги… …Найдя взглядом кресло, Кан тут же плюхнулся в него; сейчас было не до соблюдения приличий. — Скверно выглядишь, Дэлэмэр, — скрестив на груди руки, хмуро заметил Гердон. — Впрочем… — он пожал плечами, — это неудивительно, учитывая, что ты носишь три обсидиана сразу: если не ладят они, мучаешься ты. Кангасск уже думал возразить, причем возразить резко, но вовремя вспомнил, с кем говорит: этот обманчиво-молодой человек, стоящий перед ним, на самом деле всего на пару лет младше его отца, и, судя по всему, он, а не Сайнар, был в свое время истинным главой Ордена Горящего Обсидиана, приведя его к цели и разрушив до основания. Уж в чем, а в харуспексах Гердон разбирается лучше многих гадальщиков и спорить с ним неразумно. — Я не за тем пришел, — сказал Кан, ясно давая понять, что происходящее с ним Гердона не касается. — Я понял, — как ни в чем не бывало согласился тот, сопроводив свои слова нарочито безразличным зевком. — Только мой тебе совет: сними обсидианы. Оба. И Горящий, и Холодный. Полегчает. Просто, как все гениальное… Сняв с шеи шнурок, на котором висели оба обсидиана, и сунув их в карман плаща, Кангасск действительно почувствовал себя намного лучше. Впрочем, облегчение соседствовало с усталостью, точно у человека, которого долго трепали, а потом выбросили на берег морские волны. Несколько приободрился и Гердон: все же разговаривать с гадальщиком, да еще вошедшим в раж, — развлечение не для слабонервных, если у тебя есть что скрывать. Теперь Холодный и Горящий молчат. Конечно, остается Нарра — Дымчатый, — но его Гердон прозвал «ленивым обсидианом» уже давно. К тому же, далеко он. Очень далеко отсюда… — И вправду лучше. Спасибо, — сухо поблагодарил Кан, попутно сотворив простенькое заклинание для восстановления сил. — Пожалста, — хмыкнул Гердон в ответ. — Ну так чем могу помочь? — Я слышал, ты занимался проблемой стигов… — начал Кан. — Да, я единственный живой специалист по стигам, — бесцеремонно перебил его Гердон. — Спрашивай уже. — Я видел стига, использующего магию, — сказал Кангасск прямо. — И хочу знать, как такое возможно. Палюс задумался надолго. В полном молчании побродив по комнате, он присел на подоконник и подставил солнцу безупречное, молодое лицо. О, он выглядел даже моложе Кангасска, и лишь глаза, темные, глубоко запавшие, выдавали в нем старика. Гердон Лориан не тратил лишних слов на рассуждения и не строил непроходимых дебрей из всевозможных теорий, как делает почти каждый ученый, пробираясь к истине. Нет. Как и подобает гению, он просто выдал ответ. Один-единственный, окончательный. — Стиги не стабилизирут магию нашего мира, потому наши заклинания им недоступны, — констатировал он. — Но если использовать поле, которое создает вокруг себя человек с активным стабилизатором, то этот запрет можно обойти. Как обходили его маги в первых боевых семерках через два года после коллапса. — То есть, такой стиг способен к магии только рядом с людьми? — уточнил Кан. — Да, — без сомнений подтвердил это Гердон. — Причем мощь заклинаний, которые он может использовать, напрямую зависит от того, насколько восстановлен стабилизатор ближайшего человека. — Гадальщики… — вслух подумал Кан. — Идеальный вариант, — с готовностью кивнул Гердон. И, оставив непререкаемый тон, уточнил: — Но все, что я тебе сказал, годится как объяснение только в том случае, если оставить за бортом то, как стиг мог изучить магию. Даже если допустить, что он сумел понять нас настолько… Все равно ему пришлось бы находиться рядом с людьми для этого, причем достаточно долго… Кстати, что с тем стигом, о котором ты говорил? — Мертв, — бесстрастно ответил Кангасск и, раскрыв ладонь, показал Гердону почерневший стигийский камень лже-Немаана. — Жаль, — вздохнул Гердон без особого, впрочем, сожаления. — Он был очень похож на человека. Как раз настолько, чтобы долго быть рядом, как ты сказал. Спектор с трудом определил его с близкого расстояния, — заметил ему Кан. — Как думаешь, этот стиг один такой? — Не могу знать, — Гердон Лориан состроил озадаченную гримасу и развел руками. — Но не думаю, что стоит бояться чего-то, — добавил он, ехидно посмеиваясь. — Появление человекоподобных стигов, использующих человечью же магию, можно считать полной и безоговорочной победой нашей расы. Говорят же: «Самое опасное — незаметно превратиться в того, с кем боролся»… на этом многие борцы со «злом» погорели, включая моего братца. В данном же случае эту фразу следует воспринимать буквально: если что, стигов просто больше не будет. Будут люди. Вернее проигрыш и придумать сложно. А ведь он был прав; Кангасск не мог этого не признать. И в который раз смерть лже-Немаана показалась ему напрасной, а собственные тревоги и порывы — мелкими и глупыми, точно детская возня в песочнице. Эта встреча… она единым махом поставила жирную точку в череде долгих скитаний; Кангасск увидел зияющую пустоту за дверью, в которую до сей поры ломился так отчаянно… — …Ну, бывай, Дэлэмэр, — лукаво прищурившись, сказал на прощание Гердон. — Рад был встретить. Как я и думал, ты чем-то похож на Макса. Кангасск усмехнулся подобному сравнению, а вслух сказал: — Кстати, пока не забыл… Тезка твоего сынишки, ученик твой, жив. Он торговец «Медового пути» сейчас. Много лет родной человек был мертв для тебя, и вдруг оказывается, что он жив, и, более того, он рядом… Обычно подобные известия шокируют людей (вспомнить хотя бы Оллардиана), но Гердон лишь загадочно улыбнулся и закивал: — Жив? Хех, вот ведь везунчик!.. И молчал столько лет… Благодарю за новость, Дэлэмэр. Пожалуй найду его, перекинемся парой слов. И всё. Странный человек. Но такие всегда западают в душу. Дракон бы еще добавил красивую фразу про ореол ффара… А ведь они действительно встретятся. Моложавый учитель и стареющий ученик, тот самый Марин, мимо которого чудесным образом прошли и распри Ордена, и Черный Алтарь, и отряд Девяти, где был и Милиан Корвус, тогда еще не звавший себя Максом… Встретятся. Но изменит ли что-нибудь такая встреча?.. Академию Палюстрис Кангасск покидал с легким сердцем и пьянящим чувством свободы. Вряд ли Ученик чувствовал бы себя так, не забудь он напрочь о харуспексах, молчаливо лежащих в кармане. А он действительно о них забыл. Потому новость, ждавшая Кана за воротами Академии, повергла его в шок: пропала Эанна. Куда, зачем?.. рядом не оказалось никого, кто сумел бы ответить… Вот к чему были все эти прощальные взгляды и странности: Эа намеревалась уйти. И решилась-таки. «Глупый котенок…» — сокрушенно подумал Кан, чувствуя, как в груди горячим комом наливается злость… на самого себя… Вспомнив о харуспексах, Кангасск решительно вернул их на место. Холодный обсидиан вновь коснулся гладким боком разгоряченной кожи, а Горящий — замерцал в такт тревожно бьющемуся сердцу. «Лихорадило» их по-прежнему. Но Ученик плевать хотел на это. Кангасск был зол. И в злости своей уверен, что его не остановит ничто, даже прихоти гадальных камней. …А ведь он действительно был сейчас похож на Макса, до ужаса похож… Да, можно было решить эту проблему простыми человеческими методами, хотя бы поспрашивать народ вокруг или элементарно обойти поселение… Да, не стоило так заводиться из-за этого. Но, видимо, чаша терпения переполнилась: последний Ученик устал от обходных путей, не задевающих никого, но и ведущих порой в никуда… Если бы Кангасска спросили, как он собирает Триаду, он не ответил бы, хотя собирал ее неоднократно. Каждый раз все было иначе. Что помогло увидеть серебряные нити Паутины теперь? Злость?.. А быть может, просто пришло время. Глава пятьдесят седьмая. Ждать Кан приехал сюда диковинным всадником, возвышавшимся над всеми, будь то могучие файзулы или простые северяне… Однако потеря чарги и пешая прогулка по хлюпающей утренней слякоти напрочь лишилиУченика миродержцев былого величия: теперь он был по колено забрызган грязью и, понуро опустив голову, принимал как неизбежное зло слепой дождь, взявшийся щедро поливать окрестности Академии. Такого упадка сил Кангасск за собой не помнил давно. Впрочем, таким злым и безрассудным он вообще себя не помнил… Оно быстро схлынуло, это безумие: серебряная паутина вспыхнула тогда необычайно ярко, взор гадальщика побежал по вьющейся нити Эанны и — канул во тьму. Словно кто-то огрел палкой зарвавшегося владельца Триады, молодого и наглого. Царившее в душе недоброе, болезненное торжество от этого «удара» враз обернулось острым чувством одиночества, и сердце тронуло мертвенным холодком, словно у человека, споткнувшегося на краю пропасти. Кангасск благоразумно не стал делать попыток собрать Триаду снова. Во-первых, он, пусть запоздало, но осознал, что вообще зря пытается подчинять мимолетной прихоти то, чего не понимает, а во-вторых, тех нескольких картин, что открылись взору, Ученику оказалось достаточно для того, чтобы сориентироваться: он мельком видел таверну в окружении файзульских шатров и знакомый караван, остановившийся у нее. Так что оставалось лишь направиться по дороге к Столице и надеяться, что путь не будет слишком долгим: у Кангасска даже воды с собой не было, не говоря уже о еде и вещах — все осталось в дорожной сумке, притороченной к седлу на спине беглой чарги. Несмотря на неудачу с Паутиной, судьба, казалось, благоволила Ученику: дождь вскоре кончился, под ноги вместо хлюпающей при каждом шаге раскисшей земли легла добротная каменная дорога, а где-то через пару часов пешего хода Кан увидел вдали дымок, поднимающийся из труб таверны в бледное весеннее небо. На ум сразу пришли жаркий камин в общем зале и кухонное пекло, дразнящее ароматами специй, пекущегося на углях мяса, шкворчащей на сковороде рыбы… …Кангасск вспомнил, что денег у него тоже с собой нет, и невесело посмеялся над собственным бестолковым положением. Все это можно было, не мудрствуя, обозвать одним словом: бродяга. Пустой желудок, пустой кошелек; все богатство: броня, сабля, фляжка с аноком меллеосом да два харуспекса на шее. А мир… смешно сказать, он такой большой, когда идешь пешком… Таверна «Шлычий глаз» стояла к дороге боком. Добротное довоенное здание, отреставрированное, видимо, не так давно. Примечательно, что его окружала без малого сотня пестрых файзульских шатров. Зная, что Академия Гердона во множестве нанимает работников из числа живущих рядом с ее стенами файзулов, можно было предположить, что, во-первых, в «Шлычьем глазе» следует ожидать столь любимого Гравианной (и, как ни странно, Кангасском) наваристого чая и прочих прелестей файзульской кухни, а во-вторых, — что часть шатров хозяин таверны просто сдает, как дешевые комнаты. Остановившись у дверей, Кан задумался, стоит ли вообще заходить. Почему-то не хотелось. Не радовал Ученика этот «Шлычий глаз». Даже будь у Дэлэмэра с собой пара золотых на шикарный обед, он бы сильно подумал, стоит ли переступать порог этой гостеприимной таверны. Дело было не в ней, нет; дело было в самом Кангасске. Странное, неуместное ощущение, будто он ступил на чужую территорию или явился без приглашения в чье-то жилище, давило, заставляя невольно опускать плечи. В задумчивости Кан обвел взглядом многочисленные шатры, меж которых играли файзульские ребятишки и неспешно расхаживали взрослые файзулы, облаченные в костюмы и накидки из индижи. Редко кто бросал взгляд в сторону Ученика: без чарги одинокий путник был никому не интересен. Кан пожал плечами. «Наверное, я устал… — мотнув головой, мысленно сказал он себе, не найдя иного объяснения. — Hе стоило лишний раз трогать Триаду и злиться на все и вся, так никаких нервов не хватит. Шут с ними, с дурными мыслями, надо просто найти Эанну и оставить эту таверну за спиной. Только и всего… И — да… в таверне чаргу точно искать незачем». Сменившийся ветер принес смолистый аромат зигарелл, всколыхнувший воспоминания о портовых городах, тонущих в их сизом дыму, о безграничном море, о многом, что связано с ним… «Ювель»; Зига, Орион и Мералли; Ффархан… Зигареллы? Здесь?.. Кангасск озадаченно завертел головой. — Эй, Дэлэмэр! — окликнули его. Это был Аррин, тот самый маг, что не так давно делился с Каном красной сальвией. Он стоял на балкончике второго этажа, облокотившись о перила, и с довольным видом раскуривал длинную зигареллу. — Привет, Аррин! — отозвался Кангасск. В голосе невольно прозвучала радость: что ни говори, а увидеть знакомое лицо в данной ситуации оказалось не просто приятно: это было настоящим лучом света среди всего происходящего. — Я тут зигарелл прикупил у одного приезжего, — добродушно улыбнувшись в ответ, похвастался наемник. — Хочешь, угощу? У меня их целый пучок. — Спасибо, не курю, — Кангасск пожал плечами, а потом добавил отрешенно-задумчиво: — …никогда не курил… Скажи, Арр, ты чаргу не видел мою? — Чаргу? — Аррин пыхнул дымом и удивленно уставился на Кана. — Видел, конечно. Недавно совсем. За таверной сидит до сих пор, поди. Мне и в голову не приходило, что ты ее потерял. — Спасибо… — А что… — Спасибо-спасибо!.. как-нибудь потом объясню… Развернувшись, Ученик быстрым шагом направился в обход таверны. Уверенность в том, что чаргу кто-то сманил, крепла в его душе с каждой секундой. Разговором все обойдется или же выльется в спор на мечах, Кангасску было уже все равно: в любом случае отступать он был не намерен. Завернув за угол, он действительно увидел свою Эанну, но… просто замер на месте, удивленный до глубины души… Рядом с чаргой стояла девочка лет пяти, худенькая и молчаливая. Кажется, она зябла на ветру в своей легкой одежде, или же просто побаивалась большого рыжего чудища. Эанна же не замолкала ни на секунду: восторженные мурлыканья и скулеж говорили яснее любых слов, обозначающих счастье… Вот она припала на передние лапы, жалобно глядя на человечка снизу вверх, вот осторожно ткнулась носом в меховую шубку девочки. Наконец, поддавшись на «уговоры», девочка протянула тонкую ручку и робко тронула усатую щеку чарги. В тот же момент Эа увидела Кангасска и, виновато заурчав, отступила на шаг. Обернулась и девочка… Дитя двух народов, она унаследовала правильные северянские черты лица и файзульский разрез глаз. Раскосые, темные, эти глаза могли смотреть и на степное солнце, не моргая. Девочка подняла взгляд на незнакомца. Несколько мгновений она просто смотрела на странного воина. Белоснежная седина; старый шрам, тонкой полосой рассекший бровь; удивительная чешуйчатая броня, видневшаяся из-под плаща; сабля; фляжка с аноком меллеосом… этот человек не был похож ни на кого, виденного ею раньше. Он был удивительный. Он был яркий. Но удивление быстро сменилось страхом: должно быть, вся злость, приготовленная Каном для неизвестного «похитителя», исказила его лицо; быть может нет… в любом случае, ребенок почувствует то, чего не заметит взрослый. В конце концов девочка сорвалась с места, точно отпущенная пружинка, и побежала прочь так быстро, как только могла. Она быстро скрылась из виду, затерявшись среди шатров и редких северянских построек. — Стой, Эа, — холодно приказал Кан, когда чарга собралась последовать за ней. Эанна, в свою очередь, взглянула на Кангасска с таким укором, что того тут же больно цапнула за душу совесть. Укус вышел чувствительным, заставил опомниться. Кан пытался даже сказать что-то мягкое, утешительное… невнятно вышло. Презрительно фыркнув, чарга отвернулась от хозяина и неспешно зашагала прочь. Ученик молча смотрел, как она уходит. Одно за другим, мимо проносились воспоминания… как встретил Эанну, когда лежала она раненая, обессилевшая, похожая на рыжий холмик… как пытался найти с нею общий язык… как ругал ее порой за скверный характер… как она играла с Милией и маленьким Лайнувером… И чувство потери, которое Дэлэмэр не вполне осознал поначалу, росло, наливаясь кипятком и горечью. Нет, он не мог просто развернуться и уйти сейчас. И когда покачивающийся кончик хвоста Эанны исчез за поворотом тропинки, огибающей лысый холм с лепящимися к нему шатрами, что-то словно подтолкнуло Ученика в спину: он сделал шаг, другой, а потом пустился бегом. Изумрудный Ффархан, материк, обласканный ффаром. Чужой океан шумит у его берегов. Ничей. Свободный океан, где даже великий Зига — всего лишь гость. — Где твое королевство, король? — женщина-дракон смотрит с искренним сочувствием на того, кого Омнис знал как Зигу-Зигу, в чьей душе прекрасно уживаются поэт и разбойник. О, она имеет право смотреть так, с вершины двух тысяч лет, прожитых ею. Зига задумчиво опускает взгляд: вопрос смутил его. И дело даже не в бесконечных иносказаниях, что на каждом шагу использует Старейшая; дело в самом вопросе: он был задан, чтобы задеть одну из струн души, и задел. Однако, вскинув голову, бывалый мореход отвечает так, как привык считать: — Я правлю морями, что омывают берега, где живут люди. Там я король. — Моря, корабли… Это твое королевство? — безмятежно произносит Старейшая. — Да, — твердо говорит пират, уверенный в своем праве утверждать так, ибо достиг всего сам. — Почему же ты оставил его? — следует вопрос. В сиянии ффара он отзывается ударом колокола. — …И где твоя королева? Ты одинок… Ффар отзывается чистым звоном вновь и поглощает почти все: синеву неба, зелень травы, юный человеческий облик Старейшей из драконов; часть разговора — тоже, оставив лишь несколько туманных фраз. «Жизнь порой заставляет нас возвращаться туда, откуда мы бежали, о Зига, отмеченный ффаром… И тогда все, чего нет, находится само». «Но когда ты вновь отправишься к берегам Ффархана, твое королевство будет величайшим из всех. И твоя королева будет сиять ярче всех…» …Этот покосившийся северянский домик не стал бы непреступной преградой даже для ветра. Да и хозяин его, судя по всему, хрупок и слаб, иначе починил бы кровлю, сменил жалкую дверь… Но есть то, что скрыто от глаз: этот домишко являлся крепостью, но иного рода…. Ищущий взгляд простого гадальщика проносился мимо, не замечая ничего особенного; взгляд же владельца Триады, способный на большее, — упирался в непроглядную чернильную тьму, крадущую сияние серебряных нитей. Дело не в самом доме, конечно, а в хозяине. Кто-то очень хотел спрятаться; спрятаться именно от способных видеть чужие судьбы. «Что ж, выходит, мне сюда,» — Кангасск пожал плечами и, переглянувшись с Эанной, что устроилась у крыльца, поднялся по каменным ступенькам. Он остановился у двери; провел рукой над вывеской, с которой время и ржавчина вымарали все буквы, и сотворил заклинание ресторации. Забытая надпись вновь заблестела, отражая солнечный свет: «Гадание по руке. 5 монет»… …Впервые воспоминание этой жизни развернулось в свете ффара; видимо, пытаясь убить бесполезную надежду столько раз, Кангасск однажды в этом преуспел… Ффар трепал призрачное воспоминание, где мерцающие огни ночного Таммара скрадывали свет звезд; где кроха, похожая на сердитого воробушка, предлагала Кангасску Дэлэмэру, молодому, черноволосому, смуглому от кулдаганского загара, погадать на судьбу. «Пять монет!» — «Дороговато!» — «Тогда не гадай…» Он смеялся над этой встречей — когда вместе с Владой покидал довоенный Таммар. Он искал этой встречи, слоняясь по послевоенному миру, дикому и чужому… …и боялся, когда встреча казалась близка, а потом со смешанным чувством разочарования и облегчения переводил дух, — когда узнавал, что впереди еще долгий путь. Он задавался вопросом «Зачем?» и не находил ответа. А потом просто отказался. И что теперь? После множества пройденных дорог и передуманных мыслей — он готов?.. Кан постучал, и его пригласили войти. «Заходи. Не заперто»… Голос был женский; холодный и незнакомый. Вздохнув, Кангасск принял безрадостное приглашение и шагнул за порог. Для непривычных глаз дом выглядел темным и мрачным, лишь узкий прямоугольник окна впускал в гадальную крепость немного света: желтое пятно его накрывало стол, на котором хозяйка разложила шитье; нитки, ножницы, подушечка с длинными иглами, хрупкие кусочки портняжного мела, схваченные булавками детали будущей куртки из индижи… Устав от сумерек и не став дожидаться, пока глаза привыкнут, Ученик отпустил с ладони два белых Лихта. Звезды Флавуса плавно поднялись под потолок, разогнав по углам хмурые тени и открыв взгляду бедное и печальное жилище. Серый каменный пол, голые стены; вместо кровати — несколько ящиков, поставленных рядом и застеленных двумя одеялами… Но у дальней стены притаилось страннейшее из украшений: прозрачная вазочка, доверху наполненная мертвыми стигийскими камнями; да короткий меч в черных лакированных ножнах лежал рядом на убогой фанерной подставке, — меч добротной ковки, с серебряным напылением, стоящий больше, чем дом и все, что есть в его стенах. Осторожный наблюдатель заметил бы, — Кангасск даже внимания не обратил: как только магический свет разогнал сумрак, он встретился взглядом с Занной, и больше ничто не имело для Ученика значения. Маленькая, болезненно худая; несмотря на молодость, волосы уже тронуты сединой; а в глазах усталости и тоски — бездонное море… такова теперь Занна. И та тихая девочка, что сманила чаргу, похожа на нее!.. Сестра? Или дочь… Кан так долго шел к этому моменту, то приближая, то отдаляя его… но об одном он никогда не думал: а что потом? Ожидая ответа, в душе разверзала пасть зияющая пустота… — Кто ты и что тебе нужно? — строго осведомилась Занна, вмиг став похожей на ту кроху, которую помнил Кангасск. «Сделала вид, что не узнала, — подумал он, чувствуя, как отлегло от сердца, и улыбнулся себе: — Ну что ж, я подыграю». — Я проходил мимо, — как ни в чем не бывало отозвался Ученик, — увидел вывеску, решил зайти погадать. — Я давно не гадаю, — с некоторым удивлением произнесла Занна и недоверчиво прищурилась. — И вывеска… ржавчина давно съела все буквы, ты не мог ее прочитать. — Прочел, как видишь, — Кангасск беспечно пожал плечами. — Можешь проверить, буквы сияют, как новенькие. Так ты погадаешь мне? «Сейчас скажет „Пять монет“… конец игре тогда…» — мелькнула ироничная мысль. О том, что с уходом Эа Кангасск остался без денег, он вспомнил поздновато. Впрочем, если бы Занна хотела выгнать его, она бы уже это сделала: деньги ее бы не остановили. Помнится, она не взяла своих пяти монет и тогда, когда гадала Кану в первый раз. — Садись, — буркнула Занна и, указав на кривоногий стульчик за своим швейным столом. Кангасск послушно сел. — Давай руку, — сказала гадалка, присаживаясь напротив. Нет, она не сможет долго играть. Та буря, что собирается грянуть в ее душе, уже дает знать о себе: в каждом сердитом слове, в каждом резком движении… — Правую! — сурово взглянув на своего гостя, потребовала Занна, когда Кан подал левую руку. Кангасск вздохнул, но подчинился, — и холодная, с синеватым оттенком кисть легла в ладони наследницы Азарии и Самберта. Раскрыть ладонь полностью Ученик не сумел: как-никак, три пальца не слушались до сих пор… Но Занна и не взглянула на «судьбоносные линии» его руки… — Макс Милиан отрубил тебе эту руку, Кангасск Дэлэмэр, последний Ученик! — произнесла Занна с горькой усмешкой и подняла на Кана гневный взгляд. — Ты знаешь, что по руке гадают только дуракам, которые верят в это, — жестко сказала она. — Я тринадцать лет не касалась харуспексов, я не вижу будущего и не хочу больше его видеть! Но я знаю, кто ты такой… — Я искал тебя, Занна, — мягко сказал Кангасск. — Я спряталась здесь от таких, как ты! — бросила она в ответ. — От тех, кто твердит про наследие династии, от тех, кто наживается теперь на харуспексах, и от тебя — в особенности!!! — Почему? — проронил Ученик с отрешенностью в голосе. Вопрос повис в воздухе… Кангасск удивлялся собственному спокойствию и чувству нереальности происходящего. Как Странник в беснующемся арене, как маг под щитом периметра, он оставался спокоен и неуязвим. Гнев Занны не касался его. И мир вокруг казался огромным, а время — лениво ползущим. Хмурые облака за окном шли со стороны Столицы парадом через все небо; и желтый солнечный свет, падающий на стол, мешался с белым магическим светом Лихтов, «звезд Флавуса». И еще… Занна до сих пор держала руку Кангасска в своих руках, — видимо, совсем забыла об этом, уйдя в эмоции, — и ладони ее были уютно-теплыми… Вечность сидеть бы так. И молчать обо всем… Скрипнула входная дверь, и тихая девочка остановилась на пороге глядя во все глаза на двоих взрослых, что сидели в тишине, склонившись друг к другу; на седого воина, чью руку Занна заботливо держала в своих ладонях; на празднично-яркие Лихты. Малышка не ведала ни о каких обидах, ни о каком гневе, и то, что она наблюдала, казалось ей удивительной сказкой. Так и было, возможно; тот, кто чист сердцем, без всяких харуспексов видит то, во что не хотят верить многие. Девочка улыбнулась, вновь не сказав ни слова; Кангасск и Занна, встретившись с ней взглядом, виновато опустили глаза. — Уходи… — со вздохом произнесла Занна, выпустив руку Кана, и добавила нарочито-отстраненное: — Дэлэмэр… Кангасск кивнул и, поднявшись из-за стола, вышел за дверь. Это печальное «Уходи» сокрушило ту незримую защиту, что давала Ученику чувство непричастности и невероятное спокойствие. Гнев не сумел бы сделать такого. И, стоя на ступеньках; рассеянно глядя вдаль, Кан слушал приглушенный разговор за дверью. Впрочем, разговор подразумевает, что говорят хотя бы двое: тут же девочка молчала, и до слуха Кангасска доносились лишь слова Занны. Половина тех злости и страха, что не достались ему, она выплеснула на ребенка; она корила девочку за все: за непослушание, за то, что привела сюда чужака… Но когда та заплакала, Занна сама испугалась того, что наговорила, и бросилась утешать малышку. «Кангасси, доченька, прости меня, прости…» — говорила она, роняя слезы; думая, что тот самый «чужак», в честь которого названа девочка, ничего не слышит. Минуты через две Кан готов был разрыдаться сам… «Никуда я не уйду,» — упрямо заявил он самому себе и, выбрав камень почище, уселся напротив крыльца — ждать. Глава пятьдесят восьмая. Odi et amo Кангасск недолго сидел один. Вскоре появилась Эа. Неохотно, опустив голову почти к самой земле, она подошла к бывшему хозяину и бросила на него взгляд виноватый, но все еще не покорный. Кан с трудом удержался, чтоб не прыснуть от смеха… С подобным взглядом возвращаются домой упрямые дети, сбежавшие в поисках свободы и хлебнувшие первых трудностей. Для чарги такой трудностью оказалось седло: ни охоты с ним, ни сна, а как его снимать, ведомо одному хозяину, да и вряд ли Эа подпустила к себе кого-нибудь другого. Так что, промаявшись день, она вернулась. Седло Кангасск, конечно, снял, и — чарга тут же умчалась куда-то. Но по этому поводу можно было не переживать: вернется гордячка. А пока Ученик радовался малому: что вернул свою сумку и дорожное одеяло — все-таки приятнее сидеть на нем, чем на голом камне. В сумке же нашелся сухой паек, с голодухи показавшийся Кану удивительно вкусным, и деньги (красть что-либо из вещей, притороченных к чаржьему седлу, не решился никто). Складывая в сумку остатки пайка, Кангасск с тоской посмотрел на корешок книги писем Макса. Вздохнул; вытащил книгу на свет; привычно открыл страницу наугад, заранее зная, что зря это делает… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15005 от п.м. ноябрь, 29, осажденный Дойр-Кандил Стигийские камни… Я видел охотников на стигов, которые хранят их как трофеи. Особенно файзулы грешат этим: должно быть, носить в ожерелье камни, добытые из убитых стигов, не менее почетно, чем зубы врагов и диких зверей. …Эти проклятые камни модно теперь изучать. Гердон — и тот по ним с ума сходит… …Спекторы… их нынче много; честно говоря, я вижу их чуть ли не чаще, чем стигов. Эти люди чувствуют и узнают друг друга на расстоянии, а когда начинают обсуждать что-то общее, то постороннему их не понять, как не понять слепому разговора о цветах радуги, а глухому — о музыке. В принципе, я достаточно молод для того, чтобы без последствий перенести вживление стигийского камня. И могу навскидку припомнить с десяток случаев, когда мне очень пригодилось бы стигийское зрение. Но я не соглашусь на подобное никогда. Дело даже не в том, что Марнс-Спектор (а именно им бы я стал) — сочетание дикое… я такого „дуала“ знаю, неплохо справляется девчонка… Просто… Не сочти меня трусом, Кан, но один вид этих камней вызывает у меня дрожь. Живые, сидящие в человечьих глазницах, или же мертвые, нанизанные на нитку, как бусы, а то и разложенные по размеру и форме на лабораторном столе Гердона… все равно… Возможно, я похож на ворчливого старика, которого пугает и настораживает любое нововведение, но я не доверяю стигийским камням, хотя до сих пор мое недоверие ничем не подтвердилось. Но скажи, я ошибался когда-нибудь, не доверяя? Осажденный Дойр-Кандил (не его ли мнили самым безопасным местом в Омнисе?!) — тому доказательство!.. Стиги больше не с Эльмом. И я не понимаю, что за войну они ведут. Зачем и для чего… Игра с чувствами людей, ценой собственной жизни… Все это не имеет смысла. Все это — какой-то безумный спектакль. Надеюсь, ты его уже не застанешь. …Знаешь… я сегодня убил стига, который принял облик Эдны, в точности такой, какую я помню!.. До сих пор руки дрожат, Кан. И сердце заходится, будто я донор в красном секторе…      Макс М.» Помрачнев, Кангасск поднял взгляд от ветхих страниц, в которые железными чернилами был намертво впечатан мрак недавних времен. Макс умел писать так, что текст переставал быть текстом, и пред глазами вставали призрачные, темные образы прошлого. Того самого прошлого, которое Кан проспал. А Туман… Наследие Дикой Ничейной Земли, пройденной под действием успокаивающего порошка, даже через столько лет, в письмах; когда нет на свете самого Максимилиана — все еще тот же, что прежде; и могильным холодом от него веет так же… Дэлэмэр сразу же назвал это письмо бессмысленным, из череды тех, что лишь погружают все во мрак и не влияют уже ни на что: в том, что «нужные» письма перестали попадаться, Кангасск вновь нашел повод убедить самого себя. Сейчас, сидя у дома Занны, он верил в судьбу не больше, чем простой смертный бродяга, нанявшийся охранником в дальний караван. Он просто ждал. …Занна знала, что невидима в полумраке своего дома для того, кто смотрит с улицы, где еще не отгорели яркие закатные отблески, но все же холодок цеплял ее за сердце всякий раз, как она подходила к окну, чтобы взглянуть, здесь ли еще Дэлэмэр. Время шло, а Ученик миродержцев и не думал уходить. Лишь однажды Занна видела, как он читал что-то; в остальное же время, когда бы она ни посмотрела за окно, она неизменно встречала его внимательный взгляд. От этого взгляда хотелось спрятаться, убежать далеко-далеко… или зажмурить глаза и, открыв их вновь, убедиться, что все это сон. То, что по вине Кангасска творилось сейчас в душе Занны, можно было назвать тихой паникой. Словно и не прошло четырнадцати лет, сделавших ее сильнее и суровее. Будь на месте Кана какой-нибудь настырный наемник, Занна, пожалуй, взялась бы за тот самый меч, что сейчас стоит в углу, и пригрозила бы чужаку. Перед яростью этой маленькой женщины отступали многие. Но отступит ли Ученик миродержцев, в этом у Занны уверенности не было… казалось, что он лишь выслушает ее гневную тираду и улыбнется в ответ… Эта картина так и вставала перед глазами, стоило Занне попытаться заставить себя шагнуть за порог, дабы решить все раз и навсегда. «Уходи, уходи же…» — подумала она, глядя во двор сквозь сиреневые сумерки… Кангасск же как ни в чем не бывало зажег несколько теплых Лихтов и, подвесив их в воздухе, стал устраиваться на ночлег. …Он был на месте и на следующее утро, и на следующее… Если Кан и уходил куда-то (а он уходил), то Занна этого не замечала: ни разу, выглянув в окно, ей не удалось застать его пост у камня пустым. Ночью Дэлэмэр спал у подножия камня, расстелив на земле одеяло и укрывшись дорожным плащом. Когда вернулась чарга, то он вообще устраивался с комфортом: привалившись к теплому чаржьему боку. По утрам он неизменно разминался с саблей или деревянным посохом… «И где только взял?.. похоже, купил у кого-то из местных». Орион, сын звезд как-то велел Кану разрабатывать правую руку, а тот все не находил на это времени… до сих пор. Сейчас времени хватало с избытком, даже на то, чтобы неспешно вспоминать уроки Серега и приучать больную руку слушаться. Правда, посох все равно то и дело падал в талый снег; ясно, что в бою на правую руку надеяться не стоит… Днем же Кангасск просто сидел, погрузившись в ожидание; лишь изредка отвлекался перекусить или размяться. Внимание зевак (а их было немало) Кангасска не трогало совершенно. Занну же — злило. «Ты уйдешь, — в гневе сжав кулаки, прошептала она, глядя за окно на третий день, — а мне еще жить здесь! И терпеть насмешки и сплетни…» Но, тем не менее, из дому Занна за эти три дня не сделала ни шагу. И дочери не позволила. Кан горько усмехался, порой сравнивая ветхий домишко с осажденной крепостью. И, прождав очередной день, надеялся на следующий… ему казалось, он сможет ждать долго… А на следующий день — четвертый — пошел дождь. Часов пять он шел, не меньше; холодный и злой. Кангасск покорно мок, сидя на своем камне и переглядываясь с чаргой, благоразумно укрывшейся под крыльцом дома. Естественно, вымок он до нитки. А мысли к последнему часу уже полнились запахом горячего молока, уютным похрустыванием дров в очаге, мечтами о том, что, может быть, сейчас дверь откроется и его пригласят войти в дом… Все-таки ожидание подточило его силы за эти дни, — дождь просто развеял остатки иллюзий, — и теперь Кан ощущал, как в душу крадучись, точно паучок, разведывающий место для ловчей сети, пробирается безнадежная тоска. И в своем предчувствии, — что дальше будет только хуже, — Ученик оказался прав: ночью ударил мороз, да такой суровый, что впору вспомнить зиму. Он прихватил тонким ледком все лужи… и — одежду, не успевшую просохнуть. Теплые Лихты, которые Кан распихал по карманам, не дали ему замерзнуть насмерть, конечно же. Но согреться ими полностью он бы при всем желании не сумел. В помещении, сложи там кто с десяток Южных Лихтов горкой, было бы жарко, а так — ветер съест тепло быстрее, чем оно успеет накопиться. Сапоги высушил; сам согрелся немного — и на том спасибо. В довершение девяти бессонных часов на жестоком холоде, с неба, хрусткий, как крупа, посыпался град… Тогда Кангасск опустился на камень и невесело, безнадежно засмеялся, закрыв лицо руками… И был еще морозный день. И морозная ночь. И лишь следующее утро порадовало теплым рассветом. Правда, встать у Кана получилось не сразу. Сначала он и не понял толком, что произошло. Почему нет сил; почему его всего трясет… Почему, наконец, он уснул — ведь не собирался спать в такой холод… Мучительный грудной кашель, заставивший Кангасска болезненно согнуться, развеял последние сомнения… «Кулдаганец!.. хотел потягаться с северным холодом… — укорил себя Ученик. — Что ж, похоже, ты проиграл». Одеяло, на котором Кангасск сидел, промерзло насквозь. Плащ — тоже. Последние Лихты еще тлели в карманах и под курткой, но вскоре нужно будет зажечь новые… а больной маг — это примерно то же, что маг раненый: он почти беспомощен. Некоторое время Ученик в странной, равнодушной задумчивости смотрел по сторонам. Над ним во всей красе сияло утреннее небо, по-весеннему ласковое, с кудрявыми облачками, плывущими вдали, подобно праздничным кораблям… Он ловил хмурые взгляды файзулов, взиравших на него с каким-то странным пониманием. Эти люди больше всего уважают две вещи — смерть и выбор. Так что в данном случае помощи у них просить бесполезно. Впрочем, Кан и не собирался. Оглядевшись в последний раз и пожалев, что рядом нет Эанны, Ученик опустил голову: держать ее стало тяжело. Жар терзал Кангасска нещадно, силы таяли, неумолимо хотелось пить… и время, отпущенное на то, чтобы в здравом уме принять единственное верное решение — снять комнату в таверне и хотя бы отлежаться в тепле — уходило по капельке, медленно, но неотвратимо. Возможно, через час-другой сил встать и пройти сотню шагов уже не будет. Вот и финал… день пятый — и ничего уже не важно… Кан уже начал проваливаться в какой-то мутный, бредовый сон, когда кто-то коснулся его плеча, боязливо так, осторожно. И, выждав с минуту, уже более решительно потряс его за рукав. «Занна…» — мелькнула мысль; мимолетная и яркая, как метеор, она быстро погасла. Заставив себя разлепить веки и поднять голову, ставшую вдруг такой тяжелой, Кангасск встретился взглядом с девочкой. Закутанная в мамину шаль, дочурка Занны смотрела на него с жалостью, той искренней и бескорыстной жалостью к незнакомцу, на которую способны только маленькие дети и святые старцы. — Привет, — сказал Кан, вымучив улыбку. Девочка молча кивнула, протягивая Дэлэмэру пухлую флягу. И опять — ни слова. Кан открутил крышку, поднес горлышко фляги к носу, вдохнул терпкий запах… Назариновая настойка, она, без всякого сомнения. Первая помощь тому, кто ослаб или заболел. Мерное дыхание морских волн, сотня встреченных закатов и восходов, песни южного ветра и огромная воля к жизни, даже больше, чем у северного первоцвета, — вот, что такое назарин. И, учитывая, что эта настойка проделала путешествие через полконтинента, чтобы попасть сюда, подарок Кану девчушка сделала царский: Занна вряд ли одобрит подобное расточительство. Глоток крепкой настойки обжег горло, заставив Кангасска сорваться на кашель, горячим солнышком вспыхнул где-то в районе желудка… А потом осталось лишь блаженно закрыть глаза, чувствуя, как мягкими волнами расходится по телу тепло, как унимается дрожь, как дышать становится легче… Конечно, этого мало для выздоровления; не помешало бы еще провести несколько дней в тепле, с горячим травяным чаем за завтраком, обедом и ужином и спокойным сном. Назарин не добавляет сил сам по себе — он лишь открывает неприкосновенный запас, который есть у каждого, и позволяет зачерпнуть из него. — Спасибо! — сердечно поблагодарил Кангасск девочку и протянул ей флягу. Но та выставила вперед обе ладошки и замотала головой, ясно показывая, что оставляет настойку Дэлэмэру. — Тебя зовут Кангасси? — спросил он. Снова лишь молчаливый кивок. — Приятно познакомиться… — произнес Кан, стараясь не хрипеть; сейчас это давалось куда легче. И добавил: — А я Кангасск. Ответом ему был доверчивый и радостный взгляд. «Жаль, что ты не можешь говорить,» — подумал Кан с легкой грустью. Вслух же спросил: — Сколько тебе лет? На этот раз Кангасси произнесла что-то, беззвучно, одними губами, но, видя, что собеседник ее не понимает, показала открытую ладошку: пять пальцев — пять лет… Ветерок. Сырой, теплый, с запахом талого снега, он принес в мотив прозрачного утреннего сна таммарский танец и вихрь диадемовых лепестков. Занна проснулась с улыбкой, впервые за много лет. Однако, стоило ей осознать, что весенним воздухом сквозит из приоткрытой двери, а дочери нет в доме, как улыбка исчезла и светлая радость уступила место страху. «Он забрал ее!» — мелькнула мысль, бредовая, глупая, но оттого не менее жуткая. Вскочив с постели, Занна метнулась к окну: Кангасси была во дворе — хвала Небесам! — и Дэлэмэр о чем-то говорил с ней. Страх не оставил в душе места ни сомнениям, ни пониманию. Разницы между маленькой худощавой Занной и дикой чаргой, возомнившей, что у нее хотят забрать ребенка, в данный момент почти не было… Дверь неприступной крепости распахнулась настежь, громко хлопнув о стену. И Ученик встал навстречу той, кого ждал все эти дни: Занна, в тонком халатике, обутая в мохнатые файзульские сапожищи, решительно направилась к нему. Кангасси, увидев маму в дурном расположении духа, испуганно вздрогнула и с надеждой посмотрела на Дэлэмэра. Тот кивнул девочке и вновь обратил взгляд к Занне. Спокойный, терпеливый взгляд. — Быстро в дом… — на удивление сдержанно, но строго велела Занна дочери. — И закрой дверь. Девочка не заставила маму повторять дважды — шустрой мышкой метнулась к крыльцу и взбежала по каменным ступенькам. Занна, разумеется, проводила ее взглядом, оставив за спиной седовласого чужака: сейчас важнее было убедиться, что дочери больше ничего не угрожает, а уж Дэлэмэр свое получит — пусть даже придется обратиться за помощью к файзулам… …Плащ, тяжелый, подбитый мехом, лег ей на плечи. Он все еще хранил чужое тепло… Медленно, словно во сне, Занна обернулась к Кангасску. Тот смотрел спокойно и выжидающе; когда человек, на которого ты злишься, спокоен, это раздражает еще больше, а если он еще и заботлив, то каждый жест кажется насмешкой. — Забери это! — презрительно хмыкнула Занна. Кангасск с места не тронулся, лишь отрицательно покачал головой. Тогда она бесцеремонно сбросила плащ на землю, вновь оставшись в тонком халатике, том самом, что накинула в спешке, выходя из дому. Такой не способен защитить даже от ветра. «Гордая… — беззвучно усмехнувшись, подумал Кан. — Не хочешь выговаривать тому, чей плащ тебя греет…» — Что тебе надо от моей дочери? — последовал суровый вопрос. — Ничего, — ответил Кан ровным голосом и даже бесхитростно поинтересовался: — Почему она не говорит? — Не твое дело! Не смей больше приближаться к ней! Понял?! Кангасск не ответил; опустившись на колено, он поднял с земли плащ, встряхнул его от снега и вновь накинул Занне на плечи. — Простынешь, — сказал он, — как я… Возможно, не стоило этого делать; мелочь, конечно, но она переполнила чашу… Занна так и вспыхнула… — Что ты строишь из себя, Дэлэмэр?! — со злостью проговорила она, сжав кулаки и подавшись вперед. — …Что, тебе есть дело до того, говорит моя дочь или нет?! заболею я или нет?!. Где ты был, герой всего Омниса, когда рушили мой город; когда убивали мою семью; когда я замуж вышла за того, кого ненавижу?!! Где… …Их было много, этих отчаянных и гневных слов, каждое сродни удару хлыста. Кан мог бы возразить на каждое и был бы прав. И каждый ветеран войны подтвердил бы его слова. Наследник миродержцев, вернувший Омнису стабильную магию и Макса Милиана, герой на все времена, но… — Где ты пропадал, когда был по-настоящему нужен?!! …но ни одна живая легенда не заменит женщине, одинокой, хлебнувшей в войну горя и ужаса, того, кто просто защитил бы ее тогда. Без всяких великих дел; просто заслонил бы ее собой и поднял меч против всякого, кто посмеет ей угрожать… — Ты ждала меня… — удивленно проронил Кангасск. — Да! Да, будь ты проклят, Дэлэмэр! — закричала Занна сквозь слезы. — Ты пять дней торчал тут… А я ждала тебя десять лет! Почуял разницу?! Ты… ты ничтожество… Никогда тебе не понять, как живут за пределами твоего ученического мирка, любимчик бессмертных… пустышка… — Занна… — Что?! — Ты права… За это Кангасск получил крепкий удар по лицу. Даже не пощечину, какой может наградить провинившегося кавалера знатная дама, а хороший, поставленный удар кулаком. На что у Занны не хватало силенок, то довершила злость. Увернуться Кан даже не пытался. Вытирать кровь, тонкой струйкой побежавшую из разбитого носа, тоже не стал. Глухое безразличие; вновь чувство нереальности происходящего и время, замедлившее свой бег… Зачем? Чтобы запомниться на прощание… — Убирайся, — процедила Занна сквозь зубы и, скомкав несчастный плащ, бросила его Ученику под ноги. Кангасск поднял его; и пальцы погрузились в мягкий мех, еще хранящий чужое тепло… чужое… — Хорошо, — сухо произнес Кан. — Я уйду… — и позвал: — Эа! Идём! Чарга подошла; печально склонила голову, и Кангасск понял: Эа уйдет с ним сейчас, стоит только попросить, только вот часть ее всегда будет рваться сюда, где осталось что-то до боли родное, неведомое и непонятное ее нынешнему хозяину… …Подняв голову, Ученик встретился взглядом с девочкой: несмотря на запрет матери, та все-таки вышла на крыльцо. Взгляд у молчуньи-Кангасси, живой, выразительный, говорящий яснее слов, был еще печальнее, чем у Эа. Надо думать, подруги собирались проститься навеки. — Эанна, оставайся, — со вздохом произнес Кан. — Так всем будет лучше… Береги свою маленькую хозяйку… и ее маму… На чаргу было больно смотреть: когда Дэлэмэр уходил, в глазах ее стояли слезы. Зря говорят, что чарги не плачут… на самом деле, пожив рядом с людьми, они становятся очень на них похожи. Кангасск же не плакал лишь потому, что жар и жажда почти не оставили ему слез; лишь одинокая соленая капля прочертила мокрый след по щеке. А эта россыпь углей под сердцем… пусть горит, если это все, что осталось от безумной надежды и обрывков светлой памяти ффара. …Наконец-то… Все эти пять дней Занна мечтала, чтобы Дэлэмэр ушел. И вот — он уходит; медленно бредет по хлипкому снегу на северо-запад, закинув на одно плечо злополучный плащ, а через другое повесив тощую дорожную сумку; чешуйки его диковинной брони пускают солнечные блики во все стороны; и сабля на правом боку покачивается в такт шагу… Он уходит. Теперь все должно встать на свои места, пойти по-старому, будто и не случилось ничего… Казалось бы, можно вздохнуть с облегчением, даже порадоваться. Отчего же под сердцем так пусто и холодно? Отчего?.. «Я тебя ненавижу, Дэлэмэр… — вполголоса произнесла Занна, глядя ему вслед. — Ненавижу… и люблю…» В тот момент Кан словно почувствовал что-то — обернулся. Но, бросив последний взгляд на «непреступную крепость» и три поникшие фигурки рядом с ней, набросил на плечи плащ и побрел дальше. Глава пятьдесят девятая. Сапфировый Путь «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15007 от п.м. декабрь, 1, дорога на Кириак Мысль, которую я сейчас выскажу тебе, друг мой, я вынашивал несколько лет. Во многом я не вполне уверен, но боюсь, времени развеять все сомнения у меня больше не будет, потому читай как есть… Многие боятся твоего пробуждения. Маги теоретики, новоиспеченные спецы по харуспексам, да и просто те, кто не мыслит жизни без магии и покрывается холодным потом от единственного намека на возможность ее потерять. Я никогда не уважал таких людей; пригрози им браслетами — и они твои рабы навеки, лишь бы не терять магии… отвратительно… Так вот, ты для них хорош спящий, ничем не отличающийся от неживого стабилизатора, запертого под множеством замков. И, когда ты проснешься, любое твое путешествие по миру, любая угроза твоей жизни будет выглядеть для них возможностью потерять магию. (За намеки, как бы сделать так, чтобы ты не проснулся вообще, я двоим надел браслеты прилюдно, без суда и следствия, ибо вышел из себя). Однако над проблемой я думал. И мой ответ, спустя годы, таков: да, ты единственный стабилизировал магию тогда, в 15002 м году, но теперь, когда природные стабилизаторы начали приходить в норму у множества людей, ты уже делишь свое бремя с ними процентов на десять. В дальнейшем процент будет расти. Даже сейчас твоя смерть вызвала бы лишь перегрузку существующих природных стабилизаторов, сделав поле стабильной магии разорванным, насыщенным в малолюдных местах аномалиями, но не более того. Потому, друг мой, ты свободен в своей жизни… и в своей смерти. Как я скоро буду.      Макс М.» Если бы ты знал, великий Максимилиан Корвус, судьбу и роль этого письма, попавшегося адресату в «нужный» момент!.. Так, легкий толчок в спину безвреден для того, кто твердо стоит на ногах, и смертелен для того, кто пошатнулся на краю пропасти. В момент, когда Кангасск прочел это письмо, слова «не нужен» и «свободен» слились воедино и лишили жизнь всякого смысла. Да, где-то далеко недавно обретенного отца ждет тринадцатилетняя дочь. Но что он за отец, не сумевший дать ей ничего, кроме жизни, и не имеющий ничего, кроме права зваться Учеником миродержцев? Кто он без этого титула? Недоученный оружейник, напросившийся когда-то в спутники к Владиславе. Любопытная диковинка для драконов. Великая роль — гарантии стабильности магии для всего Омниса, — и та лишь миф. Похоже, все друзья Кана узнали это куда как раньше него самого… Друзья… Да, где-то далеко у него есть друзья. И пока Ученик блуждал в иных мирах тринадцать лет, они нашли свои места в этом мире. У каждого своя жизнь, и Дэлэмэр в ней — лишь бесполезное напоминание о юности. Вернуться? Куда?! Единственный дом, который у Кангасска был — полупустая каморка в Арен-Кастеле, где он жил с матерью. Но без нее это лишь четыре ветхие стены и крыша; о самом же городе и речи вести не стоит… Не подобные ли мысли заставили Зигу-Зигу три тысячелетия назад отправиться в чужой океан в поисках неизвестно чего. «Где твое королевство?» «Где твоя королева?..» Судьба сама подсказала направление… Встретив в попутном караване пожилую Стражницу и разговорившись с ней, Кангасск узнал, что та владеет трансволо… Цепочка ассоциаций вышла короткая: вспомнил свое последнее трансволо, вспомнил Фрила, списки, Табириум — городок на окраине обитаемого Севера. Не долго думая, Кангасск заказал трансволо туда, расплатившись со Стражницей золотом. Полтора часа — и он стоит у дверей таверны «Сорок Злых Сальваторов». Весна еще не добралась до тихого Табириума; мороз хватает за щеки, превращает дыхание в пар; пушистые сугробы расчерчены хитрой сетью тропинок; и возле таверны их по-прежнему больше, чем у церкви Единого. В общем, все как в прошлый раз. Правда, погода ясная и солнечная, и в прозрачном воздухе голубеет на горизонте полоса гор. Горы Фумо. А за ними — неизведанные земли, тайны, опасности; другие люди, быть может… Эта мысль воодушевила Кангасска, как ни странно. И судьба подыграла ему: в тот же день, угостив компанию наемников элем за свой счет, Ученик узнал о городках и тавернах близ полосы гор. Да и о самих горах немного — что если пытаться перейти их, то лучше идти на восток отсюда, в сторону развалин Города Еретиков, и, не доходя до него, свернуть на север: там горы ниже, да и городок с таверной недалеко, зовется Малый Эрх, — там запастись продовольствием в дорогу. Или, как добавил один наемник лет тринадцати от роду, выспаться в таверне и передумать. Серебро купило Кану послушного молодого тарандра и запас еды в дорогу. Свободен. В жизни и смерти. С этой мыслью он покинул Табириум. И дням пути начался неспешный счет… «Какая дикая вьюга…» — Мая, хозяйка таверны «Очаг Малого Эрха», зябко повела плечами, бросив взгляд за окно: в ночи, подсвеченный мертвенно-бледной луной, метался беспокойный снег. Ветер выл, трепал старенькую вывеску, чем-то стучал во дворе. В такую погоду особенно теплым и уютным кажется очаг, и счастлив путник, успевший найти пристанище до того, как холодный ветрище вошел в полную силу. Посетителей было четверо; для «Очага Малого Эрха», в зале которого всего четыре стола, а на втором этаже — всего две гостевые комнаты, это много. Двое угрюмых парней, распивающих вино за столом в углу и говорящих вполголоса… «гробокопатели» — их Мая могла бы узнать, где угодно. Молодые, одеты, как бродяги, но — при добротных мечах; вкрадчивым голосом спрашивают об Эрхабене и дороге к нему. Да, о сокровищах Города Еретиков до сих пор ходят легенды, и нет-нет, а сорвется кто-нибудь молодой и горячий с родных мест и отправится на край света за легендарным богатством. Возвращаются далеко не все. А те, кто вернулся… они молчат обо всем, что видели, и никогда не посещают проклятые руины вновь. Разбойничьего вида наемник с отметиной панацеи на всю левую щеку; пьет у стойки; то и дело бросает косые взгляды на женщину-воительницу, сидящую за столом поодаль. Красивая… И вежливая: мечи оставила на подставке у входа. Странные мечи — оба без гарды, и маленький, и большой. Мая только-только отнесла гостье ее заказ — мясо, запеченное с луком и сыром, — когда скрипнула входная дверь и в зал, напустив за порог снегу, ввалился очередной незнакомец. На «гробокопателя» он не походил, на разбойника или наемника (Мая часто ставила тех и других в один ряд) — тоже. Одежда, потрепанная, но хранящая следы дорогого покроя и отделки, блестящая под плащом пластинчатая куртка, сабля на поясе — все выдавало в нем богатого воина. Это вполне мог быть торговец, потерявший свой караван при нападении разбойников, детей тьмы или просто в эту сумасшедшую вьюгу. Вьюга потрепала и его самого: воин дрожал крупной дрожью и то и дело заходился глухим кашлем. Что порадовало Маю, так это то, что этот гость, даже с трудом передвигая ноги от усталости, все же не забыл оставить оружие у входа и только затем направился к стойке. — Здравствуй, бедолага, — с материнским сочувствием произнесла Мая. Гость пробормотал в ответ что-то невнятное: зубы у него стучали так, что ничего было не разобрать, но, похоже, сказанное означало «Здравствуй». Отдышавшись немного, он откинул капюшон. Мая привыкла оценивать людей с первого взгляда, однако этот гость оказался не так прост. Молодой лицом, он был белоснежно седым, точно глубокий старик. И еще одна деталь: шрам, рассекавший левую бровь и скулу, выглядел на удивление четким и ровным: панацея такого никогда не оставит, но где это видано в наше время, чтобы ранам на лице давали зажить самим, создавая риск заражения? В войну такие заливали аноком меллеосом без всяких вопросов. Да и сейчас… Странный, странный гость. — К-комнаты есть? — совладав с клацающими зубами, произнес воин. — Нет комнат, сынок, — пожала плечами Мая. — Будешь чего-нибудь есть или пить? — Да, — отрывисто кивнул гость. — Супу. Горячего. С мясом. — Супу, — с улыбкой протянула хозяйка. — Хорошо, скажу девчонкам на кухне, будет тебе суп. Выпей чего-нибудь, пока готовится. Вина? — Да. — Остался только «Лунный зуб», белое. — Хорошо… За странным воином, что, морщась, глотал дешевое кислое вино у стойки, уже с любопытством наблюдали все остальные посетители. Красавице, похоже, приглянулся собственно седовласый незнакомец; мыслей «гробокопателей» было по их угрюмым лицам не прочесть; а вот наемник, судя по хищному взгляду, напряженно подсчитывал в уме стоимость сабли и драконьей брони да прикидывал, сколько может быть денег в дорожной сумке у этого богача. Стоило хозяйке отлучиться на кухне, как наемник перешел от расчетов к действию. — Подкинь золотишка, торгаш, — с довольной ухмылкой начал он. Ответа не последовало, однако незнакомец сделал последний глоток и отодвинул кружку. — По-хорошему прошу, — уже с угрозой произнес наемник и потянул короткий меч из ножен. «Торгаш», встав в полоборота к нему, молча раскрыл ладонь и сотворил над ней одну за другой три огненные сферы. — Меч верни в ножны, — с хрипотцой проговорил он, — а то второй раз будешь физиономию свою аноком поливать. — Так и сказал бы сразу, что маг, — простодушно отозвался наемник и, вернув меч в ножны, как ни в чем не бывало вернулся к поглощению эля. Напряженную тишину нарушил нервный смех «гробокопателей». Сферы незнакомец свернул, и к возвращению Маи о конфликте уже ничего не напоминало. Через полчаса был готов суп, и седой гость, устроившись за свободным столом, приступил к ужину. — Я присяду? — поинтересовалась воительница. — Пожалуйста… Чем обязан? — сухо осведомился воин (или вернее — маг?) — Как мне тебя называть? — уклончиво спросила женщина, не торопясь отвечать на вопрос. — Гасс. — А я Гиледа. Как река. Кратко — Гиль. Кивок. — Ты, должно быть, сильный маг, — предположила Гиль с улыбкой. — Я слышала, как ты кашляешь, но, смотрю, колдовать болезнь тебе не мешает. — Я не болен, — возразил Гасс. — Это старый кашель; вернулся от холода. — Понятно, — задумчиво протянула Гиль. — Тебе, я смотрю, не так много лет, даром что седой. — Какая разница… — И все же… Гасс усмехнулся и, не спеша, допил остатки супа через край миски. — Мне двадцать один, — негромко, но с вызовом произнес он. — Двадцать один? — Гиледа удивленно подняла бровь. — Прости, но не выглядишь ты на двадцать один год. Не думаю, что ты намного младше меня, а мне тридцать шесть. — Угу, — рассмеялся Гасс. — Моему телу тридцать четыре, но мне двадцать один, — в глазах его мелькнул безумный и отчаянный огонек. — Мне двадцать один, и у меня тринадцатилетняя дочь. Вот ведь бред, правда? Он и сам не знал, что толкнуло его на подобную откровенность, но, видимо, наболело, а с незнакомым человеком говорить всегда проще… да и вино с непривычки здорово развязало язык. — Не понимаю… — озадаченно покачала головой собеседница. Надо было отдать должное ее терпению: другая бы давно махнула рукой на подобные бредни. — Человеку столько лет, сколько он помнит, — пространно пояснил Гасс. — У меня тринадцать лет выпали из жизни. Я остался таким, каким был, а был я юнцом двадцати одного года от роду. Вот такой бред. Если считаешь меня буйнопомешанным магом, просто пересядь за другой стол. — Ты не похож на буйного мага, — покачала головой Гиль. — Ты выглядишь так, будто потерялся… — В этом есть своя правда. — Слушай, тебе ведь нужна комната? Гасс прищурился и бесцеремонно выдал: — Предлагаешь провести с тобой ночь? — Ха! — задорно хохотнула воительница. — Если тебя что-то смущает, ночуй на улице. Или пей тут до утра с разбойником и гробокопателями. — В общем, ответ твой — да, — подытожил Гасс. — И я согласен. «Ну вот и приехали, — мысленно посмеялся он над собой. — Совсем, как отец…» Печальные серые глаза в обрамлении пушистых ресниц… Темные волосы, мягкие, послушные, медным блеском отливающие на свету… Ласковые руки — даже не верится, что они могут держать меч и рубить насмерть… Голос, напоенный внутренним покоем, что бы она ни говорила… Такая красивая, желанная, но такая чужая!.. Уж что-что, а безграничную влюбчивость и ветреный характер отца Кангасскнемершгхан не унаследовал. Ночь с Гиледой прошла сказочно; любой мужчина позавидует, сказав с досадой «Везучий, мерзавец! И что она в тебе нашла?..» Но просыпаться рядом с чужим человеком Ученику было тоскливо до боли, и уйти хотелось как можно скорее. К сожалению, Гиледа проснулась раньше него, и Кангасску, стоя босиком на холодном полу и одеваясь (одежда, кажется, была еще холоднее), приходилось отвечать на ее попытки завязать разговор. Отвечал он односложно, хмуро и все гадал, хватит ли у него терпения на все это. Вопросы казались бессмысленными и вполне обычными (редкая женщина не поинтересуется, к примеру, что за бой наградил воина такими шрамами), но в глупость и наивность Сохраняющей Жизнь Кангасск верил слабо, начиная приходить к мысли, что и Гассом-то он ей назвался зря: взял бы лучше одно из неприметных провинциальных имен, чтобы даже намека на легендарную личность не осталось. — …Все-таки, почему ты седой, Гасс? Что-то случилось или ты всегда был таким? — спросила Гиледа. На этом терпение Кана закончилось. Так уж вышло, что вся его злость на мир, на Занну и на самого себя досталась невиновному человеку. Впрочем, так бывает почти всегда… — А почему ты затащила в постель первого встречного? — огрызнулся Ученик, передразнив ее вопрос. — Что-то случилось или… — однако, стоило ему встретиться глазами с Гиледой, как он осекся и ощутил болезненный укол совести. Вздохнув, Ученик виновато уронил голову на грудь. Воистину, если бы Гиль сейчас наорала на него, обозвав всеми известными ругательствами Омниса, ему было бы легче. Но она молчала. — Извини… — коротко бросил Кан и присел на край кровати. — И давно ты такой злой? — спустя минуту спокойно спросила Гиледа. — Не очень… — Кангасск пожал плечами. — Недели три назад я был куда лучше. — Тебя бросила женщина, — закивала Гиль с пониманием. — Не совсем… — с горькой усмешкой возразил он. — Если бы бросила!.. Она просто никогда не была моей. — О Небеса… я скоро поверю, что тебе действительно двадцать один! — тихий смех Гиледы заставил улыбнуться и Кангасска. — В тридцать четыре ты не стал бы так переживать; с возрастом большинство людей становятся равнодушны к таким вещам, как это ни печально. — Ты уж прости малолетнего идиота, — грустно пошутил Кан, — за все, что наговорил… Кстати, седой я потому, что магии хлебнул через край, вот и все. — Тогда и я отвечу… — Не надо… — …Я позвала тебя потому, что мне было одиноко. В тебе есть что-то особенное, родное, что ли; просто удивительно встретить такого человека в дикой глуши на краю мира… Я ухожу туда, где вообще никого нет, Гасс. И ты последний, с кем мне было хорошо и спокойно. Мне будет что вспомнить. — Погоди; куда-куда ты уходишь? — переспросил Ученик. — За горы Фумо. Это мой Сапфировый Путь. — Знать бы еще, что такое Сапфировый Путь… — Я думала, ты знаешь… — кажется, Гиледу фраза Кангасска несколько удивила. — Ты ведь Сохраняющий Жизнь, как и я. — Когда я успел тебе это сказать? Убей — не помню… — с досадой сказал Кан. — Не говорил, — кивнула Гиледа. — Но нашу братию я везде узнаю, даром что ты носишь саблю вместо меча без гарды… Ты, должно быть, из тех, кто принял путь Сохраняющего Жизнь поздно, а не вырос при храме. Это не плохо, просто многих обычаев ты не знаешь. Сапфировый Путь — это поход туда, откуда нет возврата. В него отправляются не от хорошей жизни и без радости. В последний раз, я слышала, этим путем шел Сайнарнемершгхан со своей дочерью; они выбрали файзульские степи. Ну а я — дикие земли за горами Фумо. — Так это что-то вроде ссылки? — нахмурился Кангасск. — Похоже, — подумав, согласилась Гиль. — Разве что Сапфировый Путь — дело добровольное. Хотя… я иду потому, что не могу иначе. Не спрашивай меня о причине. — Я первый раз слышу о «Сапфировом Пути», — ответил на это Кан, — но, похоже, я в него уже отправился: я тоже иду за горы Фумо. Почему, не спрашивай. — Забавная превратность судьбы! — вскинув голову, хмыкнула Гиледа и добавила полушутя: — Ты уже согласился разделить со мной ложе, Гасс. Согласен ли разделить изгнание? — Согласен. Странное чувство охватило Кангасска, когда он это сказал. Оно было подобно прикосновению сырого сквозняка, вечно блуждающего в водяных тоннелях Пятой Горы, где наследник миродержцев беспробудно спал долгие тринадцать лет. Чувство, треплющее за душу, холодящее сердце, то щемящее, то колыхающееся, как вода… во всей своей переменчивости, оно, несомненно, оставалось голосом Нарры, Дымчатого обсидиана, самого немногословного из всех трех. Не обладая жаром Горящего, равнодушным прозрением Холодного, молчащий большую часть времени, — Нарра имел главное преимущество: этот обсидиан нельзя было снять, как два других (что Кан и сделал не так давно), и потому ничто не мешало ему говорить в полный голос. Путь, на который согласился Кангасск, ведет в никуда; теперь он это знал. Он смотрел на Гиледу, красивую и чужую, пытался представить путь с ней, жизнь с ней, далекий мир за полосой гор, где все можно начать с чистого листа… но взор наррата проваливался во тьму, холодную и густую, как вода в глубинах океана, а воображение, непобедимое в своем упрямстве, рисовало яркие, но неживые картины. Однако, когда зов Нарры оставил Кангасска, он лишь с большей уверенностью повторил: — Согласен. …потому что не мог иначе. Глава шестидесятая. На краю Край мира… во все времена был такой край. Белое пятно на картах, разрисованное диковинными тварями, никогда не существовавшими где-либо, кроме воображения картографа. И кажется, что перешагнешь рубеж — и ни одна из проблем известного мира не последует за тобой; что там, вдали, в неизведанных землях все можно начать заново… Тарандра, купленного в Табириуме, погубила вчерашняя вьюга. Денег у Кангасска оставалось еще прилично (когда-то он удивлялся, что миродержцы их не считают, а теперь пришел к этому сам), с лихвой хватило бы на нового ездового зверя. Однако Гиледа сказала, что это не нужно: в горах тарандр все равно не пройдет. Кан послушал ее доброго совета и приобрел в Малом Эрхе пару широких лыж — самое то, чтобы добежать по снегу до края известной земли. Прошлое не хотело уходить просто так, оно сочилось из всех щелей памяти; оно цеплялось за каждую вещь и мысль, не давая забыться и думать о будущем. Лыжи… удивительное северянское изобретение, позволяющее лететь вперед, скользя по самой поверхности снега, в котором иначе увяз бы по пояс… Едва встав на них, Кангасск вспомнил, как вместе с Орионом, сыном звезд покорял на таких же горные склоны близ Серой Башни — до войны. А после, — такой неуклюжий с одной рабочей рукой, выезжал на лыжные прогулки с упрямцем Лайном, сыном Ориона Джовиба, и Милией… Милия… что она будет думать об отце, который появился в ее жизни на короткие полгода, а затем ушел как не был? Забудет? Или затаит обиду навеки… Сердца коснулся сырой холодок Нарры, напомнив ненавязчиво: не забудет; более того, будет ждать и верить, а подрастет — отправится на поиски. Поиски… ты можешь обманываться, Кангасскнемершгхан Дэлэмэр, что все, кто возьмется тебя искать, сделают это ради наследника миродержцев, ради Триады, ради контроля над Ничейной Землей. Ты можешь не верить в друзей в своем равнодушии, своей слепоте, но в дочери усомниться ты не можешь: она будет искать не Ученика, которому оставлены сила и власть, не великого гадальщика, носящего три обсидиана сразу… она будет искать отца, которого просто любит. …Кангасск бежал вперед, и заветный рубеж приближался, медленно, но верно. Ты уже уходил из известного мира, Ученик. Давно, три тысячи лет назад, бросив все. Только не за горы — за океан. Ты нашел там изумрудный Ффархан, неизведанные земли, неизвестный народ — драконов, но покой? но смысл? но веру? Их — нет. Так зачем снова… «Всегда был слабым… — вполголоса укорил себя Кан. — Хоть сейчас… хоть что-то довести до конца, раз решил…» Сказал так — и замолкли все голоса: Нарры, совести, памяти… Оставайся, оставайся один, если это то, к чему ты стремишься… Не сказать, что стало легче; скорее наоборот… однако Кан упрямо повторил «Пусть…» и приложил все усилия, чтобы раствориться в этом неподвижном мире, что притаился у подножия гор Фумо, окутанных сверкающим снегом, самым ярким и чистым во всем Омнисе. Где тишина осязаема и заполняет все пространство вокруг, как вода; где ощущение времени сужается до столь ценимого мастерами клинка «здесь и сейчас», когда бежишь на лыжах, слушая стук собственного сердца, и дыхание твое обращается в летучий пар, возносящийся к небесам… О да, отчаянье способно перерастать в торжество «всему наперекор», но такого торжества не хватает надолго, оно подобно бегу из последних сил. На первом же привале Кан осторожно заговорил с Гиледой. О какой-то ерунде, о чем-то, что тут же забылось, но никогда еще в жизни он не обдумывал и не взвешивал столь тщательно каждое слово. Путь с ней… Жизнь с ней… И эти осторожные слова призваны были наладить мостик меж двух душ, чуждых друг другу. Так уже было, но только не с ним… Мой взгляд взывает к небесам, Взывает к небесам! Я вижу в отсветах зари Любимые глаза. Нет, не тревожь, не шевели Углей в седой золе, И утешение Любви Замена на земле… Мералли… ее слова. Три с лишним тысячи лет понадобилось, чтобы осознать их по-настоящему. И смириться так же… — Гасс… — прервала его Гиль. — Что? — устало отозвался Кан. Повисла короткая пауза. — Пошли, — сказала Сохраняющая Жизнь, сдержанно, но настойчиво. — Просто пошли дальше. — Понял, — нахмурившись, произнес Ученик; закинул сумку через плечо и поднялся на ноги. Больше он даже не пытался заговорить. На последующих привалах сосредоточенно грыз сухой паек; не переча, заклинал Южные Лихты, чтобы согреть воду во флягах… и — ни слова. Когда розовые закатные отсветы коснулись снежных шапок на вершинах, изгнанники достигли края и остановились у подножия горного рубежа. Тогда затянувшееся молчание нарушила Гиледа. Можно было только удивляться тому, как ее голос, который Кангасск помнил лишь мягким и мелодичным, вдруг зазвенел холодной сталью и обрел непререкаемый тон. — Здесь должен быть проход, — сказала она, — который ведет в сеть пещер под горой и выходит на поверхность по другую сторону хребта. Надеюсь, это правда… по крайней мере, выбирать не из чего; судя по всему, путь единственный. Ну, спасибо, что проводил. — Что?.. — резко обернувшись, бросил Кан. В этом порыве давешний молчун и грубиян стал прежним на какой-то миг, но этого мига хватило, чтобы заставить Гиледу заговорить мягче. — Гасс… — вздохнула она и с нажимом произнесла: — Кангасскнемершгхан Дэлэмэр… тебе незачем туда идти, пойми же! — Ты догадалась… — Кан ответил невеселой усмешкой. — Я знал, что ты куда умнее, чем хотела казаться. — Ранняя седина; приметный шрам на лице; покалеченная рука… и все эти разговоры о возрасте… Головоломка сложилась довольно быстро. Ты не умеешь врать… — Хорошо, — Кангасск тряхнул головой и выставил вперед ладонь, соглашаясь со всем и сразу. — А теперь забудь все это. Какое значения все титулы и легенды будут иметь за горами… содержания в них ноль, даже по эту сторону. Забудь, оставь в покое… я Гасс — и все на этом. — Нет, — решительно и жестко возразила Гиледа. — Если ты ничего не понял до сих пор, я поясню. Ты уже не главный стабилизатор в мире, как сказал Макс Милиан, пусть так. Но, даже если опустить восторги гадальщиков насчет Триады, которую ты носишь, ты все равно один из самых могущественных людей Омниса. — Но… — Не перебивай! — еще суровее сказала она. — Вспомни Ничейную Землю, где ты вырос. Множество разрозненных сообществ. Одни только кулдаганцы делятся на горожан, нарратов и Странников. Дальше — больше. Гадальщики, ныне навийцы; выходцы из Марнадраккара; теневая братия Лура, Гуррона и Пиратских Гаваней; Сохраняющие Жизнь, в конце концов. Ни Советы, ни Сальватория во главе с твоим братом никогда не сумеют объединить их, никогда. Другое дело — ты: ты связан с ними всеми (даже нынешний теневой король Лура называет тебя своим другом!), а также с обоими Советами, с детьми звезд, с изумрудными драконами… И — ты бессмертен. Без тебя, Кангасск, Омнису не быть единым никогда. Люди будут делить земли и воевать, как в мире-первоисточнике. А теперь подумай, имеешь ли ты право просто бросить все и уйти? И о дочери вспомни… Кан опустил голову и тяжело вздохнул, выпустив в морозный воздух облачко пара. Скверное, удушливое чувство вины сдавило ему горло; даже если бы он знал, что сказать сейчас, вряд ли смог бы внятно произнести пару фраз. Почему, ну почему она оказалась права… — Я не от хорошей жизни иду по Сапфировому Пути, Кангасск, — печально произнесла Гиледа; во взгляде ее так и читалось «Ну не упрямься, пойми же меня, глупый…» — То, что я сделала, не прощается. То, что я знаю — тем более… Я знала твоего отца, и дела его Ордена не были для меня чужими… Знала и тех, кто хотел, чтобы ты не проснулся, и тех, кто предсказывал твое правление… — Кто ты, Гиль?.. — кажется, Кан впервые назвал ее по имени, и это было лучше всех предыдущих попыток установить взаимопонимание: подбора слов и разговоров ни о чем. — Неважно, — покачала головой Гиледа. — Пусть мое настоящее имя умрет вместе с памятью обо мне и, услышав его, ты никогда не узнаешь, что это я… Ты пойми одно: у меня нет другого пути, кроме Сапфирового. У тебя же — есть. Не беги от него. Да, тебе двадцать один, тебе непросто… но… мир знал куда более юных правителей. Возвращайся… Правитель. Как может стать им тот, кто никогда не стремился править?.. «Кангасск… У тебя… такая сила, такая власть… а ты… эх…» Опять эта фраза… вечный упрек, вечное сожаление. Возможно, Немаан был прав: нельзя пренебрегать тем, что дано тебе. И нельзя бежать от себя… — Я могу все исправить, — горячо произнес Кан, сжав кулаки. — Если у меня столько власти, как ты говоришь, ее с лихвой хватит, чтобы ты спокойно вернулась в Омнис. До войны Влада взяла под свою защиту Гердона Лориана. В войну Максимилиан запретил казнь Серого Совета… А я возьму под свою защиту тебя, Гиль, и никогда не спрошу о том, что ты совершила. — Кангасск… — Гиледа с виноватой улыбкой протянула руку и ласково коснулась его щеки. — Ты так похож на своего Учителя… Милый мой, власть — это еще не все. Кроме нее есть и совесть. Я не могу вернуться, пойми… поверь. Я должна уйти, нельзя иначе. — Зачем?!! — вспылил Кан. — Чтобы заблудиться и погибнуть в этих проклятых пещерах?! — Возможно, — ответила Гиледа уклончиво. — Но я сделаю все, чтобы этого не произошло. — Не ходи… — с безнадежностью в голосе пробормотал Кан. — Не отговаривай… — отозвалась Гиль, ухмыльнувшись. Спорить с ней оказалось не проще, чем со стариком Осаро, неуязвимым для любых аргументов, как вода, которая поглощает все удары. Так что через полчаса Кангасск сдался. На прощание Гиледа поцеловала его… Страстный, горячий и… чужой поцелуй. А после Кангасск отрешенным взглядом провожал ее, уходящую, и бессмысленные мысли проносились в его сознании мертвенно-блеклым листопадом. Путь с ней… Жизнь с ней… Отныне все было скомкано и пущено по ветру, и впереди не виделось ничего. Что-то заставило Кана встрепенуться, мимолетная интуитивная вспышка, не успевшая оформиться ни в слово, ни в образ, лишь мелькнувшая среди бессвязной череды воспоминаний, точно искра. Миг спустя Ученик сорвался с места и догнал Гиледу. Та встретила его обреченным вздохом: не хватало еще повторять все сказанное вновь… Однако Дэлэмэр не стал заводить разговора ни о Сапфировом Пути, ни о возвращении… — Возьми, — сказал он кратко, протянув Гиледе флягу с хитрой костяной крышкой: под такую запирают только анок меллеос… — Больше мне нечего тебе дать, — с сожалением добавил Кан и пожал плечами, — при всей моей, как ты говоришь, власти. — Спасибо, Кангасскнемершгхан, — тепло улыбнулась Гиль, принимая подарок. — Подвиг не отменяет кары, как говорят на Севере, но все равно я рада, что перед уходом сделала хоть что-то… хорошее… вернула Омнису тебя… Прощай. Гиледа… имя как река. Только теперь Кангасск смог смотреть ей вслед спокойно. Анок меллеос — ценный подарок, но не в этом дело. Последнее слово всегда должно быть сказано — только и всего. И последний дар — сделан. Тогда в душе утихает негодование, оставляя лишь грусть и память. Тогда перестаешь роптать на судьбу и корить себя, и отпускаешь уходящего с миром… «Пусть мое настоящее имя умрет вместе с памятью обо мне и, услышав его, ты никогда не узнаешь, что это я…» А какое оно, настоящее?.. Кангасск уже не хотел этого знать. Для него эта женщина навсегда останется Гиледой, чужой и прекрасной; подарившей отчаявшемуся Ученику одну ночь, один день и веру в себя… Взгляни Кангасск на нее как Сальватор, — задействовав простейшее ищущее заклинание, — увидел бы магические браслеты, серебристыми змейками обвившие тонкие запястья. Вспомни он об обсидианах, оставленных на дне сумки, мог бы узнать, с кем столкнула его судьба. Судьба, а не случайность, ибо не существует случайностей для тех, кто коснулся Горящего… …Трое Фрументаров было в Алом Совете — Айрин Уар, женщина с железной волей; Галан Браил, хитрец, умевший ходить по краю лжи и правды, обманывая даже харуспексы; и Киаф Нанше — самая тихая и скрытная из всех. И самая молодая. Она знала, о чем говорила, вспоминая молодых правителей: ей самой едва исполнилось восемнадцать, когда алый плащ Совета Юга лег ей на плечи. С тех пор многое было. Сотрудничество с Орденом, мечты о новом мире, доходящие до фанатизма. Крах всех надежд. Война. Ссылка… Пустота никому не нужной свободы. Тени. Путь Сохраняющей Жизнь… И теперь — Сапфировый Путь. Все уложилось в тридцать шесть лет… Оставшись один на один с суровыми горами, искристым снегом и подступающей ночью, Кан вскоре задумался о вещах более насущных. Отдых. Ужин. Ночлег… Поворачивать обратно сейчас было бессмысленно: могущество настоящей, дикой ночи Кангасск осознал еще тогда, когда впервые покинул родной Арен-кастель. Это ночь, свободная от света городских фонарей и уютных окон; скрывающая все очертания, погружающая одинокого путника в чернильный мрак, над которым торжественно сияют звезды, соединенные извилистым шлейфом звездной пыли. Даже Лихт, поднятый над ладонью в такой ночи, будет чудовищно одинок и слаб; он просто захлебнется в темноте, выхватив из нее десять шагов пространства и сделав еще чернее все, что вокруг. В подобное слепое путешествие Кангасск хотел отправляться меньше всего. Дело даже не в страхе перед кромешной тьмой… Шутки с горами плохи, так вполне можно не дожить до утра: свалиться куда-нибудь в темноте, переломать ноги, а потом, беспомощному, замерзнуть насмерть будет проще простого. Потому последний закатный час Ученик потратил на поиски убежища. Многого он от судьбы не требовал: всего лишь защиты от ветра, известного своей способностью моментально разворовывать любое тепло, хоть обычного, хоть магического происхождения. Вначале поиски были безуспешными, но, как только в сознание Кана закралась мысль о том, чтобы последовать за Гиледой в пещерный лабиринт, даже просто ради ночлега под его сводами, убежище отыскалось почти сразу. Крохотная пещерка с узким входом, промерзшая насквозь. Однако для мага, пусть и неопытного, это не проблема. Несколько огненных сфер оставили лишь воспоминание от льда и воды, в которую он превратился, а горка Лихтов исправно грела Кана всю ночь. Устал он изрядно и телом, и душой, потому заснул почти сразу, свернувшись на меховом плаще, как кот. Цепкий, навязчивый сон закружил его в мешанине красок и образов, диких, причудливых, изменчивых. Время сместилось вновь. Песни арена звучали в переплетении дымчатых пещер, отчаянно цвел Кулдаган, бежали облака над Пятой горой; Максимилиан, ухмыляясь превращал диадемовый посох в сияющий стальной росчерк, отзывавшийся глухой, полузабытой болью в правой руке; Влада вела Ученика через рыжий, ликующий мир Саренги; Серег, держа на вытянутой руке хоровую оправу с выгнутыми лапками, поднимал на него хмурый взгляд; Немаан тряс тонкий стволик молодого березового драка, и желтые листья летели по ветру, сверкая на солнце, как золото… золото мертвецов… «Кангасск!» — позвал голос. Сквозь пелену образов Кан едва вспомнил недавнее прошлое. Занна, это она звала. Снова и снова. Еще некоторое время ушло на то, чтобы осознать: это не сон… Глава шестьдесят первая. Друг Вот и ты на Краю, Занна Илианн, наследница древней династии, отказавшаяся от всего… от дара, от родового имени, от надежды… и от мечты, исполнившейся несвоевременно и не так… Можно ли все вернуть? Догнать уходящее? Дозваться до него… …Каждый протяжный крик, взлетая ввысь, возвращался холодным эхом. И только. «Поздно. Он ушел…» — Кангаааасск! — позвала она в вновь. — Я здесь, Занна… Не кричи в горах, так и лавину спустить недолго… — простуженный голос; чуть насмешливый и в то же время грустный. Занна обернулась: Ученик миродержцев собственной персоной. Стоит, как ни в чем не бывало гладит по голове безумно счастливую чаргу. Старая досада всколыхнулась на миг, но гадальщица заставила ее вновь улечься: и без этого непросто будет… — Здравствуй… — пожав плечами, произнес Кан. Глядя на Занну, настороженную, чем-то похожую на готовую прыгнуть кошку, он поостерегся пока спрашивать что-либо. — Здравствуй, — кивнула Занна. С минуту они молча смотрели друг на друга. Кангасск заговорил первым, не коснувшись, впрочем никаких личных вопросов: он завел речь об Эа… — Полгода назад Эанна не могла нести двоих, — сказал он, похлопав чаргу по холке. — Помню, ложилась на землю, ворчала и ни в какую не соглашалась нести такую ношу. Однако она здорово подросла с того времени, как я ее нашел. Думаю, сейчас двойная тяжесть ей по силам… — чуть помедлив, Ученик улыбнулся и предложил: — Поехали?.. — Она прекрасно несет двоих, — буркнула Занна, забравшись в седло. Когда Кангасск сел позади и обнял наследницу Илианн за талию, той снова пришлось гасить вспыхнувшее тут же негодование и буквально заставлять себя говорить спокойно: — Сюда мы ехали втроем… впрочем, Кангасси весит всего-ничего… но двоих взрослых Эа несет спокойно. — Ясно… Подрос котенок… — задумчиво произнес Дэлэмэр. Да, харуспексы все еще покоились на дне сумки, но амбасиатское чутье позволяло ему прекрасно улавливать чужие эмоции. Сразу ясно: Занна едва держится, чтобы не сорваться и не наорать на него снова. С чего вдруг такие жертвы?.. или это просто оборонительная позиция?.. Хотелось спросить, кто был тем вторым «взрослым», но Ученик сдержался: не время еще для вопросов. «Эа нас объединяет…» — беззвучно ухмыльнувшись, подумал Кангасск. Должно быть, Занна подумала то же самое, ибо дальнейший разговор шел о чарге и только о ней, держась этой темы, как река — русла. И это стало своего рода спасением для них обоих, первой дощечкой будущего моста. Сама рыжая «спасительница» шустро бежала по снегу, поднимая в воздух легкие утренние снежинки, и благоразумно делала вид, что все произносимое ее не касается. А разговор шел все свободнее… чарги — существа замечательные. Часами можно сравнивать файзульских и обычных; вспоминать смешные случаи, обсуждать чаржьи характеры и имена… и грустить о судьбе, постигшей этот народ в войну… …Настал момент, когда стало возможно говорить о том, о чем лишь хмуро молчалось пару часов назад. И Кангасск выжидал не зря: Занна все-таки сделала первый шаг навстречу. — Расскажи мне, как ты нашел Эа, — попросила она. Казалось бы, ничего особенного. Даже тон почти не изменился. Но амбасиат различает больше… и это действительно был важный шаг. — Я шел с караваном в Нави… думал узнать там что-нибудь о тебе, — спокойно ответил Кан. — Эанну мы нашли по пути. Хозяин ее погиб, сама она была ранена. Но двух навок загрызла, прежде чем упасть; да и нам подойти к себе долго не давала. — Ты знаешь, кто был ее хозяин? — неожиданно холодно произнесла Занна. — Не знаю точно, — пожал плечами Кангасск. — Мой друг, — и вновь у него голос не дрогнул назвать покойного Немаана другом, — сказал, это был Нарвек Роэль, известный охотник на стигов. — Нарвек Роэль… — ответила Занна горькой усмешкой. — Да, он так себя называл. Настоящее его имя Алх Аэйферн. Я носила его племенное имя шесть с лишним лет. — Твой муж… — вздохнул Кан. — Был, — без тени сожаления отозвалась Занна. — Впрочем, мы с Кангасси видели этого бродягу довольно редко. Последние четыре года он вообще не появлялся. Охотился за кем-то особенным, вроде бы… да какое это имеет значение… А чаргу эту я еще котенком-сосунком помню. Алх назвал ее как меня. — Занна — Эанна?.. — Аэйферны — файзулы, — кивнула она, — самые презираемые из всех племен в степях. Внешне они похоже на Хаков и Джишей, но них свой язык, и звуков «з» и «с» в нем нет. Так что я тоже была для мужа Эанна… и вряд ли более ценная из двух. «Их две… И одна уже давно рядом с тобой. Ее и спроси, где другая…» А ведь Эа шла даже не к Занне, а к ее дочери, чей запах напомнил ей о прежнем хозяине… Немаан… он и это знал… И, похоже, он и был тем «особенным» стигом, за которым четыре года охотился несчастный файзул, мир его праху. А уж смерть «Нарвека Роэля» вряд ли можно теперь отнести на счет случайности и одних лишь навок… — А как он тогда называл Кангасси? — нужно было что-то сказать, и это было самым безобидным, что Кан успел выдумать. — Никак, — хмыкнула в ответ Занна. — Ему дела не было до дочери, просто потому что это дочь, а не сын. Поверь мне, Айэфернов другие файзулы презирают не только за чужой язык… — Не вспоминай, — с мягкой настойчивостью произнес Дэлэмэр, осторожно обняв Занну. — Все в прошлом… Где ты оставила девочку? — Не потащу же я ребенка на край света! — тихо возмутилась она. — Я оставила ее в Малом Эрхе, с твоим другом. — Другом? — неизвестно почему, но, стоило Занне произнести это слово, как сердце Кана прихватил противный холодок предчувствия. Похоже, Нарра не дремал… — Думаешь, почему я здесь? — Занна обернулась и бросила на спутника странный взгляд. — Я вышвырнула тебя из своей жизни, уже начала успокаиваться, и тут появляется твой друг… представляешь, он меня убедил… — Как звали его? — холодно осведомился Кан. — Немаан Ренн. — Актер? — Да. Кангасск с трудом сдержал вздох облегчения. Призраки остались призраками; и хвала Небесам… Тем временем Занна продолжала: — Он много рассказывал о тебе. И о том, как ты меня искал… — Да ну? — искренне усомнился Кан. Коссельский актер, настоящий Немаан Ренн вряд ли мог много поведать о том, кого видел лишь пару раз в жизни. — Он говорил, что путешествовал вместе с тобой. Про навийский караван упоминал тоже… — ответила Занна с уверенностью в голосе. — Знаешь, если бы ты не сидел, как идиот, пять дней на камне, а поговорил со мной так же, все было бы иначе… Он шел с нами до Малого Эрха, без него я бы не добралась сюда, да еще и с ребенком… Ты вообще меня слушаешь?! — Да… — мрачно отозвался Кангасск. — Эа, прибавь ходу… — Что случилось?! — Надеюсь, ничего… Больше надеяться не на что. Вне всяких сомнений, это Немаан. Тот самый. Его стигийский камень, почерневший, мертвый, хранится у Кангасска где-то на дне походной сумки, и тем не менее… это существо живо до сих пор и идет к какой-то неведомой цели с прежним мастерством… актерским мастерством. Актер. Да, чистая правда. Но такие искусные спектакли и не снились простым смертным. «Весь мир — театр…» — это не пустые слова для стига. Еще издали Кан заметил черную рябь над Малым Эрхом, похожую на множество пепельных хлопьев, поднявшихся в горячих потоках воздуха. То были черные и серые птицы: стоило подъехать ближе, как невнятные «хлопья» приняли очертания пикирующих и хлопающих крыльями фигур; тысячи и тысячи птиц кружили над городом. Еще через полчаса пути стали слышны их голодные крики. Эти глупые люди, приехавшие в Малый Эрх верхом на рыжей чарге, попали на чужой пир… — Птицы… — тревожно произнесла Занна, подняв взгляд в пестрящее крылатыми тварями небо. — Что здесь случилось, Кан? Что с моей девочкой?! Кангасск чувствовал ее дрожь, ее ужас, нарастающий, разверзающий под сердцем свою ледяную пасть. И ему больших усилий стоило не поддаться тому же чувству: амбасиату это еще сложнее, чем простому смертному. Но кто-то должен был сохранить холодный разум; если еще и он впадет в панику, то дело плохо. — Стой, Эа… — строго велел Кангасск чарге и обратился к своей спутнице: — Подожди меня здесь. Вместе с Эанной. Тебе не стоит туда ходить. — Что?! — Занна встрепенулась; голос ее мгновенно приобрел возмущенный тон, словно и не было в нем минуту назад тревоги и растерянности. — Там моя дочь, и я пойду с тобой, понятно?! — Понятно, — кивнул Дэлэмэр хмуро и, не споря, пустил чаргу бегом. Он и сам уже подумал о том, что неразумно оставлять сейчас Занну без защиты. Эа, конечно, здорово выросла с тех пор, как сражалась в последний раз, но все же… Здесь произошло что-то жуткое. Кто знает, где сейчас безопаснее: в черте города или далеко за его стенами… Потому Кан и согласился так легко. …Над растерзанным городом пировали тысячи птиц… Гордые, хищные; украшение любого герба, эти твари с крючковатыми клювами в голодное время не брезгают мертвечиной. Стоило приблизиться к воротам, как с кровавого снега, оглашая окрестности жалобными криками, поднялась в воздух целая стая. — Ополчение Малого Эрха… — угрюмо констатировал Кангасск, окинув взглядом распростертые на снегу тела… Сотня зорких птичьих глаз взирала на пришельцев с пустых стен; нетерпеливые, жадные взгляды. Меж тем, за воротами продолжался пир, и протяжные крики, доносившиеся оттуда, тонкими, резкими росчерками ложились на однотонный, угрюмый фон тишины. Она казалась осязаемой, она давила, она заполнила собой весь видимый мир… Мертвая. Тишина. — Подай мне сумку… — вполголоса сказал Кан. Занна, не возразив ни единым словом, повиновалась, лишь спросила: — Что ты задумал? Порывшись в сумке, Кангасск вытащил со дна оба харуспекса. Холодный, память о старом Таммаре, и горящий — он, едва оказался на ладони, живо замерцал, подхватив ритм сердца носителя, тревожный, частый, как у человека, который только что бежал или сражался. Повесив на шею ремешок с харуспексами, Кан едва не пожалел об этом, ибо они вызвали к жизни такой мучительный гадальный бред, какого Ученик еще не помнил. — Так будет лучше… — отрешенно произнес он. Конечно, искать девочку даже с тремя харуспексами бесполезно: наследница Илианн в свое время здорово постаралась, чтобы скрыть от любого гадальщика свою судьбу и судьбу своей дочери. Но в любом другом случае, если Триада добавит шансов, Кан готов был терпеть ее безумства. Спешившись и велев Занне оставаться на месте, Ученик прошел за ворота. …«Даже снег не скрипит под ногами…» Он действительно не скрипел: месиво кровавых льдинок, в котором по щиколотку тонули сапоги, с бесшумной мягкостью ложилось под тяжелые подошвы… Все ополчение города полегло здесь, у ворот, часть мирных горожан — тоже, причем люди, казалось, пытались скорее вырваться наружу, чем защитить стены от вторжения. Большинство воинов явно бежало в страхе, даже не пытаясь сражаться: слишком многие оказались поражены в спину. Семь Сальваторов — все представительство Центральной Сальватории в этом Небом забытом месте — лежали поодаль: вот они точно сражались до конца; поднимали щит; плели общий магический узор… «Запах» магии до сих пор витал над площадью… и слой утреннего снега, тонкий и легкий, как пуховая шаль, едва успел прикрыть взрытую боевой магией землю вокруг почившей семерки. Птицы кружили над ними; садясь на землю, боязливо ходили кругами, не решаясь на большее. Обескровленных лиц последних героев города еще не коснулись крючковатые клювы… кто бы мог подумать, что посмертная слава будет такой… Вздохнув, Кангасск отвел взгляд. Да, это только маленькая площадь у ворот, с видом на центральную улицу, но отчего-то Ученик больше не сомневался: весь город мертв. Кто бы ни сделал это, они покинули Малый Эрх… Кто бы ни сделал это, они не спешили… Если нападавшие и потеряли кого-либо, то забрали своих мертвецов. Трофеи их интересовали мало: лишь фляжки с аноком меллеосом были срезаны с поясов ополченцев. Но, прежде чем уйти, неизвестные повеселились вволю… Особенно досталось единственному Спектору Малого Эрха… неестественно вывернутые руки, истерзанное тело… похоже, его пытали, прежде чем повесить на тонкой длинной веревке, спущенной со смотровой башенки. Спекторскую повязку с него сняли, и стигийский глаз, черный, погибший вместе со своим хозяином, чьей кровью он питался, влажно блестел в скупых солнечных лучах этого дня… в отличие от человеческого глаза, этот птиц нисколько не интересовал… Чем мог несчастный мальчишка вызвать подобную ненависть… и у кого?.. у стига разве что. Впрочем, странное дело, ненависти здесь Кангасск не чувствовал. Это, скорее, не месть, а издевка… над тем, кто войдет в разоренный город. Сколько лет было этому Спектору? Дэлэмэр невольно спросил себя, и харуспексы дали знать: шесть лет. Столько же, сколько Кангасси… Мысль, посетившая Дэлэмэра вслед за этой, заставила сердце на мгновение сбить ритм… — Кангасск! — Занна нетерпеливо окликнула его. Ненадолго же хватило ее терпения: вместо того, чтобы ждать за воротами, своевольная Илианн уже стояла в пяти шагах от Ученика, и на лице ее отражалась такая решимость, какой позавидует бывалый воин: беспокойство о собственном ребенке, перешедшее все границы, просто не оставило места страху. — Что случилось в мире, пока я отсутствовал… за последний месяц? — от неожиданности Кан выдал мысль вслух. — Новая война?! — Нет, — отрезала Занна. — Я понятия не имею! Я просто хочу найти свою дочь! — Ты оставила ее в таверне? — Да! — Проверим там. Пошли. …Жизнь — это узор судьбы, серебряная паутина. И там, где единовременно обрываются сотни жизненных нитей, остается зияющая дыра с махровыми краями, трепещущими без ветра. Эта рана затянется; судьбоносные переливы серебра побегут в обход; но пока… Кангасск шел знакомой дорогой, положив ладонь на холку чарги; чувствуя мелкую дрожь, напряжение, беспокойство своего зверя. Занна шла рядом, сжав выше локтя правую руку Ученика… Испуганный котенок… и женщина, видящая защитника в нем, хмуром и, — Горящий, мерцая в такт сердцу, не даст соврать, — растерянном кулдаганце. Две надежды — как одна… Наверное, это и заставляло Кана если и не быть, то казаться тем, кем он никогда не был… воином и магом, уверенным в своих силах. Трое живых ступали по мертвой земле; крикливые птицы стаями вспархивали перед ними. Выжженный Зирорном переулок, ведущий к таверне, встретил их стойким густым «запахом» высокой магии, стеклянным блеском стен, отведавших запредельного жара; и фонари, оплывшие, словно свечи, склонили свои железные головы… Холодный и Горящий безумствовали под молчаливым взором Нарры. Кангасск видел месиво образов, ощущал следы паники и ужаса, которые, казалось, въелись здесь в каждый камень… одного он не видел и не чувствовал: тех, кто это сделал. Надо быть стигом… или гадальщиком династии Илианн, чтобы спрятаться от Триады так. Это случайное, непреднамеренное сравнение заставило Кана хмуро сдвинуть брови, и отмахнуться от мысли не получилось. — Не бойся, Занна, — ледяным тоном произнес Кангасск, обернувшись к ней. — Здесь никого нет. Нет смысла хвататься за меч. — Ты говоришь, как гадальщик, — бросила Занна в ответ, но ладонь с рукояти маленькой катаны все же убрала. Бесстрастный тон; стекленеющий взгляд; слова, взявшиеся из ниоткуда и сложившиеся в малопонятные отрывистые фразы. Да, она это имела в виду. Однако при всем внешнем спокойствии сердце Кангасска Дэлэмэра отбивало бешеный ритм. Безумие Горящего и равнодушная ясность Холодного, не желающих молчать ни минуты, неслись сквозь сознание Ученика диким ледяным потоком, подобно реке в узком проливе меж берегом Архангела и берегом Дьявола. Сам того не ведая, Кан перешагнул через ступень, впервые сумев разобрать что-то внятное в этом потоке. В тот момент восприятие выкинуло странный финт, заставивший мир перевернуться с ног на голову. Минуту назад Ученик видел мертвый город, жуткий в своем безмолвии, в своей неподвижности; город, пропитанный ужасом и смертью; город, из которого хочется бежать прочь, не разбирая дороги; и за каждым поворотом улицы мерещилось что-то опасное. Мимолетное прозрение открыло взору гадальщика совершенно иную картину: залитый кровью Малый Эрх оказался пуст и безопасен; окрестности же, напротив, дышали угрозой, незримой, выжидающей… — Кангасси я не чувствую, — нахмурившись, произнес Кан уже на крыльце таверны; гадальный поток тут же отозвался каскадом образных всплесков, каждый из которых норовил накрыть неопытного носителя Триады с головой. — Хотя… — с трудом сохранив бесстрастный тон, добавил Кангасск, — что-то похожее на жизнь здесь есть. Слабое, угасающее… — Немаан? — в голосе Занны прозвучала тихая надежда. И должно быть, взгляд, который бросил на нее Дэлэмэр, услышав это имя, показался ей странным: ох не так встречают слово о выжившем друге. — Нет, — отрезал Кангасск, не объясняя, и перешагнул порог… В общем зале, еще хранившем тепло очага, стоял терпкий запах крови. Здесь покоились те, кто превратил таверну в свой последний бастион. Много их было. И каждый второй — хрупкий юноша. И у всех — дешевые мечи, из тех, что спешно ковали перед самой войной… еще под руководством Кана. Мая, хозяйка таверны, лежала тут же. Из всех защитников «Очага Малого Эрха» у нее одной было оружие из добротной стали: короткий гибкий меч с затемненным лезвием. Мечи, подобные этому, любимы теневой братией; их носят обернутыми вокруг пояса; они не отражают света даже в лунной ночи… Какой бы ни была история Маи, та забрала ее с собой, не покинув своей таверны, как капитан не покидает гибнущего корабля. Поднявшись по лестнице, Кангасск остановился у той самой комнаты, где не так давно провел ночь с Гиледой… Теперь тонкую дощатую дверь отмечал кровавый отпечаток ладони: кто-то добрался сюда раненый и открыл дверь, толкнув ее перед собой. — Он здесь, — шепнул Кангасск Занне. — И он боится. Дверь заперли изнутри, однако замок оказался настолько хлипким, что достаточно было налечь плечом, чтобы он хрустнул и поддался. Первым, что осознал воспаленный разум Кангасска, стал морозный ветерок, ворвавшийся в царство кровавого смрада, спасибо приоткрытому окну комнаты. А мигом позже Кан понял, что нашел обоих: и девочку, и последнего защитника Малого Эрха. Кангасси лежала на кровати, свернувшись клубочком в теплых одеялах, как всякий спящий ребенок, однако Занна, судя по испуганному возгласу, сразу же предположила худшее. Что до человека, распластавшегося на полу, то в нем Кан узнал своего недавнего знакомого. Наемник, вздумавший было ограбить седовласого незнакомца у стойки… он самый. Вернее, бледная, изможденная тень того самого. Однако силы воли этому человеку было не занимать. Собрав остатки сил, он заставил себя приподняться на локте и вытащить из ножен меч. — Не подходи! — глухо прорычал он, направив клинок на Кангасска. — Я не причиню тебе зла, — спокойно отозвался тот. — Я тебя помню. Ты был в таверне позавчера. Хотел меня ограбить, но мы решили дело миром. Губы наемника дернулись в кривой усмешке. Меча он не опустил, тем не менее. — Их много было… — отрывисто заговорил он. — Много… тех, кого я помнил… целая… армия… Имя… имя твое как? — Кангасск Дэлэмэр. Меч выпал из обессилевшей руки и звякнул об пол… — Он… сказал… — взгляд раненого стал безумен. — «Передай Дэлэмэру, что он рано похоронил… своего друга…» «Немаан…» Кангасск ничего не ответил. В несколько широких шагов он пересек комнату и опустился на одно колено перед наемником. Исследующее заклинание дало жуткую картину. Ран было много, серьезных ран. Большая кровопотеря. Заражение. Вздохнув, Кан сделал единственное, что мог в данной ситуации: наложил обезболивающее заклинание. — Оох… гаръяр шерста'кинн! — с блаженной улыбкой выругался наемник, когда боль отступила. — Хорошо-то как… Попить бы еще. — Кангасск! — окликнула Ученика Занна, склонившись над спящей дочерью. — Что с ней?! Она не просыпается! Ученик протянул раненому свою флягу с водой и поднялся на ноги. — С ней все в порядке, — сказал он с полной уверенностью. — Это магический сон… — и, посуровев, подытожил: — И, знаешь, я бы предпочел не будить ее, пока мы не выберемся отсюда… — Ты прав… — Занна опустила взгляд. — И еще… я бы не спешил уходить, — добавил Кан. — Хаст… — чтобы узнать имя наемника, Ученик не стал мучить себя лавированием в гадальном потоке, а просто безмолвно сотворил простенькое заклинание Нунтиус. Раненый с удивлением поднял на него измученный, безумный взгляд. — Расскажи, что здесь случилось… Кангасск знал, что несчастного хватит едва ли на несколько фраз; но серебристая Паутина уже возникла перед глазами наследника миродержцев, переливаясь причудливыми узорами судеб; каждое слово, каждая эмоция — все теперь будет иметь значение… Увидеть, понять… Сто к одному, Немаан для того и оставил в живых беднягу Хаста: чтобы Кан взглянул на произошедшее его глазами. Скрываться от взгляда гадальщика — природное свойство стига, и этот хитрец нашел способ обойти его. Мало того, он знал, что Кангасск обязательно воспользуется возможностью; воспользуется, даже зная, что это было задумано заранее. Беспроигрышный план… Едва с губ Хаста сорвалось первое слово, взор Ученика побежал по серебряной нити его судьбы, меж мерцающей пыли мертвых судеб… Хаст Азейр звали его. Он не помнил своих родителей и своей родины; свободно говорил на двух языках — общем и островитянском, ругался — на шести, писать и читать не умел ни на одном. Много повидал в жизни, двадцать лет проскитавшись по миру, не принятый ни Тенями, ни Законом. Наемник. Разбойник. Бродяга. В Малый Эрх он пришел за покоем и, хоть первый же вечер начал, по старой привычке, со ссоры с заезжим магом, все равно надеялся на лучшее. Хасту везло: на следующий же день устроился дозорным в городское ополчение; получил койку в казарме и сухой паек. Закутавшись в два плаща, Хаст Азейр звонко хрустел яблоком и смотрел в даль с вершины той самой башенки, где позже нашел свою смерть маленький Спектор. Событие за дежурство Хаста случилось лишь одно, да и то, скорее, любопытное, чем настораживающее: в город прибыли трое — судя по всему, семья: родители (причем, отец — со спекторской повязкой) и ребенок; но как прибыли! Верхом на рыжей файзульской чарге! Встречала новоприбывших целая стая любопытствующих, в том числе и Хаст, которому как раз пришло время сдавать дежурство. Поохали, позавидовали и разошлись трещать о небывалом событии с соседями. Не меньше пересудов было тогда, когда женщина верхом на чарге спешно покинула город ближе к вечеру, оставив своего спутника одного в гостинице. Но у Хаста к тому времени появились другие заботы: его вызвал к себе командир местного ополчения — Сальватор Нериус Вьен — для беседы. Беседа вышла не слишком приятной: Нериус навел справки о прошлом Хаста и — что неудивительно — проникся к новому ополченцу недоверием. Решения командир вынести не успел: ему доложили о некоем тревожном известии, которое принес один из приезжих, и Вьен велел привести его. Парня Хаст узнал сразу: тот самый, чья подруга умчалась прочь на чарге, оставив его с ребенком. Несмотря на заявленную важность известия, сколько-нибудь обеспокоенным вестник не выглядел. Он небрежно ухмылялся, кивал в ответ на требовательные реплики Вьена и вообще вел себя по-хозяйски. — Я Немаан Ренн, — представился незнакомец. — Собери всех, кто может держать оружие, если хочешь, чтобы хоть один, — он бросил холодный взгляд на Хаста, — пережил эту ночь. — Да кто ты такой?! — вспылил Нериус. Немаан не стал препираться с ним. Хаст так и не понял, что сделал этот вестник… Человеку, не знакомому с работой Сальватории, что Алой, что Серой, это и не должно быть понятно: даже если Стражник или Инквизитор не носят формы или знаков различия, они способны многое сказать о себе, безмолвно продемонстрировав сложный магический узор определенной техники. Это и сделал Немаан. Причем так, что заставил Нериуса устыдиться своему неверию. И город подняли по тревоге. «Нашел покой» — с горькой усмешкой подумал Хаст Азейр. Он никогда не был ни отчаянным смельчаком, ни исполненным чувства долга патриотом. Он бродил и скрывался всю жизнь. Почему же не улизнул теперь? Он и сам не смог бы ответить на этот вопрос. Хаст смотрел, как собирается ополчение, слушал, как взволнованно переговариваются мечники в одном ряду с ним… и не чувствовал привычного страха в своем сердце, лишь прохладную отстраненность от всего происходящего и тихое, горькое торжество. В тот момент он походил более на мудреца, чем на простого наемника, и тонкий ореол ффара, невидимый никому, сиял над его головой… К кому-то такое осознание не приходит никогда; к кому-то — лишь перед смертью… Прикосновение ффара оказалось мимолетным, но, даже когда оно исчезло, на земле остался совсем другой Хаст. …Нериус Вьен со своей боевой семеркой и вестник, представившийся Немааном, вышли в центр городской полщади. Командир поднял руку, требуя тишины, и, когда улегся тревожный ропот в рядах, сказал, кивнув в сторону вестника: — Этот человек — Немаан Ренн, Инквизитор первого уровня, прибыл по особому поручению Серого Совета. Ему слово. Он должен был объявить о войне, этот Немаан; зажечь сердца людей краткой, но вдохновляющей речью… этого от него ждали. Однако он не спешил оправдывать чужие ожидания. Сделав пару шагов вперед, Немаан Ренн белозубо улыбнулся и, довольный всеобщим недоумением, развел руками, отпустив с ладоней добрую сотню белых Лихтов. Они взмыли в воздух, как светлячки, залив площадь мерцающим светом. В нем искристо блестел снег; стальные доспехи пускали блики… Недоумение росло; командир еще держался из уважения к старшему по званию, а вот по рядам его воинов уже пополз возмущенный шепоток, грозящий перейти в открытые возгласы. Но наконец вестник заговорил: — Война будет, — объявил он с равнодушной, даже скучающей ухмылкой. — Это неизбежно и необходимо, — Немаан даже пожал плечами. — Ну что ж, начнем… Ах да!.. как любили говорить в мире-первоисточнике: весь мир — театр, а люди, — на этом слове он сделал особое ударение, — в нем актеры… Едва последнее слово сорвалось с губ Немаана Ренна, как образ его поплыл, словно густой туман, уносимый ветром… или тело поверженного стига. Белые Лихты, оставшись без поддержки мага, угасая, градом попадали вниз. Они звонко стучали по шлемам и камням стен или мягко приземлялись в снег… Лихты? Стучащие? Не исчезающие после того, как погасли? Подобная мысль, пусть с запозданием, но коснулась и Хаста. Тем временем кто-то опомнился быстрее и, подняв одну из «градин», прокричал что было сил: — Стигийские камни! Это стигийские камни! …И тишина взорвалась… Нериус Вьен пытался отдавать команды, но голос его едва слышался в общей панике. А тем временем на месте упавших камней поднимались стиги. Туманные облачка, быстро обретающие форму. И у каждого стига был человечий облик. И каждый облик был кому-то знаком… более того — дорог… Даже суровый Макс Милиан, убивший стига, который принял облик его любимой, не скоро отошел от шока… что уж говорить об обычных людях, не наделенных выносливостью и выдержкой миродержца… С самого начала сопротивление превратилось в бегство; сражаться осталась лишь горстка ветеранов во главе с Нериусом. Те, кто спустя некоторое время сумел взять себя в руки, — занимали и обороняли отдельные дома. Хасту волей судьбы досталась таверна. И то, если бы не Мая, он вряд ли сумел бы стряхнуть с себя это безумие. Но она была удивительной женщиной, воином старой закалки… и она сделала невозможное, организовав достойную оборону «Очага» из перепуганных мальчишек и девчонок, а также нескольких взрослых ополченцев. И армия Маи победила бы… если б это вообще было возможно. Увы, в планы Немаана, поставившего этот «спектакль», подобное не входило… В какой-то момент многочисленные образы стигов растаяли, как дым, и вслед за вспышкой Зирорна появился вестник. Устав от затянувшегося действа, он решил дело магией… Второго Зирорна он не применил, но это уже не имело значения… И если бы по рядам простых воинов огнем и мечом прошлась боевая семерка магов высокого уровня, результат был бы тот же. Когда Хаст опомнился, то понял, что остался один. И он что было сил карабкался по лестнице, волоча за собой перебитую ногу; не чувствуя боли от ужаса и безумной надежды спастись. Вестник же спокойно шел следом. — Я не трону тебя, — посмеиваясь, произнес он за порогом комнаты. Мигом позже плечи Хаста сжала левитационная петля. Вестник поднял человека над полом и развернул к себе… — …И тогда… он сказал тебе передать… — задыхаясь, говорил Хаст. Он и не поверил бы, что сказал Дэлэмэру всего две или три фразы: в душе наемника жила твердая уверенность, что он поведал обо всем. В общем-то, это было так… и человек, угасающий сейчас на глазах у последнего Ученика, мог бы, пожалуй, стать неплохим гадальщиком. — Все в порядке, Хаст, — успокаивающим тоном произнес Кан. — Я тебе помогу. Все будет хорошо. — Правда?!. - жалобно, с надеждой спросил наемник. — Правда… — скрепя сердце подтвердил Кангасск Дэлэмэр. Заклинание сна он наложил как всегда безмолвно. Но… так молчат над мертвецом. — Даже без харуспекса вижу, что ты врешь, — отрешенно покачала головой Занна Илианн. — Или у тебя есть анок меллеос? — Был, — Кангасск мрачно кивнул. — Но я его отдал… к чему теперь вспоминать… Что до лечебной магии, то с такими ранами я не справлюсь, только зря замучаю человека. — Да? Что же ты сделал только что? — Наложил магический сон. Десятикратную дозу. Спать под магией больше двух суток — смертельно. Хотя… не думаю, что он протянул бы столько. Да, сна ему осталось часов пять… Это будет спокойная смерть. Больше я ничего не могу для него сделать. Сняв с кровати одеяло, Кан прикрыл им спящего Хаста; затем молча поднял на руки Кангасси и вышел из комнаты. Эа, беспокойно переминаясь с лапы на лапу, ждала их с Занной на крыльце таверны. Малый Эрх был по-прежнему безопасен и пуст, но теперь Ученик чувствовал: это ненадолго. — Птицы, — озвучила его опасения Занна. — Они исчезли. Ты знаешь, что это значит? — Нет… — Дьявол, все как в войну… Это значит, что скоро сюда придут другие… хищники… Глава шестьдесят вторая. Белый камень Илианн «Велик и добр незримый отец наш. Нищими и всеми проклятыми пришли мы к нему, и он даровал нам величайшее из сокровищ своих, не требуя взамен ничего, кроме доброй памяти о нем. Так вспоминайте об отце нашем, юные Илианн, каждый раз, когда пробуждаете новый харуспекс! Где бы вы ни были в тот момент, мысль ваша коснется камня прародителя Илианн и всех Илианн, живущих ныне и живших до, ибо мы есть единый дух…»      Азария и Самберт. «Книга наставлений» год 1141 от п.м. — Ты не владеешь трансволо?!. …Злость и слезы; голос, то и дело срывающийся на крик. Недавний ужас, словно вырвавшийся из-под пелены тумана равнодушия, оборачивался фразами одна безумнее другой. Шок — как обезболивающее… когда он отходит, человеку становится хуже. Занну трясло, как в лихорадке, и Дэлэмэра она винила, казалось, во всем и сразу. Проснувшаяся Кангасси недоуменно оборачивалась к матери, теребя ее за рукав; Эа прижала уши, не вдаваясь в человечьи ссоры, летящим шагом бежала вперед, с каждым шагом поднимая в воздух пушистые облачка снежинок. Что до Кана… то он слушал. Молча. Чувствуя, как постепенно сдают нервы. — …Не маг, не воин… Да как тебя только взяли в Ученики миродержцев?!! — рыдая, прокричала ему Занна. И это стало последней каплей. — Миродержцы берут в Ученики не за это, — медленно проговорил Кан, с истинным уважением к тем, кто ушел; к тем, кому он клялся всегда быть верным и словом, и делом. И именно эта фраза, произнесенная усталым, с болезненной хрипотцой голосом, положила конец разыгравшемуся безумию. — А за что же? — растерянно спросила Занна. Остатки былой ярости еще тлели в ее душе, как угли, и не желали сдаваться так просто. — Не знаю, — Кангасск зябко повел плечами; и кашель после двух часов на морозе вновь дал себя знать. Молчание поглотило несколько долгих секунд… — Прости… за все, что я наговорила. Что нам теперь делать? — Занна произнесла это так жалобно и растерянно, что у Кана сердце дрогнуло. И какая несправедливость: сказать все нужно именно сейчас. — Послушай, Занна, — мягко обратился к ней Кан, наклонившись почти к самому уху. — И поверь. Помнишь, я говорил, что нам не вернуться в Табириум? Это было как раз до того, как ты сорвалась на меня. — Помню, — Занна вздохнула. — Это так, — подтвердил Кангасск, не дав ей отвлечься на угрызения совести. — И вот почему: мы сейчас не на свободном пространстве, мы в окружении. Я чувствую угрозу со всех сторон. Скажи, кто должен был прийти в город, когда исчезли птицы? — Дети тьмы, — машинально отозвалась Илианн и вздрогнула, осознав, к чему ведет такая догадка… — Вот именно, — кажется, согласившись, Кангасск разбил последнюю надежду на спасение. — Их полно вокруг. Они не люди и не звери, я не могу читать их судьбу, предсказывать их, но угрозу я чувствую. Нам не дадут дойти ни до Табириума, ни до любого другого города. Надо искать другой путь… — …Кангасск… — Да? — Нам нужно где-то остановиться на ночь… Без этого можно даже не пытаться строить планы: мы просто замерзнем… Видишь тот лес? — Занна протянула руку, указав на изумрудно-зеленый сосняк вдали. — Эта твоя «угроза» распространяется на него? — Нет. По крайней мере, пока. — Там есть охотничий домик. Мы останавливались в нем, когда ехали в Малый Эрх с Немааном… Кангасск сжал зубы и мысленно выругался, но промолчал. В другое время он ни за что не одобрил бы что-либо, связанное с этим стигом. Но сейчас, похоже, выбора не осталось: один он, может, продержался бы как-то, но когда с ним женщина и ребенок… Скрепя сердце, Кан велел Эа бежать к лесу. Небо в синих и багровых тонах выглядело полосатым у горизонта, под самым куполом обращаясь в сапфирово-синий. Поистине потрясающий закат горел над северными пустошами, горел ни для кого, ибо в этой части света все, кто сумел бы оценить его великолепие, в то время лежали мертвыми на рубиново-красном крошеве снега или же отчаянно спасали свои жизни… И кто скажет, что красота не вечна, даже если некому смотреть на нее… как в опустевших мирах, что порой встречались Кангасску в странствиях долгого сна. Безлюдные, покинутые, пустые, словно выпитые до дна чаши, но прекрасные, всему вопреки. Пустые миры… Пустой Омнис… здесь и сейчас такое уже не казалось Ученику невозможным… Да, вдали отсюда кипит жизнь; распевают морские песни и тонут в дыму зигарелл портовые города; магические Университеты густо пахнут магией после лабораторных занятий; Сохраняющие Жизнь — учителя и ученики — бродят по дорожкам диадемовой рощи, давно сбросившей старые листья; где-то есть Милия и Лайель Грифон, и Лайнувер Джовиб… Серая Башня и Цитадель Влады… Кулдаган, исполненный магии арена… Черные Острова… желтые степи, где файзулы выходят на охоту со своими чаргами… и изумрудный Ффархан сияет посреди океана… Кангасскнемершгхан Дэлэмэр больше не видел безумия Трех: как Горящий Обсидиан пульсирует в такт сердцу, так Триада пульсирует в такт жизни самого мира. И этот ритм уже не тот, что раньше; и ломается он именно здесь, в снежных пустошах Севера… Что губит миры? Или кто?.. Омнис — вслед за Сигилланом?.. Очень хотелось сказать «нет»… Дом безмерно порадовал и чаргу, и Занну с дочкой, и лишь Кангасск, едва опустив засов на двери, замер и мучительно сглотнул, когда ужас широким всплеском обжег изнутри грудь и горло: угроза, что казалась такой далекой секунду назад, нежданно подступила совсем близко. Казалось, крылатая стая пронеслась над ветхим убежищем, уронив на него пеструю тень. Предупреждение. Или изысканная издевка, намек, что все идет по плану. Этот стиг любит намеки, будь он проклят… Растерзанный маленький Спектор, одного возраста с Кангасси… и теперь стая детей тьмы… Накидав в пустой очаг гору Южных Лихтов и положив на ее вершину пару огненных сфер, Кан прилег у магического огонька и смотрел, долго и безучастно, как Занна готовит простой дорожный ужин из соленого мяса, овсяных хлопьев и растопленного снега. В какой-то момент Ученик с горечью осознал: сейчас ей спокойно рядом с ним. И девочке. И даже чарге. Вздохнув, Кангасск опустил капюшон и уткнулся лицом в сложенные ладони. Ха, будто этот жест способен задушить отчаянье, растущее под сердцем, как цепкий сорняк! Повинуясь желанию исчезнуть, забыться, из дальних уголков сознания выползли призрачные полусны — наследие тех тринадцати лет, когда Ученик не был привязан ни к чему и ни к кому, блуждая средь чужих миров… Заманчиво. Невозвратимо. И тем не менее в полусонном мире удалось сбросить часть усталости, а время сжалось в единый миг. Казалось, только смежил веки — и вот тебя уже настойчиво трясут за плечо, говоря о горячей похлебке. Пусть не сразу, но Кангасск внял голосу Занны; поднялся; протер глаза; отхлебнул горячего солоноватого варева через край чашки. В домишке, нагретом магическим теплом и освещенным золотым светом Лихтов, стало на удивление уютно. Можно было легко представить себе, что это мир-в-мире, безопасный островок, маленькая крепость… Занне и девочке хватило этой иллюзии, чтобы воспрять духом. У первой появилась надежда в голосе; вторая и вовсе весело играла с чаргой, не помышляя ни о чем. Кангасск даже иллюзии был лишен… Когда он поднял голову и встретился взглядом с Занной, та невольно помрачнела тоже. — Все плохо? — коротко спросила она, принимая из рук Дэлэмэра пустую чашку. — Нет, — мотнул головой Ученик и, посмотрев в сторону играющей Кангасси, продолжил: — Поговорим позже об этом, ладно? — Ладно, — голос Занны дрогнул. Кангасск вынул из очага Лихт, в задумчивости перебросил его с левой ладони на правую и обратно, как Флавус Бриан… Флавус… Лихты-звезды… кулдаганские мечты… мысль о старом друге приятно согрела сердце. — Почему ты седая? — слабо улыбнувшись, спросил Кан; совсем как Гиледа недавно спрашивала его. — Наш род славится ранней сединой и поздней старостью! — заявила на это Занна, гордо вздернув подбородок, совсем как та бойкая девчушка, которую Кан помнил. Однако прежний образ сник довольно быстро. — Наш род… — Занна печально опустила глаза. Кажется, Кангасск попал в точку, задав этот невинный на первый взгляд вопрос. И затронул прошлое, куда более древнее, чем можно себе представить. глядя на молодую женщину с ранней сединой в волосах. Не десять лет и не тринадцать, а тысячи… старое, поблекшее от времени серебро судьбы. В узкое окошко, напоминающее бойницу, заглядывал уже не полосатый закатный вечер, а истинная ночь. Время шло неспешно. Больных тем Ученик больше не трогал и вообще говорил мало. Разве что вызвался помочь Занне, пройдясь заклинанием ресторации по грязной посуде и по дорожной одежде, испятнанной кровавым снегом Малого Эрха; еще и пошутил, что маг, дескать, незаменим в домашнем хозяйстве. В довершение всего Дэлэмэр уложил спать раскапризничавшуюся Кангасси. Без всякой магии, даже без слов. Просто посидев рядом и погладив малышку по голове. — Странно… — шепнул он Занне, когда девочка уснула, свернувшись калачиком у теплого бока чарги. — Ничего странного, — пожала плечами гадальщица; однако нотка материнской ревности, промелькнувшая в голосе, от амбасиатского чутья не ускользнула. — Она никогда не знала отцовской ласки. Да и вряд ли вообще помнит отца. Так что в ее мыслях и фантазиях отца сейчас заменяешь ты. — Вот как… — Кан задумчиво поднял бровь. — Прости, я уже спрашивал… спрошу снова: почему она не говорит? — Это с тех пор, как она увидела стига… — вздохнула Занна. — Три годика ей тогда было. — Ясно, — Кангасск понимающе закивал. — Она будет говорить снова. Это я обещаю. Мой друг, Орион… он лучший врач Омниса. — Друг… — повторила Занна, нахмурившись, и поднялась на ноги. Похоже, все-таки решилась на неприятный разговор. В маленьком домишке, где всего один этаж и одна комната, в центре которой из камней сложен очаг, негде уединиться для разговора, можно лишь сесть по другую сторону от очага и снизить голос до шепота. Еще одна иллюзия. Но Кангасск на нее был согласен, если Занне спокойнее говорить так. — Кангасск, этот несчастный в городе сказал что-то про Немаана. Я не верю, что он замешан в этом, — Занна сокрушенно покачала головой. — Не верю. Кан молча сел рядом. О да, чего тут не понять!.. Заботливого друга семьи Немаан сыграл отлично, да и на роль «великого мага и воина» он подходит куда лучше, чем Ученик миродержцев — однорукий оружейник, известный серийными мечами, кованными наспех из чего попало, и в магии не сотворивший ничего серьезнее огненной сферы. Да что там… не сумевший придумать лучшего доказательства своей преданности, чем бестолковое сидение у окна дома несчастной женщины. То ли дело Немаан… прямо-таки герой, сошедший со страниц книжки какого-нибудь кулдаганского сказочника! Да уж… чего тут не понять… — Занна, Немаан не человек, — неохотно начал Кангасск. — Это стиг. И разрушенный Малый Эрх — его рук дело. Хаст не успел много рассказать, но с Триадой я видел почти все. Немаан для того и оставил в живых беднягу… — Что ты несешь… — Занна чуть ли не фыркнула от возмущения. — Да это вообще не были стиги! Я видела города, разоренные ими, Кан! Человек, убитый стигом, выглядит так, словно его разорвали на части. Эрх же разрушили оружием и магией. Стиги не используют оружия. Не используют магии. И не пытают пленников! И как ты мог подумать о Немаане такое? Чарга, Спектор — уже не доказательства?! И то, как он заботился о нас Кангасси? И как убедил меня идти за тобой? Ох, с таким защитником непросто будет в чем-либо обвинить Немаана. Однако терпением Ученик запасся как следует: чего-то подобного он ожидал… Достаточно вспомнить, как его самого убеждал Флавус… да, Немаан умеет располагать к себе. — Я считал его другом… человеком… долгое время, — нарочито без лишних эмоций произнес Кан. — Но он и вправду стиг, Занна. Я участвовал в охоте на него; более того — видел, как он умер… по-стигийски. — Тебе не приходило в голову, что некий стиг мог просто использовать его облик? — последовала хлесткая фраза. — Занна, милая, выслушай меня, — с нажимом произнес Кан. — Он сам использовал облик человека, которого я знал. Есть на свете настоящий Немаан Ренн. Я нашел его, и с этим Немааном у него мало общего. Тот Немаан, которого ты знаешь, — стиг, в этом нет никаких сомнений. Стиг, причем такой, каких не было раньше. Его не видит чарга, — он кивнул в сторону Эа, мирно дремлющей вместе с Кангасси, — его с великим трудом при мне отличил от человека опытный Спектор, что уж говорить о том несчастном малыше… И он использует магию. Практически любой человек теперь — для него живой стабилизатор. Кангасск ждал еще выпадов, возражений… но ничего подобного не последовало: Занна всхлипнула и закрыла лицо руками. Совершенно не понимая, что случилось, Кангасск обнял ее за хрупкие плечики, осторожно и с опаской, как и полагается виновнику всех бед. Задавать лишние вопросы и шептать глупые слова утешения он, зная взрывной характер Занны, даже не думал. Дрожь затронутого прошлого Кан почувствовал не сразу. Должно быть, в тот момент поперек современного узора Паутины легла древняя нить; видеть этого Ученик не мог, как не мог видеть ничего, что касалось последних двоих из династии Илианн, но вот чувствовать… — Я знала, что так будет… — услышал Ученик. Этот горячий, срывающийся шепот вряд ли был адресован ему: слишком тихо прозвучали странные слова, но он все же переспросил: — Знала?.. — Я тринадцать лет скрывалась от мира, Кангасск, — отстранившись, Занна вытерла ладонью слезы; голос ее посуровел. — Ты когда-нибудь задумывался, почему? — Да, — кивнул Кан и добавил, вспомнив свой визит в гадальный квартал Лура: — И не я один. — Когда война подошла к Таммару, все выжившие Илианн отказались покинуть город. И благословили династию Нансар на продолжение традиции. Не сомневаюсь, Сейвел хвастался тебе этим, — Занна горько усмехнулась. — Да… — Они как дети, эти Нансары… — покачала головой Илианн. — Они умеют пробуждать харуспексы, да. Но не знают корней этой традиции. Потому и получили наше благословение. Вот такая ирония судьбы. Неприятная догадка посетила Кана, что-то смутное, призрачное, однако он не дал этой бестелесной сущность оформиться в слова. Не хотел он ни о чем догадываться, доверив наследнице древней династии — и просто дорогому человечку — рассказать все самой. — Я расскажу тебе историю Илианн. И свою… — понизив голос, произнесла Занна. Тонкие пальцы ее на миг сомкнулись на запястье Кангасска. — Я надеялась похоронить ее навсегда, но судьба распорядилась иначе. Все, от чего я бежала эти годы — здесь. Потому слушай… Азария, Самберт… первые Илианн этого мира, жили в эпоху омнисийской юности. Чуть больше тысячи лет от прихода миродержцев. Тогда было возможно творение, тогда мир менялся на глазах, и в нем зияло множество «дыр». Дети звезд — наследие того времени. И гадальные камни — тоже. Первые Илианн были изгнанниками. Раньше на дикий и безлюдный Север уходили так, как уходят за горы Фумо сейчас; как ты пытался. И они нашли там это проклятое месторождение черного обсидиана, а заодно и еще одну «дыру» этого мира. Через нее никто не мог прийти, не мог видеть или говорить. Это была очень слабая аномалия, потому и не замеченная миродержцами целую тысячу лет. В легендах сказано, что в центре месторождения чувствовалось незримое присутствие, напряженное молчание, пристальный взгляд. И это завораживало, и заставляло первых Илианн подолгу бывать там. Сладкий покой, холодный, безмятежный; об этом мечтает каждый изгнанник… Его хотелось унести с собой, держать под сердцем, чувствовать вечно. И они унесли. Первые пробужденные харуспексы. Настроившись на нужный лад, утихомирив все эмоции, достаточно лишь пожелать. Таков секрет пробуждения обсидиана. Азария и Самберт писали в одном из преданий, что их учил тому «незримый отец». «Незримый отец учил нас, и мир его родной звался Илианн»… — Сигиллан он звался, — шумно выдохнул Кангасск посреди речи Занны. — И это не его родной мир. Исказилась летопись, переписанная много раз, или Азария и Самберт «расслышали» своего «незримого отца» неверно… какая разница: словно кусочек мозаики, пропущенный и забытый в самой середине, с щелчком встал на место, преобразив все и сразу. …Похоже, Триаде начало поддаваться и древнее серебро… «Миры умирают, Учитель, — мягкая волна тепла и горечи подступила к сердцу. — И я знаю теперь, почему Сигиллан так запал мне в душу. Этот мир… и Омнис в году ноль от вашего с Серегом прихода… и множество безлюдных планет в моих снах… все они несут одну и ту же печать…» — Не перебивай! — почти огрызнулась Занна. Щеки ее так и пылали. — Хорошо, — Кангасск послушно кивнул в ответ. — Первые пробужденные обсидианы еще не могли гадать, — продолжила Занна, устало опустив плечи. — Они несли вожделенный покой. И растравляли интуицию. А некто незримый «говорил» с прародителями именно через нее. Всё новые и новые камни пробуждались, приручались и шлифовались. У каждого из Илианн был свой харуспекс, но был и еще один, общий для всех. О нем незримый просил особо. И каждый раз, пробуждая харуспекс для нового члена семьи, Илианн отдавали священному камню дань памяти, в благодарность за науку. Эта традиция не угасла даже тогда, когда Омнис стал стабильным и то самое «присутствие» исчезло. Пять тысяч лет назад харуспекс Илианн стал белым, а еще через тысячу лет в нем было не узнать камня, он стал похож на дремлющее живое существо. Живое, но не похожее на ту жизнь, которую мы знаем. А когда Малконемершгхан со своими последователями три тысячи лет назад расшатал Омнис; когда открылось множество «дыр», и старых, и новых, вот тогда-то камень Илианн и исполнил свое предназначение. Это был первый стигийский камень, Кангасск. Тысячи лет, миллионы благодарных душ — все это было нужно лишь для того, чтобы отшлифовать его. И открыть путь стигам. Сами они плодят эти камни в любых количествах… что и говорить, в гадальном деле эти твари куда способнее людей. Потому не удивляйся, что ни один гадальщик, даже Илианн или Нансар, не увидит их, если они того не желают. И ни один простой владелец харуспекса не увидит судьбы наследников Азарии и Самберта… это стигийская наука, Кангасск… ставить кляксы на страницах книги судеб… Мы хотели умереть вместе с Таммаром. Мы благословили династию Нансар на продолжение гадального дела… потому, что они знают способ пробуждения харуспексов, но не знают его истории, а значит, не виноваты в том, что происходит с Омнисом сейчас. — Ты тоже не виновата! — с возмущением произнес Кан, забыв, что нужно придерживаться шепота. — Ты винишь себя в том, что было аж на заре Омниса! Да ты даже не видела этого белого камня… — Слова… утешение… — презрительно усмехнулась она в ответ и пристально посмотрела Ученику в глаза. Голос ее стал холоден, как сталь. — Ты был чужаком даже в родном городе; тебе неведома гордость за свой род и стыд за него. Илианн никогда не были одиночками, никогда. И простой чередой поколений, связанных кровным родством, — тоже. Со времен Азарии и Самберта мы разделяли общий дух и общее дело. Но тебе не понять. Жестокий выпад, но Кан врядли сумел бы что-то противопоставить ее словам, даже если бы захотел оправдания. Но нет, собственная гордость интересовала потомка Дэл и Эмэра сейчас меньше всего. Вспомнился дух старого Таммара, который наконец-то обрел объяснение… Возможно, и это — стигийская наука. Разве что в приложении к человеку она прекрасна… — Ты права. Мне не понять, — согласился Кангасск. — Я всегда был одиночкой. — Чтобы ты понял… — Занна выдержала недолгую паузу. — Моей вины тоже достаточно. Я должна была умереть на втором году войны вместе со своей семьей, когда Таммар горел… или убить себя, когда меня спасли… — Кто тебя спас? Алх Аэйферн? — Нет. В Таммаре — один из стигов. Видимо, главный среди них… Он не дал детям тьмы убить меня. Не удивлюсь, если он и есть тот, кого мы оба знаем сейчас как Немаана… а все Илианн — как «незримого отца»… У Кангасска сердце упало при этих словах… Немаан-стиг… нет, расчетливость и коварство этого существа заставляют волосы жутко шевелиться на затылке, стоит только представить. Такой масштаб — вмещающий тысячелетия — невероятен для любого человека. И миродержца, пожалуй, тоже… — Я была глупая, Кангасск, маленькая… — Занна грустно улыбнулась и покачала головой. — Я думала, что, раз это сородичи незримого отца, я сумею найти общий язык с ними, сумею все исправить. Я жила под опекой стигов пять лет. И, по-моему, они делали все, чтобы мне казалось, что мой глупый план удается. Они учились очень быстро. Почему взяли меня… не знаю… возможно, у Илианн и стигов много общего, и стигам проще понимать таких, как я, чем обычных людей. Через пару лет они уже принимали человечий облик — сначала людей, которых я помнила, потом и других — и разговаривали со мной. Говорили, что расторгли соглашение с Эльмом Нарсулом и хотят понять людей… Я верила, правда… А потом пришел Алх. Он перебил десяток стигов, приставленных меня охранять. Про меня он не знал, но, когда я выбежала навстречу с криками «Что ты делаешь?!», решил забрать меня с собой как трофей. Я проклинала его всю дорогу, а он даже не заговорил со мной. Когда добрались до ближайшего поселения беженцев, я сама поняла, что делается в мире на самом деле… Я возненавидела стигов и себя. Из-за ненависти я и осталась с Алхом… хотя это тоже было глупо… Ну, — она вскинула голову и посмотрела в глаза Кангасску, — что скажешь на это, наследник миродержцев? Кангасск долго молчал, прежде чем ответить. Что-то мучительно боролось в его душе, пробивая себе дорогу через все печальные доводы разума. От него ждали слов, действий, решений… но со всей искренностью и верой наследник миродержцев мог предложить лишь одно… — Занна, милая, — тихо, но горячо произнес Кангасск, наклонившись к ней. — Прошлое не изменишь. И перестань корить себя за все… Я тебе обещаю: все, что знаешь о стигах ты, и все, что знаю о них я, мы еще обратим себе на пользу. — Каким образом? — Занна бросила на Кана разочарованный взгляд. — Таким… — кивнул он. — Так же, как этот стиг изучил и понял меня в свое время, я изучу и пойму его. И я найду выход, клянусь тебе. — Небо в помощь… — хмыкнула Илианн с глубоким разочарованием и, демонстративно отвернувшись, принялась устраиваться на ночлег. Вскоре Кангасск остался бодрствовать один… И ему одному в эту ночь сияла звездами полоса неба, видневшаяся сквозь узкое окошко; и пел снежный ветер. А в глубоком размышлении исказилось само время. Клятвы существуют сами по себе, вне зависимости от того, смеются над ними или чтут их. За свою жизнь Кангасск клялся лишь дважды, и для него клятва никогда не была пустой фразой. Нет, этот человечек, проживший тридцать четыре года, а помнящий лишь двадцать один, действительно собирался сейчас сделать то, что сказал… Глава шестьдесят третья. Последний еретик Занна уже забыла о том, что спит; недавняя память, со всеми тревогами и опасностями, послушно скрылась за тяжелой, бархатной занавесью тьмы, не смея показаться ни на миг, пока говорит Ффар… Скрипучие корабельные доски… спокойное море за круглым окошком каюты… и глухая боль в сердце, — словно старая рана саднит к непогоде. Занна обернулась — и память, точно ворох пуховых перьев, подхваченный ветром, смешалась в свете ффара, лишив мир смысла. Миг хаоса выдался кратким: терпеливый, мерцающий, ффар вновь поднял забытое из глубин, вернув ясность взору и памяти. Кангасск?.. Во сне подобная мысль не казалась нелепой. Хотя суровый пират с волосами черными, как смоль, внешне не походил на Ученика миродержцев ничем. Не совпал бы даже возраст: этот мужчина выглядел куда старше тридцатитрехлетнего Кана. И имя носил иное. Но ффар не врет: это он. И сердце не врет: оно полно все тем же горячим чувством, что и сейчас; чувством тяжелым и мучительным, которое так и хочется назвать ненавистью. Разве что настоящая ненависть — холодна, как сталь, и мертва, как покинутый мир… Гроза морей, гроза легенд; властитель, каких еще не знал Омнис; великий воин; герой на все времена… лежит на кровати, раскинув руки, спящий и беззащитный, вне всех сказок и титулов — обычный человек. Позади у него первая брачная ночь; и сонная улыбка притаилась в уголках его губ. …Жар и горечь подступают к горлу, и, прошептав что-то, Занна поднимает над спящим нож. Убить его, а затем себя. Но рука замирает на полпути; и перед бесстрастным взором памяти бегут вереницы воспоминаний… …Сын звезд — нечеловечески прекрасный и… сеющий смерть, когда на каждый удар его сабли приходится одна человеческая жизнь, а лицо и одежда красны от чужой крови… То был единственный бой, что Занне довелось видеть. И — то был настоящий Орион… в одежде, красной от человеческой крови; не щадящий никого. …Вот сын звезд дарит ей венок из островитянских цветов, огромных и ярких, каких просто не бывает на материке; красных, как кровь; желтых, как золото; и синих, как море… …Вот он разворачивается и уходит, оставляя ее тому, кто ныне носит имя Кангасск… …И их бой на корабле; бой из-за нее, когда смертный человек не ведал страха перед сыном звезд, помнящим еще юность Омниса. И — был выше него… И те слова, которыми она остановила бой… слова… Нож выпал из дрожащих пальцев; и слезы хлынули ручьем, а рыдания сдавили грудь. Обессилев, Занна медленно опустилась на колени. «Любимая, милая моя, почему ты плачешь?» Тяжелая, мозолистая рука дотронулась до ее плеча со всей нежностью, на какую была способна. Не в силах говорить, Занна лишь смотрела сквозь слезы, как тот, кого она собиралась лишить жизни минуту назад, заботливо накрывает ее одеялом и с подчеркнутым равнодушием складывает в ящик стола тот самый нож… Он знал… он всегда знал… И это никогда не мешало ему доверчиво заснуть рядом с женой; и улыбаться во сне, ничуть не опасаясь не проснуться. …Выше смерти… Выше бессмертия… Ффар покинул Занну, и сон светлой памяти без него перешел в тревожный бред, полный недавних переживаний. И покойный Алх, живой и пьяный, словно и не умирал никогда от зубов голодных навок, шел по кровавому снегу Малого Эрха, распевая одну из самых отвратительных айэфернских песен. И лже-Немаан, хищно улыбаясь, загородил Занну собой и, окликнув файзула, выставил вперед руку, по которой пробежали первые искорки набирающего мощь Зирорна… Кангасск не спал эту ночь. Триада, ворох дорожных карт, в кои-то веки вынутых из сумки, и бархатная тьма, скрывающая тысячи хищных тварей… лучше бы не знать о них и не думать… Тихий кулдаганский оружейник всегда был силен духом, недаром старик Осаро ценил его так высоко. Однако тело невозможно истязать вечно, оно все равно потребует отдыха и покоя, не считаясь с тем, насколько подходящий для того момент… Зол на это ограничение бывал в свое время еще Макс Милиан, когда его тело, тело простого омнисийского мальчишки, не справлялось с тем, что требовал от него неудержимый дух миродержца; и он падал, и ронял кровь с губ, чувствуя, как сжимаются больные легкие, или проваливался в мрачный сон, больше похожий на обморок, когда заканчивалась многочасовая битва… вспоминая в такие моменты, что он все-таки человек, хрупкий и смертный… Что до Кангасска, то он, конечно, не успел загнать себя до такой степени, но аналогию с Максом провел не зря: ночь наедине с безумием Триады здорово измотала его. Под утро Кан все-таки задремал, ненадолго: встрепенуться его заставил первый же шорох. Подняв голову и отчаянно моргая, пытаясь прогнать сон, Ученик встретился взглядом с дочкой Занны;он успокоился, вздохнул с облегчением, однако спать дальше не стал. За окном нежное, как цветок диадемы, розовело небо, подсвеченное холодным северным солнцем. Восход. Дэлэмэр потер затекшую правую руку — с утра она всегда как чужая, даром что Орион столько времени убил, чтобы наладить в ней нормальное кровообращение; глотнул красной сальвии для бодрости… Кангасси тем временем, попутно жуя дорожную лепешку, подсела поближе и заинтересовалась разбросанными на полу картами: над ними Ученик сидел вторую половину ночи. Просто удивительно: будучи аккуратно свернуты, они представляли собой небольшой свиток, занимавший совсем не много места в сумке Кана, а теперь превратились во внушительный ворох вощеной бумаги. Обычные карты путешественника: мировая, Юг, Север, Ничейная Земля… такие таскает с собой почти каждый, кому случается странствовать по Омнису. Они яркие, украшены рисунками неведомых зверей, извивающихся в волнах и сверкающих глазами меж деревьев в лесных чащах… такие понравятся каждому ребенку. Однако маленькую Кангасси они заняли ненадолго: отодвинув обычные карты в сторону, точно бывалый путешественник, наглядевшийся на подобные вещи вдоволь, девочка принялась с интересом рассматривать карты невзрачные, пестрящие столбиками цифр и чернильными надписями от руки… летящий почерк Влады; убористый и мелкий — Серега… И «запах» магии, намертво въевшийся в древние листы. Этих карт не видел никто, кроме миродержцев и их Учеников. И карта Провала, самая древняя их них, была помечена датой 11956 лет от п.м. За прошедшую ночь к надписям Влады на ней прибавилось немало пометок ее Ученика… Кангасси обернулась и вопросительно посмотрела на Кана, для большей убедительности ткнув пальчиком в карту багрового мира. — Это Провал, — улыбнувшись, мягко пояснил девочке Кан. — Это такой мир, где навсегда остановилось время. Там дождь висит над землей, и небо красное, как у нас на закате… Девочка не дала ему задуматься и замолчать надолго: настойчиво подергала за рукав плаща, требуя продолжения рассказа. — Если зайдешь в Провал, а потом выйдешь, то обнаружишь, что в реальном мире прошло совсем мало времени, не больше одного дня. Это быстрый способ путешествия. Правда, мало кто им пользуется: Провал — земля дикая, чужая… и не всегда знаешь, как там добраться туда, куда нужно. Вот посмотри на карту: похоже, как будто здесь много островов, правда?.. Но это не острова. Это части Провала, которые известны людям и нанесены на карту. Что между ними — никто не знает. Потому… Кан осекся на полуслове, услышав, как всхлипнула во сне Занна… Гадальщик, носитель Триады!.. а так и не разучился пугаться того же, чего пугается обычный человек… Ей просто приснился страшный сон, вот и все. И только-только проснувшаяся, заплаканная, Занна была прекрасна. Настоящая Занна, на несколько мгновений забывшая о том, что нужно выглядеть суровой и сильной, как всегда. Прекрасна… как та, чью память хранит ффар. Впрочем, привычная суровость вернулась к наследнице Илианн довольно быстро. Кангасск уже ожидал очередного выговора и готов был встретить его с улыбкой: ругай меня, только не плачь… однако ничего подобного; тихая и задумчивая, она лишь спросила, без особой надежды, как быть дальше. — Нам не выйти отсюда, — констатировал Кангасск и, нахмурившись, положил огненную сферу под котелок с ледяной водой. — Мы в кольце; оно широкое, конечно, но брешей в нем я не вижу. — Предлагаешь сидеть и ждать?! — не удержалась Занна. — Нет, — ответил Кан угрюмо. — А что тогда?! — Мы вырвемся из окружения через Провал. — Чтобы ты знал… — Занна скрестила на груди руки. — Это дикий Север, забытый всеми богами, Провал здесь даже не картирован! Даже если бы ты умел входить в него в любом месте, как твои Учителя, все бесполезно. В лучшем случае мы появимся в Провале над какой-нибудь пропастью и умрем сразу, а в худшем, будем плутать по неизвестным местам, пока не свалимся от голода. Так что не на… — Я действительно могу войти в Провал в любом месте, — кивнул Кан, оставшись при своем спокойном и убедительном тоне, — это наследие Макса… И посмотри сюда… Он взял из рук девочки багровую карту и развернул ее перед Занной. Та переменилась в лице, едва заметив дату в углу… — Взгляни… — Кангасск коснулся пальцем неприметного багрового островка в левой половине карты. — Это очень старая карта, Занна. Потому на ней еще значится место, которому в нашем мире соответствуют развалины Эрхабена. Три тысячи лет назад это был важный торговый центр; Провальные пути использовались регулярно… — Нам… туда?.. — Занна подняла на него удивленный взгляд. — Да, чаржьего ходу до Эрхабена где-то три дня. Место входа в Провал там искать не придется: просто заходим за ворота — и я открою вход сам. Даже в условиях погони я успею это сделать. А уж в Провал Дети Тьмы не проникнут ни за что. Потом пара дней пути по Провалу — и мы на месте, которое соответствует Фираске; ближе ничего нет, но там мы будем уже в безопасности. Кангасси посмотрела на Дэлэмэра с улыбкой; тот неловко улыбнулся в ответ… «Честное слово, будто обманул кроху…» Да, на самом деле план только казался таким простым. Кто знает, каким будет путь до Эрхабена… Кто знает, что представляет собой сам Эрхабен сейчас… мертвый город, да?.. в котором до сих пор пропадают люди!.. Кан вспомнил по случаю пару таких охотников за сокровищами — тех самых, что встретились ему в таверне Майи; надо сказать, среди павших защитников Малого Эрха он этих двоих не видел… И еще… — Кангасск… — прошептала Занна, виновато опустив голову. — Да?.. — А этот стиг… Немаан… он не последует за нами? — Не знаю… — Кангасск тяжело вздохнул и в задумчивости взъерошил себе волосы. — Помню, как он говорил о Провале. Что ненавидит его и никогда не вернется туда. И не похоже было, чтобы он врал… Должно быть, багровый мир действительно осточертел ему за три тысячи лет. Прозвучало не слишком обнадеживающе, но Занна неожиданно высказалась в поддержку сказанного: — Не помню, чтобы после войны в Провале видели стигов… Так что, может быть, ты прав. Три дня. Время пошло… «Понять тебя, Немаан… Понять тебя, стиг, неотличимый от человека… Ты говорил, как человек, ты злился, как человек, ты часто забывал, что всего лишь играешь роль; хороший актер забывает; и тезка твой, Немаан настоящий — из таких. Но к чему все? Ты читал мою память. Ты знаешь достаточно, чтобы заменить меня, обмануть даже тех, кто знает меня давно. Дети тьмы послушны тебе; отпусти поводок — и я не выстою против этой своры, ведь я не миродержец и никогда им не стану. Казалось бы, убей меня, бери ту власть, о которой мне говорит чуть ли не каждый. Но нет. Ты сумел стать моим другом и моим врагом. Ты заставил Занну бросить все и последовать за мной сюда. Зачем? Зачем я нужен тебе живой… И если бы не Занна и Кангасси, я бы не бежал от тебя; я бы шел к тебе, Немаан. И так будет, когда они окажутся в безопасности, под защитой стен Юги. Этой ночью я понял, что имел в виду Макс, когда, умирая, вывел кровью на снегу слово „второй“. Похоже, Эльм предал тебя, Немаан… как ты предал его до этого… Правящий из теней. Повелевающий теми, кто меняет облик и несет обман. Ждущий своего часа после того, как все уже отпраздновали победу. Второй. В Омнисе нет больше миродержцев. Есть только я. И я завершу то, что не завершили они…» Три дня… За это время Кан успел насмотреться на детей тьмы. Они то и дело появлялись поодаль, не скрываясь, но и не подходя ближе. Должно быть, это имело целью продемонстрировать осведомленность Немаана в текущем положении дел: мол, знаю я, где ты и что ты, и слежу за тобой. Однако сказать это Занне Кангасск так и не решился, хотя она спрашивала все настойчивее: почему они не нападают, почему… Издали разглядеть этих существ не представлялось возможным, и, должно быть, каждый раз, приникнув к маленькому дорожному биноклю и спешно подкручивая настройку, Занна в тайне надеялась увидеть людей. Кангасску не досталось даже надежды: чувство угрозы сразу давало себя знать. Однако виденных существ, благодаря Занне, он изучил. Веталы, держащие на волевых поводках безглазых баргестов; ведущие вечную охоту. Юные дрекаваки с пуховыми перьями на крыльях, еще умеющие летать. Навки, полупрозрачные и отвратительно-прекрасные — иного определения Кан подобрать не сумел: даже просто глядя на них в бинокль, он чувствовал, как в его теле просыпаются самые низкие инстинкты и мутится разум… после такого смерть мужа Занны казалась ему еще ужаснее… Гарпионы, крикливыми стайками кружащие в небе… Мороки, играющие с человечьим обликом и словами… должно быть, стиги многому научились у этих жутких созданий; правда, в отличие от стигов, играющих роль, у мороков нет разума: они лишь бездумно воспроизводят облик, слова и жесты, виденные раньше. «Первые стиги были такие,» — заметила по этому поводу Занна. «Ну что ж, Немаан, „незримый отец“, ты быстро учишься, — мрачно подумал Кангасск, — и превосходишь своих учителей…» Дни выдались холодные и солнечные. На первых порах Ученик опасался, как перенесет постоянный холод Кангасси, но быстро понял, что сильно недооценил выносливость файзульских детей: ему и Занне, приходилось гораздо хуже, несмотря на теплые Лихты, гревшие руки, гревшие воду во флягах… Занна еще держалась, а что до Кана, то он к концу третьего дня хрипел и кашлял не хуже Марнса. Чарге тоже пришлось непросто; рыжие, в отличие от тех, что помнил Кангасск с довоенных времен, исключительно хищники по своей натуре, и это ж как надо оголодать такому гордому существу, чтобы, подобно своим пестрым и серым собратьям, начать объедать кору с деревьев и грызть смолистую хвою!.. Но что поделать: времени на охоту не было. К тому же, можно предположить, что при таком количестве детей тьмы, бродящих всюду средь бела дня, дичи на много десятков миль вокруг не осталось вовсе. Как и людей… в этом Кан тоже не сомневался. Пожалуй, таким диким и безлюдным дальний Север был только до основания Инквизиции; с Немаана сталось вернуть древние времена во всей их «красе»… — Ну вот и три дня чаржьего ходу… — Кангасск вздохнул и потер слезящиеся от холодного ветра глаза. Сумерки давно скрыли горизонт и смотреть стало особо не на что. Вздумай Дэлэмэр вздремнуть в седле, ничего бы не потерял. Однако дремать, а тем более спать он не позволял себе уже третий день, держась на красной сальвии, как в свое время Макс Милиан, изо всех сил пытавшийся ни в чем не отставать от своих родителей, даром что они не люди. Эа, прижав уши, упорно бежала вперед; понять, что чаргу терзают злость, тревога и дикий голод, мог теперь не только хозяин, привыкший тонко чувствовать настроения своего зверя, — достаточно взглянуть на впавшие бока и усталый шаг… — Мы что, сбились с пути? — обернулась к Кангасску Занна. — Нет, — покачал головой тот, — просто я не принял тогда в расчет, что голодная чарга будет бежать куда медленнее. Придется остановиться на ночлег. — Вблизи проклятого города? — Да. Вблизи проклятого города. — Кан… — Да? — Знаешь что… Поспи эту ночь. Я покараулю, чтоб никто… — Нет. — Дурак!.. Посмотри на себя: еще одна бессонная ночь — и ты даже меча не поднимешь! Великие Небеса!.. в какую же глухую и затхлую пустоту падают все слова этой ночью… Нерожденные сны отравляют сознание и играют злые шутки с человеком. Но серебро Триады, что удивительно, сияет в этом яде куда ярче… — Не злись, Занна, милая… — Кан вздохнул и нежно ткнулся носом в ее затылок. — Я подремлю, если хочешь. Спать я не смогу все равно. — Триада… — смягчившись, печально проронила Занна. — Не совсем, — Кангасск устало усмехнулся и обнял ее крепче. — Ты говорила, мне не знакома память рода. Это не так… Эрхабен рядом; я даже в темноте не ошибусь в этом. Однажды я видел, как он горел… тогда я прошел с твоим харуспексом через Белую Область; приобрел временную аддикцию, словил видения множества событий, которых не пережил сам. Я видел горящий Эрхабен и боль чувствовал такую же, как сейчас. Боль и жар… — Но почему? — Смерть Эрхабена — на совести моего предка. Мой род восходит к нему. Я не ношу его фамилии, но часть имени, часть памяти и третий обсидиан достались мне. Я — последний еретик Эрхабена, как бы нелепо это ни звучало. От признания, путанного и тихого, Кангасску стало легче. И временное спокойствие подарило ему на привале немного сна. Настоящего сна, а не дремоты, заполненной обсидиановым бредом. И в этом сне Ученик миродержцев был так похож на того мужчину, над которым в свете ффана Занна подняла нож… Повинуясь странному чувству, она протянула руку и осторожно дотронулась до щеки Кангасска, гладкой, как у мальчишки. Потомок Дэл и Эмэра… и того, на чьей совести остались все нынешние страдания Омниса, и гибель духа Таммара, и ее, Занны, несчастная судьба… Это могло бы стать отличным поводом для ненависти, но не стало. И если раньше Илианн мнила наследника миродержцев никчемным недоучкой, незаслуженно обласканным судьбой, то сейчас ей было совестно за такие мысли. Немаан-стиг разыграл перед Занной человека бесстрашного и сильного, сверхчеловека, о каком мечтал не один мыслитель, и завоевал ее симпатию без труда. Для него не существовало проблем. Он не щадил себя. И ни в чем не показал слабости. Но сейчас… даже будь это не стигийский мираж, а живой человек, Занна не предпочла бы его Кану. Кангасскнемершгхан Дэлэмэр… в тебе есть глубина. Как в океане. Как в небе. Как в древней душе. Глубина, о которой не ведаешь ты сам. И ты не играешь ролей. Тебе это не нужно… Проснувшись, Кангасск не сразу вспомнил, где он и какой сегодня день. И первым, что увидел последний еретик, был Эрхабен, переливающийся в розовых лучах рассвета. Кто бы мог подумать, что посреди снежной пустоши дикого Севера, монотонной и безграничной, возможно такое чудо… …Он сгорел быстро, во вспышке величайшего из Зирорнов, какой когда-либо знал Омнис. Всё, кроме камня и металла, обратилось тогда в пепел, целое облако пепла, которое на двое суток закрыло Северу солнце. Камень же расплавился в стекло, застывшее мутными наплывами на ледяном ветру. И ручейки металла пролегли меж них, точно серебристые вены. Три тысячелетия с тех пор, каждый рассвет, каждый закат стеклянно-металлический Эрхабен «пылал» снова, отражая алые блики солнца. И, даже мертвый, был прекрасен, сияя среди безлюдных снегов. Здравствуй, последний еретик. Твой город приветствует тебя… Глава шестьдесят четвертая. За пурпурной аркой — Твой город… — тихо проронила Занна. Сияющий, великолепный Эрхабен яркими искорками отражался в ее темных глазах. — Не больше часу пути, — Илианн задумчиво коснулась подбородка кончиками пальцев. — Мы могли бы быть там уже ночью… — Знаешь… — Кангасск тяжело кашлянул. — Это хорошо, что мы не пришли туда ночью. Занна резко обернулась и взглянула ему в глаза. — Город не пустой. Сегодня уже нет, — пояснил Кан. Завтрак вышел спешным и скудным. Обедать будет уже нечем. Кангасску не хотелось думать о ближайших двух днях: прожить бы этот… Незримое кольцо угрозы будто расплавилось и потекло: сотни детей тьмы, выжидавших до сего дня, пришли в движение. Нет, Немаан не спохватился в последний момент: Кангасск крупно недооценил бы врага своего, подумав так. Нет. Скорее, стиг понял, к чему клонит Ученик миродержцев, образ мысли которого он так хорошо изучил, и отпустил своих рабов с поводка. За ненадобностью. Демонстративно. Возможно, так. В любом случае, оказавшись на свободе, те отправились туда, куда звало их чутье… Если на диком Севере еще остались городки, подобные Малому Эрху, то это их последний день. Быстрые лапы чарги вздымали в воздух снежный пух, за ночь прикрывший колкое крошево, и стеклянистый призрак Эрхабена, казалось, сам полз навстречу, открывая взору искалеченное Зирорном миродержца нутро. Некогда гордые линии высоких башен, соединенных воздушными мостами и оплетенных мириадами лестниц; площадки для висячих садов на огромной высоте; острые шпили обсерваторий, до сих пор скребущие холодное северное небо… Небо… Этот город в едином порыве стремился к нему, не в пример растекшейся по зеленым Холмам прекрасной Юге или огромным портовым городам, обнимающим спокойные бухты; или строгой Столице, выстроенной кольцами вокруг единственной крепости. Эрхабен, не выходя за пределы стен, рос только в небо; он и умер, не сводя взгляда с бездны над головой. …Над багровой картой Провала легко было думать; тогда казалось — зайди за ворота внешней стены — и смело открывай вход в Провал, не опасаясь перенестись в некартированную область мертвого мира. Но на деле… О, ворота Кангасск отыскал без проблем. Две металлические створки, намертво вплавленные в стены зирорновым жаром. Три тысячи лет никто даже не пытался открыть их. И все эти годы Эрхабен был запечатан, как гробница. — Они не откроются, — хмуро констатировал Кан, предвосхитив вопрос Занны. Эа остановилась у ворот. Величественные, с остатками золотистого узора, в котором сплелись в бою драконы и демоны, эти ворота поднимались так высоко, что нужно было задрать голову, чтобы видеть верхние петли. Стены с оплывшими зубцами и стекляными стелами смотровых башен поднимались еще выше. — Вдоль стены, Эа, — сказал чарге Кан. Он не просил и не помышлял сейчас о спешке, и умный зверь, уловив интонацию хозяина, пустился вперед легкой рысью. «Гробокопатели»… вот о ком Ученик вспомнил в тот момент. Вряд ли эти охочие до древних сокровищ бродяги карабкались по стеклянным стенам, чтобы попасть внутрь… Ехали в напряженной тишине. Занна в кровь искусала губы, но не произнесла ни слова упрека; девочка жалась к матери, то и дело настороженно оглядываясь по сторонам, как дикий зверёк. В лучах поднявшегося над горизонтом солнца стены Города Еретиков уже не бросали алых и рыжих бликов: они сияли золотом. Золото мёртвых; стекло, крадущее звездный свет… Кангасск терпеливо ждал своего знака. И дождался: две цепочки свежих следов прорезали утренний снег. Не больше часа назад кто-то прошел здесь, топча нежный утренний пух тяжелыми сапогами. Двое. Один тащил за собой легкие сани… Следы плутали, то возвращаясь к стене, то исчезая меж обломков колонн и лестниц поодаль от нее. Похоже, эти гости пришли к Городу впервые и явно с трудом ориентировались в развалинах эрхабенского Рунного парка, потому так долго искали нужное место. Кан оказался прав: никто из незваных гостей не штурмовал скользкие стеклянные стены. Невесть как давно какой-то безымянный герой просто сделал подкоп, проложив путь под землей. С тех пор нужные люди знали место… Возле черной ямы — входа в эрхабенское нутро — неизвестные бросили лыжи и сани с частью поклажи и крепко утоптали снег вокруг нее, пока занимались расчисткой заветного входа под землю от снежных залежей. Не будь их, бесшабашных и неопытных, Кангасск вряд ли заметил бы что-то: читать судьбы — это хорошо; но нет неблагодарнее занятия, чем искать в сплетении серебристых нитей неизвестно что. А уж если бы он наведался сюда ночью, как мог вчера… — Пусти чаргу первой, — неожиданно попросила Занна, сопроводив короткую фразу долгим и хмурым взглядом. — Мой муж… — она замолкла на секунду. — Земля ему пухом… Он часто так делал: мать Эанны пускал вперёд, когда ждал беды. Это однажды спасло жизнь и ему, и нам с дочерью. — Это с того дня Кангасси не говорит? — странным тоном произнес Дэлэмэр. Он ничего не гадал, просто сложил свои мысли единое целое, подобно головоломке. Испуганный взгляд девочки, обернувшейся к нему, подтвердил все яснее слов. — Да… — Занна вздохнула. — С того дня. — Хорошо, — Кангасск бросил в черную пасть ямы пару Лихтов, холодных Северных, на всякий случай. — Я сделаю, как ты говоришь. «…То есть пожертвую котёнком…» Ход оказался достаточно широким даже для могучих плеч чарги. Тревожно втягивая носом воздух, Эа шла впереди маленькой процессии, готовая первую опасность принять на себя. Следом — Кангасси и Занна. Ученик миродержцев шел последним, держа наготове нож: с саблей в узком пространстве особо не развернешься. «За внутренней стеной… — нечаянная мысль заставила гулко тукнуть сердце. — Но насколько „за“?..» В случае с Провалом достаточно ошибиться на полшага, чтобы потеряться навсегда. При живом Эрхабене все было куда проще: для простых смертных, не умеющих входить в Провал в любом месте, подобно миродержцам, эрхабенский переход обозначала высокая пурпурная арка за внешней стеной города. Разрушенная и оплавившаяся на земле, она запечатала вход и выход из Провала навсегда, иначе охотникам за древними сокровищами не пришлось бы нарезать круги в поисках подкопа и идти сюда через Малый Эрх. Сейчас Кан предпочел бы подойти вплотную ко внутренней стене, чтобы точно не ошибиться. …Свет Лихта дал яркий отблеск на склизких досках, служивших опорой земляному потолку: их поставили когда-то, чтобы избежать обвала стены, и они до сих пор служили верой и правдой. Что ж, значит, уже под стеной. Полпути есть. Вскоре пошел подъем, и впереди забрезжил золотистый свет; каждый невольно прибавил шагу. Первой на поверхность выскочила Эа. Прислушавшись к недовольному ворчанию чарги, осторожно заглянул за край и Кангасск. «Дьявол!..» — в сердцах ругнулся он про себя. Нет, он был, конечно, благодарен гробокопателям за ход, но не ожидал сразу столкнуться с ними лицом к лицу, тем более тогда, когда оба они вооружены и видят в нем того, кто пришел похитить их добычу. Что за времена!.. Когда кругом бродят орды детей тьмы, приходится еще и человека бояться!.. «Дьявол…» Немного придушив злость и собравшись с мыслями, Кан поднялся на поверхность и, выпрямившись во весь рост, встал рядом с чаргой. Он не оборачивался, но чувствовал, что Занна с дочерью стоят сейчас за его спиной. Опрометчиво… надо было заставить их сидеть в этой треклятой яме, пока все не успокоится… Очень хотелось безмолвно сотворить заклинание щита, но Кан сдержался. Способности он свои знал, потому прикинул, что, пока он готовит щит, тот парень что сейчас держит стрелу на тетиве, успеет выстрелить раза три. Молодые. Испуганные. Те самые двое, что коротали тогда вечер в таверне Малого Эрха и волей случая покинули городок незадолго до начала бойни. Похоже, и они припомнили седовласого мага. Однако доверием к случайному знакомцу от этого не прониклись. — Убирайся отсюда! — крикнул один; молодой, охрипший на холодном ветру голос эхом отозвался в мертвых стенах Эрхабена. Мог и не кричать так: что звуку в безлюдном городе это расстояние в двадцать два шага?.. — Я не зарюсь на ваше богатство! — Кангасск демонстративно вернул нож за голенище сапога и развел руками, показав открытые ладони. — Со мной женщина и ребенок! — добавил он еще один аргумент. — Я пришел сюда ради входа в Провал. Просто дайте нам дойти до внутренней стены и мы исчезнем с глаз ваших! — До стены?!! Да только через мой труп! — вспылил лучник. Похоже, то место у внутренней стены, рядом с которым стояли гробокопатели, значило для них нечто особенное и фраза Кана была расценена как покушение на законную добычу или путь к ней. — Складно врешь, старик, — ехидно заметил его старший товарищ. — Не вру, — мотнул головой Кан. Чувство стремительно убегающего времени не давало ему покоя. — Более того, я бы и вам советовал пойти со мной. — Ха-а, — мрачно отозвались оба. — Еще чего? — Вы не уйдете живыми отсюда, — сурово сказал им Кан. — За этими стенами толпы детей тьмы. Малого Эрха больше нет. Других малых городов, наверное, тоже. Парни смущенно переглянулись при этих словах, однако их молчаливое решение было иным, чем надеялся Кан… И старший потянул из-за спины длинноствольную огнестрелку. — Считаю до пяти, старик!!! — проорал он, срывая голос. Страх за этой бравадой читался ясно. Страх дикий, густо замешанный на жадности и злости. — Убирайся или мы положим тут всю твою компанию, будь ты проклят! Раз!.. — Занна… — шепотом произнес Кангасск, не оборачиваясь. Взгляд его был холоден; решения своего Ученик миродержцев менять не собирался, пусть даже потом придется немало жалеть о нем. Не стоило, ох не стоило этим двоим ставить его перед таким выбором… — Занна, вы с девочкой сейчас падаете в снег и лежите, не поднимая головы, пока я не скажу, ясно? — Да, — отозвалась Занна. Тем временем крикун дошел до счета четыре. Не дожидаясь пяти, Кан приказал чарге: «Разорвать их!» Поразительно легко смертный приговор сорвался с его губ. В следующий миг они ринулись вперед… зверь, словно не заметив стрелы, которая вонзилась в рыжее плечо, и человек, — на ходу выхватив сверкнувший в золотом свете клинок из ножен; выстрел старшего гробокопателя взрыл снег у ног Кана. Надо отдать парням должное: в бегство перед лицом смерти они не бросились. Младший успел бросить лук и схватиться за меч, прежде чем чарга смяла его в стремительном прыжке, а старший — выстрелить еще раз. Пуля скользнула по гладким чешуйкам брони Двэма и обожгла Кангасску бок. В следующую секунду он уже снес стрелку голову с плеч. Кангасск ничего не чувствовал в первые мгновения тишины, ничего. Убийство вышло хладнокровным и расчетливым. Так направо и налево рубил людей Орион, сын звезд в морском бою… и его смертный учитель Зига-Зига тоже. Стряхнув кровь с клинка и вернув саблю в ножны, Кангасск окликнул Занну. Голос, хриплый и чужой, сейчас был способен лишь отдавать приказы. И кричал Кан как на корабле в шторм. — За мной! Быстро!!! Едва весь его маленький отряд оказался у внутренней стены, Кангасск открыл Провал. Последним, что он увидел, прежде чем уйти в багровое марево, были черные, влажно блестящие глаза мороков, выбиравшихся из ямы подкопа и клыкастые детские личики гарпионов, цеплявшихся жилистыми лапами за зубцы внешней стены. Их было много, крылатых и хищных, словно кто выпустил целую стаю из легендарного марнсовского ларца… Глава шестьдесят пятая. Пробужденный Возможно, Кангасск что-то не рассчитал при открытии Провала, или яркая багровая вспышка вскружила голову… так или иначе, он оступился и упал, выставив перед собой руки. И ладони — левая, здоровая и правая, до сих пор не вернувшая прежнюю чуткость — толкнулись во что-то теплое и сыпучее. Арен?.. Кангасск поднялся и, озираясь, невольно расправил плечи, когда его взору предстали нежные перекаты барханов, навеки застывших в теплом утре, тогда как часом-другим позже при живом мире солнце раскалило бы пустыню жарче сковороды. Очертания, знакомые кулдаганцу с раннего детства, подействовали на него волшебно; как попутный ветер после штиля; как знакомая улыбка среди многоликой, чужестранной толпы. Багровая пустыня простиралась до горизонта; песчаные волны убегали в даль, насколько хватало взгляда. И песок ее был ареном, пусть мертвенно-молчаливым, как весь этот мир, но настоящим ареном. Не раз и не два Кан задумывался в свое время о том, почему лишь пустыня имеет свой дух, почему лишь в пустыне песчинки обретают магию и музыку, родную Странникам и нарратам; почему песок на берегу моря не такой. Он не знал ответа. И Влада, отдавшая Кулдагану часть своей новой жизни, не знала. И Локи, миродержец Ле'Рока, не знал… Занна и Кангасси с грустью смотрели на последнего Ученика; рядом, болезненно поджимая переднюю лапу, пробитую стрелой насквозь, топталась чарга, робкая и растерянная, как бездомный котенок. Поначалу Кангасск не осознал, почему так, и, лишь запоздало вспомнив о том, какой страх внушает пустыня тому, кто никогда не жил в ней, понял. Мертвый, враждебный мир, — вот как думают о Кулдагане, где на самом деле кипит жизнь; колючие растения тянут наверх воду длинными корнями, оживленные волей к жизни, не меньшей, чем у хищного шалфея, который так любят маги; пернатые кекули хоронятся среди толстых, напитанных водой стеблей; в часы прохлады выходят на охоту хищники; шустрые ящерки умудряются бежать и по раскаленному песку, не обжигая лап; и арен… сам арен поет, как живой. Кому кажется мертвым Кулдаган, тот не поверит и пустыне Провала. С печальным вздохом Занна опустилась на песок и закрыла лицо руками. Она не плакала, нет: наследница Илианн не хотела встречать смерть слезами и криком; вся ее семья ушла на тот свет в гордом молчании, когда погиб Таммар. Девочка, как всегда тихая и безмолвная, гладила мать по волосам, надеясь утешить. Припав на одно колено, Дэлэмэр обнял за плечи их обеих. — У нас почти не осталось воды, еды тоже. Чарга ранена, а значит, никаких двух дней бега. Мы не уйдем далеко. Если не стиг, то пустыня добьет нас… — Занна говорила жестокие слова, не скрываясь более от дочери. К чему врать теперь?.. — Это пустыня, — слабо улыбнулся Кангасск. Река времени, унося хладнокровное убийство двоих парней все дальше, постепенно возвращала его, прежнего. — Это арен. Пусть молчащий, пусть не такой, как в Кулдагане; я наррат и я все равно пойму его. У нас будут вода, еда и верная дорога. Пусть не два дня пути, пусть хоть десять; Провал отдаст мне все, что хранят эти пески, клянусь. Впервые Занна не посмеялась над его клятвой и взглянула на Ученика доверчиво и с надеждой. Войдя в Провал, человек выпадает из времени реального мира. Живой мир там, за гранью, он движется медленно, как в киселе; там идут те же часы и дни, но как идут!.. Кто из смертных хотя бы единожды не желал замедлить время? И вот оно, течет вязким медом, янтарной смолой, и у тебя есть возможность успеть все, что не успел бы иначе. Уходя от погони в Провал, опередил противника на шаг? Повезло: тогда у тебя есть час. А то и день… Конечно, чувству безопасности слишком доверять не стоит, но и бежать сломя голову уже ни к чему. Можно осмотреться, собраться с силами. Первым делом Кан взглянул на раны Эа. Сначала простым взглядом, а потом — вооружившись исследующим заклинанием. Шустрый парень-гробокопатель успел выстрелить аж два раза, попав могучему зверю в плечо и переднюю лапу. Последняя стрела выставила зазубренный наконечник наружу; ее не составило труда извлечь. А сквозную рану, которая от нее осталась, мог залечить даже Кангасск при всей своей неопытности в медицинской магии. Первая же стрела засела в плече крепко. Обломить древко, оставив наконечник в мышце, да залить рану красной сальвией… что еще Кан мог поделать. Рана заставляет зверя хромать уже сейчас. Через несколько часов, когда плечо распухнет, бедная Эа будет бежать на трех лапах, не смея коснуться раненой лапой земли. И еще одно… не нравилась Кану сама стрела: с желобком для яда. Конечно, яд, припасенный для человека, не свалит сразу зверя, который раза в четыре его тяжелей, как кружка черного эля смертельна мальчишке и лишь туманит разум рослому воину, но хорошего мало. Что такое лечить отравление магией или знахарством, Кан помнил еще с довоенных времен, когда Макс Милиан применил звездный яд, чтобы отравить Астэр. О своей ране Кангасск забыл; она саднила, не более того. Оставив чаргу на попечение Занны и девочки, он опустился на колени и погрузил руки в песок. Мертвый арен багрового мира молчал под терпеливым зовом иноземного наррата, но тот продолжал звать снова и снова. В зимней одежде скопилось лишнее тепло; на лбу выступили капельки пота. Опомнившись, Кан сбросил подбитый мехом плащ и расстегнул драконью куртку. Дышать стало свободнее, но последнее резкое движение заставило забытую рану отозваться жгучей болью. — Ты ранен? — Занна села рядом и коснулась чешуек брони, смятых и искореженных выстрелом, пришедшимся почти в упор. — Сними куртку, я посмотрю. Кангасск снял. Оливково-зеленая рубашка, любимая еще Владой, оказалась разорванной на боку и побуревшей от крови. Пустяковая рана, даром что выглядит жутковато; Занна опасалась зря: «подарок» самого Немаана-стига надежно хранил Ученика миродержцев. Рану Кангасск, шипя от боли, залил красной сальвией и прихватил простеньким заживляющим заклинанием; при таком через пару часов останется багровый шрам. Подумав, почистил одежду от крови заклинанием ресторации. Снова накинул куртку на плечи. Та легла привычной и мягкой тяжестью. …Где-то трудится сейчас Двэм Дэлэмэр, славный молодой мастер, замена беглому недоучке Кангасску… быть может, шьет те же куртки из толстой кожи, которые сами по себе и тепло, и броня, или стучит молотом, готовя для них драконьи чешуйки… Увлекшись мыслью, Кан забыл о времени, которое так медленно течет там, в живом Омнисе. И под светлую грусть о доме, под воспоминания о родных кулдаганских местах, плохое о которых забылось, а хорошее засияло ярче, мертвый арен тихонько запел под ладонями, отозвавшись. Кангасск не видел, но именно в тот момент Горящий на его груди перестал мерцать навсегда и обрел ровное кроваво-красное сияние. Если прав был Макс, говоря, что обсидианы Триады — дети разных миров, то сейчас между двумя из них установилась связь. Эти два уже не будут спорить, заходясь в безумии… Под руками Кана один аспект арена перешел в другой: песок потек мутным стеклом, воронкой опускавшимся в рыхлое тело безымянной пустыни. Как старик Маор многие годы назад, Ученик открывал колодец. Долго ждать не пришлось: из темных глубин наверх поднялась пресная вода. В мире где застыл в полете дождь, не долетев до земли, вода поднялась наверх… и Кангасск не задумывался — как… Напиться. Умыть усталые лица, покусанные северным морозом. Наполнить фляги. Напоить раненого зверя. Вода — это жизнь. И надежда. — Мы дойдем, Занна, — поднявшись с колен, пообещал Кангасск. Музыка багрового арена, чужая и дикая, с непривычки туманила разум, и слова звучали невнятным шепотом. — Дойдем, — уверенно отозвалась Илианн. Чтобы облегчить шаг Эа, которая слабела с каждым днем, Кангасск выбросил почти всю поклажу еще в начале пути, оставив лишь свою походную сумку, которую нес теперь на плече. Теплое одеяло, запасная одежда, походный котелок и прочее — к чему уже это все: Страннику и наррату вся пустыня — дом. Где бы Кан со своими спутниками ни останавливался на привал, он открывал колодец. Если нужна была посуда, то горсти арена, обращенного во второй или третий аспект, хватало на пару мисок для воды и еды. Заставляя петь чужой арен, Кангасск чувствовал следы жизни, навеки уснувшей в нем, и заставлял песок течь, поднимая их на поверхность. То были коричневые растения, привыкшие цвести в глубине пустыни, не видя света, сочные и сахарные; то были животные, не знакомые жителям Омниса, что, впрочем, нисколько не портило вкус их мяса. Еды хватало. Кан сумел бы накормить щедрыми дарами пустыни даже чаргу, но Эа отказывалась от еды, зато каждый раз жадно припадала к воде. Жажда, бесконечная жажда мучает каждого отравленного… Покидая стоянку, Кангасск возвращал пустыне всё. Стеклянный колодец, монолитные утварь и убежище — все развеивал в изначальный первый аспект. Так поступали Странники и нарраты с начала времен, до тех самых пор, пока Макс Милиан не приказал поднять из арена монолитный город Дойр-Кандил, что и ныне возвышается над песками Кулдагана. …Если, спасаясь от погони, ты ушел в Провал и опередил противника на шаг, тебе повезло: у тебя есть в запасе час, а то и день. На два шага, на три — еще лучше… Но вечности в запасе у тебя не будет никогда, и рано или поздно твое время истечет. Кангасск часто думал об этом… Вспоминая Провал, Немаан-стиг не врал о пережитом: да, он провел в этом мире целую вечность; да, он воевал в нем; да, он ненавидит его как стиг и как человек, на которого он стал так похож. И — да, он зарекся возвращаться сюда. Но вряд ли это его остановит. Значит, стиг придет. Если успеет, конечно. Но Ученик смотрел на Занну и Кангасси, устало бредущих по песку, что заставляет ноги вязнуть на каждом шагу, тратить лишние силы; смотрел на чаргу, от которой осталась лишь тень былой Эа… и на себя взглянул, отразившегося в темной провальной воде колодца, на себя, выглядящего не на бессмертные тридцать три года, а на все смертные сорок… О, он успеет… Четвертый день пути подходил к концу. Странно говорить о смене дней в багровом мире, где даже солнце замерло в небесах, странно… Кангасск измерял дни собственной усталостью, больше и нечем было. И, похоже, каждый следующий «день» становился короче предыдущего… Кан устал и душой, и телом. Если бы он просто шел по родному Кулдагану, как вольный наррат, живущий одной лишь музыкой арена… разве устал бы он так? Без Триады, два обсидиана которой, объединившись, противостояли последнему, без устали споря с ним; без необходимости вкладывать под конец «дня» последние силы в пробуждение чужого, багрового арена, чей вечный сон подобен смерти; без угрозы за спиной; и без трех своих спутниц, сил у которых осталось еще меньше, чем у него. Впрочем… не будь их, Кангасск и не пришел бы сюда, и не бежал бы от судьбы. На плечах Ученик нес уставшую Кангасси; под конец дня он всегда сажал девочку на плечи, и та дремала, убаюканная его мерным шагом. Занна шла по правую руку от Дэлэмэра, опустив голову и отрешенно глядя себе под ноги. Она не жаловалась, а Кан с тоской подумал, что могучий Алх Айеферн легко подхватил бы на руки и ее, и шел бы куда бодрее Ученика, несущего на плечах лишь маленькую девочку. Это правда, силачом последний Ученик никогда не был… да и Зига тоже… И сейчас, неся на плечах Кангасси и взяв на руки Занну, далеко бы не ушел: эдакой бравады ему, уставшему, хватило бы шагов на тридцать. Следом за людьми с трудом поспевала ослабевшая чарга. Могучий зверь, раньше с легкостью поднимавший троих человек, теперь с трудом держался на собственных лапах. Рана на плече распухла, поднявшись пузырем под свалявшейся рыжей шерстью: тело пыталось отвергнуть зазубренный стальной наконечник злосчастной стрелы. …Сердце дернулось. И сжалось болезненно… — Кан, почему ты остановился? — встревожилась Занна. — Нам еще столько нужно пройти… Кангасск тем временем уже осторожно разбудил девочку и спустил ее на песок. Он смотрел на чаргу; Эа сильно отстала от людей и, казалось, вымучивала сейчас каждый шаг. Кан закусил губу; помедлив мгновение, он сорвался с места и побежал навстречу Эа, бессмысленно расточая силы. Мог пройти эти два десятка шагов, не изменилось бы ничего. Чарга подняла на подбежавшего хозяина взгляд, полный боли и какой-то глухой, безнадежной тоски… Эа рухнула на песок, подняв в воздух облачко пыли; так и не сумела сделать последнего шага. И взгляд ее стал искренне виноватым; хотя в чем ей винить себя, когда хозяин сознательно пожертвовал ею в тот день; когда отравленные стрелы — и те словила она вместо него. …Как легко забыть о том, что чарги — разумный народ, сродни человечьему, — когда они не говорят. И о том, что Эа в человечьем облике выглядела бы девчушкой едва ли старше Милии Дэлэмэр, — когда такая чарга стоит нескольких воинов в бою… Давно Кангасск об этом не вспоминал. Опустившись на одно колено, он ласково провел ладонью по широкому лбу своего зверя и сотворил исследующее заклинание. — Паралич, — сказал Дэлэмэр подошедшей Занне. Кангасси сразбегу плюхнулась на песок и обняла неподвижную чаргу за шею; ни звука, ни слова… но Ученик знал, что молчаливая девочка плачет сейчас, и детские слезы впитывает чаржий мех. — Нужно вскрыть этот нарыв на ее плече, Кан, — сокрушенно произнесла Занна, склонившись над Эа. — Я собирался сделать это сегодня и сделаю, — безрадостно отозвался Дэлэмэр. — Только не поможет: яд действует с того времени, как попал в кровь. Человек сразу свалился бы замертво. А чарга… она ведь еще долго держалась. — Что теперь будет? — Если паралич не затронет сердце и мышцы, участвующие в дыхании, Эа может и справиться с ядом. — Даже если так… — голос Занны дрогнул. Прежде чем продолжить, она окинула долгим взглядом неподвижное чужое небо. — Даже если так, это время, которого у нас нет. Взгляды их встретились, и Ученик отвел глаза первым. Как молчит гадальщик о том, что может нарушить баланс судьбы, будучи сказано, так и он должен молчать — о времени, о мыслях, одна другой мрачнее, обо всем, что способно отнять последние силы и последнюю надежду, прозвучав сейчас. — Я не знаю, сколько часов, дней или недель у нас в запасе, — несмотря на данный себе запрет, Кан постарался ответить предельно честно. — Я не могу читать судьбу стига, как и твою, закрытую от всех, не могу. Или он уже здесь, или я опасаюсь зря… кто знает. Сложно сказать, какое решение будет правильным. Я решил так: сегодня мы устроимся на отдых раньше. Решил. И Занна не стала спорить. Тем лучше: он слишком устал для споров. Колодец, монолитное укрытие; вода провальной пустыни в стеклянной чаше; и — монолитный скальпель с остро отточенным краем… Почти четырнадцать лет назад, работая в лаборатории под руководством Ориона, сына звезд, Кангасск и не подумал бы, что когда-нибудь попытается провести операцию сам: он лишь смотрел на виртуозное мастерство своего друга и наставника, чьи руки творили чудеса и без магии; чудесные руки, способные и покрыть тончайшей вышивкой ткань, и сшить шелковой нитью живую плоть… И теперь, помня свой недолгий научный опыт, Кан выбрал не острие боевого ножа, а скальпель: арен послушно сложил нужную форму… Наложив обезболивающее заклинание, Кан приступил к операции. Работая медленно но верно, он извлек проклятый наконечник, очистил рану от гноя, и, промыв ее разбавленной красной сальвией, наложил на чаржье плечо повязку. Без эмоций, словно и не он делал все это… Вернув монолитные инструменты арену, Ученик растянулся на песке и закрыл глаза. Сон не преминул поманить его за собой, сладкий сон. — Папа, почитай мне… — детский голосок, внезапно принесенный вспышкой ффара… Опомнившись, Кангасск сел и схватился за голову. От резкого пробуждения сердце сбилось с ритма, застучав часто и сильно; захотелось глотнуть воздуха, словно не из сна вынырнул только что, а из холодных волн. А вокруг ничего не произошло. Даже времени минуло не много. Кан огляделся, увидел Занну, которая, сидя на коленях, терпеливо поила чаргу провальной водой со сложенных лодочкой ладоней. Кангасси в это время исследовала содержимое Дэлэмэровской сумки: все вещи, которые девочка вытащила из нее, были сложены рядом, на песке, с величайшей аккуратностью. Последней, с самого дна, она вытащила книгу писем Макса; открыла первую страничку, пролистала до середины, заглянула в конец… Тут Кан улыбнулся: вряд ли кроха уже умеет читать, но извечное любопытство, желание человека заглянуть в глубину своей судьбы или в конец полюбившейся книги, — вот оно, неизменно здесь. Увидев, что Кангасск проснулся, девочка перебралась поближе к нему и протянула ему дневник. «Папа, почитай мне…» — вспомнилось яркое. Конечно, это не ее слова, совсем не ее; да и с чего бы дочери Алха звать чужака папой… Но просьба та же. — Дочь, я же тебе говорила, не трогай его вещи! — донесся упрек Занны, в котором Ученик даже почувствовал нечто, напоминающее скрытый страх. Вскоре она сама оказалась рядом. — Ничего страшного, — покачал головой Кан. — Она просто хочет, чтобы я ей почитал. Садись с нами, послушаешь тоже. — Что это? — Это письма Макса Милиана. Не самое радостное чтиво. Зато всегда к месту… «Письма к Кангасску Дэлэмэру год 15007 от п.м. декабрь, 31, развалины кириакского лагеря. Друг мой, Кан, я не гадаю, из тех ты или не из тех, кто с нетерпением заглядывает в конец книги, едва прочитав начало. Пусть последнее письмо будет в конце, ибо больше в этой книге нет чистых листов. Я не спас никого. Погибли все, кого я сюда привел. А эта книжка… быть может, она еще спасет моего Ученика… как повод отправить его прочь отсюда. Я останусь один. Я встречу Эльма один. И я не вернусь. Дело не в том, что я не верю в победу — я в нее верю. Я просто не хочу жить дальше, сегодня я это понял. Я устал, Кангасск. О Небо, как я устал. Туман сожрал меня изнутри, марнсовский кашель разорвал в клочки легкие, а война убила во мне человека, которым я когда-то был. Я им оставался ради Милии, и мне редкие минуты с ней в последние годы стоили не меньших сил, чем долгие часы боя. Я исчерпал себя, я сгорел, как факел, подожженный с обоих концов. Меня душит память обо всем, что я сделал. И отец не зря брезгует даже обнять меня, такого. Мама же… она всегда мама… и видит во мне того мальчика шести лет, каким я остался в мире-первоисточнике. Смерти нет. Умерев здесь, я проснусь там. Я забуду все, я вновь стану чистым, свободным, стану у начала всех дорог. Вновь обниму отца, который и не подумает припомнить мне чью-то смерть. Да, мы трое всё забудем, всё. И я стану шестилетним малышом, который, быть может, когда-нибудь напишет странную сказку об Омнисе и ни за что не подумает о том, что сам был ее частью. Это свобода, друг мой. Это счастье. Я счастлив уже сейчас, стоя на пороге смерти. Но я отдам этому миру последний долг. В конце концов, Омнис — мой брат… у нас одни родители. Потому прощай, друг мой Кангасск. Береги Милию, будь для нее тем отцом, о котором она мечтала всегда, слушая своего странного дядю Милиана, злобного сказочника. Помни Эдну. Ни о чем не прошу больше — просто помни ее, бессмертный, она заслуживает вечной памяти и вечной любви… ну этого ты никогда не пообещаешь, это обещаю я. В общем… будь счастлив. Будь.      Макс М.» Глава шестьдесят шестая. Братишка — К дьяволу!.. Это не мой сын! Это сын Гердона, сын Черного Алтаря, чудовище… но не мой Макс! И обратного ты мне не докажешь! — Это наш мальчик, Серег… Ну вспомни, как мы его ждали… как ты плакал от счастья, когда он родился… Вспомни, как он первые шажки сделал… как сказал первое слово… как тяжело заболел в пять лет… Это все он. Он самый. Наш Максимилиан. — Нет… Гневный голос отца, ровный и уверенный — мамы. Они далеко отсюда, они думают, ни единая живая душа не слышит их… «Зачем ты показываешь мне все это, Горящий?.. Зачем?» Макс Милиан сделал глубокий вдох и погрузился в горячую ванну с головой, на полминуты скрывшись под слоем пушистой мыльной пены, розовой от влитой в воду сальвии. Вынырнув, он зашелся долгим кровавым кашлем. Это тело исчерпало себя. Эта жизнь — тоже. Возможно, Горящий и намекает на данный факт, подбрасывая обрывки чужих разговоров и мыслей. И тем не менее до недавнего времени Максимилиан смотрел на жизнь с толикой мальчишеской надежды, что, может быть, когда-нибудь все кончится хорошо. Отчего же не верить в это, видя, как растет умница Милия, как возвращается в Омнис утраченная магия, как идет к победе многолетняя война? Но нет. Теперь ясно — нет. Проклятая розовая пена… Розовая пена. Ванна с красной сальвией, вдыхавшая новые силы в истерзанное тело, облегчавшая кашель… Придумал ее Орион, сын звезд, величайший врач всех времен. Назариновое мыло, растворенное в горячей воде, творило с сальвией чудеса. Для мальчишки, которого к седьмому году войны не трогали уже обычные мажьи дозы шалфейной настойки, такая ванна стала единственным средством восстановиться после тяжелого боя. Сын миродержцев ненавидел то, от чего зависел; да и сама розовая пена стала для него символом обреченности. А сейчас Макс жалел о ней. Даже сюда, в это ветхое укрытие из двух стен и дырявой крыши, Нирк принес своего Учителя на руках: идти сам тот не мог. Растянувшись на кирпичном крошеве, которое кололо тело даже через зимний плащ, сын миродержцев смотрел в небо, кусочек которого виднелся через дыру в крыше. Тонкие пальцы сжимали молчащий посох, давний подарок случайного Ученика. Древесина на ощупь казалась теплой, а память о былых временах, связанная с нею, грела уже душу. Тогда была Эдна. Тогда все могло быть… иначе… С мыслью об Эдне Максимилиан ушел в краткий сон, глубокий и холодный, как омут. А проснувшись, просто перевернулся набок, подтянул к животу колени и заставил себя встать. Сальвию, всю, что оставалась во фляжке, он выпил до дна. У человека всегда есть немного сил про запас. И редко кто отваживается вычерпать последнее… В гулкой ночи молчал даже ветер, и звук посоха, с хрустом ударявшего в крошеный кирпич, отдавался невнятным эхом в полуразрушенном кириакском форте. Посоху нужен размах. Да и мечу, что скрывается под диадемовым узором — тоже. А уж душе, идущей к свободе… Макс выбирался из мертвого лабиринта стен на открытое место. На безмолвный мир давно спустилась истинная ночь, засветившая над пологом облаков Жисмондин и Иринарх. С туманных небес беззвучно падал пушистый, нежный снег, словно в северянской зимней сказке для детей. Падал уже давно: там, где Зирорн миродержца оставил лишь жженую плешь на земле, теперь лежал тонкий слой небесного пуха; словно саван, скрывший уродство мертвой плоти от живых глаз. Дикий холод бессовестно запускал когти в человечье тело. Опершись на посох, Макс Милиан стоял посреди сказочного снегопада; он сжал зубы, чтобы те не стучали и ткнулся носом в рукав фархового плаща. О, это давно уже не был знаменитый фарх Лайнувера Бойера; просто еще один плащ из любимой ткани теневой братии, подбитый волчьим мехом. Добрый зимний плащ, но где ж ему справиться с лютым морозом, если само тело, что он накрывает, почти не дает тепла, и крупная дрожь сотрясает его?.. Осторожно выдохнув, чтобы не тревожить лишний раз больные легкие, Максимилиан закрыл глаза. Он ждал. Без мыслей, без эмоций; растворившись в удивительной тишине мира, который, казалось, заканчивается за сотню шагов отсюда, и за низким, туманным небом которого тоже ничего больше нет. В какой-то момент Горящий заставил сердце дрогнуть, всколыхнув в груди теплую волну: Макс увидел Нирка. Последний смертный Ученик, прижав к груди растрепанную книгу, упрашивал кого-то сотворить трансволо. «С ним все в порядке. Как хорошо… Спасибо, Горящий…» Видение пропало. Не открывая глаз, Макс Милиан улыбнулся. — Тебе идет улыбка, мальчик… — гадко посмеиваясь, из темноты выступил Эльм Нарсул. — Улыбайся чаще. — Ну вот и ты. А я уже заждался… — бросил Макс с холодным безразличием и нехотя поднял веки; сморгнул, когда от холода на глазах навернулись слезы. — А куда мне торопиться? — Эльм посерьезнел, отстранив привычное безумие. Янтарные глаза его тускло поблескивали в ночи. — Я могу просто подождать еще час — и ты замерзнешь сам. — Попробуй, — с вызовом усмехнулся Максимилиан. И было в тоне этого худого, изможденного парня что-то, что заставляло верить: он сильнее, чем кажется, намного сильнее… — Дух твой силен, — оценил Эльм и не удержался от смешка. — Но это тело… как в нем душа держится, я хотел бы знать… И эта магическая чаша… кажется, я вижу дно. В ответ Макс просто мысленно сотворил Дрейн. Тот самый, доступный лишь миродержцам. Тот самый, что убил Пая Приора. И чужая магия хлынула едкой волной. «Что ты за существо, Эльм…» — подумал сын миродержцев, простонав сквозь зубы. — Ты зря это сделал, мальчик мой, — с наигранным сочувствием произнес шут. — Это тебе не омнисийская магия… Скверна на вкус, я смотрю, — добавил он, оценив мучения Макса. — И, смею заметить, конца ей не будет, ведь она — какая жалость — идет не из чаши, а прямо оттуда, откуда родом мое проклятие, иначе какого дьявола я был бы бессмертен?.. не в пример моим слугам… И, что еще печальнее, использовать ее ты тоже не сможешь. Это, знаешь ли, уметь нужно…. Эльм зашелся громогласным хохотом, который вспорол сказочную тишину, подобно острию ножа. — Бедный мальчик! Ай-яй-яй, а я-то думал, мы с тобой поговорим на языке магии. А так… смотри-ка, узнаёшь меч? Еще бы не узнал… В жилистых лапах Эльма удобно, точно сделанная специально для него, лежала рукоять того самого меча, что сам Максимилиан потерял в Провале, когда едва не простился с жизнью. Родной, годы служивший своему юному хозяину верой и правдой, и теперь — обращенный против него… Скрипнув зубами, сын миродержцев поудобнее перехватил молчащий посох. Злость, шевельнувшуюся было в груди, он придушил тут же, не дав ей как следует заявить о себе. Сейчас пригодился бы туман. Но он не шел… сознание оставалось кристально ясным. …А у Эльма, определенно, есть чувство юмора. Соответствующее его облику. Иначе стал бы он менять свой посох на меч мальчишки… Максимилиан не переоценивал себя. Возраст девяти жертв Черного Алтаря, чьи жизни составляли его жизнь, суммарно не превышал полторы сотни лет. Это против трех тысяч с лишним, которые были у Эльма… И чего стоит в бою бессмертный, считающий возраст тысячами, сын миродержцев прекрасно знал. Бой обещал быть коротким. Тем временем проклятая магия Эльма спешно заполняла чашу… Потому сейчас, как и в кратком бою с Астэр, дочерью звезд в довоенные времена, Макс не расчитывал победить… в обычном смысле этого слова… — Нападай… — Эльм расхохотался. — Мальчик… Максимилиан не заставил просить дважды и подался вперед без обычного для бойца гортанного крика. Эльм развлекался, уклоняясь от ударов посоха смертного и порой отвечая на них парой росчерков стального лезвия, оставлявших поверхностные раны; или точным ударом рукояти заставляя сына миродержцев в который раз растянуться на снегу. Безумец… В чем смысл жизни, смысл смерти для этого существа?.. Макс уже не пытался понять. Он поднимался и нападал снова. И снова… Даже бессмертный мастер не должен быть беспечен, как был Эльм. И Максимилиан почувствовал момент. Проведя прямой удар посохом, от которого шут ушел с легкостью, он заставил меч покинуть диадемовые ножны, ударил лезвием наискось, снизу вверх. Багровая рана прочертила грудь и лицо Эльма; лопнул, растекшись склизкой жидкостью, янтарный глаз… Возможно, иной воин и счел бы противника мертвым после этого. Но не сын миродержцев, которому уже приходилось иметь дело с проклятыми шутами, каждый из которых куда более живуч, чем кажется. Потому смертельных ран Макс нанес еще с десяток, пока, изувеченный, противник не замер в кровавом снегу. Хватая ртом холодный воздух, Максимилиан отступил на пару шагов. Горячка боя еще не отошла, но в душе успело поселиться скверное чувство: это не победа; это не случайная удача, нет. Эльм позволил ему это сделать, только и всего. Так что, когда шут поднялся на ноги, Макс даже не удивился: согласно своим предчувствиям, он того вполне ожидал. — Вот так ты лишил жизни моих слуг, — развел руками Эльм. Янтарные глаза его вновь смотрели на человека с дьявольским любопытством. А о смертельных ранах, нанесенных не более минуты назад, напоминала лишь запятнанная кровью одежда. — Понимаешь ли… это я проклят, я — цель той силы, которая сейчас разъедает твою чашу. А они… они лишь следствие. Впрочем… — шут вновь резко переменился, сбросив кривляющуюся и хихикающую маску, и заговорил с холодной угрозой в голосе: — Хватит игр. Посмотрим, из чего ты сделан, Максимилиан. Миродержцев я еще никогда не убивал. Макс улыбнулся. Возможно, это бред воспаленного сознания… но в густом тумане неба, подсвеченном сверху луной и звездами, ему виделся призрак Эдны, сотканный из сияющих нитей ффара… Песочные часы, отмерявшие его омнисийскую жизнь, отсчитывали последние крупинки. Все силы, что оставались, он вложил в бесполезный бой. Однако поднять меч и встретить смерть достойно — это Максимилиан должен был сделать. И сделал. Отвести он успел лишь один удар и поймал второй. Меч, что принадлежал когда-то ему, маленькому, вошел в грудь, как раз туда, где бьется живое сердце. Большего и не нужно смертному человеку, чтобы покинуть этот свет. Для того, кого звали при жизни Макс Милиан Хален Корвус, видимый мир сжался до яркой точки и провалился во тьму. — Брат мой… Мой бедный старший брат, — в какой-то миг Максимилиану показалось, что он слышит голос Джармина. …Джармин Фредери-Алан… был когда-то такой человечек. До Черного Алтаря — был. Однако сквозь тьму проступил иной образ. Мальчик лет шести, как две капли воды похожий на того, с древней картинки, запечатлевшей мир-первоисточник и счастливую семью. Как если бы у Макса был брат близнец… «Он мой брат… Ведь у нас одни родители…» — Омнис? — выдохнул Максимилиан и удивился, что слова не отозвалось болью в груди или кашлем, как он привык, а вырвалось легко. — Да, — улыбнулся мальчик, но тут же погрустнел. — Я не мог вмешаться раньше, прости меня, брат. Сила творения возвращается только в самых страшных случаях. Твоя смерть — один из них. Я не позволю… — Я знал это, — Макс кивнул. — Мама говорила мне. С ней было почти так же… Меч вошел в грудь парня по самую рукоять, и, мертвый, Максимилиан уронил голову на плечо своего врага. На миг Эльм замер в недоумении. Он боялся этого боя, он три тысячи лет думал о том, какой будет цена за вожделенную смерть миродержца. И теперь, когда один из них сломался так просто… Бессмысленно шепча проклятья, шут выдернул меч из груди Макса и подхватил падающее тело за ворот плаща. Он был легкий, как дитя, этот смертный миродержец, и покорно висел, запрокинув голову. По лицу расползалась чернота, как у всякого, кто хлебнул смертельную дозу чужой магии, а волосы, уже седые, рассыпались по плечам. Макс Милиан, двадцати двух лет от роду, выглядел теперь стариком. Да, он был мертв. Без сомнения. Эльм презрительно сплюнул и разжал кулак, позволив мертвецу упасть. И тот упал… …но… на колено. На колено! Согнувшись, спружинив о землю обеими руками. Как обессилевший, но живой и готовый бороться человек. Давний страх вспыхнул в груди шута, как подожженный порох. Эльм попятился да так и замер с мечом в руке в нескольких шагах от смертного, не в силах ни сказать, ни сделать что-либо. Лицо его исказила небывалая гримаса, не оставившая и следа от самодовольного ехидства. Растерянный и немой, проклятый смотрел, как Макс поднимает голову. Взгляды их встретились. — Ах ты тварь… — прошептал шут, когда к нему вернулся дар речи. — Омнис держит тебя… — И будет держать, — отозвался Максимилиан хрипло. — Пока ты жив… — Вы оба идиоты! — нарочито расхохотался Эльм. — Мир, откуда родом мое проклятье, куда старше твоего недомерка Омниса. Куда старше и сильнее. И потому здесь я бессмертен! Сын миродержцев явно восстанавливал силы, насколько Эльм мог чувствовать: он уже умудрился встать на ноги и расправить плечи. А от поверхностных ран, которыми недавно было исполосовано его лицо, не осталось и следа. Если так пойдет и дальше, то этот малый повторит судьбу Гердона Лориана, получившего вторую молодость… — Посмотрим, сколько он сможет держать тебя, — шут усмехнулся. Былая уверенность возвращалась к нему. — Мне хватит терпения убивать тебя снова и снова. Макс молча подобрал посох. Сила брата теплыми волнами расходилась по всему его телу. Впервые за семь лет он мог свободно дышать, и залеченные панацеей раны не сковывали движений и не отзывались болью при каждом шаге. Лишь проклятая магия, что плескалась уже у самых краев чаши, не поддавалась ничему. Эльм прав: юному Омнису не справиться с этим… Следующий бой, в который сын миродержцев вступил с новыми силами, оказался куда длиннее. Однако Эльм вышел победителем и здесь и не поскупился на смертельные раны в конце, как недавно — сам Макс. И снова тьма. И снова голос брата… …Кровавая пелена перед глазами… звезды в просвете туч… — Не лечи меня, братишка… — Что?! — Не лечи… Это бесполезно. Я слаб против него, а ты — против его проклятия. — Но ведь можно же что-то сделать?.. — Можно. Выбей дно у моей чаши. Пусть весь этот поток замкнется на Эльма. — Это убьет тебя, брат… Макс поднялся снова. Мягкое сияние омнисийской силы делало его призрачным, словно воспоминание. И все же он был здесь. И не собирался сдаваться. Эльм не сразу понял, что произошло. Он даже поднял меч, чтобы расквитаться с миродержцем еще раз… Но поток энергии уже замкнулся на нем самом. А это всегда, всегда был лучший способ уничтожить проводник… Облик шута таял, и черты настоящего Эльма Нарсула проступали сквозь него. Человеческие черты. Бросив окровавленный меч, Эльм раскинул руки и захохотал, еще безумнее, чем прежде. Максимилиан, чувствуя, как иссякает сила брата, что до сих пор пытался врачевать его израненное тело, смотрел на шута из-под полуприкрытых век. — Ты проиграл, мальчик, я тебя поздравляю! — надрывно прокричал Эльм, дав волю безумию. — Ты умрешь, когда от твоей чаши ничего не останется. И твои родители уйдут за тобой. Как же, сыночек! Ха! А Омнис останется тому, о ком ты и понятия не имеешь. Каждый Спектор — его личное око. Каждый стиг — его слуга. Он бессмертен. И он умеет ждать… А ждать-то осталось немного!.. Он вспыхнул, ослепительно, сгорев без жара и пламени, и на прикрытую снегом землю упало тело Эльма-Охотника. — Братик, — услышал Макс жалобный голосок. — Я не могу больше держать тебя. Твоя чаша разрушена… это выше моих сил. …А ведь он прав, этот проклятый шут, он так прав! И в нем достаточно от человека, чтобы Горящий подтвердил: он не врал, говоря все это. Уйти сейчас… О, как бы Максимилиан хотел продержаться еще немного… В чем смысл жизни твоей, смерти твоей, Эльм?.. Нет никакого смысла, только ненависть. И, должно быть, умер ты счастливым… если можно назвать счастьем удавшуюся месть. Покинул этот мир, зная, что враг твой будет медленно угасать на снегу, не в силах ничем помочь тем, кто ему дорог. Снег?.. Догадка мелькнула в сознании Макса в момент, когда даже отчаянье отступило перед приближающейся смертью… И тогда он вывел на снегу всего одно слово. «Второй». Глава шестьдесят седьмая. Смерть венчает всё — У тебя есть дочь… — Илианн задумчиво коснулась подбородка кончиками пальцев. Этот ее жест, простой и ненарочитый, Кан всегда воспринимал как знак внутренней боли, скрытой от него за той же стигийской завесой тьмы, что и судьба наследницы древней династии. Дочь… Что ж… последнее письмо Максимилиана было весьма красноречиво в этом плане. — Да, — не поднимая взгляда, Кан провел ладонью по песку, захватив полную горсть. Не то чтобы ему было стыдно об этом говорить, просто он не думал касаться печальной истории с Эдной сейчас. — Милии Дэлэмэр скоро будет четырнадцать лет. К счастью, Занна не стала расспрашивать дальше; тут Кангасск мог вздохнуть с облегчением. Молча зачерпнув монолитной миской воды из колодца, она села на песок рядом с чаргой: собралась вновь напоить свою файзульскую тезку с ладоней, перед сном. Занна отошла всего на пару шагов, а Кангасску уже думалось о расстоянии, которое впору измерять в небесных величинах, такой далекой показалась вдруг женщина, которую он искал… уже невесть как долго, быть может, все последние три тысячи лет. Стоять на краю этой пропасти было невыносимо. Хотелось сделать невозможное, чтобы заполнить ее или, если сил не хватит, хотя бы проложить над ней шаткий мост в две дощечки… …Обычно человек не ведет себя так… Если грозит опасность, он думает об опасности, все силы, все внимание бросает на то, чтобы выжить. Тогда каждая посторонняя мысль — слабость; каждый шаг в сторону — риск сбиться с пути. И это нормально. Однако Кангасск сейчас ощущал иное. Девочка сладко спала, завернувшись в его теплый плащ. Вскоре уснула и чарга… тоже дитя, пусть и не человеческое. Занна же, бесцельно побродив вокруг, принялась отчего-то собирать разложенные на песке вещи обратно в дорожную сумку. Тогда Кан осторожно коснулся ее плеча и обратился к ней так ласково, как только мог: — Занна, любимая моя, — он и не заметил, как произнес запретное слово. Лишь перед вечной разлукой подобное может слететь с губ так легко. — Идем… — Куда? — смутилась Занна подняв на него странный взгляд. — Да никуда… — осознав абсурдность ситуации, Кангасск мягко рассмеялся. — И вправду, куда здесь идти… Просто брось это барахло. Давай ладошку… Горсть арена мягко перетекла из ладони в ладонь. Дэлэмэр воззвал к спящим песчинкам, заставил их петь и меняться, слагая стекло, а затем — монолит. Занна смотрела с опаской и восхищением, как на ее ладони многоликий арен обретает форму, дрожит и движется, как живой. «Жаль, что ты музыки его не слышишь,» — с горячим сожалением подумал Кан, призывая текучий монолит петь и складывать круглые лепестки и острые кончики листьев; виться змейками тонкого странничьего узора, говорящего о сплетении судеб и мириадах открытых дорог… Когда-то, учась мастерству литья, Кан мечтал сотворить нечто подобное из бронзы и подарить той, что владела тогда его сердцем. Как же звали ее… Дэллина, Дэлла?.. Горел мечтой, жил мечтой, а результат его, шестнадцатилетнего паренька, тогда жестоко разочаровал; не вышло принести мечту в реальный мир, не хватило умения и сил воплотить ее в металле. А сейчас все получалось само собой; арен слушал… и покорно исполнял каждый изгиб, каждую грань… На ладони Занны осталась монолитная брошь, багровая, как весь этот мир; несколько стеклянных капель застыли росой на лепестках цветов назарина и хищного шалфея, вплетенных в витиеватый пустынный узор; и северный первоцвет с шапочкой стеклянного снега над цветком, сиял ярче всех. — На Юге любимым принято дарить цветы, — пожав плечами, произнес Кангасск и отступил на шаг. Говорил он тихо и отрешенно, в гулкую провальную пустоту. — Среди Странников ценится узорное бронзовое литье. Среди кулдаганских горожан — напротив, монолитные вещицы. Файзулы дарят боевые трофеи. Пираты — кровавое золото. Нищие барды дарят песни… — он поднял взгляд, печальный и отчаянный, и добавил: — Прости, что я никогда ничего тебе не дарил. — Мне… мне не нравится, как ты это говоришь… — сбивчиво произнесла Занна, прижав к груди монолитную брошку, зажатую в кулаке. На краткий миг привычная суровость изменила ей. — У меня странное чувство… — виновато улыбнулся Кангасск. — А ты не грусти. Так закончился еще один «день». И, как ни странно, Кангасску казалось, что в нем, одном из немногих, был смысл. Что же до чувства небывалой свободы, отозвавшемся в груди так больно и сладко, то обычно оно посещает тех, кто, уходя куда-то, не надеется вернуться живым. Как Максимилиан… И тем не менее, впервые за долгое время Кангасск уснул счастливым. Если дни можно измерять усталостью, то чем измерять ночи в неподвижном мире?.. Они не имели меры. Просыпаясь, когда раньше Занны, когда позже, Кангасск даже не догадывался, сколько времени прошло. Час? Четыре? Восемь? Или десяток? Сны уходили не прощаясь. И начинался очередной «день». Никто не бодрствовал этими ночами, не всматривался в поисках опасности в неподвижный багровый мир. Кан был убежден, что это бесполезно: харуспексам и чарге он доверял сейчас куда больше, чем уставшему себе. На этот раз Ученик проснулся от чувства чужого присутствия. Под сердцем слегка припекало, что свидетельствовало: харуспексы настороже. Однако угрозы он не ощущал. Некто находился совсем рядом, некто терпеливо ждал его пробуждения, даже не думая нападать. И Кангасск не спешил вернуться в реальность, оттягивая последние минуты. Он был не готов. Вот оно, чувство, противно перехватывающее горло. Как перед боем с Максом Милианом. Как перед встречей с витряником. Как много раз до нее… О, чувство, знакомое с детства, не обманывала Кана никогда. И попытка наверстать недостающее в последние в последние несколько минут казалась просто смешной. Однако Дэлэмэр и раньше никогда ими не пренебрегал, а сейчас и вовсе, следуя давней своей мысли, потратил их на то, чтобы собрать Триаду. Ради этого дня, ради возможности получить пусть небольшое, но преимущество с ее помощью он и терпел безумства обсидианов столько времени. Серебристые нити проступили сквозь бархатную тьму над пропастью времен. Увидеть паутину судеб и удержать ее перед мысленным взором вышло теперь куда легче, чем прежде: ведь единственный непокоренный харуспекс поставить на место, примирив с остальными, куда проще, чем сразу три. Кан открыл глаза и приподнялся на локте, чтобы осмотреться. Стиг был здесь. В привычном Дэлэмэру образе Немаана Ренна. Скрестив ноги, беспечно ссутулившись и положив меч справа от себя (как тот, кто вовсе не собирается сражаться), он сидел на песке вполоборота к Кангасску и, казалось, не заметил его пробуждения (впрочем, на этот счет Кангасск обольщаться не спешил). Задумчивый и внимательный, как человек, погрузившийся в далекие воспоминания, стиг смотрел на Занну и девочку, в обнимку спящих под одним плащом. Слабый «запах» магии подсказывал, что сверх обычного сна обеих Илианн держит еще и магический. Чаргу — тоже… Жестокая мысль вспыхнула в полусонном сознании Кангасска: бесшумно вытащить нож из-за голенища сапога и метнуть его в спину Ренна. Так мог поступить пират, живший в душе Дэлэмэра до сих пор. И был бы, в общем-то, по-своему прав… Однако, будь все так просто, вряд ли стиг стал бы сидеть к врагу своему спиной. Умирающим от тяжких ран Кангасск уже видел его однажды… впечатляющая вышла тогда иллюзия. Потому Ученик отогнал пока кровожадную мысль и обратил свое внимание на куда более интересный факт… Стиг легко читает поверхностные мысли и воспоминания, как он знал, но ни пробуждение Кана, ни намерение его напасть со спины, казалось, не были замечены этим существом. Немаан оставался спокоен, очень по-человечески спокоен и задумчив. Он даже не шелохнулся с тех пор. «Значит ли это, что ты не чувствуешь моих мыслей?» — нарочито ясно подумал Кан. Стиг не отреагировал никак. Зная, что бури из провального арена ему не поднять, Дэлэмэр все же воззвал к багровым дюнам, дабы создать угрозу. И вновь — никакой реакции. Но почему? Неужели из-за Триады?.. Как бы то ни было, полностью поверить в это Кангасск сейчас не мог. «Жизнь — театр…» О да, Лже-Немаан — куда лучший актер, чем Немаан настоящий. Так отчего бы ему не сыграть такую доверчивую безмятежность? Попадаться на это Ученик миродержцев не собирался. Потому он наотрез отказался от мысли о ноже и дал знать, что не спит. — Немаан? — окликнул он стига. — А, друг мой, — с веселой улыбкой отозвался тот, обернувшись, — здоров же ты спать!.. Все-таки привел ты меня сюда, хотя знаешь, как я ненавижу это место… Несколько долгих мгновений Немаан просто смотрел на Ученика, словно пытался прочесть что-то если не в его мыслях, то в его облике. Кан здорово изменился с последней из встречи. Теперь перед стигом предстал настоящий наррат-пустынник, с туманным взглядом и в одежде, полной сыпучего арена… Кангасск стоял во весь рост перед Немааном, все так же сидящим на песке, и не спешил коснуться рукояти своей сабли. «Не боишься, значит, Дэлэмэр? Это хорошо…» Багровое солнце отражалось на поверхности каждой из чешуек брони Двэма; казалось, провальный свет сочится по ним, как кровь. Броня хороша, ничего не скажешь; слава и почет за нее юному кулдаганскому мастеру! И благодаря ее стальной чешуе Ученик миродержцев до сих пор жив. И невредим. Выдав довольную ухмылку, Немаан отвел взгляд и кивнул на спящую Занну. — Она красива все еще, — заметил он с беспечным вздохом, — несмотря на тяжелую жизнь. Ох уж эта человеческая кра-со-та… кажется, я начинаю ее понимать… А знаешь, я ведь помню ее маленькой девочкой, Кан. Странное дело, но мне было даже несколько жаль отпускать ее в мир. Наверное, тогда я и познал то человеческое чувство, которое вы зовете жалостью. Мне даже сейчас несколько жаль… впрочем… Он сладко потянулся, разминая затекшую спину, и встал на ноги. — Что тебе нужно? — угрюмо осведомился Кангасск. — Вообще… — Немаан задумчиво поскреб небритый подбородок и сделал глубокий вздох, как всякий хороший рассказчик, который готовится долго говорить. — Вообще я пришел в этот мир просто ради того, чтобы выжить. Но потом присмотрелся к Омнису, к вам, людям, и несколько изменил свои планы… Я стар, друг мой, и скитаться по мирам, знаешь ли, дьявольски устал. Если продолжать в том же духе, то Омниса мне хватило бы на десяток тысяч лет, потом он иссяк бы, как предыдущий мир… Сигиллан он звался, как ты помнишь… и пришлось бы искать новый. Я так устроен, что если хочу жить, то вынужден скитаться. Однако в данном случае я нашел другой выход. Для Омниса и для вас всех так даже лучше, ибо если я изменю свою природу, то мир не только не пострадает: напротив, я постараюсь, чтобы он жил вечно. Для этого мне, правда, нужна самая малость. Триада и твое место, наследник миродержцев. Странное чувство на миг охватило Кана… Всплыл в памяти колышущийся на ветру карламан, и слова Влады, беспечно рассуждающей о тысячелетиях и в нескольких фразах разъясняющей еще не Ученику своему, а простому кулдаганскому парню устройство Омниса, вспомнились вдруг живо и ясно, словно сказанные вчера… Стиг был древен, да. И говорил о своей древности в той же непринужденной манере. Но сама мысль о том, чтобы пусть невольно, но поставить его рядом с Учителем, заставила Кангасска нахмуриться и сжать кулаки. — Ни того, ни другого ты не получишь… — сквозь зубы процедил Кан, чувствуя, как слепая ярость поднимается в душе, точно прибывающая вода. — Не спеши с выводами, дружище, — покачал головой стиг. — Конечно, переступить через свою гордость сложнее всего, я согласен. Но тебе придется это сделать. Я сумею тебя убедить, поверь мне. И вся Триада будет подтверждать тебе, что я не вру: это несложно — теперь я куда более человек, чем прежде. Итак… Первое. Вспомни Малый Эрх и того парня, которого я оставил тебя дожидаться. Не сомневаюсь, ты покопался в его памяти и знаешь, как все было. Так вот… В моих силах накрыть таким дождичком из стигийских камней все города. Я бы сделал это еще в начале войны, если бы хотел такой победы. — Твой стигийский народец отвернется от тебя, когда ты станешь человеком, — презрительно возразил Кангасск на это. И добавил, вспомнив слова Гердона: — А если нет, то вас просто не останется. Вы будете людьми. И дети ваши будут людьми… В ответ Немаан расхохотался от души. Нет, это был не безумный смех, подобный смеху Эльма: так смеялся бы человек над забористой шуткой; сгибаясь пополам и смахивая слезы. — Ох, друг мой, ты такое дитя, — всхлипнув, произнес наконец Немаан. — Чего стоит только твоя пламенная речь… Слушай, нет никакого народа. Есть только я. Я один. И то, что вы, люди, знаете как отдельных стигов — это лишь форма, которую я использую обычно для проникновения из одного мира в другой. Ее сложно контролировать, сложно сохранять ясность мысли, когда ты раздроблен на миллионы частей, но это единственный способ проникнуть через мелкое сито, которое составляют законы любого мира. Твой приятель Гердон, знаток стигов, — тут он не удержался от смешка, — протащил в Омнис душу Максимилиана подобным же способом, девять частей из десяти. Правда, я перемещаюсь куда более умело. Забавно, но для вас моя походная форма здорово сошла за армию монстров. Подытожу: «монстры» эти бесконечны. И каждый из них — лишь проекция на активный стигийский камень. Вижу, удивлен… Что ж, идем дальше. Развею еще один миф прежде чем мы продолжим разговор. Миф о ваших победах… Все ваши победы не стоят ничего. Стигов не станет меньше никогда. Остался один — остались все. А радоваться эпохе Спекторов вообще не стоило. Ты когда-нибудь задумывался над тем, кто создал первого Спектора? Нет? — Честно говоря, не знаю, кто был первым Спектором, — с сомнением произнес Флавус, зачерпнув ложечку диадемового сахара, красного, точно рубиновая крошка. — Какой-то сумасшедший охотник на стигов, наверное. — Сумасшедший? — переспросил Кангасск. — Да, видимо… — кивнул в ответ Флавус. — Стигийский камень позволяет человеку «видеть» стигов так же, как они — друг друга. Он что-то там творит с восприятием, как бы добавляет дополнительное чувство. Если верить выкладкам Гердона Лориана, то стигийские камни устанавливают прямую связь с человеческим мозгом. Прямую, понимаешь?.. Для этого камень вживляют в пустую глазницу и поливают аноком меллеосом сверху. Он просто врастает в рану, как любой другой предмет, забытый в месте действия панацеи. Потому я и говорю, что тот, кто ПЕРВЫЙ придумал этот способ, явно был не в своем уме… Прямая связь с человеческим мозгом… С памятью. С мыслями. Со всем сокровенным, что есть у человека… — Первого Спектора создал я, — продолжал Немаан. Странно, но он пустился в подробные объяснения вместо того, чтобы просто подтвердить догадку Кана. Неужели Триада и вправду мешает ему?.. — …и, как видишь, через своих Спекторов я узнал о людях куда больше, чем за все предыдущие годы. Мне не было нужды больше «воевать» с вами; и держать при себе людей, как я держал твою Занну, тоже было ни к чему. Не так давно я поэкспериментировал с магией правды, ты этот эксперимент помнишь. Первый блин комом, как говорится. Сейчас я куда более искусен в этом деле. И могу изменять память так, как сочту нужным, причем без тяжелых последствий для человека. Думаю, теперь все лишние вопросы отпали и нет необходимости продолжать по пунктам. Я намерен взять твой облик, воспроизвести твой характер и воспользоваться тем влиянием, что ты имеешь в мире. Ты все равно отмахиваешься от своей власти, так к чему тебе за нее держаться? Я сделаю все в лучшем виде. Омнис будет жить под моим правлением и жить хорошо. Небольшие коррективы в памяти всех твоих знакомых — и я — полноценный Кангасск Дэлэмэр. Что до тебя, то Омнис большой. Забирай свою любимую женщину и отправляйся на любой край света, куда пожелаешь. Память я и ей, и девочке, а хочешь — и тебе немного поправлю, дабы тебя не так грызла совесть. Вы будете счастливы. Это твоя мечта, Кан. Уж кто кто, а я прекрасно знаю, чего ты всегда хотел. Молчишь?.. — Немаан резко посуровел. — Ну что ж, тогда говорить буду я. Ты симпатичен мне, Дэлэмэр, и я не особо лукавил, когда звал тебя другом. Но я тобой пожертвую, если ты откажешься. Вновь испытаю вашу человечью жалость, но пожертвую, не сомневайся. Сейчас меня держит то, что Дымчатый Обсидиан я могу получить лишь с твоего добровольного согласия, так же как ты от Малкона его получил. Но откажись, и все будет примерно так… Я убью тебя, Кан, и заберу диаду — Холодный и Горящий, это уже неплохо. Триаду с моим стигийским камнем они составят слабенькую, но это лучше, чем ничего, мне вполне хватит на ближайшие несколько тысяч лет. За это время я найду подход к Нарре. Что до твоей женщины, то я буду для нее тем Кангасском, каким ты никогда не мог быть. Тем, о ком она мечтала. Даже интересно будет узнать, каково на вкус это ваше человечье чувство — любовь. А для Милии и Кангасси я буду отцом. Тебя они даже не вспомнят. И никто не вспомнит. Осознаёшь, каков у тебя выбор? Кангасск молчал. И безумная ярость, несколько минут назад готовая захлестнуть его, оборачивалась ледяным спокойствием. Безлюдные горы, скованные вечным льдом, спокойны так. И любого, кто явился покорить древний ледяной край, ждет неминуемая смерть, среди тишины, под ярким, ничего не согревающим солнцем… Кангасск Дэлэмэр еще не помнил себя таким… Тем временем Немаан сменил облик… — Таким она меня помнит, — произнес он с улыбкой, представ перед Учеником юным Дэлэмэром, черноволосым, смуглым от кулдаганского загара; без шрама на лице; со здоровой правой рукой, способной держать меч… — И таким меня будут помнить все остальные. Хотя… — стиг задумался, и, следуя его мыслям, смуглое человечье лицо, преломив бровь, перечеркнул свежий шрам. — Шрам хорош. Пусть будет… Кангасск пристально смотрел в глаза этого получеловека. Глаза, зеленые и ясные, как у него самого. И холод, уже жгучий, безжалостный и свирепый, терзал его душу. Выбор. Перекресток. Узел, от которого разбегаются в разные стороны мириады серебристых нитей. И ошибиться сейчас наследник миродержцев, при всей своей неопытности и молодости, не имел права. «Какое значение имеет моя жизнь? С ней я простился вчера… — подумал он, уже не сомневаясь, что мыслей его не слышит никто во всей Вселенной. — Мои Учителя поступили бы так, как лучше для Омниса. Они всегда так поступали. И я должен…» — Я передам тебе Нарру, — кивнул Кангасск, когда стиг уже начал терять терпение: все-таки от роли вспыльчивого наемника-Немаана он еще не успел отойти. — Мудрое решение, — расплылся в улыбке тот, кого можно было бы назвать теперь лже-Дэлэмэром. — Говори. Я жду… — Погоди. Я еще не вполне уверен в тебе… — несколько охладил его пыл Ученик. — Дьявол раздери тебя, Дэлэмэр!!! — вспыхнул стиг. — Я и так на многое пошел, чтобы ты мне поверил! И твои харуспексы не соврут — я сдержу слово! — Да, — отозвался Кан примиряюще. — Харуспексы подтверждают твои слова. Потому мне нужен лишь последний жест твоей доброй воли. — Валяй… — стиг шумно выдохнул. — Что ты хочешь? — Я не оставлю Омнис стигу, — тоном, не подразумевающим возражений, произнес Кангасск. — Потому мне нужно доказательство, что ты человек, окончательно и бесповоротно. — Много просишь… — огрызнулся лже-Дэлэмэр, впрочем, не очень убедительно это прозвучало. — Не много, — мотнул головой Кан. — Я так понимаю, сейчас ты не раздроблен, а един… Так вот, я хочу твой последний стигийский камень. Тот самый. Белый харуспекс Илианн. — Подлый ход, — стиг презрительно сплюнул. — Ничего подобного, — улыбкой ответил ему человек. — Ты же хотел сменить свою природу? Вот и держи слово. Чтобы никаких больше «походных форм». Повторяю: стигу я Омнис не оставлю. Ну? Я жду. С минуту Кангасск наблюдал целую гамму эмоций на «своем» юном лице. Да, пожалуй, теперь от человека это существо отделял и вправду всего один шаг — белый харуспекс, позволяющий плодить в любых количествах стигийские камни… Наконец стиг подставил равнодушному провальному солнцу открытую ладонь, дабы человек видел и не сомневался. И белый обсидиан — тысячелетняя надежда и проклятье всего рода Занны, появился над рукой лже-Дэлэмэра. Миг спустя, тот сгреб его в кулак и швырнул Дэлэмэру настоящему, который, не сводя взгляда с врага своего, поймал камень на лету. — Доволен? — ухмыльнулся стиг. — Теперь я человек. Не могу бродить по мирам, создавать жутких «монстров» и читать твои глупые мысли… Он хотел сказать еще что-то, но осекся, когда Кангасск сдвинул крышку стеклянного колодца и занес над ним руку с белым харуспексом. — Мысли? — у Кана даже голос изменился, когда он заговорил вновь. — Ты и так не уже мог их читать, — с этими словами наследник миродержцев разжал кулак, позволив белому камню Илианн плюхнуться на самое дно колодца, уходящего вглубь пустыни, в извилистый лабиринт водяных пещер. Затем безжалостно подытожил: — Иначе не сделал бы этого. Почувствовав цепкий холодок на запястьях, лже-Дэлэмэр с ужасом посмотрел на свои руки. Магические браслеты, вьющиеся серебристыми змейками, медленно таяли, исчезая из виду, но оставляя ощущение тяжести и вечного плена. Он не сразу опомнился, этот новый человек. Древний, прошедший несчетное количество миров, но едва познавший жалость и лишь мечтающий о любви, в точности как парень возраста примерно того же, что и запомнившийся десятилетней Занне Кангасск… Что до самого Кангасска, то он спокойно обошел остолбеневшего от отчаянья лже-Дэлэмэра и разбудил Занну с девочкой, сняв магический сон. Разбудил и велел уходить. Однако они, с удивлением и ужасом поглядывая на юную копию Кана, не ушли далеко, остановились возле спящей Эа, недалеко от того места, где спали. Времени отчитывать их не было, ибо бывший стиг пришел в себя… — Ты хотел быть человеком. И теперь ты человек, — сказал Кангасск без злобы, почти с сочувствием. Лишенный магии и своей стигийской натуры, лже-Дэлэмэр больше не казался ему опасным. — Живи, учись, будь счастлив. Я не трону тебя. И никто не тронет. У тебя внешность кулдаганца-полукровки, у которого смешаны черты прародителей. И никто не увидит ничего странного в том, что ты похож на меня. — Ты… ты… — новый человек задыхался от гнева и отчаянья, не в силах произнести ничего больше. В глазах его блестели злые слезы. — Через свою гордость переступить непросто, — вернул Кан его же слова. — Но тебе придется это сделать. Тогда ты будешь жить. Теперь ты смертен, как и подобает человеку, и жизнь у тебя одна. Сделай правильный выбор. Неизвестно, чего это стоило бывшему Немаану, но он сумел совладать с эмоциями; восстановил дыхание; заговорил сурово и решительно. — Нет, друг мой. Ты напрасно полагаешь, что я проделал такой долгий путь и затратил столько сил только ради того, чтобы Ученик-недоучка влез в мои расчеты. Признаюсь, я надеялся, что ты говоришь правду. Вы, люди, называете это доверием, но, как оказалось, я недостаточно вас изучил и зря опробовал неизвестное ощущение. Но это интересно. Внезапное возникновение браслетов миродержца не так любопытно, как скорость, с которой вы, люди, учитесь лгать. Впрочем, это не имеет значения. Да, я просчитался, но твоя смерть вернет мне все, что я потерял. Браслеты держатся, пока жив наложивший их. Ты калека, а память мастеров меча, живших задолго до тебя, я не потерял вместе с камнем. Да, кстати, по поводу камня — бросать его в колодец было глупо. Петля левитации — это человеческая магия, но, как ты уже убедился, я неплохо в ней разбираюсь, и, в итоге, я его достану. Впрочем, и Диада меня устроит на первое время. Решай, Дэлэмэр, я и так говорил с тобой слишком долго, — стиг угрожающе понизил голос. — Сними браслеты и отдай мне Нарру, пока я еще предлагаю по-хорошему. — Память мастеров меча, говоришь? — Кангасск коснулся ладонью рукояти сабли и не сдержал ехидной ухмылки: — А это тело ты приучил к такой памяти? Успел? Не думаю… — Что ж, ты выбрал… — мрачно произнес стиг и потянул меч из ножен… Меч… в точности такой же, какой прихватил с собой юный Дэлэмэр, когда спешно покидал родную оружейную. Даже его стиг не поленился скопировать. «Бедный мальчик! Ай-яй-яй, а я-то думал, мы с тобой поговорим на языке магии. А так… смотри-ка, узнаёшь меч?» — чужое воспоминание вспыхнуло в серебристой оправе нитей судьбы и погасло. Не время сейчас для прошлого, совсем не время. Кангасск знал, что прав относительно памяти тела, однако даже это обстоятельство помогло ему мало: первую рану Ученик получил почти сразу же, отведя клинок, метивший в шею и упустив момент, когда стиг, даже не пытаясь преодолеть сопротивление, просто перенаправил удар вниз, по ногам… Закрыться успел, благо сабля куда маневреннее, чем копия его прежнего меча, однако колена не сберег. Теперь на каждый шаг оно отзывалось адской болью. На сколько же шагов его хватит… …«Уходите,» — он сказал. А куда уходить и зачем? Их с дочерью судьба решится здесь, Занна знала это. Судьба… В тот памятный день, когда Занна, еще маленькая девчушка, взялась гадать кулдаганскому парню и увидела след своей судьбы в его жизни, она просто испугалась и поспешно закрыла глаза на все остальное. Поспешно — пока новые события не открылись ее взору… Повзрослев, она жалела об этом. А сейчас жалела особенно, ибо то, перед чем стояла она, наследница древней династии Илианн, куда страшнее простой неизвестности, в которой живут люди, не знавшие никогда опасного дара — умения гадать… Когда-то было так… …Был город Таммар. Был родной дом, ничем не отличающийся внешне от других домов на той же улице. И старая мудрая бабушка — Элиза Илианн — рассказывала любопытной черноволосой внучке о ее судьбе. Рассказывала нараспев, словно древнюю сказку. Долгими бархатистыми вечерами. Смешивая воедино дальнее и ближнее будущее, как художник смешивает краски. «…И придет муж твой издалека. И будет он смуглым от жаркого солнца. И будет зеленоглазым. Великий маг и воин, величайший среди всех, известных миру. От магии будет у него шрам в душе. От стали — на лице… Он придет тогда, когда ты не будешь ждать его прихода. И не понадобится тебе много дней, чтобы узнать и полюбить его, потому что в дальнем прошлом вы встречались не раз… …Он будет властителем, каких не помнил Омнис… …Он будет выглядеть человеком, но в душе принесет иное пламя… …Пустыня обвенчает вас без церемоний, под багровым небом…» Когда Кангасск получил первую рану, Занна вздрогнула тоже, словно и ей передалась эта боль. Вот они. Оба. Похожие внешне. Причем тот, кого династия Илианн помнила как незримого отца, отвечает предсказаниям детства куда больше, чем последний Ученик миродержцев, который, по сути, недалеко ушел от простого смертного. Неужели… «Он будет выглядеть человеком, но…» …Лже-Немаан тоже появился нежданно. И завоевал симпатию Занны сразу же. Он предугадывал желания, он развеивал любые сомнения, и, казалось, был всемогущ. Как маг. И как воин. …Он выглядел человеком и вел себя по-человечески, зачастую увлекаясь эмоциями и смакуя их, словно дорогое вино. …И теперь — приобрел последние черты. Даже памятный шрам… Он будет властителем, каких не помнил Омнис… Миг — и по щекам наследницы Илианн покатились слезы. Привыкшая быть сильной, она давно запретила себе плакать. Но сейчас ни в чем уже не было смысла, в том числе и в старом запрете, что помог выжить и не сломаться за все эти годы. Занна беззвучно рыдала, прижав к себе дочку… в то время как бой в десятке шагов от них подходил к концу… …Стиг учился быстро. Как мастер-оружейник, одинаково владеющий обеими руками и знающий о каждом оружии понемногу, повертит в руках незнакомый меч, оценив вес, центровку и размах, а уже через пару минут вполне сносно применит его в бою, так и это существо быстро осваивало незнакомое тело. Та же пара минут — и в глазах, зеленых, кулдаганских, — уже не отчаянье, а веселый азарт, словно не о жизни и смерти идет речь. Даже рана, что заставила левую руку без трех пальцев, не волновала лже-Дэлэмэра; а стоило ему перехватить катану здоровой рукой и провести пару ударов, как Кангасск настоящий с горечью осознал, чье мастерство сейчас работает против него… Влады, Учителя… все то, чего он, последний Ученик, в свое время просто не понял. «Вор…» — мелькнула злая, презрительная мысль, и все померкло перед ней. Когда Кангасск перенес вес на больную ногу, от злости забыв беречь ее, то, кажется, даже слышал, как хлюпнула кровь, набравшаяся в ботинок… И прием, который последовал за этим, ни один из его учителей не похвалил бы: летящий на него клинок Дэлэмэр, ослепленный злостью, миновал лишь чудом, а уж отбор меча и вовсе начал без всяких правил, забыв все, чему его учили… Сила, помноженная на ненависть, и боль… страшный коктейль, иногда способный заменить недостаток мастерства. В первый миг Кангасск своего молодого двойника просто снес, в едином порыве. Зеркальный клинок стигийской катаны ткнулся в мертвый арен, погрузившись в него на треть, и локоть, закованный в стальные чешуи, хрустко впечатался в лицо лже-Дэлэмэра. От подобного удара впору растянуться на песке без сознания, однако стиг опомнился на удивление быстро. К мечу, оставшемуся торчать в багровом арене, он даже не потянулся; для этого потребовалось бы подняться с колен и безоружным преодолеть расстояние в целый шаг… ничтожны шансы успеть все это, когда ты почти слеп от боли, и собственная кровь заливает тебе глаза… Знал бы Кангасск, как все обернется, никогда не носил бы боевой нож за голенищем сапога. Едва завладев чужим оружием, стиг нанес всего две раны. Первая прочертила кровавую полосу по бедру Кана, заставив его вскрикнуть от боли и припасть на колено, что дало его противнику время встать и замахнуться снова. Вторая рана была смертельна: нож вошел в прореху драконьей куртки, где пуля гробокопателя оставила ее без защитных чешуй. После такого удара встать Кан уже не сумел. Роняя с губ кровавые капли, он еще некоторое время — как ему показалось, невыносимо долго, — стоял на одном колене, согнувшись, зарывшись бесчувственной правой ладонью в багровый песок. Кажется, даже пытался подняться… Но силы скоро покинули его; последний Ученик упал набок, и арен чужого мира взвыл в тоске и отчаянье, беззвучный для всех, кроме омнисийского наррата, умирающего под чужим солнцем. Мир всколыхнулся ворохом бликующих перьев, разорванный ффаром, багрянцем и серебром, когда стиг пинком заставил Кана перевернуться на спину. «Тварь… — безнадежно подумал Ученик. — Теперь-то чего тебе?..» Постепенно блики и краски перестали плясать перед взором и сложились в более-менее ясную картину. Солнце светило слева, и стиг стоял вполоборота к нему, невольно подставив багровому свету как раз ту щеку, которой достался удар. Этот удар изуродовал юное лицо навсегда; и править подобное можно только высокой магией, иначе всю жизнь приедтся носить уродливые шрамы и вспоминать стальные края драконьих чешуй. Конечно, можно позлорадствовать над испорченным ворованным обликом, но Кангасску было не до того… …Впрочем, и стиг чувствовал себя неважно. Кан здорово приложил его локтем в последний раз, да и прочие раны дали себя знать, стоило отойти горячке боя. Теперь, не имея возможности править свой облик, это существо вынуждено мириться со всей болью и слабостью, которое испытывало сейчас его человеческое тело. Тело двадцатилетнего парня, не искушенного в боях и странствиях: именно таким был Кангасск в двадцать лет. И мир у лже-Дэлэмэра сейчас плыл перед глазами почти так же, как и у его противника, растянувшегося на песке и теряющего жизнь по капле. Видно было, что он с трудом держится на ногах. — Отдай мне нарру, — с трудом проговорил стиг; струйка крови потянулась из уголка рта и прочертила гладкий подбородок, но он упрямо продолжил: — И будешь жить. Иначе… — острие клинка, направленное в лицо Кану, служило наглядным доказательством его намерений. Ученик не ответил. Несколько мгновений Дэлэмэр настоящий смотрел в глаза своему двойнику, а потом… смежил веки и расплылся в улыбке. Недоумения, отразившегося на лице стига в тот момент, он не видел. Было грустно и смешно вспомнить сейчас, перед смертью то, что он вспомнил: тренировочный бой с Орионом Джовибом, таким же юным, как он сам. Тогда Ученик миродержцев, даже не подозревающий, что скоро его назовут последним, оказывался на земле в восьми случаях из десяти. И тогда Орион, приставив меч к его горлу, торжественно произносил что-нибудь или просто беззлобно смеялся над своим неопытным другом… До тех пор, пока Дэлэмэр, воспользовавшись его беспечностью, просто не извернулся, дав ему хорошего пинка под колено… «…тогда, на корабле, я, должно быть, тоже свалял дурака. А с тобой так нельзя…» Память ффара вмещается в ничтожнейшие мгновения настоящего. Сейчас — в один вздох: преодолев боль, которую доставляла рана, Кангасск набрал в грудь воздуха и, следуя тому, что в один голос говорили Влада и Осаро — «Действуй на выдохе, бей с гортанным криком!» — сделал то же, что и на давней дружеской тренировке. Крик, на ничтожную долю секунды оставивший врага в замешательстве, дал ему возможность успеть подбить своему двойнику ноги. У каждого есть немного сил про запас. И нужно сильно ненавидеть… или любить… чтобы суметь вычерпать последнее… И как не суметь этого, когда за спиной у тебя — любимая и весь мир?.. Все решилось еще проще, чем тогда, разве что встать в полный рост Кангасск не сумел и красиво завершать бой не стал. Сохраняющему жизнь следовало бы пощадить поверженного врага. А Кангасск Дэлэмэр, наследник миродержцев даже не подумал об этом, ни когда наносил саблей первый удар, рассекший стигу грудь, — ни когда добил его уже на песке. Чувство победы… оно было. Недолго, мимолетно, но оно посетило последнего Ученика. Впрочем, силы вскоре оставили победителя, и он растянулся на песке рядом с мертвецом. Вот теперь все… теперь он сделал все, что мог. Последним воспоминанием в мире, что стремительно мерк и исчезал, для Кана стали голоса… Занна плакала и молила сквозь слезы: «Не умирай, Кан! Держись… любимый мой!..» «Любимый… вот как… Я дождался… жаль, что так поздно…» — отрешенно подумал на это Кан. И проводил его во тьму и безмолвие… отчаянный крик девочки, молчавшей столько лет… «Папа!!!» Глава шестьдесят восьмая. Иное пламя Я встал на путь Сохраняющего жизнь очень поздно, как мне кажется. И то, что детишки, постигавшие смысл учения вместе со мной, принимали сердцем, мне мешал принять на веру разум. И я спрашивал. Спрашивал много. Какой смысл пытаться сохранить жизнь бандиту, если ты знаешь почти наверняка, что он вернется мстить, когда ты будешь мирно спать в своем доме? Какой смысл умирать на поле боя, запретив себе подло бить врага в спину? Какой смысл вступаться за слабого, если нет шансов выйти из боя победителем? Когда ты умрешь вот так, бесславно и глупо, для кого это будет важно? Тогда учитель сказал мне: для тебя самого. И я почему-то не отмахнулся от его слов. И вспомнил их, когда узнал о смерти Хельги, Не Знающей Лжи. Она, наш общий Учитель, наверное, и не могла умереть иначе…      Лон Равьериус, «Книга позднего ученика», глава третья      год 12023 от п.м. Он ступал по гулким плитам, отполированным до блеска, отражающим небо над головой: сиреневую ночь, полную щербатых лун и мерцающих звезд. Он был здесь и не был. Как во сне, когда присутствуешь, но не видишь себя. Однако шаг его оставался тверд и звучен: тысячекратным эхом отвечали странные плиты, словно передавали весть об идущем друг другу, во все стороны. — Ты пришел навестить умирающего, Кангасскнемершгхан Дэлэмэр? — спросила рыжеволосая девушка, закутанная в теплый плащ цвета индиго. Она появилась из тьмы, словно призрак, и зашагала рядом. Зрачки цвета темного янтаря, оранжевые и синие ленточки в тяжелых косах, загорелое личико — все в ее облике напоминало о мире далеком и чужом, где слишком много солнца. Кангасск не ответил девушке: он и сам не знал, зачем пришел сюда. Тем временем она продолжила: — Даже его родители не пришли, а ты пришел. Он так ждал тебя. — Кто ты? — спросил Кан и с трудом узнал собственный голос, глубокий, заполняющий все пространство под фиолетовыми небесами. — Я Саренга, — улыбнулась девушка в ответ. — И тот, к кому мы идем, — Сигиллан. Миры… Не удивление, но восхищение озарило в тот момент душу Кана. Словно он понял нечто, долгое время не дававшее ему покоя. — Ты не удивлен, — заметила Саренга. — Ты достиг момента, когда смерть отпускает человека на волю, а не бросает в мир снова. Это время увидеть многое не таким, как ты привык, а совсем иначе. Увидеть, что звезды это не огненные котлы, горящие в вечном холоде, что планеты это не бездушные камни, обращающиеся вокруг светил, и что сами миры — тоже не сеть законов, опутавшая нечто материальное… Как мы выглядим для тебя? Как люди? Что ж, это наследие твоей недавней памяти. Подожди немного — и правда откроется тебе полностью… Она говорила просто и доброжелательно, уводя гостя все дальше в чернильную пустоту; а сквозь фиолетовое небо проступал тонкий паутинный узор — судьбоносное серебро. В какой-то момент Кангасск осознал, ясно и четко, что у каждой звезды, у каждого мира в этих паучьих кружевах свое место. Некоторых нитей хотелось коснуться: просто чтобы почувствовать их дрожь, или даже что-то поправить. Но Кан сдержался; уже другое чувство намекнуло: не надо. Казалось, прошла вечность, прежде чем Саренга объявила, что путь завершен. Те же зеркальные плиты, та же тьма вокруг… но появились призрачные образы, возникающие и растворяющиеся в ней. Их было много. И каждый склонялся над худощавой фигуркой, лежащей под белым покрывалом на высокой узкой кровати. Подошел и Кангасск. Последний посетитель обернулся к нему: подросток с пышной шевелюрой и живым, любопытным взглядом. Встретившись с ним глазами, Кангасск почувствовал некое родство, вспомнил Кулдаган, поющий арен, нарратов и Странников… — Здравствуй, родной, — приветствовал его подросток. — Я Ле'Рок. Рад видеть тебя. — И я рад, — отозвался Кангасск. Ле'Рок же откланялся и растворился в темноте, оставив его один на один с умирающим. Все эти посетители… эти… миры. Исчезновение образов более не обманывало Ученика. Все они были здесь. И пристально наблюдали за ним сейчас. — Здравствуй, Сигиллан, — обратился Дэлэмэр к бледному, изможденному парню, лежащему на кровати. — Здравствуй… — шепотом ответил тот и даже вымучил улыбку. — Омнис привел тебя? — Нет… Омнис. Ну да, и он тоже должен быть здесь. Юный мир… наверное, подумалось Кану, он выглядел бы пятилетним малышом, так похожим на Макса Милиана… — Что стиг сделал с тобой? — спросил Ученик прямо. — Ты еще во многом человек, Кангасскнемершгхан, мне тяжело объяснить на словах… — Сигиллан устало вздохнул. — Но ты знаешь, как можно уничтожить человеческое существо, даже не коснувшись его тела. Если лишить человека всего, что он любит; если растоптать все, о чем он мечтает; если не оставить ему надежды; если победить и превзойти его во всем; если заставить его любить без ответа или ненавидеть без конца… если лишить его жизнь всякого света… — Ему нужен был ффар… — кивнул Кан, осознав, что пытается объяснить ему умирающий мир. — Не просто ффар, но то, откуда он происходит, — Сигиллан произнес это с горечью. — Смысл всего, начало всего. Оно не имеет названия ни на одном из ваших языков. И миродержцы, наши родители, приносят это пламя, сами не зная, отчего оно и как долго ему гореть… Я боялся, что маленький Омнис повторит мою судьбу, — голос Сигиллана стал тверже; парень даже нашел в себе силы приподняться на локте. Разговор требовал решительности. И взгляда в глаза. — Боялся… Более того: мне казалось, малыш обречен. Потому что исход твоего последнего боя не изменил бы по сути ничего. Ты должен был стать вторым стигом, Кангасскнемершгхан. Триада — путь к стигийским скитаниям. Смерть изменила бы тебя мгновенно, а случись тебе выжить… тысяча лет, или две — и ты переродился бы в подобное существо, даже более сильное и жадное, чем тот стиг, которого ты знал, ибо союз обсидианов трех миров — сам по себе уникален и обладает мощью, которую не с чем сравнить. — Вот как… — задумчиво произнес Кан. — Я мог стать стигом… — Мог. Трем харуспексам потребовались бы тысячелетия, чтобы сомкнуться в единое целое. Или твоя смерть, Кангасскнемершгхан. И сейчас ты несешь единую Триаду, ты обладаешь ее силой и свободой, но ты не стиг… хотя, пожелай, и сможешь все, что мог творить он. — Кто же я тогда? Сигиллан устало опустился на подушки и поднял взор к небу. — Я не знаю, — помедлив, ответил он. — Никогда я еще не видел существа, подобного тебе. Ты сияешь… Кан болезненно сморгнул: свет, видимый ему одному, резал глаза. Сквозь фиолетовую дымку небес проступали все новые нити серебряной паутины, более мелкие, тонкие. Им не было числа. Вскоре уже и сам Сигиллан виделся ему эдаким мотыльком, попавшим в живую паутину, которая пошла узлами и разрывами вокруг него. И — так просто, словно Кангасск-оружейник собирался чинить кольчугу — Ученик подмечал, что местами разрывы кружев судьбы вполне поправимы, а в других случаях… достаточно лишь добавить немного сияющего серебра… — Омнис говорил, что знает причину, — умирающий мир произнес это уже шепотом. — Спроси его сам. …Кангасск не ошибся тогда… Душа родного мира предстала перед ним мальчиком лет пяти. Точь-в-точь маленький Максимилиан с древнего фото… Иначе и быть не могло, если миродержцы творили Омнис, думая и тоскуя о потерянном сыне. И слезы этого малыша выглядели не менее искренними, чем у человеческих детей. — Как хорошо… — он всхлипнул, закрыв лицо ладошкой. — …что ты послушал мою маму. Что поступил, как она учила тебя… Это было… как последнее слово. Оно дало Триаде другой смысл. Чувствуя, как оцепеневшую душу пробирает дрожь; жмурясь от нестерпимого света паутины, видимого лишь ему одному, Кангасск Дэлэмэр протянул руку и осторожно потрепал мягкие волосы малыша-мира… Влада. Учитель. С ее необъяснимым состраданием даже к тем, кто несомненно заслуживал жестокой кары. Как прежний Алый Совет. Как Гердон Лориан. Как многие и многие, кого Кангасск даже не знал. Когда… неужели всего за два коротеньких года ученичества это успело войти в мысли и душу, в плоть и кровь последнего и самого недоученного ученика? Он ведь не задумывался, поступая. Не выбирал. Не рассматривал вариантов. Ни когда защищал стига перед Флавусом, ни когда отказал себе в быстрой победе (что может быть быстрее, чем метнуть нож в спину..), ни когда готов был отпустить его, человека, опасного даже без магии и стигийских камней… Осознал все это Кангасск только сейчас. И поразился самому себе. — …Ты не уподобился ему, — продолжил его мысль Сигиллан. — Ни в жизни, ни после смерти… Но кто ты теперь, я не знаю. И никто не знает. Хотя мнения дальних миров, вроде тех, откуда приходят наши родители… миров-первоисточников… я не могу спросить… Впрочем… — он издал грустный смешок, — я уже ничего не смогу… — Сможешь… — с улыбкой возразил ему Кангасск и рассмеялся… всему: себе, осознавшему; миру, утонувшему в свете бесчисленных нитей; необъяснимому спокойствию в душе, какого он, будучи простым смертным, ни в одной из жизней не знал… И заверил того, кто уже утратил для него ясный человечий облик: — Ты будешь жить, Сигиллан. И я — тоже… Когда четыре щербатые луны Сигиллана обернутся убывающими серпами и выстроятся в одну линию над горизонтом, придет конец всему, и не будет рассвета, лишь ослепительная вспышка сотрет все живое с лица земли… Конец света давно был предсказан, и с ним смирились, считая последние восходы и закаты умирающего солнца. Но тогда, когда уже не осталось надежд; когда люди Сигиллана послушно склонили головы, готовые безропотно встретить смерть, под линией лунных серпов, предвещавших финальную вспышку, загорелась алая рассветная полоса. Такого ласкового рассвета никто уже не помнил. И люди подставляли ему холодные ладони и бледные лица, и плакали от счастья, не смея поверить в такое чудо. А спустя минуты над горизонтом, подсветив тяжелые облака, показался рыжий солнечный диск… — …да я не помню, Флавус, — в которых раз с беспечной усмешкой отмахивался от расспросов друга Кангасск Дэлэмэр. — Занна говорила, что уже плакала надо мной, как над мертвым, когда я открыл глаза и начал нести какой-то бред. Говорил, кажется… «Я построю тебе новый Таммар»… — Не такой уж и бред, — с веселым ехидством заметил Флавус и, хмыкнув, потянулся за диадемовым сахаром через весь стол. — А то я не знаю, как ты назвал новый город посреди Кулдагана!.. — Мда… — задумчиво протянул Кан и надолго замолчал, приложившись к кружке с крепким чаем. — Вообще я приехал тебе другое сказать… — Говори, — Флавус пожал плечами. — Я этого пока не афишировал, — сразу решил оговориться последний Ученик, — но… Стигов не осталось в мире, и Спекторы как таковые не нужны больше. Иными словами, ты свободен, и твоя должность тебя здесь не держит. Просто поезжай в Кулдаган и исполняй свою мечту, ту самую. Мы еще юнцами были, когда ты мне ее рассказал. Так что вперед. Если хочешь, можешь махнуть на трансволо со мной. Подробности на месте… Кангасск хотел бы радоваться новости наравне с другом. Но, даже обняв ликующего Флавуса Бриана, Ученик продолжал смотреть на мир отрешенно. Не будет более никаких наравне. «Прости, Учитель, я скоро по-стигийски совсем выучусь врать…» Сегодня он соврал старому другу, не выдав себя ничем. Со спокойной душой. На самом деле он прекрасно помнил свое «спасение». Помнил ужас в глазах Занны и Кангасси при виде неведомого существа, сотканного из белого света… и так похожего на стига в его путешествующей форме… Помнил и то, как, приняв человеческий облик, хоронил в багровых песках два тела: того, кто звался Кангасском Дэлэмэром, и того, кто хотел им стать. «Прости, Флавус, друг мой… Но мою истинную сущность знает лишь моя семья. И еще чарга… но она тебе точно не скажет…» Глава шестьдесят девятая. Эпилог — запись первая Я Лайнувер Джовиб, родной сын Сейнора-дракона и приемный — Ориона-человека. Я вел дневники и раньше, но этот будет особый, если у меня хватит сил не бросить его. Все прежние вмещали лишь мое любопытство и мои путешествия, этому я доверю еще и мою боль. Не думаю, что так будет легче, однако молчать больше не могу. Я еду на свадьбу Лайеля и Милии. До самого последнего момента думал — ни за что, никогда; не вынесу этого. Как же, как же… наивный!.. Сегодня все утро клеил обрывки своего свадебного приглашения заклинанием ресторации… — запись вторая Я буду повествовать неспешно. Во-первых, я так привык. Во-вторых, я давно заметил, что мир особенно красив и удивителен перед любым событием, которое будет стоить тебе большой крови, хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Что ж, иногда глянуть по сторонам куда полезнее, чем замкнуться в себе. Итак, место назначения — Новый Таммар, столица Срединной Земли (бывшая Ничейная, плюс, с недавнего времени, дикие ее области и близлежащие острова). Здесь находится резиденция отца Милии; потому где же еще может проходить ее свадьба… На монолитный город мне довелось вначале полюбоваться издалека. Запретный радиус для трансволо к нему не такой большой, как у башен миродержцев, но тем не менее, час-другой пути выходит. Когда все собрались (мама, отчим, сестренка и я), Эйнар открыл нам трансволо в Твин-баррель — это ближайший к Новому Таммару пустынный городок, — где нас уже дожидались встречающие с небольшим караванчиком пустокоров. Из всей семьи только мы с Мералли оказались в Кулдагане впервые. И весь путь, слушая радостные возгласы (а потом хныканье и жалобы — на жару) сестренки, я с угрюмым восторгом созерцал приближающуюся громаду Нового Таммара. Монолитный город, второй за Дойр-Кандилом не вернувшийся в арен и призванный простоять века. Он затмил собой все города, что были до него. И… чем-то напомнил мне Эрхабен, такой, каким его описывают запрещенные древние книги. У Нового Таммара есть стены. О мирное, но хорошенько напуганное в детстве человечество!.. (иронизирую) как же без стен!.. И из двойного кольца этих стен тянутся в небо монолитные джунгли бесчисленных башен, тонких и изящных, но не уступающих по высоте Серой и Цитадели. Соединенные мириадами воздушных мостов; подставляющие солнцу, точно ладони, высотные площадки и балконы; скребущие острыми шпилями небеса… они выглядят сказочно. Вторя летописцам, повествовавшим об Эрхабене, я назвал бы Новый Таммар городом, стремящимся в небо. Надо сказать, что даже в Кулдагане, даже в самый полдень я ожидал от нижнего яруса города хмурого душного полумрака. Однако за аркой городских ворот нашу маленькую процессию встретила приятная тень, а возле уличных фонтанов, любовь к которым нынешний правитель Срединной Земли перенял от пустынников-горожан, воздух порадовал легкие влагой и прохладой, а взор — радужными отблесками над струями воды. (С трудом оттащил от фонтана сестренку, которая вздумала там поплавать, как местные ребятишки). Часть дня мы провели на головокружительной высоте в отведенной гостям башне. Народ прибывал, знакомился, делился новостями. Всюду носились дети, просто неимоверное количество детей: каждый из гостей не преминул воспользоваться приглашением по полной и взять с собой все семейство. Мне поручили следить за Мералли, однако я довольно быстро нашел, куда девать сестренку… сплавил ее средней дочери Дэлэмэра — Кангасси, она все равно приглядывала за младшей — трехлетней Владой, которая почти одного возраста с Мералли. Нашли общий язык девчонки быстро. Так что все счастливы, а я свободен. Некоторое время я размышлял, не присоединиться ли мне к шумной толпе молодежи примерно моего возраста, но передумал. Потому сидел один. Со своими хмурыми мыслями и свеженачатым дневником. Страстно хотелось увидеть Милию… Хорошо, что не увидел: точно сотворил бы с отчаянья какую-нибудь глупость. Сейчас же близится вечер торжества; я успокоился и принял решение. Так гораздо лучше. — запись третья Мой отчим — Орион — всегда считал Кангасска Дэлэмэра братом, а что до меня, то я с детства звал его «дядя Кан», а то и просто Кан, и, в силу своей драконьей наглости, не отказался от такого обращения и сейчас. Что ж, приятно, что Кангасск не из тех, кого портит власть. Я не видел его почти четыре года и несколько опасался, узнаю ли старого друга. Да, годы и бремя власти добавили ему величия, взгляд стал мудрее, но это тот же дядя Кан, с которым я в свое время гонял на лыжах по окраине Севера. Он крепко пожал мне руку, а потом обнял, как родного. Жаль, не получилось поговорить, как в старые добрые… Глава семейства итак нарасхват в преддверии торжества, а если он еще и правитель трети Омниса, то все куда хуже. Потому он вскоре умчался по каким-то делам, оставив меня на попечение своей жены — Занны, ну да ее внимания мне досталось не больше, чем любому другому гостю, ведь мы с нею почти не знакомы. А гостей было много, и каких гостей! Столь пестрого собрания влиятельных и просто известных личностей я сроду не видел. Причем, вполне верю, что все они получили приглашения исключительно по старой дружбе. Братья и сестры Кана стояли поодаль. Девять Кангассков, с ума сойти… хотя я слышал, что всего — вместе с Дэлэмэром — их аж одиннадцать. Неважно… все они, кроме Лара, который учил моего отца, мне люди чужие. А Лар — славный малый, я рад был его видеть. Еще один замечательный человек подошел ко мне сам. То был Флавус Бриан, исследователь Кулдагана и дикой части Срединной Земли, мой кумир, можно сказать. Я с ним поздоровался, робко так… Спектор он, ветеран войны, и вид у него суровый… однако сошлись мы быстро, так как на науке и путешествиях помешаны оба. А уж как я был польщен вниманием такого человека к моей скромной персоне… «Наслышан о тебе от Кана,» — сказал Бриан. И жена у Флавуса милая… О Небеса, когда же меня корёжить от грусти и зависти перестанет при виде чужого счастья… Я как раз усиленно тер рукавом глаза, чтобы никто и не подумал, что у меня злые слезы наворачиваются, когда меня отловил отчим и, добродушно встряхнув за шкирку — для бодрости, надо думать, — решил просветить насчет личностей остальных присутствующих. Теневой братии, преимущественно. Я уже достаточно взрослый, чтобы не обманываться, думая, что мой отчим — просто смотритель Серой башни и добропорядочный сторонник Закона. Знаю и про Тени, и про дела его. Ступать на эту стезю я не собирался никогда, но из научного и природно-драконьего любопытства с интересом его слушал. Те, кто мыслился мне фигурками на шахматной доске, когда я просто читал и слушал о политике, предстали теперь живыми людьми. Сумах Даргбис, вопреки своей громкой и не всегда доброй славе, оказался улыбчивым и приятным в общении человеком. Пират; родственник и наставник моего отчима. Герой войны, а ныне — адмирал Срединного флота. Друг Кана… Не удивлюсь, если он людей убивал с такой же улыбкой, с какой жал мне руку… Рафдар Дайн, теневой король Лура… и его чернокожая королева… Еще одна счастливая пара — еще одна щепоть соли мне на рану. …но сыновья его мелкие — просто стихийное бедствие… Гурронская братия меня не впечатлила, впрочем, и отчим с каждым из них перекинулся лишь парой слов. И решил представить меня уже другой стороне мира — Закону. Алый Совет. Серый Совет. Все шестеро явились сюда как друзья Кана, однако даже в преддверии праздника говорили о чем-то серьезном, порой срываясь в вековое непонимание двух сторон (Фрументария-Инквизиция). За что сам Кан им и выговорил, шутя, но с намеком. Сейвел Нансар, глава навийских гадальщиков… и он здесь… Насколько помню, жена Кангасска принадлежит к династии Илианн. И чтобы спустя пару тысяч лет вражды представители двух династий встретились на мирном празднике? Кажется, я чего-то недопонял, но Сейвел с Занной разговаривали довольно мирно. Оба темноволосые, с проседью, темноглазые, с одинаковыми черными обсидианами на шее (крупные, как положено главам династий)… так бы и подумал, что брат и сестра. От Кангасска мысль моя не укрылась (а что можно вообще скрыть от гадальщика с Триадой харуспексов?), и он шепнул мне, что когда-нибудь объяснит, в чем тут дело. Я не гадальщик, но уже начинаю понимать, что как на глупого мальчонку на меня уже никто не смотрит, раз уж знакомство с сильными мира всего идет столь целенаправленно. От меня чего-то ждут… меня к чему-то готовят… надежды возлагают… Вот так и осознают, наверное, что детство кончилось. Впрочем… какое детство… у меня тут любимая девушка замуж выходит за другого… Перезнакомив с кучей народу, отчим оставил меня в покое и умчался встречать новоприбывших: Ориона и Астэр. Я решил, что хватит с меня созерцания счастливых пар и, четко развернувшись на сто восемьдесят, влился в компанию драконьей молодежи, прилежно сохранявшей человечий облик. Те были рады. Зейна, облаченная в чудесное белое платье, как полагается подружке невесты, и румяная от счастья, тут же обняла меня за шею и даже чмокнула в щечку. Аглайн налил мне кулдаганского эля… Эль я все-таки продегустировал, но не более того. Мне нужен был ясный разум. — запись четвертая Лайель Грифон появился в общем зале куда раньше невесты. И отвечал на улыбки, шутил и тому подобное не менее рассеянно, чем я. Да уж, мы оба были в ожидании. «Счастливец, — подумалось мне, — у тебя на все иная причина». И вот наконец под руку со своим отцом к гостям вышла Милия. Я замер и даже не дышал все время, что она спускалась по лестнице. Помню все, каждую мелочь. Навсегда врезались в память эти мгновения… Ее простое белое платье, облачно нежное, выглядело таким… бесхитростным рядом с платьями ее подруг, не пожалевших кружев и блестящих камушков… Ее лица не коснулись румяна и краска. И волосы рассыпались по плечам так же свободно, как всегда, только заколка с крохотным хрустальным первоцветом чуть придерживала прядь над левым ушком. Милия, любимая моя, ты прекрасна… Кажется, я забылся, любуясь. У меня совершенно вылетело из головы, кто я, что я и зачем я. И, когда Милия ступила на блестящие мраморные плиты зала, я невольно подался вперед, словно она шла ко мне. И опомнился я только тогда, когда встретился взглядом с ее отцом… Даже если бы меня разбудили, окунув в ледяную воду, я, наверное, не испугался бы так. Нет, взгляд Кангасска не был гневным и не таил в себе никакой угрозы. Он был понимающим… Я прозрачен перед этим человеком. Моя судьба видна ему как на ладони. И боль свою мне от него не скрыть никогда. И беспомощность… А он смотрит на меня с пониманием, зная, что суждено мне в жизни. Это отрезвило меня, тронуло измученную душу ледокаиновым холодком. Остаток церемонии я наблюдал с предельной отрешенностью, будто это все не со мной. Наблюдал. И в какой-то момент подумал о самом Кангасске. Что чувствует человек, выдающий дочку, которой суждено жить половину драконьего века, за простого смертного? Не сомневаюсь, что он искренне желает счастья и Милии, и Лайелю. Короткое это будет счастье, но все же… он ведь сам такой, и жена его — Занна — проживет не больше, чем отмерено человеку. И Кангасси — его приемная дочка — тоже. А третья — Влада? Не знаю… Свадебный букет, в дружеской потасовке не пойманный никем, печально приземлился у моих ног… — запись пятая Я столкнулся с Лайелем вечером третьего дня. Видит Небо, я не хотел конфликтовать с ним, но, когда он остановил меня в коридоре и решил поговорить без свидетелей и намекнуть на то, чтобы я держался от Милии подальше, я сорвался и высказал ему все… все, что для себя решил. «Ты человек, — сказал я ему с вызовом. — Сколько ты еще проживешь? Пятьдесят? Восемьдесят лет? Сто, если очень повезет? Когда Милия похоронит тебя, она будет так же молода и прекрасна, как сейчас. Да и я не состарюсь». …Лайель старше меня, и сил у него куда больше, так что в короткой драке мне досталось как следует. Но, даже прижатый к стене, я нахально кривил в ухмылке разбитые губы и говорил с еще большим жаром: «Человек!.. Живи и радуйся, насколько хватит твоего срока. А я дождусь. И после твоей смерти буду счастлив целую тысячу лет. Хотя, кто знает… быть может, Милия откажется от тебя раньше…» За последнюю фразу я был бит особенно жестоко. До комнаты своей добрался, держась за стеночку… но, странное дело, — чувствуя себя победителем. — запись шестая Итак, я сделал выбор. И счастью любимой мешать не буду. Что касается того, чем заняться ближайшие лет пятьдесят-восемьдесят, то судьба еще в день свадьбы Милии дала мне подсказку: на самых разных людей я насмотрелся там, и каждый был знаменит и уважаем. Однако я точно не политик, для теневой братии я слишком мягкий, воитель из меня весьма посредственный, как и маг, а уж полководец — и подавно (и не надо кивать на возраст: Макс Милиан в мои годы уже армии в бой вел), для кабинетного ученого я слишком нетерпелив… А вот Флавус Бриан, исследователь и путешественник, тронул меня за душу. Человек, сумевший сквозь войну и послевоенные тревожные годы пронести мечту детства, да еще и осмелившийся ее осуществить… преклоняю колено, это герой. Я пройду тысячи земель, я открою тысячи тайн, я побываю там, где никто до меня не бывал. И расскажу миру об этом. А потом вернусь — и обрету иное счастье. notes Примечания 1 Железные чернила изготавливают из дубильных веществ (обычно вытяжки дубовых галлов) и солей железа (обычно железный купорос). Железные чернила славятся своей стойкостью к воде, свету и растворителям.